It's All Just Temporary

Если бы вы спросили Эша, что произошло за несколько минут до того, как он оказался неизвестно где, босой, замерзший, уставший... напуганный. Он сможет дать вам лишь приблизительное представление. Он залез в темный шкаф. Тесный и неуютный... все, как он заслуживал... потом Макс был там... он дотрагивался до него, это не было грубо, но... но что? Его разум затуманен, искажен до чертиков и обратно. В одну секунду его держал Макс, слова «все в порядке» вспыхивают у него в голове, воспоминание? Или это то, что он хотел бы, чтобы этот человек сказал? Боже, он просто хотел, чтобы его обняли… Затем в следующий момент он уже бежал. По холодному тротуару, усеянному галькой, которая впивалась ему в ноги. Он шипит, когда наступает на особенно острые камешки, но не ощущает, что это сильно его расстраивает. Он это заслужил. Всегда убегашь от своих обязанностей. Эш ломает себе голову по нескольким причинам, как, например, почему он здесь. Почему небо такое темное, когда всего несколько мгновений назад был полдень… В ушах звенят крики: Макс и Джессика. Ты разрушил всю его тяжелую работу. Он услышал звук глухих шагов и просто… Эшу стыдно за себя. Это справедливо. Он думает, что должен вернуться. Подарить Максу и Джессике удовольствие... может быть, побить его... или еще хуже... секс всегда был хуже... Может быть, они были бы счастливы плюнуть ему в лицо. Захлопнуть перед ним дверь. Это лучший сценарий для того дерьма, которое он только что натворил. Может быть, он наблюдал бы из окна, как они сидят на диване и смотрят одно из этих дурацких шоу о благоустройстве дома. Может быть, Эш стоял бы там, прижавшись рукой к стеклу, и его дыхание затуманивало бы то, что он так отчаянно желает увидеть. Они бы смеялись, Майкл сидел бы у них на коленях. Пока они обнимают и держат его, говорят ему, что все в порядке. Говорят ему, что он не виноват, что он не грязный, что они его любят… Он прижимает ладони к глазницам, проклиная слезы, скопившиеся в глазах. Ты не заслуживаешь права плакать. Ты не достоин жить. Он уже давно это знает. Дино заботился о том, чтобы каждый день напоминать ему об этом. Что единственная причина, по которой ему посчастливилось остаться на этой земле — свидетельство милосердия Дино. Что он взял к себе такого тощего сопляка, как Эш. Годного для одной и только одной вещи. Его ногти бегают по коже, и он вздрагивает, когда чувствует новую корочку на болячке. Когда я...? Это только заставляет его еще больше съежиться, пока он продолжает идти. Холодно. Темно. Неуютно. Одиноко. Он снова делает шаг, и его нога натыкается прямо на что-то острое, твердое. Он громко ругается. И ненавидит себя за то, как он реагирует на боль... я это заслужил. Я заслуживаю этого. Он все-таки останавливается, подтягивая ногу, чтобы взглянуть. Не успел надавить. Нет крови. Я заслуживаю этого. Он должен отговорить себя от того, чтобы снова намеренно наступить на осколок. Сказать себе, что несмотря на то, что это именно то, чего он заслуживает… Он думает о своей цели. Ходить с израненной ногой, не входит в его планы. Как бы Эш ни желал, у него должно хватить смелости покончить с этим. Прятаться в глубине случайного переулка, пока не умрет от голода. Он просто... устал. Он просто хочет, чтобы кто-то был рядом с ним. Эгоистичная сволочь, ничего больше. Ему требуется полчаса, чтобы понять, где именно он находится, и к тому времени он оказывается в пяти минутах от места, куда он хочет добраться. Небо черное. На небе ни одной звезды, слишком много уличных фонарей, чтобы что-то разглядеть. Дверь красная, но не угрожающего болезненного оттенка. Или оранжево-коричневого, похожего на засохшую кровь. Она яркая. Как Рождество, которое они праздновали с Гриффином. Эш