Сказание о златокрылой птице

      Миром правит сильнейший. Это знал каждый — от крошечного духа до могучего архонта. Но как каждый сверчок знает свой шесток, так и младшие духи редко покидали свои владения и оберегали их ревностнее, чем полумифические драконы — свои сокровища. Но ровно до тех пор, пока не приходил кто-то сильнее, и не гнал их прочь или не заставлял служить себе в обмен на защиту и объедки со стола.       Алатус себе слуг не брал. Он был крылатым якшей — уже не слабым призраком, но еще не адептом, который может на всю долину объявить о том, кто теперь здесь новый хозяин. Он все еще предпочитал прятаться в гнездовье на скалах, как от людей, так и от небожителей.       И с которыми жители горной деревеньки однажды спутали Алатуса.       В тот день он парил высоко в небе в ветряных потоках и стремительно нырял вниз, пугая клекотом хорьков, которые подпрыгивали, прижимая к голове крошечные ушки, и пытались скрыться в густой траве. Но даже там их с легкостью настигали острые когти. Алатус по праву гордился остротой своего зрения, и единственный из сородичей осмеливался подниматься выше облаков. Адепты уважали его бесстрашие, а потому ни молнией, ни дождями не обрушивали его с небес.       Вот и сейчас Алатус изредка складывал крылья и обрушивался вниз, следуя наперегонки за собственной тенью, скользящей по облакам. День был сумрачный, и в какой-то момент, пикируя в сырой мгле, якша вывалился из тумана прямо над смешным веревочным мостом, по которому как муравьи, осторожно пробирались над пропастью люди.       При виде громадной хищной птицы с размахом крыльев в несколько людских ростов, человеческий детеныш закричал от страха, изо всех сил вцепившись в истрепавшиеся веревки.       — О, могучий адепт, не гневайся нас нас! Мы сию же минуту покинем твои владения, дозволь нам лишь пересечь этот мост! — воскликнул сопровождавший ребенка убеленный сединой и обожженный горным солнцем старик.       Хлопнув в ладоши, он согнулся в низком поклоне на раскачивающемся из стороны в сторону, словно хлипкая паутинка на ветру, мосту.       «Но я ведь не адепт, о чем ты, человек, говоришь?» — промчавшись под мостом и разогнав на мгновение туман над пропастью взмахами золотистых крыльев, удивленно подумал Алатус.       Он возвращался к этому мыслями снова и снова, помнил чужой трепет и запоздалую благодарность, которая донеслась до него издалека, коснувшись сердца чистой энергией.       Вновь и вновь Алатус видел журавлей на запретных вершинах, крошечные алтари, и все никак не мог уложить в голове: чем они заслужили почет и уважение? У них не было ни быстрых крыльев, ни острых когтей, но люди ходили к ним, собирались в круг и пели, восславляя. И тонкие ручейки силы текли к горному пику, где тянулось ввысь, пробивая породу корнями, колоссальное красное цуйхуа.       У каждого якши должно быть свое предназначение, помнил Алатус. Своего он так до сих пор и не нашел. Не воин, не охотник, не защитник. Но из той деревушки каждую ночь так и тянулась к нему ниточка, а потому Алатус вернулся. И стал возвращаться снова и снова.       Странные смертные свили гнездо на вершине утеса, к которому вели смешные веревочные мосты и один раздвижной. Бескрылые, но стремились забраться повыше, а потом не могли поймать поток, чтобы спуститься. Да и кого остановит пропасть, если только не таких же смертных? Рано или поздно они об этом узнают, подумал Алатус, планируя между зубчатыми пиками.       Но даже он не ожидал, что так скоро.       Ветер принес эхо криков и боли, а уже потом — запах дыма, черным клубом поднимавшимся в небо. Алатус видел, как смертные поджигали обмотанные тряпками длинные палки и махали перед собой, когда хотели защитить себя. Он слышал страх в их голосах и, срываясь с облюбованного выступа, недоумевал: здесь не водилось крупных хищников, да и другие люди не спешили в гости с угрозами. Ответом ему было шипение на ультразвуке, разносящимся на мили вокруг.       Секция раздвижного моста была поднята, один из их смешных паутинных переходов болтался оборванный. Ветер тошнотворно пахнул паленой плотью и чем-то кислым, незнакомым, от чего у якши запершило в горле и перехватило дыхание. Он знал душок тлена, запах пожарища и, без преувеличения, был способен различить тысячи оттенков в воздухе. Дым от древесного угля имел один привкус, собранный на склонах гор после осенней бури сушняк — совершенно другой.       