***
То, как Кацуки выполняет свое обещание не уходить от вопросов и быть чуточку честнее, не имеет никакого отношения к ожиданиям Изуку. Он бросает обрывки какой-то информации, которую Изуку отчаянно пытается сложить воедино в мозаику, но паззл не сходится. Он словно состоит из тысячи кусочков, а Кацуки выдает ему несчастные десять-пятнадцать деталей и делает вид, будто сделал все, что мог. — Как прошла смена? — По пизде. — Я искал тебя в сводках. Сегодня был неудачный патруль? — Деку, я в ебаном колл-центре. Какие нахуй сводки? — Почему в колл-центре? Опять? — Хер в пять. Потому что так решили. — Ты не хочешь со мной разговаривать? — Ты спрашиваешь «почему». Я не ебу, что в голове у этого прилизанного урода. Как есть, так и отвечаю. И все-таки вот такая вымученная откровенность Кацуки хуже его красноречивого молчания. Потому что в каждой фразе Изуку будто слышит упрек за свою назойливость. Но хуже всего, что Кацуки урезают смены. И если первые два дня, когда он возвращался за полночь, а уходил рано утром, Изуку вполне справлялся с его кусающими, короткими ответами, то спустя три дня нормированного графика они ругаются до скандала через десять минут после возвращения Кацуки. Наверное, очевидный прогресс в том, что Кацуки не уходит, хлопнув дверью, но его молчаливое, раздраженное присутствие давит на Изуку просто невероятно. Изуку пытается сгладить ситуацию. Он подходит к Кацуки так, чтобы это не было неожиданно, и осторожно обнимает за талию. Прижимается щекой к плечу. Он очень хочет, чтобы Кацуки ответил на это прикосновение, но Кацуки не двигается. Лишь спустя минуту, когда Изуку разочарованно отпускает его, он коротко целует Изуку в лоб: — Дай мне время, Деку. Я подстроюсь. Но и этой ночью Кацуки спит на диване, а Изуку не может уснуть до двух ночи, мучаясь чувством вины. Ему кажется, будто что-то сломалось, что-то, что наоборот должно было бы наладиться, но все идет наперекосяк. Он хотел бы сейчас пойти к Кацуки, просочиться между ним и спинкой дивана и уснуть так, в тесноте и неудобстве, но в тепле и близости. Но он не решится полезть без предупреждения, а как будить Кацуки, чтобы снова не спровоцировать скандал или драку, он не знает. Смешно, но за все эти месяцы ему ни разу не приходилось этого делать. Кацуки был рядом, но в бытовых вопросах был полностью автономен. Он будил Изуку, не наоборот. И теперь Изуку не знает, как сделать это безопасно. И Изуку так и не решается нарушить сон Кацуки. Просто стоит несколько минут рядом, рассматривая его, спящего, свернувшегося чуть ли не клубочком и крепко стиснувшего подушку пальцами. На журнальном столике валяется початый блистер со снотворным и еще какая-то маленькая баночка с капсулами витаминов. Изуку решает одолжить таблетку, чтобы поскорее уснуть. Действует безотказно, и до утра он спит без сновидений.***
— Ну, я не вижу разницы до и после, — уверенно произносит Шото прежде, чем приступить к ужину. Изуку на всякий случай поворачивается в профиль и, получив подтверждение, что все действительно как раньше, подвигает к себе тарелку с сóбой. Сегодня с него, наконец, сняли все повязки, рентген подтвердил, что перелом сросся и можно возвращаться к активной деятельности. Прошлую неделю Изуку не появлялся в агентстве — Жирножвач отправил его работать из дома, благо, что подготовку отчетов к ежегодной отправке в аудиторскую комиссию можно было делать онлайн. В небольшом, но популярном кафе напротив агентства Старателя как обычно шумно и людно, но Изуку нравится. Их с Шото, к счастью, не связывают отношения, которые нужно прятать, и можно спокойно сидеть, болтать и обсуждать очередную спасательную операцию, блестяще проведенную Ястребом на юге