Atonement — The Last of the Blacks // Искупление — Последние из Блэков

      Прошло немного времени с того момента, как Сириус покинул дом на площади Гриммо, когда что-то пошло не так.       Регулус вернулся в субботний вечер достаточно поздно, но дома никого ещё не было, не считая домашних эльфов. Он провел замечательный день с Альфардом и Чарльзом, хотя и чувствовал, что его дядя обеспокоен Сириусом больше, чем обычно. Регулус помог найти папку с документами — она оказалась в одной из маленьких тонких коробок, случайно засунутой далеко в угол шкафа под потолком. Папка оказалась толстая, самые ранние документы датировались 1880-ми годами, что немного шокировало Регулуса. Он лишь мельком полистал их, не особо вчитываясь, но убедился, что и до них встречались ярые противники взглядов о превосходстве чистой крови.       Чарльз ушёл немного раньше, позволив Альфарду и его племяннику провести ещё немного времени вдвоём. Альфард надеялся, что это будет не последняя их встреча этим летом, но всё равно они тянули до последнего, прежде чем дядя трансгрессировал неподалеку от дома Блэков вместе с Регулусом, где они и расстались.       Регулус зашёл в тёмную прихожую и включил приглушенный свет. Приятная усталость сковывала ноги. В левой руке он сжимал сборник нот и теперь был уверен, что будет заниматься чаще.       Время подходило к девяти вечера, темнота постепенно опускалась на Лондон, а Регулус чувствовал, что ему поскорее стоит скинуть подарок Андромеды с ног и переодеться в свою обычную одежду, так как сейчас он действительно походил на обычного подростка-магла.       Регулус угадал, потому что как только он снова был в домашних брюках и кофте, рядом с кроватью стояли тяжёлые ботинки, простая одежда была запихнута глубоко в ящик комода, а конверсы покоились в коробке под кроватью, снизу прозвучал знакомый хлопок. Родители вернулись домой. Приди Регулус на пятнадцать минут позже, мать с отцом застали бы его в магловском прикиде, и, одному Мерлину известно, что стало бы с ним.       Регулус никогда не выходил их встречать, он знал, что если родители захотят его видеть, то сами позовут. Но в этот вечер он был готов стоять на коленях у своей кровати и молиться всем богам мира, лишь бы никто не поднялся к нему в комнату и ничей голос не разрезал тишину дома.       И, наверное, ему действительно стоило упасть на колени и помолиться, потому что как только мысли о разговоре с кем-то из родителей промелькнули в его сознании, в комнате внезапно появился Кикимер:       — Мастер Регулус, господин Орион Блэк желает видеть вас у себя в кабинете, — проскрежетал эльф. За хорошим днем шло его ужасное окончание. Регулус старался не начинать нервничать, но паническое чувство охватило его. Он пытался вспомнить, как в декабре-январе старался пересилить свой страх перед отцом, что у него получилось.       — Хорошо, Кикимер, я буду через минуту, — сказал Регулус. Медлить было нельзя. Он упал на колени, но не чтобы помолиться, а чтобы достать свой чемодан. Пузырёк с обезболивающими таблетками через пять секунд был в его руках, ещё мгновение — и Регулус проглотил две таблетки. Голову окатило жаром. На подсознании Регулус чувствовал, что этот поздний разговор с отцом не закончится ничем хорошим, если он вдруг сорвётся и перенервничает.       Когда Регулус вышел из своей комнаты, то постарался надеть на свое лицо самую холодную и безразличную маску, мастерски сгоняя нервный румянец с щёк. Он быстро спустился по лестнице, потому что чувствовал, что уже прилично задержался, но перед тем, как открыть двери отцовского кабинета, всё же остановился. Он сделал несколько глубоких вдохов. Он тщательно скрывал все свои увлечения и всячески пудрил мозги родителям, но из-за этого имел страх, что однажды всё вскроется. Наверное, не означало трагедию всей его жизни, но Регулус определённо не хотел, чтобы эта неприятность произошла.       Он по правилам сделал три размеренных стука по двери, и каждый из них эхом отдался у него в голове. Регулус медленно опустил ручку и открыл дверь.       Тёмный холодный кабинет был бы отрадой в душный июльский день, но не сегодня. Таблетки ещё не действовали в свою полную силу, но до начала нужного эффекта оставалось ещё буквально пара минут, и, будь воля Регулуса, он бы подождал ещё две минуты, перед тем как зайти к отцу. Но порой даже минутная задержка могла вывести отца из себя.       