Хочу целоваться

В подсобке тяжело дышать из-за пыли, духоты и чужого горячего дыхания. Места тоже нет, на полу валяется тряпка и бутылка какого-то средства для пола, — кажется для пола, на турецком здесь никто читать не умеет, а картинку они налепить не догадались. Вова хватается за мягкую дорогую ткань, пальцы дрожат, глаза влажно блестят, они открывают всю правду о нём. Сердце колотится где-то в глотке, Хесус касается нежно краснеющей щеки, смотрит на приоткрытые в ожидании губы и дрожащие ресницы на закрывшихся глазах. Красиво. Ему не нравится считать это красивым, но алкоголь бушующий внутри требует запечатлеть, запомнить, сцеловать сдавленные выдохи. Вова вздрагивает, сильнее откидываясь на стенку позади себя, когда длинные пальцы скользят по шее за ворот футболки, кожа влажная от пота. На улице стоит такая жара, что мозги плавятся, что сдерживать себя тяжело. Хес наклоняется к его лицу, прижимается невесомо к самому уголку его губ, дразнит, Братишкин недовольно, нетерпеливо мычит и ловит его поцелуем сам. Он держит так крепко, хотя едва ли устоит на ногах без опоры. Вова что-то тихо шепчет ему в губы между поцелуями, так неразборчиво, что понять не выходит. Он очень податливый, сегодня он выгибается навстречу, одним видом просит до себя дотронуться, а если тронуть, то дрожит и плавится, тяжело дышит и прикусывает его губы. Хесус знает, что не должен, что у них всё и так стало слишком странно. Но всё равно целует, позволяет к себе прижаться. Стук, скрип, чьи-то голоса. Братишкин отталкивает Хесуса, который и сам шарахается назад, они тяжело дышат. Никто их не обнаружит, но это всё равно приводит в чувства. Вова с ним больше не разговаривает, только глазеет испуганно со стороны. Он больше не пьёт, Хес обратив на это внимание ухмыляется. До чего они докатились? Хесус хватает Вову за тонкое запястье и тянет за собой по тёмному коридору. Тот молчит, но не вырывается. Они заходят в комнату Хеса, в ней музыки с первого этажа совсем неслышно. — Скажешь мне раздеваться, я тебе уебу. — мрачно сообщает Братишкин, отходит от двери и плюхается на кровать. — Поговорим? — предлагает Хесус, рядом не садится, опускается на кресло напротив. — Что-то нам точно нужно делать, не просто же так мы сюда пришли? — Что между нами? — прямо спрашивает Хес, потому что ему всё понятно, но Вова неуверенный в себе растерянный ребёнок, который казалось никогда бы не принял такую ситуацию. — Нихуя между нами нет! — Хорошо… А что насчёт твоего на меня стояка? — Не пизди! — Зачем ты отрицаешь, блять? Всё ведь очевидно. — Нет! Шутки кончились, Хес, это уже нихуя не нормально. — Братишкин вскакивает, угрожающе приближается и нависает над ним. — Никто не шутит, Вов, всё серьёзно. — Да? Думаешь… Очнись! — Если ты не хочешь это продолжать, то так и скажи, а не начинай эту токсичную хуйню! — злится Хес, глядя на него снизу вверх. — А ты хочешь? — Я тебя не отталкивал. Вова отходит назад, снова садится на кровать и утыкается лицом в свои ладони. — Чувствую себя так мерзко. Но я не знаю почему, почему под таблетками на тебя полез, почему и без них хочу… Блять, Хес, что мне делать? — Прекрати стыдиться себя. У тебя встаёт на парня и что? И что в этом такого, если у этого парня тоже встаёт на тебя? — Что? — переспрашивает Братишкин, поднимая резко голову. — Мы целовались, Вов, это естественная реакция. — Сука. Хесус встаёт и медленно подходит. Сейчас, когда они оба трезвые, им нет никакого оправдания, глубокая ночь или замкнутое пространство, прижимающее их друг к другу. Но Братишкин давится слюной, глядя на него, даже в одежде, в этой неебическо дорогой, которую с него можно так сексуально стягивать. Хес в его глазах читает это возбуждение, расширившиеся не от наркоты зрачки и искусанные губы. — И я могу? — робко спрашивает Вова, сжимая пальцами одеяло. — Снова хочешь в меня? — ухмыльнувшись спрашивает Хес, цепляет его за подбородок и наклоняется к лицу. Братишкин несчастно скулит, хватает его за плечи и тянет на себя. Дорвался. Хесус хватается за его коленки, которые так легко расходятся в стороны под его руками, он жмётся к нему, заваливает на постель