Sky full of stars

“Ты дома?” “Нет. Еще в больнице”. “Блядь, прости. Я не хотел”. Изуку не хочет отвечать на это. Слова раскаяния от Кацуки он слышал реже, чем собственное имя, но сейчас они не приносят ему облегчения. Завтра Изуку должны выписать, потому что осложнений никаких, и теперь достаточно просто приезжать на перевязку. Наверное, Кацуки мог бы делать это дома сам, но Изуку не уверен, что им обоим это нужно. Телефон вибрирует в руках раз, другой. Потом еще. “Деку?” “Деку, ты уснул, что ли?” “Только не вздумай включать игнор, ясно? Деку?” “Изуку?” Изуку включает режим “полет”. Он провел в больнице три дня, прежде чем Кацуки соизволил ему написать. И как бы ни хотелось сейчас броситься в омут с головой на это выжидающее “Изуку”, которое даже читается с неподражаемой, притягательной интонацией, он может держать себя в руках. Сейчас, когда его голова не кружится, как после страшной попойки, он снова может думать и анализировать. И он проходится по всем этим месяцам горького счастья, стараясь найти ответы на свои вопросы и не находя ничего, что вселило бы в него уверенность и оптимизм. Он все еще чужой для Кацуки. Возможно, идеальный любовник, и это абсолютно взаимно, но больше ничего общего Изуку найти не может. Их работа не стала для них общим увлечением — Кацуки не испытывал удовольствия от ее обсуждения. В быту совместно они могли только убираться, да и то, до этого редко доходили руки. До готовки Кацуки Изуку не допускал, продукты и меню на неделю всегда были под его контролем и на его усмотрение. Что у них оставалось? Совместные ужины где-нибудь, где никто не мог их заметить, да боевики в редкие общие вечера? Изуку сомневается, что из этого можно построить что-то долговременное. Но, возможно, Кацуки считает иначе. Почему-то так думает. У Изуку появляется возможность задать этот вопрос всего через три часа, когда после обеда наступает время посещений. Дверь в палату распахивается резко, с характерным щелчком, и Изуку невольно вздрагивает от этого звука. — У тебя что отключилось, мобильник или совесть? — вместо приветствия интересуется Кацуки. Он выглядит почти обычно в свитшоте с длинными рукавами, только под глазами заметны темные круги, как если бы он ночами не спал, хотя Изуку знает, что даже трое суток без сна не способны довести Кацуки до такого состояния. — Не знаю, Каччан, — честно признается Изуку. — Наверное, терпение. — Ебанулся? — Кацуки резким движением подвигает раскладной стул к его койке и садится рядом. — Что врачи сказали? — Что ты сломал мне нос, — с горькой усмешкой отвечает Изуку. — И сотрясение средней степени. — Бля, — Кацуки морщится с явным сожалением. — Извини. — Мы поговорим об этом? — Изуку смотрит ему в глаза, и буквально видит, как в черных зрачках захлопывается дверь: — Нет. — Кацуки откидывается было на спинку стула, но тут же продолжает, заметив разочарование на лице Изуку. — Бля, Деку, тебе без пиздаболии не живется? Нельзя просто сделать выводы и больше так не делать? Изуку пожимает плечами: — Я не думаю, что у меня так получится. Мне важно понимать, что происходит и почему. Если для тебя так невозможно, то да, нам пора сделать выводы. От этих слов внутри все болезненно сжимается, и Изуку с замиранием сердца ждет ответа Кацуки. Ведь Каччан не может не понимать, что именно имеет в виду Изуку. Но ничего не происходит. Время словно замирает, и отмерить его можно только неровными, чуть слышными вдохами, которые нарушают тишину мгновения. Раз, два, три. Кацуки не двигается, только его красные глаза прищурены и направлены на Изуку. Четыре, пять, шесть. Сердце Изуку давно уже бьется неспокойно, а сейчас пульс и вовсе за сотню. Семь, восемь… — Я был прав, Деку. Насчет девчонки. Они не ее родители. Изуку не сразу понимает, о чем идет