Хочу целоваться

Хесус не успевает понять, в какой момент Братишкин становится большим гейским геем, чем он. Но, начиная об этом размышлять, если сам он просто похож на гея, то Вова ведёт себя, даже не как гей, а развратная шалава. Больше чем Братишкин о сосании членов не говорят даже люди в самом деле их сосущие. Когда Хес перестал шутить об их отношениях, потому что это реально смешно, а начал лишь поддерживать Вовины заходы, он уже тоже не вспомнит. И вроде они уже прошли всё это, были и разговоры о нормальности и Вовины истерики, едва ли не панички из-за сомнений в собственной ориентации, пусть и после ящика пива. Хесу удалось его успокоить, убедить, что всё это так не работает. Вова больше не волнуется, теперь он говорит и делает что хочет, полностью уверенный, что он самый натуральный натурал из живущих. А вот Хесус старается не размышлять насколько хрупка на самом деле его нормальность. Почему он вообще об этом всерьёз думает? Вот если взять Макса Стинта, то тот по-пьяне может и вовсе облизать какому-нибудь парню шею, а то и засосать, но в голове Хеса Братишкин, который всё больше говорит, но прикосновения настойчиво избегает, не больше, чем можно братанам, не ближе, чем допустимо и уж точно не с тем, кто может в ответ дотронуться откровеннее, чем пальцем в щёку ткнуть. Чего боится Вова? Хесус снисходительно вздыхает, слушая завывания Братишкина о любви к нему, поддерживает легенду «Ох, как они ебались в последний раз и как будут, когда наконец-то встретятся в Турции». Ему всё же было спокойнее, когда у Вовы была девушка, та сдерживала его, была тем постоянством, что ему нужен, понятный сюжет жизни, элементарная возможность свои чувства и эмоции выплёскивать, потребность кого-то любить. А теперь он одичал, того и гляди набросится на Жожо, как удачно, что всё же ему нравятся постарше. И пусть Хес понимает, что странно думать обо всём этом обнимая Братишкина после такой долгой разлуки. Он разглядывает его довольное лицо и не верит ему, там, где-то в глубине, он не справился, лишь делает вид. Любил он её, свою альфа-девочку. Солнце жарит, привыкшая к холодному климату и ледяной минувшей весне компания плавится, но всё равно выползает из комнат глазеть на горы, зелёные леса и голубое небо. Хесуса облепляют друзья, они все его так давно не видели, что пиздец как он всем нужен, оттого он всё больше бросает взгляды на держащегося в стороне Братишкина, который всё чаще тоскливо залипает вдаль, думая, что его не видят. У них ещё будет возможность поговорить, он точно найдёт для этого возможность. И похоже Братишкин вовсе не против. — Знаешь, я думаю, что у меня экзистенциальный кризис. — говорит Вова, как только Хес опускается рядом с ним. Они устроились вдвоём у пустого бассейна, на дворе глубокая ночь, и то, что Братишкин не спит вообще необычное явление, учитывая количество выпитого на праздничном ужине. — Я удивлён, что ты смог выговорить это слово и сомневаюсь, что ты вообще знаешь, что это значит. — заявляет Хесус и хлопает его по спине. — Сука. Спасибо за поддержку, пиздатый ты друг. — Ну давай, можешь поныть как всё несправедливо в мире, как ты хочешь её вернуть и прочее. Я поддержу тебя. — Нет, не хочу её возвращать. Она… Достойна лучшего, и я явно не лучший. — бормочет Вова, зарываясь лицом в свои коленки. — Не забудь, что ты парень легенды. И прекрати себя гнобить. — ворчит Хесус и перебирает светлые отросшие прядки, понимает, что делает и отдёргивает руку. — Тогда делай мне комплименты, а то как я поверю в себя? — А Жожо тебе не говорит? Изменяешь мне как чёрт, ещё и требуешь чего-то. — А если серьёзно, то что-то я пиздец. — говорит Братишкин, откидывается назад, отчего несчастно поскрипывает маленький диванчик, и вытягивает ноги в коротких шортах. — Расскажешь? — Нет. — Если тебе какая-то помощь нужна, ты только скажи. — просит Хесус. — Ага. И знаешь, я же теперь свободен, могу турочек красивых ебать. Хес хмурится в сомнениях, поверить непросто, что Вова