пытается убедить себя уйти. Не стучать в эту красную дверь. Бежать в бездну тьмы, которую представляет собой мир. Как бы он ни хотел убедить себя покончить с этим… Он до сих пор стучит костяшками пальцев по ярко окрашенному дереву. Смотрит вниз, его приветствует коврик на пороге. Китайские иероглифы, которые он не может прочесть, располагаются у него под ногами. Проходит мгновение. Китайские слова, которых он не понимает, звенят в ушах. Они притихли. Он скажет тебе уйти. У Эша теплится крохотная надежда. Я этого не заслуживаю... я этого не заслуживаю... «Эш?» Резкий шепот на фоне окружающего мира. Одно это слово заставляет его осознать, насколько он нарушает их границы. «Я… извини… я не должен был… я…» — Эш поворачивается, чтобы уйти, поднимая холодные руки, чтобы заставить себя не смотреть внутрь, потому что тогда он может потерять всю свою силу воли, чтобы поступить правильно. «Прости…» — звук в его горле звучит густо и неестественно. На глаза наворачиваются слезы. Неконтролируемо. Просто оставь его в покое… эгоист… эгоист… «Эш, иди сюда». Он лжет. Это тест… «я и… э-э… я и Надя готовили печенье…? Если бы ты… гм… ты хочешь зайти и помочь?» Помочь. Помочь им. Эш мог… он мог бы… «Повернись, Эш». Эш вздрагивает. Качая головой, даже когда он делает то, о чем его просят. Эш оборачивается и видит Шортера, стоящего без солнцезащитных очков. Редкое явление, мягко говоря. Мальчик всегда ненавидел то, как легко можно было читать его эмоции по выражению глаз. Ему нравился контроль, который он получал, когда прятался за солнцезащитными очками. Ему ужасно хотелось скрыть, что он на самом деле чувствовал без них. И теперь Эш мог видеть… волнение. В его глазах не было ничего, кроме беспокойства. Это все, что нужно Эшу, чтобы та небольшая сила воли разбилась о землю. Он съеживается. До сих пор стоя на дрожащих ногах. Он прижимает ладони к глазам, желая, чтобы слезы остановились. Он стоит там на холоде. Футболка и джинсы. Он чувствует себя неловко и глупо… эгоистично. Ветер кусает его кожу. Напоминая ему, как он одинок. Как жалок. Он стоит там. Чувствует себя идиотом. Пока что-то не обвивается вокруг него. Теплое, мягкое. Вместе с чем-то другим... чем-то сильным, надежным… Шортер обнимает Эша, вместе с одеялом… Эш слишком устал, чтобы чувствовать что-либо, кроме благодарности за проявление физической привязанности. Физической привязанности в хорошем смысле. Шортер обнимает его. Шортер никогда не обнимал его. Это… Он ведет его внутрь. Оранжевый свет освещает стены. Ощущается тепло. Пахнет сладко. Накатывает ностальгия. Это - как когда свет на кухне освещал светлые волосы Гриффина. Он еще сильнее закутывается в одеяло. Он слышит лязг посуды из-за угла. Женский голос. Слова на китайском. Шортер что-то кричит в ответ. Надя поднимает голову, когда он входит. Незначительное расширение ее глаз — единственный признак того, что она удивлена, увидев его. «Привет, Эш». Он снова чувствует себя неловко. Опускает голову вниз от ее смягчившегося взгляда. «Привет, Надя», — произносит он тихо, и с такого расстояния даже не может быть уверен, что она его услышала. Он чувствует молчаливый разговор, происходящий над его головой. «Эй, Эш, — снова говорит она через мгновение, заставляя мальчика поднять голову, — Почему бы тебе не присесть за стол. Мы с Шортером почти закончили… это вообще-то новый рецепт… так что тебе придется помочь нам проверить его на вкус». Она сейчас рядом с ним. Он видит ее ноги, босые, прямо перед ним. Мягкое прикосновение к его плечу, и она подводит его ближе к кухне. И через мгновение он уже сидит на табурете перед их кухонным столом. Он не может заставить себя поднять глаза. Чтобы увидеть ненависть в их глазах. Может быть, жалость была бы хуже. Они не