Японии. — Значит, ты завтра возвращаешься в боевой отдел? — Изуку кивает. — Поздравляю. — Да, я засиделся за эти три недели. Надеюсь, завтра будет чем заняться. Не то, что бы мне хотелось бедствий… — Конечно, ты не это имел в виду. — Спасибо, что понимаешь. Я просто не хочу завтра сидеть в офисе. Я не посмотрел смены и не поменялся, и… — Изуку вовремя спохватывается и прикусывает язык. Шото вовсе необязательно знать, что он чувствует себя виноватым и все еще не хочет пересекаться с Киришимой. Шото деликатно делает вид, что не заметил его неловкости: — Как ты думаешь, на каком месте ты закончишь этот сезон? Изуку прикидывает в уме свои достижения, количество геройств и примерных их уровень: — Я думаю, что потеряю пять-шесть пунктов, но, если в следующем сезоне не буду выпадать из процесса, то отыграю их обратно. — Ты вроде хотел стать героем номер один, — резонно напоминает Шото. — Ты вроде собирался меня обогнать. — Да, я знаю, — смущенно улыбается Изуку. Шото разблокирует смартфон и открывает черно-белую таблицу, подвигает к Изуку: — Отец запросил предварительный рейтинг. Посмотри, может, тебе рано списывать себя со счетов. Изуку внимательно листает строчки. По текущим результатам Шото поднялся с шестьдесят шестого до пятьдесят третьего места, и это очень крутой результат для ТОП-100. Свое геройское имя Изуку находит на шестьдесят пятой позиции, которую в прошлый раз занимал Кацуки, и не может сдержать счастливой улыбки. Чтобы догнать Шото, конечно, придется попотеть, но почему бы и нет? Изуку пролистывает список вверх, и сердце неприятно ухает под желудок, оставляя пустоту за грудиной. Кацуки на девяносто пятом месте. — Черт, — он не может сдержать разочарованного возгласа. — Каччан будет в ярости. — Что ты имеешь в виду? — Изуку возвращает ему смартфон, и Шото догадывается, в чем дело. — Ну, после того скандала это закономерные последствия. Изуку знает, что должен промолчать. Следствие не окончено, эта информация не подлежит разглашению. Неизвестно, сколько еще нужно будет делать вид, что Динамит ошибся. Может, когда полиция закончит и правда вскроется, это даст ему необходимые очки и реабилитацию в глазах общественности. Но пока тенденция была хуже некуда. А если Кацуки еще несколько недель проведет в офисе, где просто невозможно добиться реально значимых результатов, кроме совсем уж из ряда вон выходящих случаев, то о Топ-100 можно будет забыть. — Ты не понимаешь, — Изуку отодвигает тарелку от себя, сминая клетчатую скатерть. — Для него это важно. В прошлый раз мы почти поругались из-за моего «Прорыва сезона», а теперь, когда я обойду его на столько пунктов… Я не знаю, как он отреагирует! — Мидория, — Шото как обычно бесстрастен, но от еды тоже отвлекается, — а как ты собираешься стать героем номер один, если ты не хочешь обойти Бакуго? — Я не планировал отказываться от своей мечты, — звучит больно. — Просто в этом сезоне… В этом сезоне это будет нечестно по отношению к Каччану. Ты не видел, как он выкладывается. Ты просто не знаешь, сколько он сделал, пока не случилось это недоразумение. Шото задумчиво откладывает палочки на специальную подставку: — То есть ты считаешь, что это было недоразумением? Мидория, я слышал поговорку, что любовь слепа, но ты же всегда опирался на факты. Все допускают ошибки… — Шото замечает, как Изуку съеживается и запускает пальцы в волосы. — Мидория, все в порядке? — Нет, Шото, — честно признается Изуку. — Потому что я не могу ничего тебе сказать. Я могу только надеяться, что это недоразумение разрешится раньше, чем будут подводить итоги. И что я боюсь думать, что будет твориться у нас дома в очередной раз после их публикации. Потому что даже если оно разрешится, то я