Между двумя мирами

      — Я правда человек, — недовольно пробурчал Хидан. Какузу спрашивал это уже третий раз, сверля зелеными глазами, от чего альбинос чувствовал себя не особо уютно.       — Не крутись на стуле, — в ответ одернул его судья, когда гость, держась за стойку, повернулся на триста шестьдесят градусов.       — Ты меня даже выгнать не сможешь, — нагло ухмыляясь, проговорил Хидан. Его тело тут же обхватили черные нити и поднял над землей, больно врезаясь в кожу, — ладно, ладно, я понял, верни меня на место, — затараторил парень. Он любил боль, но было бы неудобно, если бы у Хидана неожиданно встал. Нити исчезли, и альбинос плюхнулся на сидушку.       — Рассказывай про бессмертие, — холодно приказал Какузу, переводя взгляд с бокала на гостя. Альбинос цокнул языком, но послушался. — Я спал вроде, — он почесал затылок, — или в коме был, не помню. Тогда ко мне пришел Джашин-сама — я вообще в очень верующей семье родился, так что поэтому он, наверное, и выбрал меня. Сказал, что ему скучно, поэтому подарил мне бессмертие. С тех пор я еще сильнее поклоняюсь ему, — альбинос извлек из-под футболки серебряную подвеску в виде круга с треугольником и гордо выставил вперед на столько, сколько хватало цепочки.       Из информации, предоставленной Хиданом, полезного было крайне мало, если что-то важное вообще можно было найти.       — Налей мне чего-нибудь, — спустя немного времени, попросил альбинос, указывая на бокал в руках судьи. Тот вздохнул, но из уважения к Пейну, который его сюда работать и отправил, намешал голубоватый коктейль. Альбинос подозрительно принюхался, после чего все-таки попробовал.       — Ох ты ж блять! — воскликнул парень, удивленно таращась на Какузу. Тот, в свою очередь смотрел на него с осуждением, из-за чего Хидан виновато улыбнулся, — не сдержался, уж прости. Нереально вкусно! Как он называется?       — «Помни о смерти», — буркнул судья, подпирая голову рукой и изучая альбиноса. Тот с растягивал удовольствие, наслаждаясь каждой каплей напитка.       — Сколько лет ты уже работаешь? — поинтересовался гость, вращая бокал по кругу так, что в нем поднимались голубые волны.       — Обращайся ко мне на «Вы».       — Извините, семпай, — нарочито вежливо протянул Хидан, опуская голову на уровень стола в поклоне. Какузу вздохнул и потер переносицу.       — Можно просто по имени, — устало проговорил бармен. Хидан поджал губы и смешно наморщил нос, пытаясь что-то вспомнить. Какузу, налюбовавшись тщетными попытками, добавил, — Какузу. Меня зовут Какузу.       — Да помню я, помню… — отмахнулся парень, на что судья только хмыкнул. Помнит он, конечно, — так сколько ты уже работаешь этим…как его?.. а, вот, судьей!       Какузу задумался, что-то подсчитывая в уме. Гость нетерпеливо заёрзал на стуле, ожидая ответ.       — Лет семьдесят-восемьдесят, — неоднозначно заметил мужчина, пожимая плечами.       — То есть тебе лет… сто? — Джашинист не особо отличался способностями к сложению, поэтому прибавлять восемнадцать не стал, а прикинул так, — ну, восемьдесят плюс восемнадцать…       — Судьи рождаются уже взрослыми, — снисходительно пояснил Какузу, дабы спасти мозг альбиноса (если тот вообще есть) от перегруза. Он сегодня был на удивление разговорчив. Возможно, бармен просто не хотел выслушивать еще вопросы, а может… впрочем, нет. Хидан что-то разглагольствовал, пока судья в тысячный раз за сегодня наводил порядок на рабочем месте: аккуратно протирал тряпочкой стол, расставлял бокалы, выкидывал пустые бутылки.       — А куда люди попадают после суда? — снова обратился к Какузу альбинос, хлопая малиновыми глазами.       — В рай или ад, — отгородился легендой Какузу. Он понимал, что если не ответит, то Хидан просто не заткнется и будет спрашивать, пока не достанет всех в радиусе ста метров.       — Джашин-сама не так говорил, — обиженно буркнул альбинос.       — Так вот и спроси у своего Джашина, — съязвил судья. Раньше, ему было плевать на Бога — теперь же, он ненавидел его за то, что он дал Хидану бессмертие.       — Он непонятно объясняет, — вздохнул альинос, — объясни мне еще раз.       Какузу устало вздохнул и отвернулся, чтобы выкинуть мусор. Решив, что информации с Хидана хватит, судья перешел в режим игнорирования.       — Блять! — судья нахмурился и нехотя развернулся обратно. Хидан виновато смотрел то на судью, то на голубую жидкость, растекавшуюся по столу.       — Не матерись, — машинально одернул его судья. «Нельзя хамить гостям» — пронеслось в голове наставление Пейна: лидеру постоянно приходилось напоминать об этом Какузу, а судья, в свою очередь, постоянно срывался на людей. Джашинист хмыкнул и закатил глаза.       — Ой-ой-ой, — передразнил альбинос, за что получил мокрой тряпкой в лицо, — какого хуя, старик?!       — Уважай старших, — отрезал судья, — тебе пора домой.       Повисла неловкая тишина. Какузу недовольно пыхтел, вытирая стол и периодически поглядывая на Хидана, который снова что-то обдумывал.       — Ну? — наконец судья не выдержал: избавится от надоедливого гостя было сейчас главным желанием Какузу, — вали уже.       — Да я бы с радостью, злобный зануда, — хмыкнул альбинос, скрещивая на груди руки, — только я не знаю, как.       Судья замер.       — В смысле?       — Что тебе не понятно, а? — в малиновых глазах сверкал вызов, — я не знаю, как отсюда свалить.       — Так узнай, — выпрямляясь, буркнул Какузу. Голова болела от постоянного выслушивания излияний Хидана. Парень откровенно раздражал.       — Слушай, умник, — начал альбинос, подаваясь вперед, почти вплотную к судье, и заглядывая в зеленые глаза, — кто из нас тут живет? Правильно, ты. Я тут впервые и не ебу как вылазить. Если бы я знал, то съебался отсюда еще давно. Лучше уж с врачами, чем с тобой, мудак.       Какузу за счет крупного телосложения и не самого приятного характера, выказывали уважение все без исключения. Никто и никогда не повышал на него голос и не оскорблял — он был самым опытным судьей и делал свою работу довольно долго. Люди его боялись. Поэтому, когда этот человек угрожающе сверлил его малиновым взглядом, нахмурив брови, внутри Какузу бушевал ураган. Они изучали друг друга: Хидан зло и гневно, судья холодно и надменно. Секунды перетекли в минуту, и Какузу сдался, выпрямляясь. Альбинос, которому это тоже порядком надоело, а продолжал он чисто из вредности, ухмыльнулся.       — У меня есть идея, — Какузу, вышел из-за барной стойки и жестом предложил Хидану следовать за ним, — если твое тело все еще живо, то логично, что стоит отправить душу в перерождение? — размышлял он в слух. Хидан понял абсолютно ничего, и просто осматривался: когда его тащили к лифту, он толком не успел рассмотреть помещение. Они шли по длинному коридору из черной плитки с белыми прожилками. Пол был устелен мягким темный ковром, в котором тонули шаги. Периодически встречались лампы: квадратики на стенах, освещающие коридор холодным сиянием. Над серебристыми лифтами висели две маски.       Зал, покинутый до этого делился на две части: первый был небольшого размера: напротив выхода в коридор стояла барная стойка, стены были из той же плитки, на полу ковер, а сверху висела стеклянная люстра, дарившая голубоватый цвет. Правая стена была аквариумом с кучей рыб, которые прятались в каменных замках на дне. Под ним стоял кожаный диван во всю длину стены и через небольшое расстояние друг от друга стеклянные низкие столики. Второй зал Хидану разглядеть не удалось: он мог только сказать, что это было огромное пустое помещение.       — Заходи, — голос судьи вырывал Хидана из мыслей, — тебе пора.       Альбинос показал судье язык, за что получил подзатыльник тяжелой, смуглой рукой. Хидан что-то пробурчал и зашел в лифт.       — Прощай, старик! — добродушно крикнул он, когда двери лифта почти закрылись.       — Ага, — хмыкнул Какузу и направился к рабочему месту.       Хмдан оказался глупым, заносчивым и непомерно раздражающим, а еще постоянно говорил и матерился. Какузу, несомненно, был рад его уходу, но в тоже время чувствовал что-то еще. Интерес? Своеобразное уважение? Этот паршивец был первым, и, наверное, последним, кто, появившись здесь оставался спокоен (насколько это вообще возможно для Хидана), не боялся, не пытался найти выход, и понимал, что умер. А еще этот придурок был бессмертным. И то, что именно он его получил, чем и заинтересовал судью, бесило Какузу еще больше.