Так долог был твой путь, Он в никуда привел тебя, Где все надежды сгнили давно. Порой попасть в тюрьму Ты должен, чтоб ясней понять: Кроме свободы нет ничего.
Начал напевать он. Геральт тут же напрягся и плотнее сжал губы. Ведьмак не любил, когда Лютик пел. Не потому, что ему не нравилось. Бард обладал потрясающим голосом, даже Геральт вынужден был это признать. Вот только все остальные тоже охотно это признавали. И Геральту делалось здорово не по себе от того, как все взгляды обращались на Лютика, стоило тому открыть рот. Да и на самого ведьмака тоже, если песня была о нем. А некоторые песни вообще раздражали своей непонятностью, образностью и чем-то там еще, что не укладывалось у Геральта в голове. Тем временем Лютик добрался до припева, и Геральт скривился так, будто глотнул уксуса. Он узнал, наконец, песню. И ее ведьмак особенно не любил. Во-первых, потому что впервые он услышал ее в чудовищном исполнении, призванном довести до белого каления каждого, кто окажется в зоне слышимости. А во-вторых… во-вторых, сразу после окончания выступления Геральт вдруг осознал, что жестоко облажался, хотя прежде даже и не задумывался о том, что сделал что-то не так. Но Лютику, конечно, это ничуть не мешало горланить на весь холл:Схвати меня, Запри меня, Ключ можешь потерять. Себе въеби, ублюдок. Меня тебе не взять!
— Блять, Лютик! — не выдержал Геральт. — Ты можешь петь что-нибудь другое? Лютик даже и не думал умолкать или менять песню. Напротив, он запел громче явно Геральту назло.Научит тебя жизнь: Не следуй за любовью. Мудацких мнений хватает всем.*
Лицо Геральта так и вытянулось после этих строк. А Ламберт гнусно заржал. — А мне нравится! — заявил он. — Лютик, давай на бис! Геральт скрипнул зубами и принялся яростно кидать снег. Тот уже давно скрыл лосиную шкуру. Ведьмак даже всерьез стал размышлять, пустит ли Лютик его в свою постель, если он вот прямо сейчас разобьет проклятые гусли. Наверняка не пустит. Вполне возможно, что и завтра не пустит. И даже послезавтра. Так, минутку. А с каких это пор Геральту так важно, чтобы бард пускал его в свою постель? Ведьмак едва не переломил черенок лопаты. Он злился. На Лютика, на его дурацкие песни, на себя, на Ламберта с его говеным чувством юмора… Да. На Ламберта можно спокойно злиться, не опасаясь последствий. Этим Геральт и занялся. И кто знает, быть может, он врезал бы Ламберту лопатой, когда тот на втором круге принялся подпевать, если бы не вмешалась Йеннифэр. — Я связалась с Трисс, — без каких-либо предисловий произнесла Чародейка, задумчиво глядя на гору снега, под которой скрывалась лосиная шкура. — Зачем? — тут же рявкнул Геральт, отвлекаясь от своих мыслей. — Ты же сама говорила, что в Капитул тебе теперь путь заказан. Лютик оборвал песню на полуслове. Гусли жалобно тренькнули. Бард с тревогой и любопытством обернулся к чародейке. Йеннифэр только пожала плечами. — Им сейчас не до меня. Вызима стоит в снегу. Яруга замерзла. Говорят, даже в Зеррикании так холодно, что народ гибнет от обморожений. Это Белый Хлад, Геральт. — Сказки все это, — возразил Ламберт, ничуть не расстроенный тем, что концерт прервался. В конце концов, подоставать Геральта он сможет и позже. — Сказки? — чародейка невесело усмехнулась, кивнув в сторону кучи снега. — Часто ты посреди мая откапываешь ход из крепости? Крыть было нечем. — Так что же? — встрепенулся Лютик, тоже подробно изучавший пророчество Итлины* в студенческие годы. — Все? Приплыли? Мир гибнет? Двигаем за перелетными птицами? Бард с сомнением глянул на