На носочках темной ночью тень ее крадется Свадьбы избегая, в отчий дом та не вернется
***
Древесные покатые бока бочки давили, а темнота непроглядная пугала. Катарина шмыгнула, утирая нос, плотнее сжимаясь в дрожащий сырой комок. Вылитое вино не спасло ситуацию - платье промокло насквозь, полиняло красными пятнами, и теперь пальцы тонкие, длинные больше напоминали окоченевшие сосульки зимним утром под крышей отчего замка. Её куда-то несли, пару раз грузно, не шибко аккуратно, бросили оземь. Девица еле удержалась от болезненного вскрика, когда очередной удар пришелся на отбитый, непривычный к подобному обращению, зад. Потом бочку покатили и остановились нескоро, благо, остановились, - иначе с плотным ужином пришлось бы распрощаться. Девица, точно мышь, приоткрыла верхнюю крышку и выглянула наружу. В трюме стояла мертвая тишина, сверху же доносился стук тяжелых башмаков, да окрики матросов. Не видно ни зги, оставалось лишь слать молитвы всевышнему, чтобы никто её - беглянку не приметил. Стоило лишь приподняться, стон слетел с губ, спина громко хрустнула и разогнулась. Катарина моргнула, свыкаясь с мраком помещения, морской качкой и своим новым статусом отринутой дочери. - Так-так, да у нас тут девка на борту. Капитан! - Волосы, спущенные свободно по плечам, больно дернули. Девица завизжала, что есть мочи, силясь вырваться из капкана. Не тут-то было - держали крепко. Грубые пальцы зарылись в затылок, резко оттягивая голову назад. Над её лицом склонилось чужое - от моряка несло гнилым духом, потом и виски.По вине судьбы жестокой, в судно с черным флагом Взгляд бросая одинокий, пробралась к пиратам
***
Легкая награда сама плыла в руки, торговые судна один за другим терпели поражение, даруя богатства. Капитан, сколько помнил, тем и занимался, что бороздил морские просторы, воровал груз, грабил, убивал. Тем и нажил состояние, что в итоге позволило приобрести нынешний корабль, тот ласково скрипел половицами в ответ на дозволение вновь выйти из порта, служил верой и правдой. Тишина приятная, спокойствие, наконец. Роу тянет виски из горла бутыли, рассматривая карту. Информаторы хорошо поработали, предоставив торговые пути нескольких купеческих кораблей. День за днем они захватят все, не оставив ничего живого на своем пути. Никаких свидетелей. А легенды припишут злодеяния морским чудищам иль плохим погодным условиям. Корабль – призрак, так и останется таковым. Нужно выжидать. Уста скривились, сколь пойло обожгло глотку сухую терпким сладковато-острым вкусом. Послышался шум, голоса, в каюту ворвался один из матросов, явно взбудораженный. – У нас улов! – Вскинутая ладонь заставила замолкнуть. – Я не давал распоряжений выпускать сети в море. О чем ты? – Он ненавидел бессмысленную суету на своем корабле, неведение. Плащ накинув, грузно вышел наружу, покачиваясь под гнетом выпитого, вслушался в сбивчивые речи сопровождающего. Море было неспокойным: ветер раздувал паруса, дождь крупными каплями опадал на лицо. Запах соли и сырого дерева ударил в ноздри. Капитан спустился на палубу, проследовал к трюму, разогнав любопытную команду, что группой ошалелой галдела громче криков чаек по утру. Ступени отзывчиво заскрипели под подошвами тяжелых ботинок. Все верно матрос поведал – пред ними девка испуганно застыла: глаза-плошки раскрыла широко, потрясывается дрожью мелкой частой. Мартин склонился над девичьим лицом, Роу ощутил досаду. Едва успел. Его она, все, что попало на Призрак - его и ничье больше. – Прочь, я с ней потолкую. Наедине, – отчеканил приказ, отметив недовольство матросов. Мартин обиженно хрюкнул, отпустив густые пряди, пошел вон. Капитану никто не смел перечить, команда знавала дурной нрав, смутьяны давеча покинули как судно, так и мир живых. Во внезапно повисшей тишине слышался лишь скрип дерева, шум волн, негромкие мужские голоса с палубы. Девка дернулась, испуганным