задают ему тот очевидный вопрос, который наверняка хотят задать. «Какого черта ты делаешь в нашем доме?» Вместо этого они готовят. В тишине. Пять минут, которые больше похожи на полчаса. Для Эша, завернутого в теплое одеяло. Ничего не делающего, но удивляющегося, почему они заботятся о нем. Заботятся настолько, что впустили его в свой дом. Настолько, что терпят всю эту молчаливую неловкость… С тех пор, как он вошел в дом, из его глаз медленно, но неуклонно текли слезы. Пять минут в тишине. Затем раздается лязг, когда Надя ставит противень с печеньем в духовку. «Эй, Шортер, почему бы тебе и Эшу не пойти потусоваться в твоей комнате, пока печенье выпекается?» Эш чувствует невысказанное значение того, что она говорит. Даже не глядя в ее лицо. Шортер кивает рядом с ним. Эш встает. Поднимается по лестнице. Они в спальне Шортера. Матрас сжимается под его весом, мягко оседая. Шортер не садится сразу. Вместо этого он выходит из комнаты. Всего на секунду. Тихий лязгающий звук, и Шортер входит обратно. С аптечкой в руке. Эш даже не успевает возразить, как Шортер прерывает его: «Я видел кровь на твоих руках. Я просто… просто дай мне проверить». Эш смотрит ему в глаза. Кивает. Одеяло ослабевает вокруг его плеч. Спадает и останавливается на талии. Кровать скрипит, когда Шортер садится рядом с ним. С щелчком аптечка открывается. Он кладет ее на кровать рядом с собой. Эш позволяет ему работать в тишине. Всегда в тишине. Шортер распыляет дезинфицирующее средство на одноразовую салфетку. Эш вздрагивает, когда холод касается его кожи, немного щиплет. И Эш удивлен, увидев, что кровь исчезает. Он думал, что уже покрылось корочкой. «Все еще сочилась кровь, — поясняет Шортер, — Пока ты, э-э… был здесь». Эш кивает. Позволяет Шортеру продолжить работу. Фиолетоволосый мальчик ждет, пока повязки не покроют раны, прежде чем спросить. «Что случилось?» Слезы снова в его глазах. Глупые. Глупые глаза. «Я… я не… — всхлипывает он, — я просто…» Он плачет. Жалостливо. Рука обвивает плечи. Держит его близко, крепко, уверенно. «Как насчет того, чтобы мы… — начинает Шортер, — я буду задавать вопросы, а ты можешь отвечать «да» или «нет». Хорошо? Это может быть легче для тебя». Эш кивает, зажмурив глаза. «Что-то случилось с Максом и Джессикой?» Кивок. «Они… они причинили тебе боль?» Эш энергично качает головой. Отвращение при мысли об этом. «Они собирались?» Эш снова качает головой. Прежде чем вытереть глаза. Он пожимает плечами. «Они сделали что-то такое, что заставило тебя думать, что они собираются причинить тебе вред?» Еще одно пожимание плечами. Он открывает рот. Сказать что-нибудь… что угодно. «Они… они кричали. Это я был виноват. Моя вина, что я просто…» «…они кричали, и это напугало тебя?» То, как мальчик говорит это, не заставляет Эша чувствовать себя таким глупым, каким он, безусловно, является. Звучит так, будто это обычное дело. Он говорит это мягко, ничего, кроме любопытства. «Я слышал их шаги и просто…» «…ты запаниковал». Эш кивает. Шортер обнимает его крепче. Вторая рука тоже обвивается вокруг. И они просто сидят. Он не просит у Эша никаких других объяснений. Он просто обнимает его. … «Я позвонила твоим приемным родителям. Они уже в пути». Эш быстро отстраняется от Шортера. Накрывает повязки на руках ладонями. Смущается. Он не стал спрашивать, откуда у Нади их номер. Он просто кивает. «Хорошо». Она, кажется, внутренне спорит с собой, прежде чем добавить: «Я предлагала, чтобы ты переночевал, но они настояли, чтобы приехать за тобой сегодня». Эш кивает. «Спасибо». «Не надо нас благодарить. Шортер и я любим, когда ты приходишь». Эш не двигается. Потому что он уверен, что снова начнет плакать, если это сделает. Надя ставит тарелку с печеньем на кровать рядом с ними. Уходит