не думаю, что Каччан сможет отыграть столько позиций. Боже, Шото, я просто не знаю, что с этим делать! — Сколько позиций? Изуку поспешно прикидывает в уме. С девяносто пятой до хотя бы шестьдесят четвертой же? — Тридцать одну. — Мидория, я тебя не узнаю. Ты сейчас надеешься, что Бакуго сможет тебя обойти? Ты надеешься проиграть? Эти слова, сказанные с ледяным спокойствием, прошивают Изуку электрическим током и его бросает в жар. Это не так. Это не может быть так. Но Изуку не чувствует, что сможет зайти домой с гордостью, как в прошлый раз. Знает, что не получит ни поддержки, ни улыбки в ответ. И это знание подрывает его веру в себя. Но ведь… — Ты скажешь, что я не помогаю, — Шото учтиво спрашивает разрешения дать совет, и Изуку кивает, — но происходящее ненормально. Ты сам говорил, что отношения делают людей лучше. Дают им силы двигаться дальше. Наши отношения дали нам возможность разобраться в себе. Когда они были исчерпаны, мы пошли дальше. Что сейчас дают тебе отношения с Бакуго? Изуку молчит. Он не знает, что. Он очень хочет думать, что это просто тяжелый период. Но он не знает, когда он закончится. Не знает, как его пережить. И чему научиться, его проживая. — Кажется, я хочу напиться, — убито произносит он спустя несколько минут, так и не найдя слов, чтобы выразить собственное состояние. Шото знаком просит официантку принести счет: — Если ты уверен, что это тебе поможет. Но давай не у отца под носом. Сам знаешь его отношение к алкоголю.***
Когда Изуку возвращается домой под утро, он не столько пьян, сколько чувствует себя усталым. Он тихонько открывает дверь, просачивается в прихожую и щурится от вдруг загоревшегося света. Кацуки стоит в дверях спальни в своей любимой черной футболке, в которой обычно ложится спать. Он выглядит помятым и взъерошенным, и Изуку морально готов к любым претензиям с его стороны. — Ты снова включил игнор, Деку? — отрешенно произносит Кацуки. Изуку поспешно лезет в задний карман джинс и обнаруживает выключенный телефон. Он пытается включить его, но тщетно. Видимо, села батарея. — Прости, Каччан, я не специально. Кацуки чуть заметно пожимает плечами: — Все в норме? Блевать будешь? Изуку смущенно улыбается и чуть морщится, представляя эту картину: — Нет, я не так много выпил. — Тогда пиздуй в душ и спать. Тебе вставать через четыре часа. Кацуки широко зевает, включает в ванной свет и возвращается в спальню. Изуку не спорит. Он оставляет вещи в барабане стиральной машинки и забирается под теплые струи. Ему должно быть радостно: они не поругались. Кацуки ждал его и сейчас в очередной раз демонстрирует свою заботу так, как умеет. Но Изуку хотелось бы хотя бы прикоснуться. Раньше они могли встретить друг друга объятиями или поцелуем. Последние две недели между ними словно кошка пробежала. Изуку не знает, кто или что в этом виновато. И что с этим делать дальше. Ведь если раньше любую их ссору можно было загладить физическим контактом, то теперь их зыбкие отношения лишились и этого. Изуку вдруг ловит себя на мысли, что и секс между ними сейчас был бы неуместен. Он не может представить себя в постели с Кацуки. Потому что это будет требовать его доверия, а после перелома носа Изуку не ощущает себя в полной безопасности рядом с ним. И это добивает его окончательно. Он садится на дно ванны и закрывает лицо руками. Он хочет выбраться отсюда, пусть мокрым, но прямо сейчас забраться в постель, прижаться к Кацуки всем телом и беззастенчиво рыдать, пока все не встанет на свои места. Сдаться в его надежные руки, как после долгой, выкручивающей нервы сессии, и дать себе волю. И чтобы Кацуки гладил его по волосам, говоря это волшебное «доверяй мне, Деку», от которого до сих пор пробегают