еретик

Замок «Золотая Лилия», Шанхай; ноябрь, 1963 г. Полночь. Три фигуры в черных мантиях покинули салон гладко-черного «Форварда». Охрана распахнула резные ворота. Хрустя белым гравием под идеально начищенными ботинками, гости миновали двор. Поднявшись по лестнице, они остановились у массивной двери, отделанной золотом и черным агатом. Рука в белой перчатке потянулась к звонку. Встретить их вышел молодой дворецкий в смокинге. На его глазах лежала полупрозрачная повязка: — Добрый вечер, — он поклонился. — Пожалуйста, назовите пароль. Гости сняли свои капюшоны. Дворецкий выпрямился: из прорезей масок на него взирали трое мужчин — три пары глаз. — Железная дева, — сказал самый высокий. Его маска являла миру выражение гротескной скорби. — Прошу, — юноша отступил от порога. Мужчина, чья маска улыбалась пугающе-широко, быстро поравнялся с идущим впереди. В холле было слышно музыку — она проникала повсюду, огибая колонны, статуи и лестничные пролеты. Чем ближе гости подходили к залу, тем громче лились звуки скрипки, виолончели и рояли. Сладкая легкая дымка змеилась по молочному мрамору, путаясь у них в ногах. Интимно понизив голос, маска-улыбка почти соприкоснулась с краем маски-печали: — Чэн, ты уверен, что взять с собой Тяня было хорошей идеей? — они одновременно обернулись: парень в маске, выражавшей холодное равнодушие, с явным любопытством осматривался вокруг. — Конечно, — ответ Хэ Чэна прозвучал глухо. — Мальчик заслужил поощрение за примерное поведение. Музыка затихла. Вместо скрипки и рояли пространство заполнила вибрация огромного бубна. Трое мужчин вошли в прозрачный туман — церемония началась. Народу в замке было немало: плащи и маски столпились у колон, на лестницах и балконах. В центре зала, окруженный одинаковыми фигурами в черных накидках, стоял их главный, в ярко-алом одеянии. Плавно размахивая кадилом в одной руке и посохом — в другой, он исполнял ритуальный танец. На нем была маска, сделанная из волчьего черепа. Пока новоприбывшая троица поднималась по лестницам, аккуратно расталкивая гостей, танец закончился. Стоящие вокруг Лидера фигуры одновременно скинули с себя мантии — тринадцать голых женщин повторили за ним последнее движение танца и опустились на колени. Чэн, Тянь и Цю поднялись на самый верх. Озираясь по сторонам, Тянь, наконец, подал голос: — Что это? — он поднес к носу согнутое запястье. — Что это за запах? — Тебе не нравится? — Чэн обхватил ладонями деревянную балюстраду, с интересом наблюдая за действием внизу. С этого ракурса был виден не только обряд — трое музыкантов на возвышении смиренно стояли друг ко другу спинами. Их лица были открыты, но глаза — завязаны. — Раздражает. — Это искусственный морок, — Хэ Чэн оперся локтями о деревянную поверхность и подпер подборок кулаком. — Легкий наркотик. — Послушайте же! — хриплый голос Лидера звучал сдавленно — так, будто он говорил в кувшин. — Я, великий посланник денницы, Гнев его, Отец ваш и покровитель, возвещаю вам — этот вечер войдет в анналы истории! Да прольется же семя Люцифера на землю прогнившую в глупых запретах и оковах! Да наступит свобода! — Посланник денницы? — Цю подошел к самому краю, — Гнев?! — его сильная рука с треском сжала деревянную периллу. — Да как он смеет? — Лицо за широко улыбающейся маской покраснело от злости. Чэн в успокаивающем жесте дотронулся до его плеча, не отрывая взгляда от самозванца. Тянь оперся о сложенные на балюстраду локти. Голые жрицы любви — каждая, по очереди, — подходила к одному из гостей, уводя его из толпы внутрь замка. Он наблюдал за ними, пытаясь понять, отчего испытывает такое непреодолимое чувство досады, почти обиды. — Не думаю, что это здесь, — голос Цю был наполнен презрением. — Ты только посмотри на них. Их сознание окутано туманом. Они шатаются в нем в пьяном полубреду. — За туманом сложно разглядеть истину, — Чэн отступил от края на шаг. Обе маски обернулись на него. — Предлагаю разделиться. Встречаемся внизу, у музыкальной сцены, через двадцать минут. Трое мужчин разминулись у балкона. Классическая музыка вновь полилась между барельефами на стенах — акустика уносила ее в самые дальние уголки замка. Тяню очень хотелось зажать нос — сладкая дымка щекотала, толкалась в ноздри и забивала обонятельные рецепторы. Будь у него человеческое сознание, он бы и сам поплыл, отдавшись ее мягким путам. Оглядывая разоблачившихся гостей, жмущихся у стен и колон, наблюдая за прелюдиями и заглядывая в комнаты, где они предавались животной страсти, Тянь досадовал. Похоть, порожденная синтетическим туманом, была не истинной и не являлась выражением кровящей искренности. Здесь стоны, ахи, вскрики, шлепки, трение