и перемещает ладони под футболку, теперь его очередь трогать. Чувствовать во рту влажный язык Братишкина дико странно, приятно и горячо, его стояк упирающийся в живот больше не кажется неуместным. Они возятся в одеяле, трутся друг об друга, но одежду начать друг с друга стягивать никто не решается. Вова зажимает его коленками и вздрагивает от давления на ширинку, неудобно, хочется больше, но просить он не может. Хес чувствует, как ему не терпится, как он ёрзает, дышит прерывисто. — Хес… — шепчет Вова, вытягивая шею, по которой летают чужие поцелуи. Хесус понимает его по этому тихому зову, целует в щёку, расстёгивает и стаскивает его шорты ниже, освобождая пульсирующий от возбуждения член. Как же он заведён, то насколько Хес видит в каждой его эмоции, движении и вздохе. — Попробуешь мне хуй в жопу засунуть, и я тебе кости сломаю твои дряхлые. — сердито бормочет Братишкин, хватая его за затылок перед тем, как засосать. — А куда ты хочешь, чтобы я его засунул? — с ухмылкой интересуется Хесус, невесомо накрывая ладонью головку его члена, лишь бы ещё больше подразнить. — Блять! Хес, ну блять. Хес скользит языком по его губам, прикусывает, а пальцами рисует круги, размазывая предэякулят по члену. Братишкин скулит, стонет, старается сдержаться, но хватается за него, дёргает за одежду и вытягивается весь. Когда он стягивает с него кофту, Хесус начинает мелко дрожать и жаться к его теплу сильнее. Движения беспорядочные, у него из ладони член всё пытается выскользнуть, собственный в штанах требует разрядки. Он трётся об бедро Братишкина, хватаясь удобнее, целует в шею, а потом Вова помогает, сначала сжимает его стояк через штаны, а потом снимает их. Они дрочат друг другу, сходясь в одном темпе, громкие вздохи на грани стонов, невесомые поцелуи. Какие-то безумные каникулы, думает Хесус, кончая в ладонь Братишкина, пока сперма того растекается по пальцам. Он валится на спину, пытается отдышаться, только понимает, что давешние царапины саднят. — Бля, это пиздец. — бормочет Вова, зачесывая чёлку назад. Хесус угукает, поворачивает голову и утыкается лбом ему в плечо, и Братишкин гладит его по щеке. Потом Хес уверен, что они сбросили напряжение между ними, что вся странность из их отношений уйдёт. Но нихуя. Они зажимаются по углам, и инициатор даже не всегда Братишкин. Хесус его хочет, теперь, кажется, даже сильнее, ему вспоминаются румянец на его щеках, тихие стоны, распухшие от поцелуев губы. Хочется доводить его, заставлять изгибаться и стонать по-настоящему. Хесус дремлет, завернувшись в одеяло, в комнате хуячит кондей и пиздец холодно, но ему лень протянуть руку к тумбе и вырубить его. На дворе раннее утро, но занавески плотно зашторены и ни крупицы света не попадает в помещение. Нет, всё же что-то есть, потому что, когда Хесус под неясным порывом приоткрывает глаза, то видит едва различимый силуэт. — Разбудил? — спросонья его голос кажется ещё ниже, а ещё взволнованным. — Какого хуя? — интересуется Хес. — Бля, у тебя так пиздато, я запарился. — совсем не отвечает Вова на его вопросы, а запрыгивает на постель и лезет под одеяло, забирается прям на Хеса. — Вова, блять! Ты весь мокрый. — Я был в душе и подумал, а чего мы всё только сосёмся и по комнатам расходимся? Мы же можем спать в одной. — Просто хочешь снова, чтобы я тебе подрочил? — Хочешь сказать, что ты не хочешь? — интересуется Братишкин, сидя у него на бёдрах и ёрзая на них. — Пиздабол, я же прекрасно чувствую, насколько сильно ты хочешь. Хесус хватает его за бока, выгибаясь, все слова, что он хотел сказать, приходится проглотить. Даже несмотря на то, что слово «хочешь» было произнесено так много раз, Хес на самом деле не может скрыть то, что это его член упирается через штаны в задницу Вовы. Он ведёт ладонями по чуть влажной тёплой коже, на Братишкине одни трусы и это сводит с ума. — Ты грозился увечьями, а сейчас садишься на мой хуй? — спрашивает Хесус, облизывается и хватает крепко его за ягодицы. — Пошёл ты… Блять… Нахуй. — прерывисто дыша, отвечает Вова и подрагивает, выгибая спину, одеяло совсем с него сползает, но рассмотреть его мешает темнота. — Говори, Вов, вот