Орион сидел за столом при свете оранжевой лампы. Его брови были сведены к переносице, руки он сложил на столе, будто в ожидании чего-то.       — Bonsoir Monsieur, — каждый раз, оказываясь в кабинете отца Регулус рефлекторно начинал говорить по-французски, даже не осознавая этого. Орион поднял глаза, но они не дошли до лица Регулуса, а почему-то остановились на худых плечах сына.       — Tu as encore retardé, — упрекнул его отец. Регулус чувствовал, как уже сейчас реакции притупляются. Он слышал еле сдерживаемые угрозу и негодование в голосе отца, но абсолютно ничего не ощущал.       — Je suis désolé, — тихо, без эмоций сказал Регулус. Эти слова звучали как в тумане, словно произносил их не он, а кто-то другой, а сам он являлся зрителем. Регулус стоял там же, неподалеку от двери. Разговор продолжился на французском.       — Я расстроен твоими годовыми результатами, — резко и отчётливо сказал Орион. Сколько бы таблеток Регулус не проглотил, эти слова оказались словно хлыст, которым его ударили прямо по лицу. Таблетки не смогли удержать наплывающего гнева. Напряжение было слишком велико. Регулус хотел что-то возразить, закричать, подойти к столу ближе и посмотреть в эти безразличные отцовские глаза. Он хотел, чтобы Блэк-старший, как в омуте памяти, переместился в прошлое и собственными глазами увидел, как много сделал Регулус. Как он сам занимался, как он готовил сложнейшие зелья. Чтоб он увидел его успехи! Но Орион не мог читать его мысли, и просто докончил своё предложение: — Отметка "Выше ожидаемого" по Трансфигурации никуда не годится.       Всё в Регулусе вскипело. Он хотел сдвинуться со своего места, подойти к отцу и сильно ударить его прямо в лицо.       — У меня наивысшие отметки по всем остальным предметам, я первый в Зельях, Чарах и Защите... — начал Регулус.       — Ты должен быть первым во всём, — Орион перебил его, наконец поднимая глаза. Его голос почти что сорвался на крик. Регулус дерзко посмотрел в его голубые глаза, которые сейчас возненавидел. Он вложил столько ярости, сколько только смог поместить в своём взгляде. Таблетки действовали на мозг, приглушая страх. Орион вонзился своими глазами в Регулуса, буквально просверливая сына насквозь, — Ты. Обязан. Быть лучшим. Во всём. С меня достаточно. Один уже показал себя.       Регулус чувствовал нарастающий отцовский гнев. Он сразу понял, что уход Сириуса сильно ударил и по нему, но не потому, что Орион был привязан к сыну, а потому что боялся позора.       — Мы тратили столько сил на то, чтобы вырастить вас двоих. И что я имею? Один сын буквально сбежал из дома. Другой смеет огрызаться, — последнее слово он прорычал, просто выплюнул. По шее начали распределяться красные краски, челюсть была сжата, глаза почти не моргали. Регулус видел, как набухли вены на лице отца.       Орион чересчур громко и глубоко вздохнул. Он откинулся на спинку своего кресла, зажимая переносицу пальцами. Он и Регулус долгое время стояли в тишине. Регулус был рад, что в последний момент запихнул в себя таблетки, так как искусственно созданная помутненность давала ощущение, будто это всё происходит во сне. И каждую свою эмоцию Регулус переживал также, со стороны.       Внезапно Орион заговорил, более тихим и спокойным голосом, который был ему присущ.       — Нам необходимо, чтобы ты подтвердил выбранную сторону. У тебя остаётся год. Год, до встречи с ним, — Регулус в ужасе посмотрел на отца, стараясь оставлять лицо невозмутимым. Тот же был абсолютно уверен в своих намерениях и силах, — И ты сделаешь это, любым способом. Даже если мне придется пытать тебя Круциатусом или наложить на тебя Империус. Иначе мы все окажемся в опасности. Это не шутки, Регулус.       Регулус тупо смотрел на отца. Внутри всё отторгало каждое его слово. Орион видел в глазах сына препятствие, которое не давало его словам воздействовать на мозг Регулуса. Что-то, что мешало пропуску этой идеи в сознание Регулуса. "Неужели, я и здесь уже опоздал?"— подумал Орион, не отводя взгляда от сына. Смешанные чувства овладели хозяином дома на Гриммо 12. Одна его сторона кричала — возьми палочку, отправь в него "Круциатус", и не один; дай сопляку показать, кто здесь главный. Но другая тихо анализировала Регулуса, не торопясь применять физическую силу.       Орион снова вздохнул и повернулся. На момент Регулусу показалось, что он достаёт свою палочку, и каждая мышца в его теле больно содрогнулась от ужаса, но Орион всего лишь открыл ящик своего стола. Одной рукой он что-то поискал среди бумаг, и достал лист пергамента. Он протянул его Регулусу.       — Возьми это. Это твоё обновлённое расписание. У учителей стало больше свободного времени благодаря твоему убогому брату.       Регулус медленно, словно опасаясь споткнуться о что-то невидимое, подошел к столу и забрал у отца пергамент, где с понедельника по пятницу было расписание занятий. Регулус не осмелился изучить его прямо в кабинете, вместо этого он отошёл приблизительно к тому месту, где стоял, и ждал, скажет ли отец что-то ещё. Но нет.       — Это всё. Можешь идти, — Орион встал и отошёл к окну, держа руки за спиной. Регулус посмотрел на отражение его лица в стекле, и на момент их глаза встретились. Но отец не оборачивался. Он ждал, когда Регулус покинет кабинет. И тот не заставил ждать. Он буквально вылетел из оттуда.       Ужасное, неизвестное, странное чувство наполняло Регулуса. Он понимал, как должен себя чувствовать, но не чувствовал. Гребаные таблетки. Теперь Регулус не был уверен, что таблетки были именно тем, что могло ему помочь. Он вспомнил о нотах, которые ему дал Альфард, но было уже поздно что-то играть. Он вспомнил о книгах, но понимал, что сейчас не сможет ничего прочитать, запомнить и понять. Он вспомнил сигарету Доркас. Немного горький, но тёплый вкус, обжигающий горло и успокаивающий. Но у него не было сигареты, которую он смог бы выкурить, стоя у распахнутого окна. Да и всё же работающий рассудок кричал, что это не правильно.       Он вернулся в свою комнату и закрыл дверь. Общий свет он выключил, оставив лампу над кроватью. Он раскрыл расписание и увидел, что теперь почти каждый день занятия будут идти до четырёх часов дня, а поздно в пятницу ему добавился разговорный немецкий. Ему было всё равно. Действительно, всё равно.       Дикое отчаяние охватило его, когда он вспомнил разговор с отцом. Отец никогда не раскидывается словами просто так, и если будет надо, то он недрогнувшей рукой наставит на Регулуса палочку, отправив в него "Круциатус". Но Регулусу казалось, что он лучше умрёт от боли, чем станет одним из них.       Но Регулус не успел додумать. Он уснул практически сразу, как только лёг на кровать и закрыл глаза.

***

      Регулус проснулся утром жаркого воскресенья от образовавшейся духоты. Окна всю ночь были нараспашку, но в комнате уже стоял ужасный тяжёлый воздух, который не разбавлялся даже тем редким ветром, попадающим в комнату. Не успел юный Блэк открыть глаза, как сразу почувствовал дикую усталость, будто он не спал всю ночь. Но время было ближе к завтраку, и его в любом случае разбудил бы Кикимер. Если в любой другой день семья могла не собираться вместе за столом, то в воскресенье это было обязательно. Неписанное правило, которое просто существовало и о котором все знали.       Поэтому, через силу размыкая веки, Регулус поднялся с постели. Руки и ноги его не слушались, он еле-еле оделся и вышел из своей комнаты. Всё было как обычно — свет попадал в тёмные коридоры, стояла прозрачная тишина.       На негнущихся ногах Регулус спустился на первый этаж. Мать и отец в это же время спускались с другой стороны. На короткое мгновение Вальбурга задержала взгляд на Регулусе. В её глазах играла надменная жестокая улыбка, взгляд был внимательно прикован к сыну, а её лицо оставалось таким же бледным и острым. Орион даже не повернул головы в сторону Регулуса, лишь поправил густые чёрные волосы, в которых уже проблескивала седина, и зашёл через второй, ближний к ним вход. Регулус же зашёл через другой, первый.       Он впервые в жизни сидел в воскресенье за столом, а напротив него никого не было. Да, иногда исключение составляли Рождественские каникулы, когда Регулус мог сидеть за обеденным столом один на один с родителями, но когда за окном во всю цели трава и деревья, это было странно. Сириус, несмотря ни на что, всегда приходил в воскресенье, хотя бы на завтрак. И пусть братья даже не смотрели друг на друга, они всегда чувствовали присутствие друг друга.       Всё было также — справа от него сидела Вальбурга, слева, на противоположном конце стола — Орион, но напротив теперь стоял пустой стул. Стул из темного дерева был бережно задвинут к столу, его спинка прикасалась с его краем. Регулус не видел яичницы и маленького куска салата на тарелке, он смотрел в одну точку на столе, иногда поглядывая на стул Сириуса.       