сношающихся тел были бессмысленны, потому что шли не от огня Эго. Оно спало, подавляемое этим недо-мороком — и огонь душ затлевал здесь, угасая. Чем больше Тянь наблюдал за этим, тем сильнее мрачнел. — Привет, красавчик, — с нежной, как молочная пленка, кожей, незнакомая девушка встала перед ним посреди коридора с множеством комнат, в которых происходили оргии. У нее были тонкие белесые волосы, маленькие розовые соски и по-девичьи звонкий, не соответствующий старушачей маске, голос. Тянь остановился. Она сделала шаг навстречу. — Молчишь, — и потянулась к его груди. — Можно? За мягкими полами черные мантии бугрились упругие человеческие мышцы. Она провела по ним с явным удовольствием, а Тянь смотрел на огонь ее души — подавленный, но чистый, с золотисто-розовым отливом. Несмотря на почти оформившееся тело, девушка была совсем юной. Дитем. — Откуда ты здесь? — спросил Тянь, игнорируя прикосновения тонких невесомых рук. — Отец сказал, меня ждет обряд просвещения, — ответила она, спускаясь по торсу ниже. — Он сказал, я должна выбрать мужчину и отдать ему свое лоно. Он сказал, так я обрету спасение. — Он солгал, — Тянь перехватил ее запястье. — Уходи. — А? — девушка подняла взгляд — за прорезями маски ее прозрачно-светлые радужки были еще затуманены, но огонь души в грудной клетке тревожно полыхнул. — Уходи, если хочешь жить, — повторил Тянь и, развязав мантию, снял ее с себя, а затем накинул на тонкие бледные плечи. — Сейчас. Отступив на шаг, девчонка приложила ко лбу сгиб локтя, будто защищаясь от солнечных лучей. Затем встряхнула головой. — Кто… кто ты? — она вновь подняла лицо — ее взгляд уперся в удаляющуюся спину. На таинственном госте еще оставались штаны и перчатки. Каблуки кожаных ботинок замолкли — Тянь обернулся. Сверкнули красным сузившиеся зрачки: — Волк. У массивного стола, освещенном толстыми длинными свечами в огромных канделябрах, Чэн перебирал заметки страниц старого фолианта. Добравшись до последней, он постучал пальцами по краю, а затем, взмахом одной руки, свалил все, что на нем было: свечи, книги, фолиант, чернильницы, перья, кристаллы, серебряные часы и лунный календарь. Переступил через валяющихся на полу охранников и бесшумно покинул подвал. Стараясь не привлекать лишнего внимания, Цю проходил из одной комнаты в другую. Он уже знал, что искать в них нечего, поэтому не задерживался ни в одной. Когда Цю вышел в коридор, двое разгоряченных парней преградили ему дорогу: — Ты еще не разоблачился? — ярко-красные маски на них кричали и скалились в ужасе. Длинные бутафорские рога были черными и ненатурально загибались в разные стороны. — Мы тебе поможем, — один из них потянулся к его мантии, но тут же был схвачен за горло. — Ох, оу, — второй — не такой смелый, — парень удивленно отшатнулся. — Ты… У тебя… железная хватка! — наблюдая за задушенным пыхтением своего товарища, за тем, как проступают прожилки на его краснеющей шее, он задышал чаще и прижался к стене, хватаясь за набухающий член. Первый, что был схвачен, пытался что-то сказать, но лишь захлебывался слюной — она потекла на руку Цю. Тот брезгливо разжал ладонь и отбросил парня к стене, у которой, изливаясь спермой, бился в судорогах человек с такой же маской. Тянь явился на место встречи, опоздав на полминуты: брат и его друг уже ждали. Лидер секты сидел посреди зала на позолоченном троне — кажется, он заметил подозрительную троицу, и теперь, приманив одного из прихвостней, что-то нашептывал тому на ухо. — Как тебе вечеринка? — поинтересовался Чэн, коротко окинув взглядом голый торс Хэ Тяня. — Как-то вульгарно, — Тянь оскалился. За колонной позади раздался заходящийся в оргазме женский крик. — Неужели? — в голосе Цю проскользнуло холодное удивление. — Разве ты не занимаешься тем же, чем этот старик? — он кивнул головой на красную мантию позади себя. Та уже оторвалась от уха слуги — двое человек направлялись прямо к ним. — Братец Цю, какой позор, — фыркнул Хэ Тянь. — Эти ядреные курильные смеси рядом не стоят и с тенью моего морока. Я занимаюсь ровно противоположным. — С усмешкой, скрывающей досаду, он обратился к брату: — Ну, а ты? Нашел, что искал? — Нет, — Чэн звучал спокойно, но оба его сопровождающих ясно считывали раздражение. — Просто немыслимая дерзость, — продолжал Тянь, склонив голову набок. Двое людей, что приближались к ним, уже пересекли круг в центре зала. — Я чувствую себя оплеванным и оклеветанным. Этот идиот, похоже, и впрямь верит, что служит Светлоликому. Зачать самого Дьявола среди этих недоумков? У меня кровь кипит! — Тянь впился взглядом в приближающихся прихвостней. — Вот как? — отозвался Чэн. — Ну, вперед. Тянь обернулся. Брат