чародейку, а потом задумчиво продолжил: — Нет, ну это имеет смысл. Как далеко на юг летают ласточки? Может, в Зеррикании местные и гибнут от мороза, но что-то мне подсказывает, что там сейчас куда теплее, чем здесь. И если мы организованно рванем куда-нибудь туда, то вряд ли почувствуем хоть какие-то неудобства в связи с низкими температурами. — Не думаю, что там имелись ввиду перелетные птицы, — заметила Йеннифэр. — Да? А что же тогда? — он перевел взгляд на Йеннифэр и вдруг понял, что та смотрит на Цири. И Геральт смотрит на Цири. Даже Ламберт, и тот отставил лопату в сторону и уставился на девочку. Лютик невольно поддался всеобщему порыву и тоже посмотрел на Цири. — Чего вы все? — растерянно и даже немного испуганно сказала княжна. — Пророчества — слишком туманная и ненадежная штука, — резковато заявил Геральт и отвернулся, выражая несогласие с не озвученной догадкой чародейки. Йеннифэр покачала головой, но ничего не ответила. — Да о чем вы? — теперь уже возмущенно воскликнула Цири. Ей совершенно не нравилось ничего не понимать. Еще больше ей не нравилось ничего не понимать, когда говорили явно о ней. Бабушка Калантэ постоянно так делала. Бесило это неимоверно. Если бы Мышовур не выступал парламентером и не разъяснял юной Цирилле что происходит, и что бабуля не хочет ничего плохого, скандалы в княжьем замке Центры вспыхивали бы по несколько раз на дню. Чародейка смущенно отвела глаза и кашлянула. Она не знала, как сказать пятнадцатилетней девочке, что после всего того дерьма, что с ней приключилось, ей предстоит еще и спасать всех вокруг от конца мира, причем неизвестно каким способом. Геральт вообще сделал вид, что ужасно занят снегом. И Ламберт очень быстро сообразил, что стоит последовать его примеру. Выход нашел Лютик. — А ты не знакома с пророчеством Итлины? — с деланным удивлением поинтересовался он. Цири только отрицательно мотнула головой. — О, это очень интересный древний эльфийский документ, — с энтузиазмом начал бард, незаметно меняя фокус повествования с ласточек на исторические изыскания. — Точнее, документ появился потом, а сначала это было просто пророчество. Среди эльфов, как ты знаешь, ну или не знаешь, есть такие весьма уважаемые чародеи, которых называют Aen Saevherne, то есть знающие. И вот Итлина Аэгли аэп Аэвениен как раз была из таких… Он пространно начал объяснять, кто такая была Итлина, и что она напророчила. Несмотря на то, что Лютик без сомнений считал себя талантливым рассказчиком, даже ему собственная лекция показалась нудноватой. Но Цири слушала его, едва не заглядывая в рот. Она тут же позабыла о том, что вдруг стала центром всеобщего внимания. Вообще обо всем позабыла. И когда Лютик ненавязчиво повел ее к общему залу, девочка пошла за ним даже не заметив этого. Геральт проводил их пристальным взглядом и покачал головой. Он не ревновал к Цири. К кому угодно, но только не к ней. Ведьмак и сам не знал, почему. Гораздо больше он беспокоился за саму девочку. Не хотелось, чтобы ее дружба с бардом вышла ей боком. Наверное, стоило объяснить Цири, что Лютик занят. Вот только Геральт даже не представлял, как ему это сделать. Как вообще говорить с ребенком на такие темы? Это же не Ламберт, которому по морде можно двинуть и гаркнуть, мол, не трожь. Ламберт вон и не трогает. Даже перестал подкалывать на тему того, что Лютик подкатывает к нему. Наверное, когда все его подколки оказались вдруг правдой, Ламберту они просто перестали казаться смешными. Да и Геральт больше не бесился с них. Никакого смысла. Но хрен с