Хочу целоваться

Похоже все сомнения были небезосновательными. Хесус, конечно, всячески избегает анализировать свою реакцию на произошедшее, потому что он вообще тут не при чём, а вот Вова его целовал, хотел и всё прочее. Хес спускается к завтраку, когда для всех он уже обед, и когда все его товарищи уже успели сгонять в бассейн. Братишкина он видит сразу, и тот выглядит помято, но очень довольно. При всех его ни о чём не спросишь, но судя по всему тот ничего не помнит, иначе бы не смотрел так открыто ему в глаза. — О, Хес, наконец-то проснулся. — замечает его Антоша и машет рукой, предлагая свободный стул рядом с собой. — Может ты помнишь куда вы вчера делись? Мы так пересрались, когда поняли, что вас в клубе нет. А потом домой приехали, а вы дрыхнете себе в подушку сладко. — Помню, конечно, я всё помню. — отвечает Хесус, первым делом хватая бутылку воды, а уже после ища взглядом что бы такого в рот закинуть. — Ну так? Хес глядит задумчиво на Вову, но даже тот заинтересованно склоняет голову в ожидании, а заметив взгляд пожимает плечами. — Я помню целое нихуя. — сообщает Братишкин и отхлёбывает крепкий чай. — Но жмыхнуло меня конкретно, так всё болит, и выворачивает с самого утра. — Ну так вот поэтому. Вова перепил, и я его домой отвёз. — объясняет Хесус, невозмутимо наворачивая пасту. — И всё? — расстраивается Мазеллов. — А что ещё-то? Ну, хуй. — Ахаха, Хес. Хуя не было как раз, это я точно помню. — заявляет Братишкин и ухмыляется, шутит гандон, реально ничего не запомнил, точно не может так играть. — Плохо ты значит помнишь. Хуёво мне было с тобой возиться ещё как. — Э… Ну, бля, прости и спасибо, что не бросил. Хесус вздыхает от скорбной морды Братишкина и машет ему рукой, нет никакой проблемы. Всё-таки они друзья, даже когда один другого целует. И может в каком-то смысле нечестно скрывать вчерашнюю ночь от Вовы, но Хес не знает, как ему об этом сказать. Во всяком случае про таблетку нужно сказать точно, это важно, только не при всех, хоть они тут все и свои. Возможность находит их сама, когда все отправляются в бассейн, а Хесус не плавает и разлёживается на шезлонге под зонтиком, разглядывает охуевшие виды на горы и зелёные леса. Братишкин приближается как-то робко, отводит взгляд, плюхается на соседний шезлонг, с мокрых волос вода капает на обнажённые плечи и стекает по груди. — Хес… Я сказать хотел. — первым начинает говорить Вова. — Я не совсем ничего не помню. Я помню тебя, ну, это всё что я помню. Ты и больше ничего, очень много твоего лица. — Да? И что же я делал? — интересуется Хесус, внимательно следя за его реакцией. — Не знаю, я больше ничего не могу вспомнить. Хес садится, опуская ноги на мраморный прохладный пол, чтобы сидеть с парнем лицом к лицу. — Вов… Вчера какая-то девка дала тебе таблетку. — Что?! Таблетку? — Не уверен точно, скорее всего какие-то лёгкие наркотики. — Блять, сука. — Вова прячет лицо в ладонях и зарывается пальцами в свои волосы. — Какого ж хуя? — Эй, успокойся, ничего страшного не случилось. Засыпал ты в своей кровати, ни с кем не подрался и живой вроде. Вон Мазеллов, под чем-то когда был, вообще мамку чью-то трахнул. Так что расслабься. — Ну да, я хотя бы никого не трахнул и не убил, счастье-то какое. — На самом деле, от той девушки я тебя еле оторвал. — хмыкает Хес, но улыбка быстро сменяется напряжённо сжатыми губами и отводит взгляд. — Губы не болят от поцелуев? — Что?! — удивляется Вова и прижимает ко рту ладонь, выпучив глаза. — Шутишь? — Нет. — Бля… Ну и пиздец. Надеюсь, я ничего от неё не подцепил. — Да, я тоже. — Хесус глядит в сторону, на парней что резвятся в воде. — Какой же хуйни я мог натворить под таблетками? Спасибо, Хес, реально, если бы не ты, то… Я вообще не знаю, где бы сейчас был. — говорит Братишкин, снова утыкаясь лицом в ладони. Хес вздрагивает, начиная представлять, что придурок мог не с девушкой остаться, а попасть в руки какому-нибудь