От вчерашнего дня осталось туманное воспоминание, которое не приносило ни толики радости, а лишь больно сковывало ребра изнутри. Завтрак прошёл в молчании, и когда оба родителя доели свои блюда и выпили кофе, они ушли. Регулус остался один. В его левой руке все еще находилась холодная серебряная вилка с ювелирным узором на рукоятке, но прибор не пригодился. Яичница остыла, салат лежал в таком же положении. Регулус почувствовал себя ещё хуже. Он был не в состоянии глотать пищу, потому что боялся, что она просто выйдет обратно.       Регулусу оставался всего год до того момента, когда он встретиться с Воландемортом.       Желудок скрутило.       Регулус как никогда чувствовал себя очень одиноким. Рядом не было Андромеды. Не было Альфарда. Если бы он встретился с Альфардом сегодня, рассказал бы ему о разговоре с отцом? Рассказал бы самые сокровенные мысли, касавшихся ухода Сириуса, войны и его собственной судьбы?       Регулус не знал. В голове звучали слова дяди. Те самые, когда он сказал в конце июня, что не даст ни ему, ни Сириусу попасть под влияние этой страшной стороны.       Регулус не верил этому. Точнее сказать, он всегда верил дяде и благодарил его за всё тепло, которым он всегда окружал обоих братьев, но в этот раз Регулусу казалось, что всё не получится так легко.       Всего год.       После этой встречи останется ещё один, пока Регулусу не исполнится семнадцать, и ещё один, когда Регулус закончит Хогвартс.       Вилка звонко упала на стол, Регулус встал и вышел. Да, желудок был пуст, он был голоден, но также не был в состоянии что-то съесть. Ужасное чувство, но, тем не менее, именно оно этим утром взяло верх.       Регулус ещё раз окинул свое летнее расписание, только теперь более вдумчиво. Завтра понедельник, — литература, три часа французского, и на этом бы всё закончилось, но теперь у него добавился урок фортепиано, что означало, что теперь он будет заниматься три раза в неделю. Большие перерывы в занятиях музыкой сказывались и, как думал Регулус, без систематичных занятий всё это полный бред, потому что каждый раз, когда он возвращался к Кюри, то видел, как педагог сдерживался, чтобы из его груди не вылетел разочарованный стон. Однако, к концу августа Регулус возвращал свои умения и даже получал искреннюю похвалу от Кюри.       Со скрипкой же, которой ему по прежнему предстояло заниматься лишь два раза в неделю, дела обстояли хуже. Это был самый ненавистный Регулусом инструмент, который требовал железного терпения и часы времени, и ни того, ни другого для этого инструмента у Регулуса не имелось. Не сказать, что Регулус играл паршиво, нет. С детства в нем просматривалась нескрываемая музыкальность и определённое музыкальное чутье или интуиция. Его руки сами правильно ложились на клавиши рояля, сами брали скрипку, держа гриф и мягко брали смычок (безусловно, не обошлось без занятий, где постановкой рук всё же занимался педагог), и Регулус всегда сам чувствовал баланс. Но этого не было достаточно, потому что лишь два месяца в год усиленных занятий не помогут в мастерстве овладеть этими инструментами.       Вместо того чтобы отправиться в зал и повторить заданные Кюри этюды, Регулус оставался в своей комнате, не имея никаких сил даже чтобы притронуться к языкам или прочитать сборник стихов, который ему дала мадам Дюпон для следующего занятия. Он, конечно, прочёл несколько первых, но действовали они почти как рвотный порошок, поэтому Регулус бесцеремонно откинул эту книгу, и даже когда после этого случайно задел её, заставляя падать на пол, не удосужился поднять её. Она до сих пор лежала около стола, пестря своим бледно-розовой обложкой на тёмном полу, там, где ковра уже не было. Сам Регулус старался всеми силами забыть прочитанное, хотя знал, что завтра старуха Дюпон более часа будет щебетать ему своим старым голосом о гениальности Мопьера и Хеджа.       Регулус совершенно не знал, что ему делать. Ради собственной безопасности он не решался выходить из дома и идти куда-то гулять, так как оба родителя сегодня были дома, а просить у них разрешения было последним, чем хотел заниматься Регулус, особенно после последнего разговора с отцом. Регулус просто стоял у распахнутого окна и смотрел на огромный старый дуб, который рос совсем неподалеку от их дома. Но Блэк в какой-то момент обернулся, обращая взгляд к кровати, а затем под неё. Тень большого, запылившегося чемодана как-то щелкнула по созданию Регулуса и он вспомнил о дневнике Эдгара Таллемана. Он уже не мог выкинуть эту идею из головы, поэтому быстро достал свой чемодан, затем дневник, и, даже не поднимаясь на кровать, а так, сидя прямо на зелёном узорчатом ковре, нашёл место, где остановился и начал читать:       15/06/1946       Перепись магического населения в Эдинбурге движется быстро. Папки ежедневно отправляются в центр, в Министерство. Думаю, нам недолго здесь остаётся.       