зверьком метнувшись в угол, но Роу быстрее, сильнее, не смотря на дурман от виски, помутивший рассудок. Цепкие пальцы дернули на себя платье, порвав то по шву, тотчас женский визг разошелся по темному помещению. Капитан вспылил, прижал дрожащее, пропахшее вином и сыростью тело, встряхнул грубо несколько раз, пока та не замолчала. Серые блюдца - на его карий. Мужчина растянул губы в скупой улыбке: – Как звать? Разве не знаешь: девицы на корабле несут беду? Девчонка мелко-мелко затряслась пуще прежнего, моргнула несколько раз и, наконец, разомкнула губы. – Катарина, сэр. Я не желаю зла ни вам, ни вашему кораблю. Мне бы добраться до порта. Я заплачу! - Слушать её он не был намерен, на решение любая информация влияния не окажет. Будь та хоть шлюхой портовой, хоть дочкой самого высшего аристократа, даже желай капитан спасения дурочке, пути, кроме как в чистое море - не водилось, команда не поймет, а он пойдет на корм рыбам раньше, чем успеет сменить приказ. - Сожалею, милочка, но помочь я тебе не в силах, а вот ты мне - вполне, - вероятно, лишняя бутылка пойла была тому причиной иль попросту Роу никогда не славился добрым нравом, но не того ждала девица от своего спасителя. Капитан широко осклабился, сжал тонкое запястье до отпечатков пальцев на тонкой бледной коже, охватил скулы точеные, зажав с тисках. - Мне больно, - конечно, ей больно. Слова - едва слышны, однако ж, он разобрал. Разобрал и рассмеялся заливисто зло, толкая девку на скрипучие половые доски. - Боюсь, в сей день удача от тебя отвернулась, Ка-та-ри-на, - упали рядом завязки от штанов, капитан стал на колени, охватив ладонью лодыжку, потянул легкое тело на себя. Девчонка закричала вновь, дернулась. Удар пришелся на подбородок. Роу зарычал: озлобленный и дикий, занес руку, хлестнул наотмашь по щеке. Больно для шлюхи сучка строптивая, никогда еще девки не смели: кричали, было дело, ревели навзрыд, угрожали, проклинали, но никогда - никогда не причиняли физического вреда. Мозолистые пальцы поднялись вверх: от лодыжки до середины бедра. Капитан разрезал кинжалом юбки, остановился, приложив лезвие к декольте, отмечая, как блестит металл в тусклом пламени свечи. - Не дергайся, дорогуша, иначе вместо корсета я вскрою твою замечательную тонкую шейку. - Девчонка, все еще смирная после пощечины, понятливо кивнула. Так бы сразу. - Умница. - Корсет разошелся легко, точно масло. Конечно, он мог бы и снять его привычным способом, но возиться не хотелось, да и, что греха таить, его завело сопротивление. Роу приподнимается, замирает, разглядывая улов: точеный профиль, скулы, выдающиеся на красивом лице, черные, как вороново крыло, локоны, бедра упругие, небольшая аккуратная грудь с розовыми сосками, по-детски неуместно выпирающие коленки. Чертовски привлекательно, теперь и это у него есть. Она - есть. Точно не шлюха, у продажных девок не бывает такой нежной кожи, нетронутой никем и ничем. Дыханье оглушает, будто не его тело движется вперед, будто не он склоняет голову - к её, заглядывает в глаза напротив светлые, отливающие золотистой дымкой в свете огня. Блики завораживают, жрут изнутри - выплевывают наружу, да осыпаются искрами сожаленья того, чего еще не случилось-может быть, случится-или нет. Нет? Ты же не совсем дурак, да? Ради бабы не стоит идти против команды, пусть и такой привлекательной. - Не надо, прошу вас, отпустите. - Шепчет тихонько, видать, боясь ощутить боль. Непривыкшая. Даже интересно, как столь нежный цветок упорхнул из отцовского гнезда? Черт с ней, с историей, времени нет. Вскоре матросы потребуют долю. И ему придется её дать, пусть и сам не прочь остаться с девицей как минимум до следующей ночи. Ответа не дает, хватает под бедра, сжимая настолько крепко, насколько это, вообще, возможно. Наверняка, позже останутся следы, ну и черт чей с ними. Следами. Будущим. Роу видит отчаянье в глубине зрачков ониксовых, равно со своим отражением безумным. Губы находит, задыхается, ударяясь коленом о доски, глотает воздух-дым, задыхается ею, ощупывая языком податливый рот, тот раскрывается навстречу, шепотом-зовом (ему лишь кажется). Ладони теплые скользят по телу, сминают ягодицы, прижимая к крепкому телу. Девчонка дергается бессмысленно - толку нет, милая, он сожрет тебя (по согласию или без него), щеки выбелены мелом. Ему плевать и на пот её, и на запах вина. Он не просил, черт возьми. Не просил приходить. Теперь поздно поворачивать назад.