***
Когда он спускается вниз, он слышит смех, и этот смех принадлежит Иззи, Эдвард сначала думает, что Иззи кашляет, но из-за угла вываливается крайне недовольный Люциус, и Эдвард останавливает его — перехватывает за плечо, Люциус сверкает глазами. — Он обидел тебя? — спрашивает Эдвард. Люциус морщится с какой-то досадой и фыркает, делает полшага назад и останавливается, инстинктивно поворачивая голову чуть назад, а затем возвращает взгляд на лицо Эдварда. Коридор словно нависает сверху, Эдварду приходится поднимать взгляд выше привычного. Он никогда не отдавал себе отчет в том, что Люциус такой высокий, но сейчас, после всего, что произошло между ними, Эдвард не чувствует себя вправе смотреть на него сверху вниз. Он не расскажет об этом Люциусу, разумеется. Под ладонью проскальзывает мягкая ткань красной накидки, и Эдвард отпускает руку, когда Люциус останавливается целиком. — Нет, — говорит Люциус тихо — явно не хочет, чтобы Иззи слышал. — Он просто придурок. Это работает даже когда он молчит. Эдвард хмыкает и качает головой. — Есть такое, — соглашается он. Люциус с прищуром наблюдает за ним, и Эдварду достаточно неуютно для того, чтобы отвести взгляд, и доски под его ногами весьма далеки от понятия "чистые", Эдвард цепляется за канат, сваленный кучей в углу — вероятно, там раньше должна была быть бухта, но вчерашняя ночная гулянка определенно внесла свои коррективы в благоустройство судна. Иззи, которого он знал, должен был бы уже оборать каждого на корабле. Этого Иззи, того, который послушно сидит в своей каюте — он не знает, и это пугает. Он, должно быть, полнится гневом таким сильным, что его конечности уже слишком тяжелы для передвижения. — Я хотел поговорить, — говорит Эдвард, и одновременно с ним звучит голос Люциуса. — Я хотел спросить, — Люциус перехватывает его взгляд. Эдвард притормаживает, он рассеян сейчас — дважды одна и та же оплошность, и на этот раз он уступает Люциусу, тем не менее смутно догадываясь, что ни к чему хорошему это может и не привести. Подозрения почти оправдываются. Люциус ненавязчиво уводит его от каюты Иззи, Эдвард понимает, но не комментирует, потому что Люциус обычно после разговоров с первым помощником лучился нагловатым удовлетворением или усталым презрением: в зависимости от того, как закончился разговор. Сейчас он — встревожен и раздражен. — Я правда надеюсь, что не лезу не в свое дело, — начинает Люциус, и это уже звучит неутешительно. — Впрочем, я уверен на сто процентов, что это так и есть. — Говори, — хрипит Эдвард. — А я либо отвечу, либо нет. Люциус кивает, принимая условия, и Эдвард чувствует, как писарю некомфортно с ним. Эдвард не оправдывает себя, но не оправдывается перед Люциусом, чувства вины, всего потраченного на Стида, на Люциуса просто не хватает. — Как давно вы с Иззи знаете друг друга? — спрашивает Люциус. Опять? — Вы сговорились что ли?! — возмущенно взмахивает руками Эдвард. Люциус моментально поджимает губы, его взгляд наполняется неодобрением и досадой, Эдвард отворачивается взгляд, толкая дверь на выход на палубу. Говорить с Люциусом внутри он не хочет, но он обещает себе, что будет стоять с писарем у мачты — достаточно далеко от перил, чтобы мальчик не нервничал. — Не думаю, что это можно так назвать, — пытается объясниться Люциус. И Эдвард ловит мимолетную идею за хвост — рассматривает ее и не верит. — Иззи сказал тебе или Стиду что-то про нас? — предполагает он. Это... был бы умный ход, на самом деле, думает Эдвард, но он не верит. Иззи, которого он знал, не прикасался к Эдварду никогда. Даже когда Эдвард предлагал — а он предлагал. Достаточно