Соседи, Кампбеллы, даже не смотрят на нас. Вероятно, они как-то узнали правду об Аннабель. Их дети — Лигиус и Мориус, — такие маленькие, но, если бы вы видели, сколько злобы появляется в их глазах, когда я прохожу мимо. Будь у них волшебные палочки, они бы меня, наверное, уже убили.       Аннабель чувствует себя беспокойно, практически не выходит из дома. Она видит отношение Кампбеллов к себе и, разумеется, боится. Я её понимаю. Будь моя воля, я бы её увёз в Лондон, но оставить работу сейчас, означает потерять её навсегда. Отправить одну я её не могу, — она не хочет оставлять меня здесь одного, и это я тоже понимаю.       Недавно мой хороший друг, Аберфорт Дамблдор, прислал мне письмо из Лондона. Странный слух об опасном волшебнике, обладающем исключительной силой, пошёл по городу и его окрестностям. Говорят, он совсем ещё юн, ему около двадцати, может, даже меньше, но он невероятно силен. Аберфорт не знает, что этот человек может сделать, и почему многие так обеспокоены им, и особенно в Министерстве. Тёмное дело, но, я надеюсь, что ни во что серьёзное это не превратится. Говорят, произошла стычка между этим юнцом и взрослым аврором. Аврора увезли в Мунго, а первому удалось избежать наказания. Интересно, что он сделал, раз его принимают за сильного волшебника? Странные толки ходят, не могут же они быть на пустом месте?       Регулус закончил читать эту запись. Был ли это Воландеморт, о котором писал Таллеман? Почему-то именно эта мысль первой посетила голову Регулуса. Он не знал, сколько точно лет Воландеморту и когда он родился, но по словам других, мог знать, что Тёмному Лорду около пятидесяти лет. Столько же сейчас должно быть герою из записи. Если это действительно Воландеморт, то обеспокоенным людям того времени действительно стоило присмотреться к нему ближе. Но теперь было поздно. Регулус перелистнул страницу, продолжая читать:       21/06/1946       Аберфорт занялся неизвестным мне человеком, о котором ходят эти слухи. Волшебник часто появляется в Министерстве и имеет крепкое знакомство с Альбусом Дамблдором. По словам Аберфорта, Альбус знает больше, чем говорит, но держит всё в себе. Его можно понять. Но неизвестность ставит меня в тупик. У меня нет никаких оснований утверждать, что этот человек действительно большая проблема, появившаяся в обществе, — вокруг полно талантливых и сильных волшебников, — но если даже Альбус Дамблдор что-то скрывает, не отрицая, что этот человек потенциально опасен, — это заставляет меня переживать.       Вчера из конторы уволился тот самый волшебник, Джекинсон, женившийся на маглорожденной. Было ли это совпадением, или на него действительно подействовали издевки и слова? Мне почему-то кажется, что второй вариант более правдоподобен. Конечно, я не смею выставлять всех своих коллег в плохом свете, среди них есть и те же маглорожденные, и полукровки, и чистокровные, которые никоим образом не обращают такого внимания на невинных маглорожденных и маглов.       Но особенно быстро непонятная мне позиция набирает обороты, популярность среди молодёжи, среди ребят, только что выпустившихся из школ.       ***       Через пару дней приедет мой брат, Николас, вместе со своей женой и двумя детьми, моими любимыми племянниками. Может быть, когда-то и у нас с Аннабель родится прекрасный сын или милая дочка... Я всё ещё медлю с предложением, и корю себя за нерешимость. Но что-то внутри меня подсказывает мне, что именно сейчас не стоит торопиться. И одновременно я боюсь, что не успею.       