уроду. Потому он не задумывается даже, когда хватает Вову за руки и убирает их от его лица, чтобы тот посмотрел на него. — Что? — интересуется Братишкин, когда не дожидается никакого продолжения, а смотреть глаза в глаза дальше становится неловко. — Просто подумал насколько же ты бестолковый, хотел убедиться, что тупость всё ещё написана на твоём лице. — отвечает Хесус, отпуская и отсаживаясь дальше. — Охуел, чёрт? — Да я. — важно кивает Хес и улыбается, когда Братишкин начинает недовольно дуться, он не успевает что-то ещё добавить, как на него налетает мокрый вдрызг Мазеллов. — Илья, блять, какого хуя?! Я весь мокрый. — Хоть так охладишься, а то сидите тут со сложными лицами. — смеётся Мазеллов, ещё крепче прижимая Хеса к себе. — Лёш, я скучал. — Да, знаю я, ты же ныл об этом ещё в первый день. — Руки от моего парня убрал. — возмущается Вова и влезает между ними, отчего несчастный шезлонг скрипит пластиком. Братишкин заваливает их обоих на спину так, что те чуть головами об пол не стукаются, он забирается преимущественно на Хесуса, потираясь коленкой между его ног и своим ёрзаньем задирая его кофту. — Вова, блять, слезай. — бурчит Хес, пихаясь. — О, у вас групповые обнимашки? — кричит Стинт, подбегая к ним, и мокрым мешком плюхается на Мазеллова сверху. Такого издевательства шезлонг уже не выдерживает и проламывается в середине, все четверо падают в щель оказавшись на полу. — Ну пиздец. — заключает Хесус, уже чувствуя, что неровные края пластика исцарапали ему спину, а сверху давят все трое олухов. — Сука, блять. — Хес, ты живой? — спрашивает Братишкин, заглядывая ему в лицо, и поднимает руку, которая испачкалась в чём-то, смотрит на неё в ужасе, потому что испачкалась она в крови. — Хес? — Да живой я. Царапины только. — отмахивается Хесус, хотя всё болит и щиплет пиздец. — Бля, а крови дохуя. — испуганно замечает Илья, поднявшись и подняв Стинта. Вова так и лежит на Хесусе разглядывая его и свою окровавленную ладонь. — Слезешь ты уже или как? — Хес упирается ладонями Вове в плечи. — Прости. Нужно… Нужно же что-то делать? — Братишкин спохватившись вскакивает и помогает встать Хесу. — Промыть водой и мазью намазать. — говорит, прибежавшая на суету, Неля. — Я тебе дам, у меня есть. — Да, спасибо. — благодарит Хесус и шагает к ней ближе, собираясь пойти вместе. — Ты же себе сам не сможешь, я помогу. — вклинивается Вова, точно не собирается от него отходить ни на шаг. — Вы двое в порядке? — спрашивает Хес у Ильи и Макса. — У меня только царапина ерундовая. — сообщает Мазеллов, показывая красную полосу на предплечье до локтя. — У меня вообще ничего. — говорит Стинт. Братишкин всё равно прётся за ним, настаивает на помощи, Хесус быстро сдаётся, они заваливаются в его спальню. — Кровь уже не течёт. — заявляет Хес, уже успевший глянуть на спину в зеркале, пока мочил полотенце в ванной. — В кофте теперь дырки, только на выкид. — Блять, Хес, если в кофте дырки, то и в тебе. — возмущается Вова, тянет его за руку, сажая рядом с собой, и хватается за край кофты. — Раздевайся. — Что? Так сразу, может сначала в ресторан меня сводишь? — Ещё чего?! Не охуел ли ты? Хесус отворачивается, невольно вспоминая, поворачивается к нему спиной и всё же снимает кофту. — Сначала влажной тряпкой кровь сотри, потом спиртовыми салфетками царапины и мазью Нели. — распоряжается Хес. — Да, я понял, не тупой. Они погружаются в некомфортную тишину, Вова сосредоточен на своём деле, а Хесус старается не ловить флешбеки. Братишкин удивительно аккуратен, даже в каком-то смысле нежен, но из-за его судорожных вздохов по коже бегут мурашки. — Пиздец. — сообщает Вова. — Не драматизируй, нет там настолько жутких царапин. — ворчит Хесус. — Как можно было так уебаться? — Хуйня, а не шезлонг. Братишкин переходит на салфетки, и Хес шипит и дёргается, отчего тот его хватает за бок, а потом и соскальзывает ладонью на живот. — Терпи, дядь. — говорит Вова