и его друг уже держали в руках по серебряному кинжалу. — Правда?! — Хэ Тянь приподнял ничего не выражающую маску, обнажая широкую, предвкушающую улыбку на человеческом лице. Чэн кивнул. Кван Ли — лидер великого саентологического общества, куда входили самые высокопоставленные сливки — считал себя интеллектуалом, духовным гуру и отцом потерянных душ. И далеко не таким сумасшедшим, каким его рисовали в слухах и сплетнях. Однако то, что он увидел за дымом курильной смеси, нельзя было объяснить иначе: существо, ужасно похожее на человека — с бледной кожей, два с половиной метра ростом, красными глазами и острыми черными рогами — вдруг предстал пред ним, как хищный ангел смерти, расправив массивные черные крылья. — Развлекаемся? — спросило это существо, чуть склонившись вперед, подобно хищнику, готовому совершить прыжок. Улыбнулось, обнажая белоснежные клыки. По виду, не смотря на габариты, он был совсем юн. И очень красив — Ли, сознание которого растворилось в дымке Истины, озарило — одна из сладких эротических фантазий, ожившая в групповой оргии, решила, наконец, явится ему во плоти! Голос этой фантазии звучал низко, бархатно и невероятно возбуждающе. Не обратив внимания на двух пропавших из виду слуг, он поднялся с кресла: — Неужели ты, наконец, решил посетить меня, слуга Люцифера?! — он протянул руки навстречу демону. — Слуга? — протянул тот, широко улыбаясь. — Разум покинул твою тлеющую душонку, старик, — качнувшись и ударив по полу острым черным хвостом, он сделал шаг навстречу. Музыканты на возвышении тряслись от страха — спавшие с лиц повязки открывали вид на сюрреалистическую картину. Из-за дурмана, сделавшее сознание мягким, они не попадали в обморок при виде демона, что встал перед ними, раскинув руки, подобно дирижеру. — Друзья! Почему вы остановились? — тяжелые рога на его голове загибались назад. Огромные, как у дракона, крылья, закрывали все происходящее за спиной — лишь фрагментами, урывками, звуками, можно было уловить… Сверкнув желтыми глазами, демон требовательно протянул ладонь, облаченную в перчатку — белый бархат обтягивал торчащие из длинных пальцев короткие когти. — сыграйте мне Чайковского, — и щелкнул, подхватывая первые звуки скрипки левой рукой. Так, двигая рукам, он дирижировал трио под брызги крови, крики и стоны, доносящиеся за его спиной. Кутаясь в мантию с плеч незнакомца, молодая девушка обернулась. На одном из окон отпечаталось багряно-красное. Под приглушенные стенами крики и музыку, на витражных стеклах появлялось все больше кровавых разводов. Постояв с минуту, будто в трансе, она, наконец, окончательно пришла в себя и в ужасе кинулась прочь.

***

Читая заголовки утренних газет, Чэн бесстрастно курил сигару, ссыпая пепел на блюдце, около которого стояла початая чашка кофе. О кровавой резне в «Золотой Лилии», где не выжил никто из находившихся в ту ночь, журналисты выдвигали множество гипотез и теорий. Большинство сходилось на том, что раны на теле жертв не были похожи на раны от рук обычного человека. Что же это? Дикие волки? Оборотни? Бешеные псы? Кто-то ратовал за ритуальное групповое самоубийство. СМИ терялось в догадках. А Чэн чувствовал себя разбито: от усталости болела голова. Конечно, человеческие ресурсы не бесконечны, но и после обращения в естественный облик всегда накатывали пустота и эмоциональное бессилие. Цю обошел его кресло и поставил на стол тарелку с горячими булочками: — Все ломаешь голову? — сел в кресло напротив. — Устал? — Немного, — Хэ Чэн зевнул и взял с тарелки булку. — Понятия не имею, за что можно зацепиться. — Антихриста невозможно зачать, не так ли? — Не знаю, — честно ответил Чэн, кусая сдобу. — Отцу ничего об этом неизвестно, — он нахмурился, проглотил кус, — хотя он не самый старый Столп. И не самый умный. — Ну, — осторожно начал Цю, — тогда, может, стоит обратиться… к кому-то постарше и умнее? Чэн нахмурился. Ответил не сразу: — Полагаю, нетрудно догадаться, в каких отношениях я состою со своими родственниками, — с усталым вдохом он отложил газету на стол. — Со всеми? — прищурился Цю. — Не со всеми, — Чэн подобрал тлеющую сигару с блюдца. — Я люблю сестру. Но я не видел ее с тех пор, как был брошен в Пустоту. Она словно… — Чэн прикурил, потирая напряженный лоб, — исчезла с лица земли. Но она не может быть мертва — иначе бы родился новый Cтолп. — Не знал, что у Жадности была дочь… — Она дочь Зависти, — Чэн откинулся на спинку кресла. — Возможно, я обращусь к нему. Если не за советом, так хотя бы с вопросом, знает ли он что-нибудь о ее местонахождении. — Oн прикрыл глаза. — Но, если спустя год ничего не изменится… Боюсь, придется навестить не только дядю.