мурашки по телу и мир отходит на второй план. Потому что тогда Кацуки был сильнее. Он владел ситуацией, он полностью ею управлял и Изуку знал наверняка, что с момента, как он пересекает порог номера, все его проблемы больше не проблемы или же вовсе не его. А теперь… Теперь Изуку слишком хорошо знает, что Кацуки тоже человек. Такой же как Изуку, который сам не знает, что делать в том тупике, в который они себя загнали. И как бы уверенно он ни звучал, говоря «пиздуй в душ», Изуку знает, что за этим есть Кацуки, с испугом смотрящий вслед уходящему Киришиме, Кацуки, неуклюже просящий Изуку об уступке, и это не то, что добавляет Изуку уверенности и доверия к нему. Потому что Кацуки в своих слабостях и недостатках вовсе не делает Изуку хоть немного лучше. Потому что Изуку вынужден под них подстраиваться, и, как верно, подметил Шото, это не идет ему на пользу. Не приближает его ни к мечте, ни к цели. Думать о единственно доступном и логичном выходе из ситуации так больно, что Изуку не может сдержать слез. Он упирается лбом в колени и долго плачет, пользуясь тем, что шум воды скрадывает звуки и за дверью наверняка ничего не слышно. Когда он, наконец, собирается с силами, чтобы выйти из душа, за окном уже светло и на часах половина седьмого. Изуку решает не ложиться. Он проходит на кухню, в которой как всегда царит порядок чистой операционной. Собирает себе яичницу из трех яиц, и с удивлением замечает, что после завтрака ему нужно помыть только тарелку и сковороду. Все остальное он прибрал, пока жарились яйца. Сковородка отмывается легко, потому что он сразу залил ее горячей водой, пока она была раскаленной, и масло не успело пристать к поверхности. На то, чтобы переодеться, тоже нужно не больше двух минут: Изуку уже привык сразу складывать вещи после сушилки по комплектам и сейчас он просто взял ближайший. Ботинки не нужно даже протирать — он вчера привел их в порядок по привычке сразу как пришел, несмотря на то, что был пьян и торопился в душ. Изуку сбрызгивает волосы средством для расчесывания, и они легко укладываются в приличный вид. Лицо, правда, выглядит чуть помятым, но Изуку знает, как быстро привести себя в форму: в морозилке для этого есть кубики термальной воды. Он вдруг замирает перед зеркалом, словно впервые себя увидев. Он почему-то кажется себе старше, самостоятельнее, хотя вроде бы в его внешности ничего не изменилось. На часах без двух минут семь, и если выйти из дома сейчас, то он доберется до работы пешком за сорок пять минут. И это будет хорошей разминкой перед первым рабочим днем. Смена в девять и с семи сорока пяти он успеет потренироваться в зале, сбегать в душ и переодеться в свой геройский костюм. — Ты не ложился, что ли? — ловит его на пороге квартиры заспанный голос Кацуки. Изуку оборачивается и сдержанно улыбается: — Нет, Каччан. Не спалось. Ты как? Кацуки зевает и машет рукой, мол «не важно». Изуку вдруг не чувствует желания его теребить: — До вечера. Осенний пейзаж еще пестрит сотнями оттенков зеленого, но они уже уступают калейдоскоп красок золоту и багрянцу. Ветер дует в спину, подталкивая вперед, и Изуку расправляет плечи, ускоряя темп. В агентстве все как всегда, и Изуку рад своему столу, на котором стоит небольшой пантеон Всемогущего. Три коллекционные фигурки, как назло выходившие за неделю до зарплаты по предзаказу. Три фигурки, подаренные Кацуки. Одна анонимно, вторая и третья без лишнего пафоса, просто принесенные курьером. Всемогущий однажды ушел из жизни Изуку так же, как ушла мама. И теперь, глядя на его бесподобную улыбку, Изуку чувствует, как внутри знакомо щелкает принятие. Когда в девять им выдают список задач на сегодня, Изуку смотрит на свои с некоторым