таким станет заниматься по правде, поэтому тот сам перефразируется. — То есть горячих турских мужиков. — То есть они тебя. — фыркает Хесус. — Охуел? — Это ты охуел, твоя жопа моя. — Чья ж ещё, Хес. — смеётся Братишкин, закидывая ему на плечи руку. Толком ничего так и не обсудили и осадок остался. Вова уходит в отрыв, и это даже не неумеренное распитие алкоголя, а беспорядочные знакомства, пока не влипает в неприятности, кажется, будто всё под контролем. Он не спит с турками или турочками, как грозился, но Хесус уже готовится его останавливать, если он на самом деле попробует совершить подобную глупость. Братишкин дрыгается на танцполе как бешеный, в его крови уже не кровь, а только алкоголь, он улыбается трущейся об него девушке в таком платье, которого почти нет. Хес подходит к нему, чтобы вытянуть из толпы. — Хес, я в порядке, не душни. — возмущается Вова, вырываясь, еле на ногах держится, только окружающие его люди и не позволяют ему упасть. — Я и вижу. Ты перебрал. — Хесус цепляет его за руки и тянет к себе. — Нет, мне так хорошо. — Блять. Вова смеётся и убегает, прям как ребёнок, только ноги заплетаются. Следующие десять минут Хесус ищет его по всему клубу и всё же находит, в объятиях той самой девушки. Братишкин прижимает её к стене в тёмном углу и так грязно вылизывает ей рот, что Хес кривится и тянет его за плечо. У Вовы лицо ошалелое, глаза чёрные, слишком чёрные, от этого у Хесуса холодок по спине проходит. — Слышь, парень, ты мешаешь. — грубо сообщает ему девушка, у которой весь вид настолько уёбищный, что сразу становится ясно, что она тут не просто коктейльчики употребляет. — Слышь, сука, иди нахуй и отъебись от него. — злится Хес и держит Вову за руку, пока тот не удрал, впрочем, у него с натяжкой можно осмысленность обнаружить. — Хесус, Хесус мой парень. — ласково тянет Братишкин, прижимаясь к нему, потом замечает снова девушку и пытается возобновить губную экзекуцию. — Фу, блять. — фыркает она и, не желая иметь с ними дело, удаляется. — Вот же, Хес, зачем ты мне всё обломал? — Ты придурок? — возмущённо спрашивает Хесус. — Я… Нет… Но я так хочу ебаться, Хес. А ещё… Жарко… И мокро… Я… Я найду её. — бессвязно бормочет Вова, облизывает губы и потерянно оглядывается. Хес с ужасом понимает, что его глаза всё такие же бешеные, зрачки ненормально огромные, и сам он весь дёрганный. — Вов, она тебе что-то дала? — прямо спрашивает Хесус, прижимая Братишкина к стене, когда того ноги совсем перестают держать. — Себя, но ты её спугнул, а ещё… Она сказала, что конфета… У неё во рту. — Блять, ты совсем еблан? — Я… Пусти, Хес, я… Мне… — Вова даже не пытается как-то манёвром вырваться, прётся напролом, влетая в него, дышит тяжело в шею. — Хес, мне очень надо… — Тебе надо домой. — Нет… — Прекрати, Вов… Что ты делаешь? Братишкин не отвечает, он всё ещё жмётся к нему, трётся, и Хес пытается его утихомирить, особенно когда ему в ногу через чужие шорты начинает упираться вполне себе ощутимый член. Он немного в панике и ничем хорошим это не кончится, если их тут застукают, хотя похоже никого здесь это не волнует. — Ты так пахнешь… — сообщает Вова, обхватывает его руками за плечи и утыкается носом сначала в шею, шумно вдыхая, а потом в щёку. — Хес, я так хочу, как же хочу. — Что ты там хочешь, я чувствую. Пошли отсюда, пока не опиздулились. И прекрати ко мне прижиматься. — Хесус старается его отодвинуть, но так чтобы не уронить. Братишкин резко тянется вверх и вдруг целует его своими мокрыми губами, Хес от неожиданности теряется, не успевает осознать, что делать, когда в рот толкается горячий язык. У Вовы явно что-то с головой, иначе это и не объяснить. Хесуса трясёт, и всё же у него выходит разорвать поцелуй. — Ты ёбнулся? — интересуется Хес, хотя сейчас явно не до вопросов. — Поцелуй меня, я хочу целоваться, хочу кончить и ебаться. — бормочет Братишкин, всё ещё весь на нервах, с красным лицом и горящими чёрным глазами. — Со мной? — С тобой особенно, ты такой красивый и так