Это конец, милочка Ты под ним и подохнешь Спустя час-день-завтра Не как в любовных романах
Романтики там не будет, как нет её и в темном трюме. Роу шипит громко, утыкаясь лбом в её - рычит-скулит сквозь зубы: - Черт тебя дери, дорогуша, зачем ты полезла на чертов корабль, - встреть Катарину в городе иль деревеньке, он бы сдержался, как истинный джентельмен (почти). Но он - не джентельмен, а она - пробралась на Призрак. К сожалению. Дыхание сбивается - воздух греется в легких, застревает, перекрывая носоглотку - Роу давится кислородом, тонет заживо без воды. Чертов ожег без пламени, да зарева огненного. Девчонка в руках - сама, как костер, жжет и греет, оставляя шрамы (внутри). Тонкий слой копоти все больше и больше - налет равнодушия полностью слетает, следом за крышей. Безумие тому имя, страсть ли. Живое желание, обретшее плоть и кровь. Олицетворение душ, переплетенных нелепицей судьбы, скованных на смертном одре. Эта встреча дала ей только боль и пророчит скорую погибель.Остановись, пока можешь, перестань Ты вывернешь душу девичью наизнанку, Изувечишь также, как в свое время - собственную Остановись на выдохе, ловя чужой язык, забудь Вкус, запах, биение бешенного сердца
У них ничего не будет, кроме "сегодня". И даже то исчезнет, канет в небытие. Роу не хочет, чтобы она исчезала. Но не может сделать ничего "для". Он кусает девичьи губы, упиваясь, забывая, как правильно дышать. Аромат волос, кожи, пота мешается с кровью, металл на гари и пепле, вкус слюны, цветов азалии жеванной, да горечь спирта. Твердые руки с мозолями - на бледных щеках, нос, уткнувшийся в ключицы. Капитан рычит, приподнимая обнаженное тело за бедра, входя резко, не в силах держаться. Девчонка кричит надрывно, а он замирает. Первый, черт её дери. Внутри тесно до безумия и горячо. Катарина орет дурью, цепляя ногтями спину, шею до кровавых полос, выворачивается, да только делает себе хуже. Яростная, покинутая, разбитая. Под ним, для него. Толчок, еще один - волосы темные задевают шею, когда склоняется к коже поцелуем-укусом, бездумно оставляя след. Мертвый тянется к живой, поглощая плоть, слезы, крики, сжирая то, что дают - без остатка. И ему мало, блядски мало себя в ней. На ней. Падает наверху груз, ударяясь о твердый пол. Роу не ведет и бровью, разворачивает девчонку спиной так, что руки её опираются о стену. Ладони задевают соски, ведут по ребрам, животу, вниз, Катарина принимает сразу три фаланги, выгибаясь, пытается ускользнуть, вывернуться из клети. Ожидаемо, не выходит. Он дышит шумно, обводя языком ушную раковину, разочарованно-зло шипит, когда слышит рыдания, входит вновь, в несколько толчков завершая их времяпровождение. Катарина пропитана потом, перегаром, слюной. Полу-прозрачная вязкая сперма стекает по внутренней стороне бедра, смешанная с алой кровью. Роу молчит некоторое время, заглядывает в пустые выжженные глаза, мотает прядь на палец, негромко высказываясь: - Знаешь, мне даже жаль. - Жаль, то лишь разово, жаль, встретились именно так. Выходя из трюма, бросает еще один взгляд и, разворачиваясь на пятках, отдает приказ: – Она ваша. Потом за борт, пусть тонет.***