разочарованием. Потому что ему пока полагается ждать вызовов. Сегодня ему дали простое дежурство, и у Изуку есть время покопаться в отчетах, которые он готовил на прошлой неделе. Да и мобильник тем временем стоит рядом на зарядке. Когда он звякает сообщением, Изуку почему-то не торопится схватить его и посмотреть, что там. Он отвык от этого за последние две недели. «Доброе утро, Мидория. Ты подумал насчет моего предложения?» Шото в своем стиле: вежливо и очень по делу. Изуку набирает ответ: «Доброе утро, Шото. Да, подумал. Я отправлю заявку на перевод сегодня». Руки до этого доходят только к вечеру, когда все вызовы завершены, а отчеты отправлены. Изуку долго думает, как бы объяснить это Жирножвачу, но стучится к нему в кабинет уже с заполненной анкетой, в которой пустыми оставлены только поля для рекомендации и подписи. Кабинет Жирножвача маленький, в нем всего два стола: его собственный и второй для помощника, который так и не назначен, но обычно после смены там или Киришима, или Амаджики. Здесь тесно и спасает только огромное окно, выходящее на улицу. Оно всегда распахнуто, и бумаги частенько разлетаются по полу. Важные документы прижаты книгами или убраны в вертикальные лотки, откуда их не может вырвать ветер. — Мидория, ты уверен? — Жирножвач даже не читает его заявление на перевод в агентство Старателя. — Да, — кровь приливает к щекам, но отступать Изуку не намерен. — Спасибо вам за все, чему вы меня научили. Мне нравится у вас, и команда тоже нравится, но я чувствую, что пора двигаться дальше. — Ха, это хорошее желание! — Жирножвач берет ручку и щедро вписывает рекомендацию. — Не скажу, что мне хочется тебя отпускать, но вряд ли ты здесь вырастешь до номера один. Если пора, то пора. Изуку окончательно краснеет от смущения и признательности. Все прошло легче, чем он ожидал, и уже с заполненной анкетой он мчит в агентство Старателя. Рекомендация от Жирножвача едва помещается в отведенное поле, и Изуку в очередной раз сгорает от стыда за свое внезапное решение, читая про свои положительные качества. Он уверен, что за сегодня вопрос не закроет, на улице темнеет, но, как и обещал Шото, его ждут. Через полчаса, из которых собеседование занимает десять минут, а все остальное посвящено заполнению местных кадровых документов, Изуку получает пропуск в агентство Старателя и ключи от личного шкафчика. Он выходит на улицу, зная, что завтра утром вернется к Жирножвачу за вещами и в десять уже будет обустраиваться здесь. Все происходит чертовски быстро, словно во сне, и только вещественное доказательство в виде пропуска гарантирует реальность каждой минуты. Изуку заезжает домой. Не в квартиру, где они сейчас живут с Кацуки, а туда, где провел детство. Его небольшой дом стоял закрытым это время, и Изуку не может заставить себя зайти внутрь. Он почему-то не хочет видеть его запыленным и брошенным, но почему-то испытывает невероятную тягу вернуться туда хоть на денек. Он садится на широкий кирпичный забор, подтягивает колени к груди и заказывает на завтра клининг. Практически на автомате фиксирует расходы в специальном приложении, подсмотренном у Кацуки. После первого рабочего дня на новом месте Изуку хочет приехать сюда, в это место силы, которое когда-то взрастило его и пропитано лучшими воспоминаниями. Он еще минут тридцать сидит на заборе, наслаждаясь свежим воздухом и какой-то уютной ностальгией, прежде, чем соскочить с него и пойти в сторону их съемной квартиры. Они с Кацуки сталкиваются у входной двери, и Изуку не чувствует желания прикоснуться. Кацуки смеривает его усталым, загнанным взглядом и ждет, пока Изуку откроет замок. Они не разговаривают. Наверное, не о чем, а может, просто не интересно. Изуку