Но эта вонь была не сравнима ни с чем.       Люди жались на краю обрыва, ощетинившись бесполезными копьями и луками, а среди дымящихся развалин перекатывалось лоснящееся чешуйчатое тело огромного змея с перепончатыми крыльями. Людоедов Алатус глубоко презирал. Подобным грешили лишь низшие духи, подпитывающиеся и человеческой плотью, и страданиями других.       Разогнав клубы вонючего дыма, якша спустился вниз под аккомпанемент криков напуганных людей, загнанных между молотом и наковальней. Крылатый змей повернул к нему окровавленную клыкастую пасть и предупреждающе зашипел.       «Убирайся. Эта добыча — моя».       «Это не твоя добыча», — переступив на дымящемся коньковом брусе, Алатус вперил в него немигающий взгляд.       «Ты всего лишь мелкий якша!» — тварь распахнула пасть, и в воздух брызнули едкие струи яда. Алатус еле успел закрыться крылом. Перья задымились, по ним растекались капли исчерна-зеленого яда, оставляя темные подпалины, но не причинили вреда, в отличие от полуразложившегося человеческого тела под когтистой лапой чешуйчатой гадины. От его яда буквально слезала плоть к костей.       «Убирайся!» — от нового плевка Алатус увернулся, грациозно изогнув шею. Тускло блеснули золотые прожилки в пышном хохолке. Да и сама демоническая птица ощутимо прибавила в размерах, словно еще больше распушившись. Но даже так Алатус все равно был гораздо мельче змея.       Ему и раньше доводилось вступать в схватки с другими духами, а сейчас он был на чужой территории и мог без зазрения совести отступить. Ему нечего было делить с людоедом и падальщиком.       Но за его спиной скулили и дрожали загнанные в ловушку смертные, которых от гибели отделял лишь он, Алатус.       — Могучий адепт, защити… — разобрал он среди лихорадочного стука пары десятков сердец и загнанного дыхания сдавленный шепот какой-то женщины.       В следующее же мгновение крылатая тварь атаковала — только сверкнуло в клубах дыма лоснящееся черное тело, но Алатус ударил крыльями и взвился вверх.       Чешуйчатая гадина проскользнула под ним, чуть не отхватив несколько хвостовых перьев, и с грохотом снесла тлеющий остов хижины.       Возможно, людоед посчитал, что лишь промахнулся и уже в следующее мгновение извернулся, свившись в клубок, для нового броска, но он уже проиграл. В тот самый момент, когда решил биться на земле с хищной птицей.       Вместо того, чтобы улететь, Алатус рухнул сверху и вцепился загнутым клювом в основание ребристого черепа змея. Вонзив в подвижное чешуйчатое тело кривые когти, якша зажмурился — крылатая тварь конвульсивно забилась в попытках скинуть терзающего его плоть мелкого, но цепкого врага. Во все стороны полетели обломки дерева, секущие по перьям, клочья горящей соломы. Выпустив цепляющие когти на фалангах крыльев, Алатус пытался удержаться на мечущемся змее.       Его золотые перья потемнели от брызг чужой крови, горло уже жгло. Якше казалось, что он выкупался в чужой крови — такой же едкой, как и яд, от которой на перьях оставались темные, словно копоть, подтеки, но Алатус лишь сильнее вгрызался в плоть врага.       Крылатый змей же только сейчас осознал, что якша, вспарывающий когтями плоть и ломающий мощными лапами хребет, его не выпустит.       «Маленький!.. Ублюдок!..» — исступленно шипел людоед, и с каждым рывком его голос и дыхание слабели. Острым как бритва клювом якша почти отделил его голову от тела, и спустя несколько томительных мгновений чешуйчатая тварь испустила последний дух и затихла.       Что-то темное окутало перемазанную в крови и взъерошенную демоническую птицу. Чувствуя, как осыпается ошметками с костей плоть под его когтями, Алатус сполз на груду обломков и судорожно хватал воздух — он задыхался от миазмов убитого монстра.       Уловив краем глаза движение в дыму, Алатус ощетинился и резко обернулся. Как-то резко вспомнились слухи про вероломность людей, готовых добить ослабшего врага. А для них наверняка все демонические духи — враги.       Но люди не нападали. Выглядывая из укрытий, они осторожно окружали его, и в их перешептываниях Алатус разобрал уже другие нотки. Малышня смотрела на него огромными глазами, указывала пальцами и шепталась, а более старшие опускались на колени или складывали в молитвенных жестах руки, словно маленький якша и вправду был каким-то божеством.       