речь. А когда понимает, то не может сдержать удивленного возгласа, в котором радости больше, чем любопытства: — Но как? Ведь все улики были в их пользу? Ухмылка Кацуки победоносная, но все равно словно пропитана горечью: — По идее, пока это все не подлежит разглашению. Но если вкратце, то там нормальная такая преступная схема с отмыванием бабла и торговлей людьми. У этой парочки в облаке было таких “улик” еще штук пятнадцать. Твой босс теперь с этим разбирается совместно с полицией. Волна какого-то бесконечного, необъяснимого счастья затапливает тело Изуку и даже дышать становится легче: — Значит, тебе вернут допуски до международок? — Хер там, — Кацуки скрещивает руки на груди. — Пока идет следствие, они будут поддерживать видимость того, что полиция на стороне пострадавших. — И это значит… — Что я опять не при делах, — зло выдыхает Кацуки. — Похуй. Когда тебя выписывают? — Завтра. — Ясно. Я заеду за тобой, — Кацуки поднимается, наклоняется к Изуку и прижимается носом к его кудрявым волосам. И Изуку забывает. Обо всем сразу и по отдельности, потому что в этом прикосновении столько тепла и ласки, что мир перестает иметь значение. На тыльной стороне ладоней Кацуки до сих пор видна белая сетка шрамов, и Изуку не отказывает себе в желании прикоснуться. Они так и проводят несколько минут, просто наслаждаясь физическим контактом, от которого жар растекается по венам и воздух в палате кажется свежим, пахнущим озоном. — Каччан… — Изуку медленно откидывает голову на подушку, надеясь поймать взгляд, но ловит только невесомый поцелуй в губы: — Прости. Последний раз погладив Изуку по щеке подушечкой большого пальца, Кацуки разворачивается и выходит из палаты. И на душе одновременно необъяснимо хорошо, и невероятно горько. И пусто.

***

На его выписку Кацуки приезжает вовремя, как по расписанию. Он выглядит чуть более выспавшимся, но Изуку сразу улавливает тонкий, тальковый запах тонального крема, который никогда не чуял от Кацуки раньше. На резонный вопрос “зачем” Кацуки только отмахивается, и Изуку ревниво присматривается к его лицу, рукам и шее, боясь найти какие-то следы, которые никак не будут связаны с его геройской деятельностью. — Мы можем пройтись? — несмело просит Изуку, когда они спускаются по ступенькам к парковке. Кацуки пожимает плечами и отменяет бронь каршеринга в смартфоне. На улице прохладно, в город прокралась осень, и листья на деревьях уже отмечены ее золотистым присутствием. Воздух влажный, словно после дождя, хотя на небе ни облачка. Изуку вдыхает его полной грудью и после больничных запахов он кажется сладким. Просторная улица залита солнечным светом, размазывающим нечеткие тени в причудливый узор, а гладкая тротуарная плитка приятно ощущается под ногами. Изуку останавливается, подставляя еще перебинтованное лицо теплым ласкающим лучам и некоторое время просто наслаждается этим моментом. Кажется, будто еще немного — и за спиной распахнутся крылья. Кацуки не торопит его. Стоит за пару метров, засунув руки в карманы и уставившись рассеянным взглядом куда-то рядом с Изуку, то ли на резной забор, то ли на декоративные кусты с крупными желтыми цветами. — Каччан, нам нужно поговорить, — произносит Изуку, напитавшись солнечным теплом и собравшись с мыслями. — Опять, Деку? — Кацуки не выглядит воодушевленным, но звучит безысходно. Раньше, услышав эту интонацию, Изуку бы передумал. Отложил бы на потом. Но сейчас, когда нос все еще болит и чешется под повязкой, у него не возникает желания отступить: — Это нормально — разговаривать. Так люди решают проблемы в отношениях. Кацуки выразительно фыркает: — А у нас проблемы, ха? — Да, Каччан. У нас проблемы, — терпеливо отвечает Изуку. — Или ты правда считаешь нормальным, что ты три дня про меня не вспоминал? — Кацуки открывает