знает, что Кацуки нет дела до его работы, до перевода к Старателю, а делиться и наталкиваться на недовольство он не хочет. А спрашивать «как прошел день», когда на лице Кацуки и так это написано прямым текстом, нет смысла. Изуку пропускает его первым в душ и долго сидит перед выключенным телевизором, рассматривая полочку над ним. Там не появилось их совместных фотографий, только коллекционные фигурки, которые притащил Изуку. В этой квартире в принципе не было ничего, что намекало бы на то, что здесь живет пара. Ну, кроме двуспальной кровати, наверное. — Пиздуй, — возвещает Кацуки, что сам он с душем уже закончил. Изуку не поднимается. Он смотрит на то, как Кацуки, уже одетый в домашние шорты и футболку, идет на кухню. Слышит, как открывается холодильник. — Жрать хочешь? — Нет, я не голоден, — честно отзывается Изуку. Кацуки возвращается с банкой газировки и недоверчиво смотрит на него: — С каких пор ты не голоден после смены? Изуку только разводит руками. Он никак не может насмотреться на Кацуки, а тот, словно понимая это, не торопит его и никуда не уходит. Просто стоит, пьет шипящую пузырьками содовую и ждет, пока Изуку отведет взгляд. Изуку взгляда не отводит. В Кацуки хорошо все: его черты лица, вечно непослушные волосы, не такие буйные, как у Изуку, но так подчеркивающие его невыносимый, колючий характер. Его широкие плечи, накачанные бицепсы, грубые пальцы, от прикосновения которых Изуку не раз сгорал в сверхновой. Его руки сильные, такие же как сам Кацуки, способные и спасать, и ранить. Его фигура для Изуку идеальна даже так, в мягких домашних вещах, но сегодня от них не хочется избавиться. — Каччан, — по горлу Изуку пробегает судорога, — нам нужно поговорить. Кацуки выразительно закатывает глаза, но внутри Изуку больше нет ощущения, что этим жестом его полосует за ребрами: — Конечно, Деку, — Изуку слышит, как его тон из раздраженного на первом слоге становится спокойным к последнему. — О чем ты хочешь поговорить? — О нас, Каччан, — между голосовыми связками словно ком застрял, и голос Изуку звучит сдавленно, неестественно. — О наших отношениях. Нам пора их прекратить. Выражение лица Кацуки из скучающего становится недоверчивым. Он моргает, словно он не расслышал или недопонял сказанное, и чуть наклоняет голову к плечу: — Что? Изуку рад, что он сейчас сидит, иначе бы дрожь выдала бы его волнение с головой: — Нам нужно закончить наши отношения. — Погоди-ка, — Кацуки присаживается на корточки напротив него и только крепко стискивающие жестяную банку пальцы выдают его напряжение. — С хера ли, Деку? Изуку и сам вынужден сцепить пальцы в замок. Иначе его руки начнет потряхивать, а выглядеть слабаком сейчас он не хочет. Потому что слабый Деку это больше не может быть про него. Это решение, которое он должен объяснить Кацуки твердо, четко. Иначе и сам не сможет уйти. — Потому что ты меня не любишь, Каччан. А я не могу больше за это бороться. И это нормально, заканчивать отношения, в которых нет взаимности. Кацуки фыркает в ответ: — Я не говорил, что я тебя не люблю. — Но и что любишь тоже, — эти обидные слова даются Изуку почему-то легко. Наверное потому, что это правда. — А тебе это настолько важно, а? Три сраных слова, Деку? — Кацуки разочарованно поднимает брови, словно не ожидал от него такой мелочности. Изуку мягко кивает. — Бля… Деку, какая разница, что кем сказано? Тебе дела ни о чем не говорят? Что из того, что ты просил, я не сделал?! Чувство вины прилипает под позвоночником и ползет к шее. Изуку понимающе вздыхает: — Но ты же сам видишь, что из этого получается. Я не чувствую никакой взаимности и никакого тепла. То, что ты идешь мне навстречу, в итоге приносит нам обоим больше