так с придыханием очень возбуждающе. — Сука… Ах! Хватит лапать мою жопу, я… Я не имел в виду, что хочу… М… Хесус забирается ладонями в трусы, мнёт ему задницу ещё сосредоточеннее. И Вова плавится, противореча своим словам, член у него истекается смазкой промочив бельё, Хес сжимает его через влажную ткань, очерчивая контур пальцами. Братишкин цепляет его руки, прижимает к постели возле его головы и опускается вниз, целует настойчиво ухмыляющиеся губы. Они целуются всё равно не так агрессивно, как подразумевает ситуация, скатываются в нежность, ласкают друг друга языками. Вовина хватка на запястьях Хеса ослабевает, и он обхватывает лицо Братишкина ладонями, углубляет поцелуй, даже кусает немного, стоит тому попробовать отстранится. Хесус сам отрывается от терзания пухлых губ и переходит на шею, слушает тяжёлые выдохи на ухо, а потом уже резко заваливает его сначала набок, а потом уже прижимает собой, скользит поцелуями по ключицам вниз, на грудную клетку, обводит языком соски, царапает пальцами у самых рёбер. Вова и так чувствительный сейчас реагирует на каждое касание, щекотку, вздрагивает, дёргается, мычит и впивается ногтями ему в плечи, но не отталкивает. Хес поднимает голову, потому что ещё ниже и уже безвозвратно, где-то там красное лицо Братишкина в почти кромешной темноте, но его глаза пьяно сверкают, слишком ярко, чтобы не заметить. Братишкин тянет его за воротник обратно, сначала целует, а потом стягивает кофту, шепчет его имя на ухо, кусает шею, вполне вероятно оставляя след. В любом случае Хесус уже между ног Братишкина, зажатый его бёдрами, прижимает его к постели и целует, горячо и страстно. И тут уже не поможет здравый смысл, тут уже только чувства, которые тянут их друг к другу, как никогда прежде. И все шутки, приколы, обретают смысл, кто-то был неправ, кто-то знал всегда. Хесус отрицал до последнего, но сколько бы не разрывал отношения с Вовой в пылу ссоры, всегда прощал, возвращался, всегда нездорово и странно. Теперь уже не странно совсем, всё так очевидно и просто. Хесус Братишкина раздевает, целует, трогает, и тот по праву его, за его руками тянется, льнёт как котёнок, ластится, стонет от переизбытка чувств. Его не волнует, что Хес стянул штаны лишь наполовину, что шепчет на ухо какую-то ерунду, как будто бы рассказывает обо всём что думает, но Вове сейчас совершенно не до этого. Их члены трутся друг об друга зажатые в ладони длинными пальцами, губы безошибочно находят друг друга и заглушают стоны поцелуями. Хесус Братишкина больше не отпустит, не совершит такой ошибки. Он считает сантиметры его кожи от уголка губ до середины рёбер, сначала пальцами, уткнувшись в плечо носом, а потом поцелуями, пока тот не засыпает, мирно посапывая в подушку. А потом Хесус приезжает, как-то неожиданно, потому что они так и не поговорили. Братишкин едва не плакал, прощаясь в аэропорту, и точно всплакнул, глядя в иллюминатор под грустную музыку в наушниках. На вопросы Мазеллова он не отвечал, а Антоша смотрел на него уж слишком понимающе. Хес считает минуты, уж очень он любит держать в интриге, неожиданно огорошивать своими заявлениями. Ступеньки, лифт, кнопка звонка. Удивлённое лицо Братишкина, его счастливая улыбка и крепкие объятия. — Я не ждал. — признаётся Вова, всё ещё не веря, смотрит долго на Хеса, а потом тянет руку и касается его щеки. — Да уж, ты и не говорил, что хотел бы. — фыркает Хесус, закатывая глаза. — Но я хотел, только не знал, как сказать. — Я и сам догадался. Ох, блять, у тебя же на лице всё написано, придурок. — Охуел, Хес? Сам плавишься от улыбки. — Потому что… Иди нахуй. — Сам иди. И я даже направление покажу. — А, ох, неужели у тебя в штанах? — ворчит Хесус и ухмыляется. — У меня в жизни, Хес, и чтобы навсегда. — лицо Вовы непривычно серьёзное, оттого смешное, но Хес понимает, отводит на секунду взгляд и возвращает, беря за руку. — Мы и так навсегда. Кто-то вообще может представить мир, где у нас нет конфликта по расписанию? Братишкин смеётся и утыкается лицом ему в грудную клетку. Сегодня, завтра, да хоть в следующей жизни, уже так неважно, насколько они застряли друг с другом.