На минуту Регулус закрыл блокнот, проводя пальцами по кожаной синей обложке. Страницы впитали в себя историю, у Регулуса почти не оставалось сомнений, что тот волшебник — сам Воландеморт. И ему всегда было интересно настоящее имя Тёмного Лорда, так как его не знали даже избранные. Может, он наконец найдёт имя здесь? Вдруг Эдгар Таллеман всё же узнал имя того человека? Застал ли он тот момент, когда то имя навсегда сменится на "Тёмного Лорда" или "Воландеморта"? Но Регулус дал себе обещание читать всё по порядку, иначе всё обязательно смешается в его голове. Он снова раскрыл Страницы дневника, приступая к следующей записи:       01/07/1946       Приехал Николас. Один. В последний раз я видел его в 1943 году. Спустя три долгих года мы наконец-то встретились, но он пришёл к нам домой один. На мой вопрос "почему" он не ответил сначала, но видя Аннабель, неодобрительно осматривал и меня, и её. Мы много переписывались, он знал, что я знаком с Аннабель, но он не знал, что мы живём вместе. Кто-то рассказал ему и... И видимо, Николасу не понравилось, что я живу с маглом. Самой Аннабель он с улыбкой сказал, что дети приболели и Маргарита, его жена, осталась с ними дома, в Манчестере.       Аннабель, кажется, поверила тогда, но я — нет. И когда мы с ним остались наедине, я убедился, что он действительно соврал моей любимой. Кто-то из общих знакомых сказал Николасу, что теперь я живу с Аннабель и у нас всё серьёзно. Он против этого. Он оказался одним из них. Попал под влияние этой глупой идеи о чистоте крови, поддерживал новое распределение папок в Министерстве. Он сказал что я "предатель крови", и если я срочно не одумаюсь, то поплачусь за это.       Николас ушёл, даже не дождавшись, когда вернётся Аннабель с кухни. Лишь когда входная дверь хлопнула, да так, что штукатурка немного осыпалась, она вышла с кухни, вопросительно глядя на меня. Мы ничего друг другу не сказали, но, мне кажется, она всё поняла. Она очень умна, и, безусловно, догадалась.       И мне больно, что Николас не понимает этого. Того, что он говорит. Я знал, что многие чистокровные семьи сохраняют свою кровь, но я никогда не мог подумать, что моя семья окажется такой же, хотя у нас нет такого большого состояния как у Малфоев, или такой длинной истории, как у Блэков и Лестрейнджей... Да и являются ли эти факторы весомыми, чтобы оправдать это? Как приказать сердцу полюбить чистокровную? Так не бывает.       Надеюсь, что это только лишь мода, вызванная временем, и всё это закончится. Этим идеям нельзя перерастать во что-то большее. Я прекрасно знаю историю магического мира, где встречались попытки "исцелить" мир от магловской никчёмной крови. Но за свою жизнь я ещё ни разу с этим не сталкивался, и все надеюсь, что идея сойдет на нет.       Не знаю почему, но именно это меня волнует больше всего. Наверное, в частности из-за того, что разделение коснулось и центра - Министерства.       "Как прав был Эдгар Таллеман", — думал Регулус. Таллеман очевидно волновался не просто так. К сожалению, тенденция на сохранение чистоты крови не прошла, а наоборот, усилилась, и усилилась со страшной силой. Регулусу было интересно, он сгорал от любопытства — жив ли Таллеман? Если тогда ему было около тридцати (Регулус уже не помнил), то сейчас ему, должно быть, около шестидесяти? И где Аннабель?       Сказать, что Регулус был взволнован будет всё равно, что ничего не сказать. За последние пару дней на него снова навалилась гора чего-то нового, и не самого приятного. Регулус был твёрдо намерен читать дальше, но записи больше не были длинными и объёмными. Они стали просто констатировать дни, события, и занимали в среднем по три-четыре строки на день, иногда больше, и интервалы между днями были всё также внушительны:       07/07/1946       Перепись окончена. Стоит вопрос о нашем отъезде, пока ничего не понятно. Хочу поскорее уехать отсюда и увезти Аннабель, хотя понимаю, что скрыться от проблемы мы нигде не сможем.       25/07/1946       Снова письмо от Аберфорта. Всё уладилось, надеюсь, не временно, а навсегда. Мы всё ещё в Эдинбурге. Читаю книги, много книг. Иногда вслух, когда Аннабель подсаживается рядом в кресло. Мы проводим прекрасные вечера, и, кажется, что никаких проблем нет. Снова думаю о предложении.       04/08/1946       Мы возвращаемся в Лондон. Я невероятно счастлив, что наконец покидаю этот прекрасный, но, к сожалению, не для нас, город. Больше не буду видеть дом Кампбеллов, их детей, которые мне более не милы. Не думаю, что когда-то вернусь сюда. И не хочу думать. Я знаю, что не вернусь сюда.       Аннабель носится с сумками. Она так оживилась после этой радостной новости, что сердце невольно радуется, когда смотришь на её суматоху.       08/08/1946       Мы дома. Здесь пахнет иначе, чем в Эдинбурге. Здесь пахнет домом.       