неудобств и разочарований. Может, я слишком многого прошу, а ты не можешь мне этого дать. Может быть так. Но тогда нам тем более стоит остановиться. — А, может, — с искренней обидой произносит Кацуки, — тебе стоит сделать то, что ты мне обещал? А, Деку? Ты сам просил и сам обещал пробовать. Разве нет? Изуку знает, что к этому добавить: — А еще я просил быть настоящим. И когда ты это сделал, я подвел тебя. Не смог принять. Потому что если настоящий ты это когда я не могу говорить с тобой о чем угодно, когда я не знаю, можно ли к тебе прикоснуться и я должен делить тебя с кем-то, то, увы, я оплошал, Каччан. Прости меня. Спасибо, что попытался вместе со мной. Кацуки смотрит на него, широко распахнув глаза, и Изуку видит, как подрагивает красная радужка, когда его взгляд перебегает по лицу Изуку. — Сука, серьезно? У Изуку внутри словно мешок битого стекла, который ворочают и перетряхивают, но он прикусывает щеку до боли прежде, чем ответить. То, как Кацуки не может поверить в происходящее, убивает. — Прости меня, Каччан, — Изуку изо всех сил говорит это твердо. Кацуки поднимается на ноги, тигром делает несколько кругов по комнате, но видно, что он растерян и никак не может принять происходящее. Изуку старательно дышит по схеме, удерживая ошалевший пульс в рамках ста сорока ударов в минуту. — Деку, — Кацуки опирается босой ступней на журнальный столик, — почему так? Я попросил время. Я сказал, что, я блядь, подстроюсь под тебя. Почему, когда тебе что-то нужно, ты это получаешь? — И это неправильно. Прости, Каччан. Мне жаль. Я очень благодарен тебе за все, что ты для меня сделал. За то, что вытащил меня из той депрессии. Дал мне силы двигаться дальше. Я сегодня смотрел в зеркало и, знаешь, я стал лучше рядом с тобой. Благодаря тебе. Но я больше не чувствую, что есть что-то, что мы можем дать друг другу. Мне стыдно за то, что я вывернул твою душу наизнанку и теперь не могу принять ее как есть. Но я чувствую, что не могу быть с тобой из чувства стыда или благодарности. А чего-то большего между нами нет. Кацуки набирает побольше воздуха в легкие, медленно выдыхает: — Деку, а если я попрошу о шансе? Откажешь мне? Изуку больно на него смотреть. Потому что в фигуре Кацуки больше нет независимости, нет никакой власти, и это вовсе не то, что Изуку готов видеть: — Прости. — Даже если я буду умолять, а, Изуку? — плечи Кацуки чуть заметно подрагивают, и тяжелый ком подкатывает к горлу Изуку: — Не надо. Я разрыдаюсь тут же, если начнешь это делать. Но я все равно скажу «нет». Поэтому, пожалуйста, не надо. Кацуки пару раз кивает в ответ и медленно опускается на пол. Изуку видит, как он закрывает лицо руками, и его тело содрогается от беззвучного плача. Изуку проклинает себя за это, но знает, что если сейчас уступит, то просто наступит на те же грабли. Он сидит неподвижно, дожидаясь, пока Кацуки успокоится. У него самого глаза на мокром месте, и происходящее кажется расплывчатым. Изуку прижимает пальцы к векам, стирая собственные слезы. Когда он возвращается взглядом к Кацуки, тот уже сидит откинувшись спиной на тумбочку под телевизором и самодовольно улыбается. На его щеках нет никаких влажных дорожек, а глаза почти не блестят, если не считать обычных бликов потолочной лампы. — Молодец, Деку. Это был ответ целого человека. Изуку непонимающе шмыгает носом, шокированный таким превращением — перед ним сидит его Кацуки, с тем же самым видом, с каким он встречал его в первый раз в номере Золотого Дракона. Его ухмылка все шире по мере того, как Изуку теряет свой решительный вид: — Ты забыл, Деку? Я ломаю людей. А потом собираю их заново. Изуку вдруг чувствует непонятное, затапливающее его облегчение. Он должен чувствовать