ним, с Ламбертом. Он-то на Лютика и не претендовал, вроде. А вот как отвадить считай собственную дочь от… от… Да Геральт даже не мог теперь подобрать определение тому, кем являлся в его жизни Лютик! Чего уж тут говорить о разъяснительных беседах? — Что, нервничаешь? — насмешливо сказала Йеннифэр, заметив явственный след тяжелых мыслительных процессов на лице ведьмака. — Да, она молода и красива. Не то, что ты. Я бы на месте Лютика даже не заморачивалась с выбором. — Заткнись, — прорычал Геральт в ответ на столь явную провокацию. Следующая порция снега с его лопаты едва не полетела в чародейку, но ведьмак решил, что это будет слишком уж глупо, и сдержался. — Да ладно тебе, — смягчилась та. — Я же шучу. Мы с Цири поговорили на самом деле. Конечно, одним разговором тут ничего не решится, но я попытаюсь объяснить ей, что с Лютиком связываться не стоит. — Уж постарайся, — не слишком благодарно буркнул Геральт. — А в чем дело-то? — вклинился в разговор Ламберт. — Твой бард заарканил мелкую княжну? Вот это я понимаю! Даже в крепости, где кадрить можно разве что крыс, уже собрал себе гарем! Йеннифэр, а ты еще не? А то вы так мило общаетесь с Лютиком. На самом деле Ламберт не думал, что чародейка может испытывать к Лютику романтический интерес. Ему вообще было плевать на похождения барда. Куда интереснее было смотреть, как кипятится Геральт. Вот терпение ведьмака дает трещину, вот руки крепче стискивают черенок лопаты… Ламберт слышал, как у его собрата по цеху скрипят зубы во рту. Но рыжий ведьмак продолжал сохранять самый беспечный и насмешливый вид. — Ну что ты, — отозвалась тем временем Йеннифэр. — Мы с Лютиком как лучшие подружки. Она постаралась сделать свой голос насмешливым, но при упоминании барда в нем все равно отчетливо слышалось тепло. Несмотря на сарказм, в словах чародейки была правда. Йеннифэр не могла припомнить, чтобы у нее когда-либо был друг ближе, чем Лютик. Истредд всегда имел какой-то корыстный интерес, и вообще был сам себе на уме. Другие чародейки, будь то однокурсницы или метрессы, всегда улыбались в лицо, но Йеннифэр прекрасно знала, что любая из них не задумываясь продаст ее с потрохами, если предложить достойную цену. Кроме, может быть, Тиссаи. Но Тиссаю сложно было назвать подругой. Слишком велика была разница между ними. Тиссая так и осталась для Йеннифэр наставницей. А Лютик… был просто Лютиком. Искренним, шебутным и забавным. И очень преданным. Даже при том, что от чародейки ему не нужно было абсолютно ничего. — Ну а как же дружеская поддержка! — не унимался Ламберт, на глаз прикидывая степень озверения Геральта. Степень оказалась критической. Ламберт даже не успел придумать, что бы еще такого едкого сказать, как к его голове устремилась лопата. Он, конечно, парировал, хотя и крякнул от натуги. Все-таки, рука у Геральта была тяжелая. — Фехтование на лопатах! — с восторгом воскликнул Ламберт, прямо и бесстрашно глядя в лицо своему собрату. У того разве что дым из ушей не шел. Обычно Геральту приходилось сдерживать свою злость. Все, нахрен, время. Потому что когда ты ведьмак, вспышка ярости может закончиться для кого-нибудь смертью. И приходится глотать свою злость и молчать. Но с Ламбертом было можно. Ламберт мог постоять за себя. Так что Геральт позволил себе выпустить собственный гнев на волю. Он грозно зарычал, перейдя едва ли не в боевой клич, и принялся яростно атаковать собрата лопатой. Ламберт ловко уворачивался, парировал и ничуть не менее яростно нападал в ответ. Лопата была не слишком удобным оружием. Баланс