предлагал, потому что в море скучно, потому что он доверял Иззи, потому что тогда, пятнадцать лет назад, Иззи был красив, тонок, изящен — еще не закостеневший, еще свободный. Потому что тот Иззи смотрел на него глазами, полными обожания. Иззи, которого он знал, безусловно любил его — как своего капитана, и никак иначе. Иззи, который сидел в каюте, Иззи, который успокаивал, Иззи, который обсмеивал Люциуса — это не тот Иззи, с которым он был знаком столько лет. — Не совсем, — отвечает Люциус. — Возможно, я слегка спровоцировал его. Эдвард приподнимает голову — небо почти целиком белое от тонкого слоя перистых облаков. Эдвард выдыхает. Это не выглядит хорошо. — Зачем? — спрашивает он устало. Досада только усиливается, но никакой вины Эдвард в Люциусе не чувствует. Ему почти обидно за Иззи, но он сам прекрасно понимает, что его давно стоило поставить на место — пусть даже таким резким образом. Эдвард просто надеется, что они как-то переживут кризис. И что, возможно, Иззи будет готов остаться. Что ему удастся примирить Стида и Иззи хотя бы до состояния, близкого к нейтральному, потому что он не хочет терять Иззи, но потерять снова Стида — подобно смерти, и это будет предательство — но если придется выбирать, он без колебаний выберет Стида. — Потому что он напрашивался на это? — без уверенности отвечает Люциус. — Твой первый помощник, капитан, выдающегося сволочизма человек. Эдвард строго приподнимает брови. Мальчик замолкает. Но все равно по одному взгляду понятно — Люциус уверен, что поступил правильно. Эдвард прикрывает глаза на секунду, обдумывая ситуацию. Вчера, ослепленный возвращением Стида, его объяснением, раненый его оправданием, Эдвард никак не задумывался об остальной команде. Стид сказал, что надо запереть Иззи — и они заперли Иззи, потому что Иззи объективно был виноват в хорошо если только половине чертовщины, что происходила — и как минимум, он был виноват перед командой, которую они высадили на остров. Но это он, Эдвард, отдал приказ, это была его идея, не Иззи. Иззи просто поддержал ее со свойственной ему мрачной жестокостью. Он был виноват и перед Эдвардом — но за это он уже заплатил кровью и плотью. Эдварду кажется, что все справедливо. — Зачем? — спрашивает Эдвард снова. — Это уже у него спрашивать нужно, — отфыркивается Люциус. — Не стоило трогать его, — укоряет Эдвард. — По крайней мере, пока он сам никого не трогает. Он лицемерит — и он знает об этом, но его это почти не трогает. Эдвард не хочет говорить об Иззи, когда у него горит в груди совсем иная боль — с Иззи разобраться будет не в пример проще, когда он разберется с самим собой — и, возможно, признается Стиду в собственной эгоистичности. Сейчас эгоистичность побеждала достаточно — и Эдвард не готов был о ней заявлять, чтобы не потерять его снова — навсегда, на этот раз. — Хорошо, — выдыхает мальчик. — Если тебя успокоит, — открывается Эдвард, — я встретил его, когда мне было четырнадцать. Это было тридцать лет назад. Люциус хмурится и присвистывает, что-то рассчитывая в голове, пока Эдвард наблюдает за пожелтевшим парусом, безвольно обвисшим вниз — ветра нет, и воздух тяжелый и душный, и мокрый, Эдвард смотрит наверх, на марс, желая оказаться сейчас там, вдалеке от обязанностей и двойственных чувств. — Спасибо, — говорит Люциус, и по нему видно, что информация не помогла ему ни в какой мере, но он не копает дальше, и за это — Эдвард его уважает. — Ты что-то хотел? Эдвард кивает — смущение возвращается. Люциус не выглядит удивленным или любопытствующим, нет того сочувствия, которое было ранее — когда Стид только ушел (когда он сам его не дождался), но