Сегодня я был в Министерстве. Осталось совсем чуть-чуть до того момента, как старый порядок расстановки канет в лету. Однако ни причины, ни повода, по которой это дело было затеяно мне не известно.       Аннабель уезжает к родственникам на неделю-другую, я не могу поехать. Нужна моя помощь в Министерстве.       15/08/1946       Иногда мне кажется, что люди смотрят на меня, насмехаясь, но, кажется, это уже паранойя.       01/09/1946       Не получается писать много, слишком обильная работа, всё в бумагах, по мере возможностей, буду делать заметки, чтобы иногда разгружать свои мысли. Это помогает справиться с нервами, усталостью и помогает уравновесить состояние. Счёт до десяти уже не помогает... могу лишь посмеяться, и смеюсь.       Регулус перелистнул страницу. Следующая дата, которую он увидел — 19 июня 1957 года. Его глаза быстро забегали, он перелистывал одну и ту же страницу, глядя на неё с разных сторон. Нет, никаких листов определённо не могло выпасть — на одной стороне идут записи от 1946 года, а сразу же на другой — 1957. Прошло одиннадцать лет. Регулус ничего не понимал. Он так зачитался дневником, что словно в захватывающем романе ждал, сможет ли Эдгар Таллеман жениться на Аннабель, как идёт его работа и как развивается обстановка вокруг них? Но он наткнулся на десятилетний перерыв. Эдгару Таллеману на следующей странице было не тридцать пять, а целых сорок пять лет.       Тысяча девятьсот пятьдесят седьмой год. Чуть больше, чем через два года в ноябре родится Сириус, а через четыре, в августе — Регулус. Резкая смена времени заставила Регулуса притормозить с чтением, хотя он понимал, что иначе не узнает ответов на вопросы, которые у него появились. Его лишь немного расстроило, что записи за 1946 год так резко оборвались и продолжились лишь в 1957.       Регулус снова посмотрел на дату, но не успел прочитать и первого слова, как в комнате раздался хлопок. Регулуса окатило кипятком, он мгновенно швырнул дневник в чемодан, накрывая его учебниками а поверх — откинутой в сторону чистой мантией.       Но за его кроватью стоял всего лишь Кикимер, чья лысая макушка с огромными ушами были еле видна из-за неё.       — Мастер Регулус, миссис Блэк попросила Кикимера сообщить вам, что она хочет вас видеть у себя в спальне, — проскрипел домашний эльф, а Регулус почувствовал небольшую волну облегчения.       — Секунду, Кикимер, спасибо, я буду, — он ногой затолкал чемодан поглубже под кровать, домашний эльф исчез. Регулус мгновенно пустился к двери. Вальбурга Блэк крайне редко позволяла войти в их с Орионом спальню, но сегодня почему-то позвала Регулуса именно туда.       Часть этого дома была ещё холоднее и безжизненнее. Длинный коридор вёл к одной единственной широкой двери — в спальню родителей, и этот коридор всегда являлся запретной зоной для Регулуса и Сириуса. Им нельзя было здесь ходить, не говоря о том, чтобы бегать, играть, прятаться. Тёмный коридор казался бесконечно длинным, ковёр здесь был твёрже, чем в любом другом месте, а на стенах висели тёмные портреты и пейзажи.       Регулус постучал в дверь, аккуратно вошёл. Вальбурга стояла в своём привычном чёрном платье. Её волосы были собраны в тугую и сложную причёску.       Регулус знал, что у него красивая мать. И не только потому что все говорили, что леди Блэк, наверное, самая красивая представительница рода Блэк, но и потому, что с самого раннего детства он видел в ней красоту.       В возрасте шести-семи лет они отдыхали летом на западе Франции, у самого моря. Регулус помнил, как однажды она вышла на берег, где он играл с Сириусом, из их большого летнего дома. На ней было тёмно-зелёное лёгкое платье с белыми рукавами и воротником, аккуратные туфли. В тот день она распустила свои чёрные волосы — длинные, до самого пояса, густые, волнистые на концах, а иногда даже кудрявые. Маленький Регулус запомнил её бледное лицо, серые глаза, тёмные брови. Он заметил каждую черту её лица, запомнил её всю целиком. Запомнил её именно такой — стоящей в этом красивом зелёном платье, такую маленькую и аккуратную, на берегу, где открывался бескрайний океан. Кажется, она даже улыбнулась им. Тогда Регулус понял, что любит зелёный цвет, понял, что любит море, понял, что любит берега, омываемые водой и пеной. Понял, что любит свою маму.       И сейчас она совсем не изменилась. За девять-десять лет её кожа не стала дряблой, она не потеряла своей фигуры и лица. Она всё ещё носит красивые платья, но единственное изменение — она никогда больше не распускала своих волос. Регулус даже не мог знать, какой они длины — стали ли они ещё длиннее, или были подстрижены? Наверное, это знает только его отец.       