рот, чтобы ответить, но тут же словно спохватывается и стискивает зубы. — Нет! Не смей сейчас отмалчиваться! Это требование звучит так громко, что прохожие оборачиваются. Кацуки бросает быстрый, оценивающий взгляд по сторонам: — Заткнись, идиот. Нашел, где орать, — почти шипит он, не меняясь в лице и делая вид, что ничего не происходит. — Каччан! — А сам-то, Деку? Ты был в норме уже утром. Что мешало тебе написать? — ядовито произносит Кацуки. — Я не был “в норме”. Это, — Изуку выразительным жестом указывает на свое лицо, — не норма. Кацуки разводит руками: — Я извинился. Исправить не могу, нет у меня блядской машины времени, чтобы откатиться. Могу детринат достать, если тебе религия позволяет. — Не хочу. Это не экстренный случай. В прошлый раз детринат принес Киришима. От него Изуку уж точно ничего не надо. Да и успел он почитать подробнее про последствия злоупотребления препаратом. Нет у него никакого желания проверять на себе, в какой момент проявится накопительный эффект. — Какие мы, блядь, правильные. Они идут молча некоторое время: Изуку — подбирая правильные слова, которые могли бы сформулировать проблему, Кацуки — раздраженно хрустя редкими сухими листьями на тротуаре. — А куда бы ты откатился, Каччан? Ну, если бы у тебя была машина времени, — Изуку произносит это тихо и немного мечтательно, так что Кацуки фыркает уже без лишней злости: — На два часа назад, когда еще можно было поехать в бар и нажраться в хламину. Кири привез бы тебе бесполезное тело и ничего бы не случилось. — То есть вариант, когда ты проводишь вечер со мной и все хорошо, ты даже не рассматриваешь? — горько усмехается Изуку. Кацуки закатывает глаза и ничего не отвечает. — Вот в этом и есть наша проблема. В отношениях люди доверяют друг другу. И если я доверяю тебе полностью, то ты нет. — Полностью, да? — медленно вздыхает Кацуки. — Если полностью, то почему ты не был на моей стороне в этом блядском расследовании? Как ты мог думать, что я ошибся? И если полностью, то почему ты так пялишься на мою шею, узнав про тональник? — Каччан… — Если полностью, то почему, Деку? Я ведь не закатываю тебе истерик с вопросом, о чем вы там ворковали с Двумордым в палате. — Я не давал тебе повода во мне сомневаться, — оскорбленно произносит Изуку. — А ты снова променял меня на Киришиму. — Я обещал не трахаться с ним, а не не общаться, — тихо рычит Кацуки, потирая пальцами переносицу. — Но я не чувствую, что наши отношения в безопасности, когда он появляется рядом, — честно признается Изуку. — Даже в этот раз, ты просто сбежал. Ты не остался рядом, хотя мне нужна была помощь. Ты три дня не был дома и, я готов спорить, что ты был у него. Вместо того, чтобы идти решать случившуюся проблему со мной, ты ушел в свои свободные отношения, где тебе комфортно, а теперь пытаешься сделать вид, что это приемлемо. Может, вас обоих устраивает вариант, где можно ничем не делиться, ничего не вкладывать и ничего не ждать, но это не для меня. Я люблю тебя, Каччан, и хочу, чтобы это было взаимно. Чтобы можно было не оглядываться по сторонам, говорить о чем угодно и не бояться, что ты в очередной раз исчезнешь. Знать, что если я сделаю что-то не так, то ты просто дашь мне об этом знать, а я смогу исправиться. — Говоришь так, будто я тебя за каждое слово пиздил, — Кацуки просто филигранно переключается на надменную усмешку, и Изуку понимает, что он снова держит себя в руках. В эти моменты кажется, будто они играют в кошки-мышки, где Кацуки хитрый рыжий кот, а Изуку загнанная в угол белая мышь — куда не беги — все равно в когти. Изуку останавливается и считает до десяти. Потом еще раз. Кацуки ждет, не удостаивая его взглядом. Когда Изуку, наконец, собирается с мыслями, Кацуки поворачивается и обращается к нему сам: — Хватит, Деку. Эта