мальчик не источает того неодобрения, что обычно. Он готов выслушать, и, возможно, это именно то, что Эдварду нужно. Однако он не может просто открыть себя целиком — слова, слишком похожие на жалобу, не готовы покинуть глотку, и Эдвард начинает издалека, в обход, в надежде, что ему удастся подобраться к сути, что он не струсит на середине пути. — Все эти вопросы про Иззи, — чуть тянет он. — Они возникли из-за того, что я ушел в каюту к нему. Люциус кивает с некоторой задержкой и отводит взгляд, он прекрасно себя контролирует, думает Эдвард, но досада из его выражения никуда не уходит, а смущение примешивается слишком явно. — Когда Иззи открыл каюту вместо вас... это был бардак, — подтверждает Люциус. — В смысле, я никогда не видел его в таком состоянии. Одновременно довольный и очень, очень задумчивый. Никто не ожидал вашего ухода, не после того, что вы творили с капитаном прямо на палубе. Я не осуждаю, правда. Эдвард чуть вспыхивает — эти воспоминания обволакиваются пряным жаром и чувством мягкого, поглощающего комфорта — поглощающего даже тупой страх разоблачения и кусачую боль вины. Ему было так хорошо вчера на палубе, пока эта вина не полилась через края — и тогда он сбежал. — Стид тоже спросил, о чем можно говорить так долго с Иззи, — Эдвард чуть морщится. — Говорить? — с фырканьем уточняет Люциус, перетекая в более расслабленную позу. — Честно говоря, с того места, где я был, мне показалось, что вы не говорили. — Мы говорили, — отсекает намек Эдвард, чувствуя, что и эта тема раскисает под ногами, превращаясь в зыбкое болото — а потому ныряет с головой. — Стид не пришел на причал, потому что его чуть не убили в ту ночь. Люциусу очевидно нужно некоторое время — на обдумывание фразы и на осознание резкой смены темы, острота его взгляда сменяется непониманием и легким ступором — потом появляется озарение, глубоко подчеркнутое удивлением, Люциус округляет глаза и выпрямляется. — Это... — говорит он тихо и делает паузу, подбирая слова. — Это на самом деле звучит даже логичнее, чем кажется на первый взгляд. Я имею в виду, что я прекрасно видел, как Стид на тебя смотрит, ну, знаешь. До акта. И он не выглядел как человек, который был бы готов просто бросить тебя одного. К тому же, он не спал всю чертову ночь, наблюдая за вами с Джеком, и я клянусь тебе, он не плакал только потому, что в каюте спал Олуванде. И потому что, вероятно, у него есть связанные с этим травмы, но, поверь мне, он был близок. Эдвард опускает голову, ужаленный новым замечанием — он был так зол тогда, решив, что Стид не готов принять его таким, какой он есть, он не думал, что Стид будет действительно переживать, тогда он понимал его недовольство по-своему — ведь что он такое для Стида, если не просто функция Черной Бороды? — Я даже не подумал проверить, — булькает он недовольно. — Я сразу решил, что он меня бросил. Бадминтон чуть не убил его. — О, — только и говорит Люциус, хмурясь, а потом — как-то криво усмехается. — И ты говорил с Иззи об этом? Эдвард дергает плечом и переступает с ноги на ногу, и фиксатор чуть поскрипывает, Люциус стреляет взглядом, опуская его на колено, и сразу обратно. Мальчик весь — самоуверенность и упрямство, Эдвард хватается за мачту, давая себе отвлечение — а дерево шуршит под пальцами, гладкое, но откровенно запачканное и слегка заросшее солью. — Это не так важно, — отвечает он наконец. — Иззи выслушал. Я благодарен. Это не изменило ситуации. — Что ты хочешь от меня? — уточняет Люциус. — Я тоже мало на что могу повлиять. Или ты хочешь, чтобы я поговорил с капитаном? Эдвард чувствует в предложении неодобрение и качает