Сейчас она стояла у комода, что-то разбирая. Это было похоже на кофты и юбки, возможно, она решила избавиться от чего-то, чтобы освободить место под новое, но когда Регулус вошёл, она обернулась.       — Bonjour, maman, — вылетело на автомате из уст Регулуса. Она посмотрела на него своими серыми глазами, которые Регулус и унаследовал. Вальбурга ничего не ответила. В её лице была какая-то усталость, даже грусть. Но все же холод, который так плотно жил в ней, был отчетливо виден.       Она медленно подошла к Регулусу, заставляя его сердце замереть. Вальбурга была спокойна. В каждом её шаге слышалась уверенность, она была в её развернутых плечах и остром подбородке. Она оказалась вплотную к Регулусу, их разделяло расстояние где-то в пятьдесят сантиметров. Нежный запах её духов еле-еле донёсся до Регулуса. Вальбурга всё ещё была немного выше сына, хотя тот успел подрасти. Её худые руки поднялись к шее Регулуса. Тонкие пальцы легко ухватили воротник рубашки и она поправила его, особенно те места, где должны быть складки. От прикосновения её холодных рук по рукам, шее и спине побежали мурашки. Регулус смотрел прямо, куда-то на её подбородок, не осмеливаясь поднять глаза выше.       — Тебе стоит взять в привычку чаще смотреть в зеркало на себя, — она долго не убирала руки, будто хотела держать своего единственного сына около себя. Они стояли вдвоём совсем рядом, а руки у Вальбурги были ледяные-ледяные. Регулус видел, как спокойно и размеренно поднимается её грудь, как жёсткий корсет облегает её тело. Когда воротник был в порядке, она положила обе руки на плечи Регулусу, смотря прямо на него. Регулус все еще не мог посмотреть ей в глаза, — Первого августа нас ждут Лестрейнджи. Подготовься как следует. Ты должен вести себя как достойный наследник.       Её руки опустились с его плеч, а потом она совсем убрала их, складывая перед собой. Регулус знал, что подразумевается под тщательной подготовкой, о которой просила Вальбурга. Заранее подумать, о чем могут спросить, заранее подумать о правильных ответах. Вести себя подобающе наследнику рода Блэк. Регулус подумал, что если он теперь единственный наследник? Эта мысль показалась ему ужасна. Он привык, что всегда есть старший брат, что всегда сначала идёт Сириус.       Когда Вальбурга отошла к окну, она отвернулась от Регулуса. Это была странная привычка лорда и леди Блэк, но Регулус уже привык, что от него так легко отворачиваются собственные родители, вставая к нему спиной. Регулус долго думал, перед тем как пошёл на риск и тихо, еле слышно, но чётко спросил:       — А Сириус...? — имя брата повисло в стенах дома номер двенадцать. Это было глупое напоминание о некогда жившем здесь старшего из братьев Блэк. Имя прозвучало странно, как-то смешно, неловко и неуместно. Но Вальбурга даже не дернулась, когда услышала из уст сына имя его старшего брата.       — Никто не узнает, — Регулус понял, что Сириуса не будет на приёме у Лестрейнджей. Первый визит куда-то без Сириуса, — Но Сириуса больше здесь не будет.       Её интонация не поменялась, но Регулус отчаянно пытался услышать там хоть какие-то намёки. Эти слова снова больно разрезали что-то внутри Регулуса, оставляя царапину, всё равно что "Лесаро" по ногам. Наверное, Регулус все ещё не осознал, что теперь он остался один.       Он вышел из комнаты матери, тихо закрывая дверь. Он шёл медленно по тому темному коридору, трогая левой рукой воротник там, где недавно её руки поправляли его. День, проведённый с Альфардом только вчера, казался далёким, будто они виделись в последний раз несколько лет назад. В голове зазвучала главная тема "Канцоны-серенады" Метнера и горло болезненно сжалось.       Это был один из немногих вечеров, когда Регулус не стал пить таблетки, чтобы заглушить ноющее чувство. И он не вернулся к дневнику Эдгара Таллемана. Вечером родители снова уехали, и он взял ноты, которые ему дал Альфард и этюды, которые ему задал Кюри. Но этюды он не играл. Пока за окном не стемнело он сидел в самом большом в их доме зале, за раскрытым чёрным роялем, где свет от лампы падал лишь на клавиши и нотный текст старого сборника.       В этот вечер на площади Гриммо, в доме номер двенадцать, звучало произведение русского магловского композитора, но никто об этом даже и не узнал.