пиздаболия ни к чему хорошему не приведет. Идем домой. Изуку бессильно прикусывает нижнюю губу. Не слышит. Кацуки все равно его не слышит. Поэтому у него остается последний способ урегулировать ситуацию: — Хорошо. Только зайдем в парк, ладно? Кацуки великодушно кивает, разрешая. Изуку невольно ловит тот же взгляд, что ловил на сессиях, когда получал разрешение на какое-то действие: на стон, на оргазм. Мысль, прокрадывающаяся в его осознание, неприятная и тревожная. У них все хорошо, когда Изуку послушен Кацуки. Когда сам Кацуки чувствует, что управляет ситуацией. И сейчас, когда Изуку отступил, даже атмосфера их молчания стала куда более уютной. Изуку замечает, что идут они рядом почти впритирку, хотя во время разговора между ними была почтительная дистанция. В небольшом парке неподалеку от их дома как всегда светло и свободно. Газоны источают запах свежескошенной травы, кроны тополей блестят гладкими листьями, на графитовых дорожках чисто, а примятые изумрудные тропинки ведут к зонам для пикника. Изуку любит гулять по ним, но сейчас их путь лежит к центру парка, к многоуровневому фонтану, украшенному серебристой статуей девочки с мячом. — Какого хера, Деку? — Кацуки резко останавливается, заметив знакомую фигуру у парапета фонтана. Изуку заставляет себя не сбавлять темпа. Сейчас или никогда. Все или ничего. Его устроят оба варианта, лишь бы уже конкретно и четко. Лишь бы без подозрений и постоянного страха. — Привет, Эйджиро! — Изуку заставляет себя звучать доброжелательно, тем более, что Киришима действительно в этой ситуации ни в чем не виноват. Киришима отвлекается от рассматривания толстеньких разноцветных кои, толкущихся у самого парапета в надежде на подачки, и сочувствующе улыбается: — Привет! Да уж, досталось тебе. Когда теперь в агентство? — Через дней десять, но, может, на входящую линию, — Изуку перегибается через парапет и сразу находит взглядом своего любимчика — бело-золотого карпа с полосатым хвостом. — Хэй, Баку-бро! Изуку украдкой бросает взгляд на Кацуки через плечо. Он так и остался стоять там, в отдалении, и кажется, будто он до сих пор не знает, что теперь делать. Изуку почему-то уверен, что Кацуки не уйдет. Не теперь, когда Киришима его заметил. Может, если задать некоторые вопросы в его присутствии, то Кацуки тоже не сможет сбежать? Кацуки подходит медленно, не сводя напряженного взгляда с Изуку, и заметно вздрагивает, когда Киришима приветственно хлопает его по плечу: — Зацени, — он тыкает пальцем в стайку рыб, — они тут совсем ручные! Особенно смелые карпы высовывают мордочки из воды и пытаются дотянуться до руки Киришимы. Кацуки смотрит на них почти с отвращением и ничего не отвечает. Изуку наклоняется, опускает руку в прохладную воду, и рыбки тут же окружают ее, пощипывают кожу, надеясь найти подкормку. — Афигеть! — искренне восторгается Киришима и следует его примеру. Половина стайки тут же переключает на него свое внимание. — Каччан, хочешь с нами? — предлагает Изуку, и Кацуки только кривится в ответ. — Блин, Баку-бро, это реально прикольно! — Киришима достает из воды ладонь и опускает обратно, и наивные рыбки снова бросаются к его пальцам. — Может, дома таких завести? — Да нахуй надо, — Кацуки все-таки подходит к фонтану, опирается ногой на парапет и, чуть наклонившись, наблюдает за подводной суетой. — Будут в аквариуме плавать. — Это прудовые рыбы, идиот. Тебе придется переделать кухню в озеро. — Почему кухню? — Потому что она тебе нахуй не нужна. И там такой же срач, как здесь. Приживутся. Киришима громко смеется и снова подманивает рыбок. Изуку невольно улыбается. Ему было бы не очень приятно такое слышать. Но, видимо, Киришиму этим не пробить. Кацуки садится на парапет фонтана: — Блядь, они же мерзотные. Жрут всякую дрянь. Изуку