ни к черту. Но ведьмаки очень быстро разобрались с особенностями и даже начали находить преимущества. Они скакали по холлу, вертелись и осыпали друг друга ударами с такой скоростью, что глаз едва мог уловить их движения. Ведьмаки сражались на пределе возможностей. Йеннифэр благоразумно отошла к самой стене и даже подняла вокруг себя магический барьер на всякий случай. Пару раз лопата просвистела перед самым ее носом. И чародейка даже не могла с уверенностью сказать, чья это была лопата. А потом черенок лопаты Геральта с треском переломился. Ламберт тут же воспользовался преимуществом, но его собрат ловко увернулся, подсек противнику ноги и повалил того в снег, придавив Ламберта его же оружием. — Альт?*** — приподнял бровь Ламберт. — Альт, — согласился Геральт с неожиданным спокойствием и повалился в снег рядом. Они оба замолкли на некоторое время, чтобы привести дыхание в норму. А потом, как ни в чем не бывало, поднялись и отправились за новой лопатой. Копать еще предстояло долго. В какой момент Йеннифэр покинула холл, никто из них не заметил. На самом деле, Геральт даже был немного благодарен Ламберту за эту выходку, хотя конечно не признался бы в этом даже под пытками. Хорошая драка с достойным противником позволила сбросить напряжение. А напряжение в Геральте теперь копилось ускоренными темпами, и девать его было совершенно некуда. Ведь на Цири вызвериться нельзя за ее дурацкие выходки. Она ребенок. На Лютика тоже. А на Йеннифэр, вроде как, и не за что. Со всеми вокруг приходилось выбирать слова! Это уже само по себе бесило. Но в довесок нельзя было еще и выражать свое раздражение, чтобы никого не обидеть ненароком. А раздражение рвалось наружу скрипом зубов, сжатыми кулаками, хлопками дверей. В Геральте попросту не осталось уже места, чтобы заталкивать это раздражение внутрь. Кто бы мог подумать, что избегание конфликтов — это так сложно! Так что Ламберт подвернулся как раз кстати. Вот на него можно было спокойно орать и замахиваться лопатой, не переживая, что заденешь нежные чувства. Нежных чувств у Ламберта конструкцией предусмотрено не было. Только груда мышц, гонор и ехидная натура. Впрочем, уже через пару часов Геральт понял, что поторопился с благодарностью. Припев тюремного блюза Ламберт насвистывал себе под нос до самого вечера. ____________________________ * Текст пророчества: И поднимется король Юга против королей Севера, и зальет их земли могучим потоком; и будут они разбиты, а народы их уничтожены. Земли будут истоптаны, а затем веревкою отмеряны. И разрушены будут города и пустынны. Нетопырь, ворон и филин поселятся в домах. И змей угнездится в них. И так начнется гибель мира. Кто далеко — умрет от болезни, кто близко — падет от меча, кто останется, умрет с голоду, кто выживет, того погубит мороз... Ибо наступит век Меча и Топора, век Волчьей Пурги. Придет Час Белого Хлада и Белого Света. Час Безумия и Час Презрения, Tedd Deireadh. Час Конца. Мир умрет, погруженный во мрак, и возродится вместе с новым солнцем. Воспрянет он из Старшей Крови, из Hen Ichaer, из зерна засеянного. Зерна, кое не прорастет, не проклюнется, но возгорится пламенем. Уцелеют лишь те, что пойдут за Ласточкой. Ласточка — символ весны, избавительница. Она отворит запретные двери, укажет путь спасения. И возвестит возрождение мира. Ласточка, Дитя Старшей Крови. А потомкам ее предстоит править в новом мире. Ess'tuath esse! Да будет так! Внимайте знамениям! А каковы будут оные, глаголю вам: вначале изойдет земля кровью Aen Seidhe. Кровью Эльфов...