со слабой, но болезненной улыбкой. … Джессика приехала за ним. Слезы бегут по ее щекам. «Эш!» — начинает она, подходя к нему. А Эш ненавидит себя за то, как уклоняется от ее объятий, прячась за Надей. Она выглядит обеспокоенной этим не больше секунды, заставляя себя отступить. Хотя он и видит боль в ее глазах. «Спасибо, мисс Вонг. Мы с Максом так волновались». Надя улыбается: «Не беспокойтесь. Мы ему всегда рады». Эш воспринимает это как необходимость уходить. Он начинает стягивать с себя одеяло, но Надя останавливает его. «Оставь это». «Я не могу…» «Ты можешь просто вернуть его Шортеру в школе». Эш кивает. Натягивает вокруг себя. Он собирается выйти за дверь, прежде чем останавливается. Поворачивается и слегка обнимает Надю. Пробормотав быстрое «спасибо». … Поездка в машине с Джессикой напряженная. Эш возится с уголком одеяла, теребя пальцами бирку. Натягивая ткань вокруг себя. Он вытесняет из головы ощущение зуда по краям повязок. «Ты в порядке?» — спрашивает она. Эш смотрит в окно. На свое слабое отражение. «Нет». Джессика смотрит на него. Он может видеть это в отражении. Она закусывает губу, поворачиваясь к темной бездне. Которую освещают фары автомобиля. Он смотрит на внутренние часы автомобиля. Время чуть больше одиннадцати. Он отбрасывает чувство вины. Он просто устал от всего этого. … Макс встает с дивана, когда они входят. «Она вернулась. Я перезвоню тебе позже», — бормочет он в трубку. Кому-то, кого Эш не знает. Прежде чем сбросить звонок. «Эш, — говорит он, — Я волновался. У тебя все нормально?» Эш проходит за ними, не поднимая глаз. Чувство вины растет в его животе. Он позволяет им проводить его к дивану. Позволяет сесть рядом с ним. «Нам нужно поговорить о том, что произошло… — начинает Джессика, — Эш… мы… мы знаем». Они… «Ч-что?» Все перемешалось. Дино…? Тренер по бейсболу…? Компьютер…? «Мы знаем, что это ты сломал компьютер. И мы знаем… мы знаем, почему». Они знают. Они причинят тебе боль. Они собираются использовать тебя. Это единственная причина, по которой они вернулись за тобой. Надя это знает. Она позволила им забрать тебя. Она позволит им использовать тебя. Шортер тоже знает. Они все знают. Эйджи знает… Руки. Бегают по его коже. Сотни тысяч. Поцелуи рассыпаются по его шее. Эш крепче сжимает пальцы на ткани одеяла. «Простите, — всхлипывает он, — Мне так… жаль… я… — он задыхается, — Это моя вина... я не должен... мне так... жаль... вы можете выгнать меня... я понимаю... поверьте мне, я... я пони... я понимаю, за что...» «Эш, — шикает Джессика, когда он всхлипывает в свои руки, ногти все еще испачканы кровью, — это не твоя вина. Она проводит рукой по его спине, утешая. — Эш, малыш, это не твоя вина». «Но это...!» — кричит он, его трясет. Почему я дрожу? «Это моя вина. Это всегда была моя вина». «Нет, это не так», — ревет Макс. Голос сильный и настоящий. «Но это… это… — кажется, он спорит сам с собой. Никто не слушает. — Почему… почему вы…?» «Мы любим тебя, Эш». …? «Мы любим тебя и заботимся о тебе». Он сильнее сжимает себя. «Я сплю». Шепчет он. «Ничего из этого не реально». Он помнит… он помнит, о чем думал сегодня вечером. Наблюдать со стороны, как они смеются и улыбаются вместе с Майклом. Все, что он хотел, чтобы они сказали. Другая рука ложится ему на спину. «Это реально Эш. То, что сказала Джессика. Мы любим тебя». В ушах звенит. «П-почему?» — всхлипывает он. Прижимая руку к груди. Туда, где болит. Болит, как старая рана. «Почему меня?» «Потому что ты наш сын». Джессика говорит тихо, успокаивающе: «Вот так просто». Что-то внутри него щелкает. И он ломается. Громкие рыдания сотрясают его тело. Он плачет. Громко и страшно. Плачет о своем потерянном детстве. … Они ждут, пока его дыхание выровняется, прежде чем