Разведенными цепями сковало шею, оплело волосьями мокрыми ручищи чужеродные здоровенные, стеблями камыша апрельского укрыло, тиной измазало губы девичьи - смрадом гнилья повеяло из раскрытого рта матроса. Катарина кричала звонко, звала папеньку, да папенька далеко, дорогая, папенька твоей судьбой более не обладает. Владельцем-нареченным самолично капитан быть изволил - решение ошибочно, к погибели его ведет косой дорожкой. Увы, капитан не знает. Катарина тоже не знает. Ни судьбинушки своей жуткой, ни оброк владельца судна грядущий, камнем на горле затянутым веревкой крепкой, морскими узлами вязанной. Крепки те узлы на диво, завороженные, не простые, дьяволом морским повенчаны, нерушимыми узами крепленные. Краткий миг облегчения рассыпался, сколь освобожденная вновь стала узницей. Мужчина был широк в плечах, щетина его колола щеки лихорадочно-алые - от стыда ли, от удара, губы лобзали кожу нежную. Девица брыкалась, силясь вырваться, да что толку, коль мясистое тело улеглось - поверх. Придавило, раскрошило в щепки - судно в штормящее море, на дно унесло к погибели. - Не надо, прошу вас, отпустите, - слезы кристаллами жидкими - водой соленой (одной десятой процента в океан манящий), каплями омыло доски трюма: кровью, потом, вином, да болью неподдельной. - У меня батюшка из графьев! Он заплатит. Много заплатит. - Слова тонули в воплях. Катарина в них захлебывалась, пока не подавилась собственным криком. Он застыл в глотке, оледенело тело - механической заморской куклой осталась лежать подле ложа бренного. Сломленная, измазанная в вязкой ртутной оболочке каждого на том проклятом корабле. Лучше б конюху отдалась. Да поздно думы думать, сколь поздно и бежать. Бежать некуда. Бежать незачем. Матросов она не помнила - много их было иль мало. Лица размылись, смазались в одно - капитанское небритое, в жесткий излом его губ, плотно сжатых, когда брал её под тусклым светом свечи. Боль смылась, разлилась водой из таза нянюшки, что небрежно несла на кухню, стянуло запястья нитями вышивальными, а в ушах звенит трель соловья. У соловья резаны крылья - под корень. Катарина берет иглу ржавую тупую, да шьет-шьет-шьет. Узоры на хлопковой ткани, крылья к тщедушному тельцу птичьему. Соловей поет в её руках - трепещет усталое сердце. Поет о растраченном счастье былом, о том, что девица не ценила прежде. О свободе мнимой и лживых речах зазывающих в путь. Обо всем и ни о чем одновременно. И песнь эта печальна - погребальным маршем у костра ведьминого разгорается пламя, растет и ширится, омывая ветром босые ноги. Платье рваное кругом вьется, сырыми полами подметая палубу. Вера её пошатана - в ступни входят иглы-щепки острые. Вера её покинула - доска качается в такт кораблю идущему.Что ж ты, милая, не пугайся, иди на зов, сколь скоро покинешь мир, да не обретешь покой.
Вода соленая - родны объятия распахнула навстречу, заполнила трахею, бронхи, альвеолы. Энергия бушующего моря, казалось, влилась и осталась внутри, дабы выморозить душу измученную. Дьявол-то морской, али нет, Катарина не вольна решать. Ей, впрочем, нет разницы - чьей любовницей ныне быть, лишь бы клинок агонии убрали из тела, лишь бы память стерли, обернули пеной на приливе. Пред взором - свет солнца манящий, соловей тот с пришитыми ею крыльями. Он не может летать. Летать - для живых, не калечных. Он может лишь песни петь, проклиная свет, да род людской. И запел соловей её гласом. И запела девица, сиреной обернувшись. Глас её дивный разнесся по просторам, царству водного царя и царству людскому. Зов тот печален, манящ, сводит с ума - не от горя. Дно морское - дом её. Волны морские - подруги. Хвост - платье разорванное вьется, несет к кораблю тому - могиле утраченной. Песнь льется, течет рекой из уст алых, глазницы белесые поймали очи черные капитана. Зовет его, кричит о былом, нареченным быть ты должен, коль первым взял, кольцо недаренное на шею лебединую повесил. Крадена судьба девичья, не утрачена, не упокоена. Иди, капитан, ступи в объятия суженной, оставь родное, оставь.Мир. Сердце. Жизнь. Для нее.
