Предвестник Бездны

      ...он шел, накренившись на левый борт, грузный, величественный и истощенный, пузатым, будто раздутым от голода боком ныряя под белесые шапки волн. Словно хищник с израненной лапой, припадавший к земле, но из последних сил сохранявший охоту, он приближался к берегу, к источенному червями пирсу, и шум разрезаемых им вод казался надсадным дыханием живого существа. Обитый в железо, как каторжник, с поблескивавшими в темноте стеклами трюма, стоявший под лунным светом, но не освещенный им, этот черный, древний, полуразрушенный великан казался видением из старой сказки. Воздух вокруг него весь был пропитан солью, тиной и рыбой, и старое дерево протяжно стенало, будто потопляемое им. Но девушка, стоявшая на пирсе, едва ли колебалась перед вступлением на выброшенный из мглы трап. Когда она поднималась по веревочной лестнице, ступая босыми ногами по гниющим доскам, она слышала, видела, осязала под собой бездну, которая кишела черными волнами и источала такой сильный шум, что скоро он стал обыденным и привычным для человеческого слуха. «Ведь правда, - подумалось девушке на этом пороге меж жизнью и смертью, - мы только и умеем, что привыкать».       И она, босоногая, ступила на борт корабля.

***

      Люмин было семнадцать лет, и она была бедна. Вот и все, что иной человек заподозрил бы любопытного в биографии девушки, стоявшей в оборванных одеждах у стены кабака или бесцельно прогуливавшейся вдоль каменистого побережья. Первое было интересно, чтобы понять, насколько правомерно с точки зрения законов графства (ибо территории и различаются только тем, что насаждают разные языки да правила) было провести с ней ночь, второе – чтобы окинуть ее взглядом матерого хозяина кабака и решить, прогонять ли ее из заведения или позволить эту самую ночь здесь провести. Потому Люмин оставалась девственной, нетронутой и голодной любимицей судьбы, честной перед собой и окружающими, но неизменно болеющей от здорового сна под холодным ветром.       В самом имени «Люмин», давно определившим ее жизнь как освещенную судьбой, таилось нечто божественное. Суеверие окружало ее светлую фигурку ореолом небесного, благоговейного величия и трепета, и каждый проходящий, бросив скорый взгляд на нее – особенно в ночи, ощущал себя жалким свидетелем какого-то таинства, приобщения человека к луне, на дочь которой Люмин походила больше, чем на дочь обычного человека. Не будь она умна и разумна, ее, бредущую в темноте, сочли бы блаженной; не будь она несчастна – ведьмой.       Таковой в глазах остальных горожан и представлялась Люмин, в иные лунные ночи как призрачное дитя блуждавшая вдоль кромки укрытых штилем волн. В сером рубище, с распущенными волосами, бледной кожей, синевшей на костях, она нередко появлялась у открытой воды, все чаще ведомая внутренними терзаниями и мрачным ожиданием расчетливого мозга. Было ли то наваждение, увиденный сон или подслушанная на пороге отчаяния легенда о затонувшем корабле, полном сокровищ и монстров, - Люмин не знала. Она была голодна, у нее не было денег и ей отчаянно хотелось убежать.       Так бежит волк от отвергнувшей его стаи.       Уже пробило полночь, когда Люмин заметила движение на волнах. Она остановилась, напряженная, вытянув шею, вся замерев в сомнении: остаться или бежать. Увиденный на горизонте корабль пугал ее. Не стесняясь высокого дна, не замечая узких водоразделов, грозящих переломить его трухлявые бока, он как призрак пропускал все береговые преграды, пока не остановился, ужасно величественный сейчас, у пирса и не простер к ней, Люмин, черный язык веревочного трапа. Она замерла в оцепенении: она не увидела людей!..       Вокруг не было ни звука, лишь скрип методично трещавшего дерева, словно это гниющий корабль на пирсе для рыбацких лодок приглашал отвергнутую людьми ступить на его борт. И Люмин приняла это приглашение, то ли отчаянная, то ли завороженная, а то и покинутая всеми, забыв о старых легендах, о сотнях навсегда покинувших родной дом и исчезнувших в чреве чудовища, манящего богатством отверженных людей.