хочется возмутиться, но не успевает, потому что Киришима проводит по поверхности воды одними пальцами, и рыбки послушно устремляются в сторону Кацуки, уже занесшего руку над водой. — Тц, — цыкает Кацуки, но ладонь не убирает. Изуку видит, как он едва касается воды подушечками пальцев, и бело-золотой карп с полосатым хвостом первым принимается покусывать его загрубевшую кожу. Кацуки наблюдает за происходящим несколько секунд, потом замечает зачарованный этой сценой взгляд Изуку, поспешно отдергивает руку и брезгливо вытирает ее о штаны: — Все, харэ. Пошли отсюда. Киришима поднимается, напоследок почти погладив толстую темную рыбу с красноватыми плавниками, и спрашивает как ни в чем не бывало: — По мороженому? Мидория, ты же будешь? — и первым направляется в сторону липовой аллеи, где виднеется красный ларек. Изуку успевает крикнуть вслед, что да, будет. Он, наконец, четко понимает, чего хочет. Не очень знает, как это получить, но знает, что будет пытаться. — Каччан, — Кацуки оборачивается. — Ты ведь видишь разницу? Видишь, в чем проблема? Кацуки скрещивает руки на груди: — Нет. Какая, блядь, разница? В чем? — Ты доверяешь Эйджиро. А мне нет. — Еб твою мать, Деку, — Кацуки стремительно сокращает между ними расстояние до тридцати сантиметров. — Что ты хочешь услышать? Что на этот раз? Изуку заставляет себя выдержать яростный взгляд, не моргая: — Я хочу быть на том же уровне. Что сейчас я делаю не так? — Может, дело в том, что нет никакого ебаного уровня? Я живу с тобой, в отношениях я с тобой. Ты тупо накручиваешь! — Тогда почему ты три дня провел у Киришимы вместо того, чтобы вернуться домой?! Хорошо, ты не писал мне, потому что не писал я, но домой, Каччан, домой ты ведь мог вернуться? — Эй, ребят, — Киришима вклинивается их разговор за пару метров, учтиво предупреждая о своем приближении, — у них было не очень с выбором, так что то, что есть. — Он отдает Кацуки апельсиновый фруктовый лед, и протягивает два оставшихся Изуку. — Тебе какое, Мидория? Изуку берет замороженный милкшейк и возвращается к диалогу: — Каччан, я, правда, хочу знать, почему. Ты же можешь мне ответить. Кацуки смотрит на лед и не распаковывает его. Киришима, глядя на него, тоже не торопится приступать к перекусу. Повисает неприятная, тяжелая пауза, и Изуку искренне верит, что она должна закончиться положительно. Пальцы Кацуки сжимают полиэтилен упаковки до хруста, а потом вдруг сминают ее вместе с десертом: — Заебал! Заебал со своими вопросами! Хочешь быть на том же уровне, блядь? Заткнись для начала! Просто заткнись! Размозженный фруктовый лед летит на землю с характерным шлепком. Хорошо, что в парке никого нет, иначе на них бы сейчас все смотрели. Но эта вспышка ярости вдруг поджигает что-то в Изуку. Его неумение сдаваться, его упрямство и нежелание отступать: — Нет! Я не заткнусь! Я не хочу три дня лежать в больнице просто потому что “так получилось”! И твои извинения ничего не меняют! Или я понимаю, что происходит, или с меня хватит! Они стоят друг напротив друга, распаленные криком, и дышат, как загнанные. Изуку хватает воздух ртом, и голова снова начинает кружиться. Киришима незаметно активирует укрепление на руках: — Ребят, давайте вы это потом обсудите, — Кацуки отмахивается от него негромким взрывом, и Киришима ловит его ладонь, гася вспышку. Воздух наполняется запахом жженого кремния. — Мидорию шатает. Изуку вдруг чувствует, что действительно нетвердо стоит на ногах. Видимо, сотрясение еще не прошло и сейчас, под нервным напряжением, дает о себе знать. Кацуки матерится в голос, делает резкий шаг к Изуку, ловко подхватывает на руки под плечи и колени и широким шагом направляется к ближайшей скамейке с изящной кованой спинкой: — До дома не понесу, — бурчит он. В его объятиях как всегда