себя обманутым, но эти слова отбирают у него необходимость чувствовать себя виноватым, проживать боль, причиненную им Кацуки, и Изуку не может сдержать усталого, облегченного стона: — Каччан, боже мой… Кацуки улыбается, победоносно и гордо, явно чувствуя его настроение. А Изуку почему-то не может на него рассердиться. С него словно сняли железные доспехи, и теперь ему дышится намного легче. А эта гордость, с которой Кацуки смотрит на него, и вовсе добавляет ощущения радости, как это было на тех сессиях, когда Изуку все делал правильно. — Ты хорошо справился. Никто не имеет права так мотать тебе нервы и загонять в чувство вины. Это называют нездоровыми отношениями. Ты вовремя из них вышел. Хотя, я думал, что ты поймёшь раньше. Но у тебя прям плохая привычка создавать себе кумиров и завышать ожидания, так что пришлось пожестить. — Но… зачем? — Мы растем через боль, Деку, — Кацуки подхватывает полупустую банку содовой. — Ты должен это знать еще по академии. Но ты прям извращенец, честное слово. То, что ты позволяешь людям с собой делать, это просто пиздец какой-то. Даже на сессиях я смог спровоцировать тебя на стоп-слово только поставив на кон твою надежду на мою к тебе привязанность. Ты сам себе ее придумал, и сам же испугался ее потерять. — И ты заставил меня разобраться с этой мнимой привязанностью, — медленно продолжает Изуку. — Это было действительно больно, Каччан. — Ага, — Кацуки произносит это с таким удовольствием, что Изуку больше ни секунды не сомневается в его садистских наклонностях. — Я говорил Кири, что целым ты будешь просто ахуенным. Мне нравится то, что получилось. Изуку прислушивается к себе. Ощупывает сам себя изнутри, проверяя, что изменилось за эти девять месяцев. Он еще не может сформулировать, но что-то — много что — стало лучше. Он оглядывается по сторонам, в очередной раз проходясь взглядом по комнате: — Поэтому ты не согласился жить у меня? Чтобы я мог закрыть для себя эту страницу? — Кацуки обстоятельно кивает, и Изуку нравятся те теплые чувства, которые вызывает у него этот жест. — Блин, Каччан… Он знает, что был обманут и должен бы злиться. Но злости нет. Его новое состояние кажется правильным. Урок пройден, выучен через боль и не вызывает никакого желания обидеться или потребовать потраченные месяцы назад. Как не вызывает желаний проживать заново и разбираться. У Изуку в сознании вспыхивает только одна мысль, которой ему хотелось бы хоть немного расплатиться за потраченное время Кацуки: — Каччан, насчет рейтинга. Шото мне показал предварительные списки и… Кацуки расслабленно отмахивается: — Не парься. Меня не будет в Топ-100 в этом сезоне, это закономерно. Но, в конце концов, мы же не ради строчки в журнале людей спасаем, а, Деку? Изуку согласен. Он протягивает Кацуки ладонь: — Спасибо. Кацуки отвечает крепким рукопожатием: — Пожалуйста. Если вдруг снова сломаешься, то ты знаешь, где меня найти. Повторным клиентам скидка двадцать процентов. И смеется. Изуку тоже. Ему недолго собирать вещи: они помещаются в один рюкзак, так же как и вещи Кацуки. В холодильнике остается несъеденное тонкацу, в чайнике теплая вода, а в ванной пара зубных щеток. Изуку забирает отсюда только коллекционные фигурки, Кацуки не забирает ничего. В полночь квартирка уже пуста, а Изуку один сидит на крыше, наслаждаясь видом на город. Он не планирует сегодня ночевать где бы то ни было, а когда устает и глаза начинают слипаться, то просто достает из рюкзака пару толстовок, и растягивается на них с огромным удовольствием. Твердая крыша небоскреба кажется пуховой периной, над головой бесконечно глубокое черное небо с яркими точками звезд, а впереди новый день. И Изуку уверен, что завтра все будет хорошо.