***
Роу не слышал ни криков, ни как обреченная девица вскоре затихла, раздираемая огрубелыми жадными пальцами, что вдавливались в нежную кожу до алых кровоподтеков-сизых следов-синяков; как гнилыми пастями его матросы, стаей гиен, вгрызались в несчастную девушку. После того, как покинул девку, он меланхолично допивал початую бутылку, покуда сознание не покинуло. Сколько лет, сколь воды утекло с тех пор, когда мрачные, почти черные глаза обернулись на краткий миг, чтобы столкнуться с отчаявшимися, полными кристальной воды? Много иль мало. Капитан помнил сей грех – средь остальных, средь прочих. Девка та в душу изломанную вошла, осела там, да покидать не желала. Но рисковать ради оной - дело гиблое. Недаром считалось: девица на борту – к беде. Корабль, как правило, сам имеет женскую, коварную душу, что не разгадаешь, на то уходят месяца иль годы. Не угодишь переменчивой натуре судна – пойдешь сам на дно морское на корм рыбам-чудовищам морским. Имя девицы позабыл, помнил лишь голос отчаянный. Боялся ли Роу кары небесной? Отнюдь. Какой пират страшится господа Бога, смерти? Он всегда близок к костяной подруге. Умереть не страшно, в самом деле. Страшно лишь ожидание конца. Когда вера подведет, что станешь ждать и молить о кончине, – считай, не жилец более. К чему страшиться предначертанного судьбой? От себя не убежишь, от будущего – тем более. Сегодня он должен выйти в море в последний, заключительный раз, да осядет где-нибудь в небольшом городке, бабу найдет, какую-никакую семью создаст. Роу всегда мечтал быть богатым, да твердо стоять на ногах, что теперь мог себе позволить. Корабль уже давно продан другому, младшему помощнику. Капитан был требователен и предпочитал вести дела с теми, кого знал напрямую. Одному из бывших юнг понадобилась помощь сведущего морского волка. А кому, как не ему, делится своим опытом и наследием с молодыми? Бывалого капитана знали, уважали – за коварство, за знания переменчивых водных путей. И он гордился сим успехом. Он обладал интуицией, сверхъестественным чутьем на погоду, возможно, удачей, однако, тем утром оба чувства предательски затихли.Никто не знал, что плаванье, действительно, станет последним.
Смеркалось. Корабль отошел далеко от берега, вершины гор скрылись за горизонтом. Вокруг воцарился туман. Роу щурится недовольно. Он знал сей путь лучше прочих и никогда здесь подобного не водилось. Ром жжет глотку. Мужчина опирается ладонями о перилла, смотрит на темные волны, вверх, следуя пути небесному зашедшего солнца. Смотрит и видит мираж ли, прекрасное лицо, знакомое до боли, мерцает среди волн. Зовет, будоражит сознание, впивается в ноздри морским соленым духом. Он трет глаза, оборачивается спиной к дурному. Не верил сроду в россказни моряков о русалках, не видал, да и выдумки то, сказки страшные для детей, пережиток прошлого. Пойло сыграло в этот раз дурную шутку, он уж не молод. И тут замирает капитан, слышит глас прекрасный чарующий, проникающий внутрь души и сердца, тот манит к себе, за собой. Отдайся, ступи за борт, иди ко мне, жених. Обещан проклятьем, повенчан дьяволом морским. Иди ко мне. Бутылка выпадает из дрожащих пальцев, рассыпается осколками мелкими по деревянным половицам, тотчас Роу возвращается, выискивая взором волшебный лик. По своей воле иль против. Как тогда Катарине - ему выбора не дано. Миг колебанья, но делает таки шаг вперед, в пустоту, срывается в темную пучину вод, охватывая женское хладное тело своими крепкими руками, впиваясь в мерзлые, будто окаменелые губы своим ртом.Лишь бы не уходила, лишь бы осталась с ним. Навечно.
Кислорода нет более, он закончился. – Ты слышишь, я сожалею, как не жалел ни о чем и никогда. – Вместо голоса лишь пузыри и звенящая тишина, в легкие попадает вода, стремительно забивает глотку, ноздри, а вокруг - темная морская бездна.Я весь - лишь для тебя одной. Отныне и во веки веков. Покуда вода не пробьет мои легкие, покуда рыбы не обглодают кости от сгнившей раздувшейся плоти. Но даже тогда я буду помнить о тебе и той песне, кою пела ты мне тогда.