головой. Идея заманчива и проста — и если Стид действительно решит уйти — так лучше ему этого не видеть. Эдвард не отпустит его, и это может закончится плохо. — Нет, не стоит, — хрипло отказывается он. Люциус поднимает руку и чуть заминается в нерешительности — и все-таки кладет ее Эдварду на плечо, не сжимая, не давя, просто — легкий контакт, призванный обозначить поддержку. — Главное правило этого корабля, — тихо замечает Люциус. — Мы... — Проговариваем как команда, — хмуро заканчивает за него Эдвард. Замечание почти уязвляет — он не просто "команда", он — капитан, со-капитан, не важно. Но Люциус выглядит убежденным в словах, это придает какой-никакой уверенности. По крайней мере, Стид может его выслушать, правда? — Спасибо, — говорит Эдвард. Он чувствует острую нужду извиниться — за все, за ту неделю, за попытку убийства, за грубость, но он не извиняется. Люциус, скорее всего, принял бы извинения, но Эдвард не умеет извиняться никак, кроме коротких отрывочных "прости" — и Иззи услышал эти "прости" только благодаря алкоголю и сильной боли. Стид услышал эти "прости" тоже — и он был единственным, перед кем Эдвард готов извиняться искренне и уязвимо. Люциус кивает. Эдвард бросает последний взгляд на дымчато-белое небо — и оставляет Люциуса на палубе одного, хлопая дверью капитанской каюты.Часть 8
7 апреля 2024 г. в 11:59
Когда за Стидом закрывается дверь, внутри словно обрывается все.
Эдвард выползает из потайного гардероба и прикрывает за собой дверь, она поскрипывает и щелкает, вставая на место. Эдвард вздрагивает.
Чувство омерзительное — он может быть уверен, что Иззи не растрепал о том, какой размазней Эдвард был ночью, но его преследует ощущение, что он точно что-то упустил, что-то важное. Ему бы стоило найти Иззи и втолковать тому, что ничего из вчерашнего ни один из них помнить не должен, но...
Иззи помог. И это было не так, как обычно.
Эдвард напрягается — а память расплывается только сильнее, он хорошо помнит напряжение под его руками — а еще тепло, мерный стук и жесткие волосы, спокойный голос, когда он в последний раз слышал, чтобы Иззи говорил спокойно? Без обвинений, оскорблений, острот, обличений, обид? До Стида. Возможно, даже, до "Королевы Анны".
До того, как ему стало скучно.
Он наговорил всякого. Плакался, господь, он плакался Иззи, и тот не послал его — либо Стид что-то сказал Иззи, либо Иззи что-то задумал. Эдвард понимает, почему он пошел именно к нему, но оправдать себя сам не может. Иззи пытался контролировать весь корабль, и его в том числе, и ненавидел Стида, которого контролировать у него не получилось — как и всю команду "Мести".
И все-таки, возможно, Иззи даже был прав — поговорить со Стидом? Но как он может, если Стид отвернется от него, как только поймет, насколько Эдвард эгоистичен? Эдвард хочет поговорить с писарем, Люциусом — но вспоминает настороженный тяжелый взгляд и отшатывается. Люциуса даже нет в каюте.
Стид еще даже не знает про то, что он сделал с Люциусом.
Стыд мешается с жалостью к себе, и Эдвард трясет головой почти в ярости. Стид не единственный, кто пострадал. Эдвард просил прощения, за все, да, и Стид прощал, прощал благодушно и щедро, и сам извинялся — за то, что не успел и не смог, Эдвард до сих пор с трудом верил в то, что Стид вернулся. И все-таки — он испытал то, чего не хотел бы испытывать, и в этом Стид был виновен — пусть и не желал причинить боли.
Эдвард оглядывается на смятую кровать — удивительно удобную для корабельной койки, достаточно широкую для одного — и уютно-тесную для двоих, и чувствует тепло. Ему надо обдумать это. И обговорить — на трезвую на этот раз голову.