хорошо. И Изуку начинает трясти изнутри, потому что физически его тянет к Кацуки так, что сил нет терпеть. Хочется прижаться всем телом, положить голову на плечо и закрыть глаза. Чтобы, когда они откроются, вокруг была их небольшая уютная спальня или пусть даже куда более просторный номер в Золотом Драконе, и ощущение заботы и близости Кацуки стирало чувство времени. Возможно, Кацуки прав. Нужно просто заткнуться. В этом молчании столько неуловимой нежности и какой-то надежности, что никаких вопросов задавать не хочется. И проблема только в том, что такие моменты не могут длиться вечно. И вечно молчать Изуку не сможет. — Принести воды? — буднично интересуется Киришима, когда Кацуки усаживает Изуку на скамейку и сам садится на корточки перед ним. Кацуки кивает, и Киришима без лишних разговоров удаляется в сторону все того же красного ларька. — Ты серьезно, Деку? — тихо спрашивает Кацуки, держа горячие ладони на коленях Изуку. — Или так, или хватит? Чувство дежавю скручивает узлом желудок. Эта серая интонация с оттенком надежды на ответ, который Изуку не может дать. И Изуку снова поступает честно, так, как думает, что будет правильно: — Да, Каччан. Да, серьезно. Кацуки обессиленно кладет голову ему на колени и больше не двигается до тех пор, пока не возвращается Киришима. Изуку благодарно принимает только что открытую бутылку минеральной воды и делает пару глотков. Гул в голове понемногу начинает стихать, и он чувствует, как подрагивают пальцы Кацуки. — Как ты, Мидория? Могу еще чем-то помочь? — Киришима, наконец, открывает свое изрядно подтаявшее мороженое. Изуку ненавидит себя за слова, что появляются у него на языке. Но Кацуки, его Кацуки так близко и, кажется, будто так близок к тому, чтобы пойти навстречу, что Изуку перешагивает через собственный стыд: — Можешь, пожалуйста, не пускать Каччана к себе с ночевкой, пока мы встречаемся? Нам нужно попробовать разобраться в происходящем. Киришима переводит недоверчивый взгляд на Кацуки, но тот остается неподвижным: — Не понял, — с легкой улыбкой, которая наверняка призвана сгладить острые углы, произносит Киришима. — Каждый раз, когда возникает проблема, которую нужно решить, Каччан уходит к тебе. Но проблема остается. Если ты не будешь его привечать, то, наверное, мы сможем быстрее решить такие ситуации, — слова колючие, как песок и из горла их приходится вытаскивать силой. Но если Кацуки даже сейчас уходит от решения, то к кому идти за ним Изуку, если не к человеку, который, сам того не желая, помогает Кацуки прятаться от неприятных тем? Киришима несколько раз моргает, переваривая услышанное. Изуку стыдно смотреть на него, но не бороться за Кацуки он не может. — Так, — Киришима делает паузу. — Это не должно быть моей проблемой. Если это ваши отношения, то вы должны разбираться в них без моего участия. — Я об этом и прошу… — Я не буду инструментом их налаживания. И я не отвернусь по твоей просьбе от Бакуго. Если вам для совместного счастья нужно, чтобы меня не было в вашей жизни — я это приму, — Кацуки вздрагивает всем телом, вскидывает взгляд к Киришиме, и Изуку впервые в жизни видит в нем неподдельный страх, как если бы сейчас их накрывало волной ядовитого цунами. Киришима отвечает ему обнадеживающей улыбкой. — Бро, ты знаешь: что хорошо для тебя — хорошо для меня. Поэтому просто дай мне знать. После этих слов Киришима откусывает большой кусок своего мороженого и направляется к выходу из парка своей обычной неторопливой походкой, а Изуку наблюдает за тем, с каким молчаливым ужасом смотрит ему вслед Кацуки, и задается вопросом, сможет ли он когда-нибудь заслужить такую же привязанность. Когда Киришима скрывается из виду, Кацуки возвращается к Изуку глазами, и вид у него совершенно разбитый: — Я тебя понял. Как скажешь, Деку.