и начинает на ранки дуть. — Сука. — снова дёргается Хесус и от ладони плотно прижимающейся к животу ему ещё некомфортнее, чем от боли. Но болит всё-таки сильнее, особенно под лопаткой, видимо какая-то особо сильная царапина всё же есть. Братишкин вдруг останавливает свою экзекуцию и убирает резко руки. — Чего ты остановился? — спрашивает Хес и чуть оборачивается, Вова широко открытыми глазами смотрит куда-то вниз, но будто в пустоту, и уши у него красные. — Вов? — Хес, а ты мне точно всё о вчера рассказал? — он поднимает голову, и Хес тут же отворачивается. — Эй?! — Что я ещё должен рассказывать? Ты набухался, принял от какой-то девки таблетку и лез ко всем сосаться. Вот и всё, до секса не дошло, так что переживать не о чем. — Блять, если не дошло, это ещё не значит, что переживать не о чем. И ко всем это в смысле… И к тебе, например? — И ко мне. — кивает Хесус и поворачивается, наконец, к нему лицом. — И насколько успешно? — уточняет Братишкин и мнёт в дрожащих пальцах салфетку. — На троечку. — Чего, блять? Это в каком смысле? Типа, где один это не поцеловались, а пять — поцеловались? — Нет, скорее где один — хуёвый поцелуй, а пять… — Сука! Пиздец! Ты рофлишь, да? — Бля, ну нет, давай уж честно, раз ты начал вспоминать, я не буду умалчивать. Ты меня поцеловал вчера. — И ты оцениваешь это на троечку? Охуел? — искренне возмущается Братишкин. — Я оцениваю на «блять, какого хуя?», вообще-то. До Вовы только сейчас похоже окончательно доходит произошедшее, он краснеет весь, отводит взгляд и сглатывает нервно, ёрзает. Хес сидит рядом с ним всё ещё с голым торсом, оттого ему прохладно и неловко, хоть на него и не смотрят, он тянется за окровавленной кофтой, которую бы выбросить. Но Братишкин хватает его за руки, заставляя остановиться. — Нет, подожди, ещё ведь мазь и одна царапина всё ещё кровоточит. — говорит он и настойчиво его поворачивает. — Поговорим об этом позже? А то у меня башка пухнет. — Там не о чем говорить, ты был не в себе, под наркотой. — заявляет Хесус. — Думаешь, я хотел поцеловать не тебя? — Я… Я вообще об этом не думаю. — Пусть я ничего не запомнил, но может расскажешь сам? — спрашивает Вова, обжигая дыханием покрасневшую кожу, и не прекращает наносить мазь. — Каких подробностей ты хочешь? — Сам не знаю. Может расскажешь всё? — Ты же хотел поговорить потом. — А теперь хочу сейчас! Хесус вздыхает, разворачиваясь, смотрит ему в глаза, Братишкин выглядит уверенно, но уверенность держится лишь на упрямстве. — Ты перевозбудился, хотел целоваться и ебаться. — спокойно сообщает Хес, с трудом не отводя взгляд. Вова заметно нервничает, облизывается и косит глаза ему на губы, подаётся чуть ближе. — И мы целовались? — Ты меня поцеловал. — настойчиво повторяет Хесус, отодвигаясь. — А ты? Не остановил меня? — Я… Остановил, оба раза. — Так это было не один раз? — В клубе и здесь. — Почему я ничего не помню? — расстроенно спрашивает Братишкин и скользит взглядом по его ключицам, затем и пальцами. — Не верю, что мог такое сделать с тобой. — А я почему-то и не сомневался, что однажды это случится, столько грезить хуями. — Блять! Хесус! Нихуя подобного! — Расскажешь. — Хесус встаёт, уходя от некомфортной близости, идёт к чемодану, где валяются так и не разобранные шмотки, и натягивает кофту, морщась от неприятно ноющих ран. — Но я… — начинает Вова, и Хес бросает на него злобный взгляд, затыкая. — Ладно! Ты и так знаешь ведь. Хесус, кажется, знает слишком много, даже то, что Братишкин в себе отрицает, то, что он сам в себе не принимает, почему у него кожа горит от касаний. И почему губы требуют поцелуев. Становится понятно, что оставаться с Вовой наедине вообще не вариант, слишком опасно для душевного спокойствия. Но Братишкин словно специально всё время рядом, и ведь так и раньше было, но сейчас его присутствие ощущается так остро, что он всегда знает в какую сторону обернуться, чтобы заглянуть ему в глаза.