продолжить. Это тяжелый разговор. Но он должен состояться, ради Эша. «Мы не злимся, Эш, — начинает Макс, — Прежде всего. Мы не злимся на тебя». Эш напрягается под рукой Джессики. «Почему ты убежал, дорогой?» Эш трет уже высохший глаз, хлюпая носом. «Я боялся». «Боялся чего?» — успокаивает Джессика. «Я услышал крики. И я просто подумал…» — он обрывает себя. Смущается. Джессика прижимает его еще ближе, чем раньше. «Прости, — говорит она, — Мы злились не на тебя. Мы просто… Это было иррационально и глупо. Мы кричали ради крика». Эш кивает. «Ты сказала… ты сказала, что «ты знаешь почему», — начинает Эш, — Что… что ты имела в виду?» «Эш, мы… мы хотим, чтобы ты знал, что мы никогда не осудим тебя… мы никогда не станем относиться к тебе по-другому за то, что с тобой случилось, хорошо?» Эш хмурит брови: «Ладно». «Тебя…» — у Джессики перехватывает горло. Макс продолжает за нее: «…Твой тренер по бейсболу когда-то… изнасиловал тебя?» Эш замирает. Образы бейсбольных перчаток всплывают в его голове. Простыни засунуты ему в рот. Чтобы он прекратил кричать. Больно. Это так больно. Разрывая его. Он почти хотел, чтобы это произошло. Таким образом, ему не придется жить после. Идти домой в испачканном нижнем белье. Видеть взгляд отца. Каждый раз после этого у него в кармане набивалась пачка наличных. Однажды он купил себе плитку шоколада. Ощущение грязи при первом укусе. Его стошнило. Шоколадка была отправлена в мусорку. Он начал складывать деньги в банку. Спрятанную в задней части шкафа. Он собирался использовать эти деньги, чтобы купить билет из этого адского города, подальше от всех своих кошмаров. И он это сделал. В день, когда сбежал. При известии о том, что отец отсылает его к сестре. Раз его собираются отправить прочь. Он собирался сделать это на своих условиях. Эш приходит в себя. Смахивает слезы с глаз. Он признает то, что пугает его больше всего. Они заслуживают честности. Это меньшее, что Эш может сделать после того, как так долго беспокоил их. «Да». Не более чем шепот. Джессика издает горловой звук, почти похожий на рыдание. Эш поднимает голову и видит слезы в ее глазах. «Мне так жаль, Эш, — едва произносит она, — Мне так жаль, что тебе пришлось пройти через это». Вокруг него снова воцаряется тишина, когда Джессика кладет голову ему на плечо. Эш просто чувствует усталость. Эмоциональное и физическое истощение. Последствия столь долгого бега босиком берут свое. Он думает, что должен рассказать им о Дино. Он действительно, действительно испытывает искушение. Это там, на кончике его языка. Просто скажи им. Просто скажи им. Ты знаешь, что должен. Это сделает все лучше. Сделай это. Это так просто. Всего три слова. Дино изнасиловал меня. Это всего три слова. «Макс, Джессика?» Он вздрагивает, во рту у него внезапно пересохло. Он закрывает глаза. В ответ он получает успокаивающее пожатие. Что они слушают. «Д-Ди-Дино…» И в этот самый момент у него звонит телефон. Громко ревет под одеялом, защищающим его от внешнего мира. Он вскакивает на своем месте. Освобождаясь, как только видит экран. Он оборачивается на секунду, подняв телефон, чтобы и они могли видеть. «Те… телефон звонит». Джессика кивает в его сторону. Позволяет ему выйти. Способ сбежать мысленно и временно. Он ожидает, что это будет Шортер. Тот, кто звонит. Вот почему он даже не проверяет имя контакта. Просто нажимает «ответить». Он слышит возню на другом конце. Ничего, кроме тишины. Когда заходит за угол на кухню. Адреналин от того факта, что он почти выплеснул то, чем хотел поделиться больше всего, вызывает дрожь. «Это Эш, говорите, — произносит он, его слова нерешительны, — кто это?» Но потом он слышит его. Мужчину на другом конце. Голос, грубый с непривычки. Кровь Эша стынет в жилах. «Привет, сладкий».