пахнешь. — Съесть меня собрался, что ли? Приди в себя! — Я хочу в тебя. — горячо шепчет Вова, снова прорвавшись к его лицу, чмокает в щёку и облизывает до самых губ. Хес выворачивается, хватает его за руку и тащит к выходу, по пути он обнаруживает, что тут людей в таком состоянии как Братишкин целая куча, они как зомби тянут руки, лапают друг друга или сосутся прямо в дрыгающейся под музыку толпе. Стоит ему замешкаться и затормозить, застряв в куче людей, а Вова уже жмётся к какой-то девчонке, та охотнее отвечает на его поцелуи. С другой стороны кто-то громко ржёт, и у Хеса от всего этого начинает болеть голова, зачем он всё это делает? Ну трахнется придурок с кем-то в туалете или прям у стены в зале, получит свой набор зппп, так и поделом ему. Но Хесус всё равно вытаскивает его на улицу. Братишкина переклинивает, он воет себе в ладони и опасно качается у края дороги. — Вов, ты как? — спрашивает Хес. — Сука. Жарко. — Вова принимается стягивать с себя шорты. — Пиздец. — Эй, стой! Ты не можешь делать это на улице. — А где Антоха? И Илья, и… Вообще все? — Не знаю. А мы едем домой. Братишкин вдруг затихает, глаза только огромные как у совы, и головой вертит, только на 360 не получается, к счастью. Хес на него опасно поглядывает и старается держаться подальше. Такси, отель, все ступеньки они преодолевают бодро и молча. Но стоит двери в комнату открыться, как Вова затаскивает его вовнутрь, прижимает к двери, чем её закрывает и снова целует, цепляется за плечи, кусает губы. Хес обвивает его руками, прижимая к себе, и не сразу понимает, что делает, когда отвечает и тут же отталкивает. Братишкин смотрит на него с таким болезненным вожделением, что дурно становится. Хесус хватается за ручку и замирает, понимая, что не может его в таком состоянии бросить. Он оглядывается и вздрагивает, Вова уже стоит к нему вплотную, опускает руки ему на поясницу, подлезает под край кофты, кожа покрывается мурашками от касания холодных пальцев. — Гладкий. — шепчет Братишкин, лапая, трогая, забираясь руками всё выше. — Хес, ты весь сияешь, никогда не видел столько звёзд. — Ты не в себе. — бормочет Хес, откидываясь на дверь. — Просто потому что хочу быть в тебе. — Прекрати меня лапать. Вова фыркает ему в ухо, целует в шею, царапает ногтями грудную клетку и скулит нетерпеливо. Хесус хватает его за локти и отталкивает от себя, тот обо что-то спотыкается и смачно шлёпается на пол. — Блять, ты в порядке? — спрашивает Хес, присаживаясь на корточки рядом с извивающимся парнем. — Вов? Братишкин дёргает себя за волосы, и неясно, у него отходняк начался или таблетка всё ещё действует. Хес вздыхает и идёт в ванную, возвращается, намочив полотенце холодной водой, и бросает его Вове на лицо. — Хес, за что ты так со мной? — жалобно спрашивает Братишкин из-под полотенца. — Когда ты утром проснёшься очень удивишься, хотя видимо, ничего не вспомнишь. — ворчит Хесус и пихает его несильно в бок ногой. — Сможешь встать и не набрасываться на меня? — Вроде. Голова теперь болит пиздец. Хес помогает ему встать, дотаскивает до кровати и кладёт на неё, наблюдает за тем, как Вова пытается устроится, то ёрзает задницей по одеялу, то переворачивается и трётся лицом об подушку, стонет и вовсе кусает наволочку. — Водички тебе дать? — интересуется Хесус и треплет его по голове. — Да, газированной, нет, холодной, в бутылке без крышки, а ещё с лимоном. Хес иронично выгибает брови, невозмутимо откручивая крышку с бутылки, что стояла у кровати, и передаёт ему. Вова жадно пьёт, едва не пролив, и выпивает всю почти полную бутылку полторашку. — Я всё ещё хочу целоваться, а ещё меня тошнит. — жалуется Братишкин, обнимая пустую бутылку, и тянет руку к Хесу. — И хочется танцевать. — Да, засыпай уже, еблан. Никто не хочет с тобой целоваться, когда тебя тошнит. — А когда не будет тошнить, ты будешь со мной целоваться? — Спроси меня об этом утром. — Ладно. Хесус успокаивается, только когда Вова наконец вырубается, и можно его оставить одного.