Но когда вперед медленно выдвинулись вооруженные мужчины, Алатус не стал испытывать судьбу и с шумом поднялся в воздух, тяжело взмахивая крыльями.       Алатусу приходилось сражаться с другими духами, но никогда до смерти. Такое чувство, что он пропитался чужим ядом и миазмами до самых костей. Несколько дней Алатуса трясло в лихорадке, а в его воспаленном разуме рождался бесконечный сон о раскалывающихся горных вершинах, клубах черных миазмов, вырывающихся сквозь трещины в земле и поднимающихся до самых облаков, о черном море и о зараженных порчей мертвых телах неведомых чудовищ. Свернувшись взъерошенным клубком в расщелине на вершине утеса, Алатус сквозь болезненное забытье слышал стонущий во всех щелях ветер, жадно глотал холодный чистый воздух, и каждый вдох словно по капле растворял отравивший его тело змеиный яд.       Когда он все еще ослабший, но уже в ясном уме выбрался из своего укрытия, солнце клонилось к зубчатой гряде на горизонте, но все еще казалось нестерпимо ярким. Свежий северный ветер, еще недавно ощущавшийся обжигающе ледяным, раздувал пух и перья распластавшейся на скале птицы и, казалось, вливал в ослабшие мускулы силу.       С трудом Алатус открыл глаза и удивленно моргнул.       Если раньше он интуитивно угадывал направление и силу ветра, когда лучше сложить крылья, чтобы спикировать, или поймать восходящий поток, то теперь воздух в лучах закатного солнца искрился мириадами бирюзовых частичек, и якша был готов поклясться, что видит каждое дуновение ветра, каждый поток анемо энергии, текущий в небесах.       И от этого осознания на душе становилось светло и радостно. Настолько, что он чуть не забыл о своем желании, не покидавшем его с того самого момента, как он пришел в себя.       Вопреки ожиданиям, от разрухи в горной деревеньке не осталось и следа, обгорелые обломки были убраны, веревочные мосты протянуты вновь, пахло дымом и какой-то людской пищей.       Из всего поселения уцелела лишь одна постройка на самом краю обрыва. Ну или же она была возведена уже после пожарища и нападения змея. Небольшое приземистое сооружение с неуклюже вырезанной из дерева птицей с разлапистыми развернутыми крыльями на коньке крыши.       Маленькое святилище, которые обычно возводили в честь покровительствующих божеств или во славу адептам.       На наспех сколоченных ступеньках были разложены подношения, дымились какие-то травы.       С высоты было плохо видно, поэтому Алатус вновь вернулся к святилищу в предрассветной полутьме, когда горы укутывал густой туман. Бесшумно опустившись на обрыв, неуклюже переступая когтистыми лапами, плохо приспособленными для ровной поверхности, Алатус подобрался к маленькому храму и стал разглядывать схематичные каракули сажей, изображающие птицу, терзающую змея с крыльями.       Настоящий храм? В честь него? В честь безвестного мелкого якши?       Впервые за свою недолгую жизнь Алатус ощутил прилив странного воодушевления, от которого хотелось расправить все три пары крыльев и взвиться в сверкающих анемо-потоках ввысь, к самому солнцу.       Алтарь не пустовал. Алатус больше не приближался к храму, но наведывался к человеческому поселению почти каждую ночь, чтобы не привлекать лишнего внимания. На ступеньках часовенки дымились благовония и лежали какие-то съедобные подношения. Якшам такая еда ни к чему, она плохо усваивается и является тяжелой, самое же большое лакомство для них — духовная энергия или сны, но Алатус их ни разу не то что не пробовал, но даже не видел. А людское поселение ночами было буквально окутано переливающейся перламутром дымкой сновидений. Они восхитительно пахли чем-то сладким и пряным и манили прикоснуться к себе.       И ведомый природным любопытством Алатус не устоял.       Сперва он не приближался к деревне, лишь жадно принюхивался к аромату людских снов, чтобы не привлекать внимания дозорных. Но потом Алатус окончательно убедился, что люди в темноте не видят дальше спасительного факельного пятна, и немного осмелел. Смутно он вспоминал слова старейшины, что во сне уязвимы даже демонобоги, а уж люди и подавно, и, если поглощать чужие сны особенно жадно, можно убить спящего. Поэтому Алатус не осмеливался на большее, чем глоток живительной энергии за раз. Но даже от таких крупиц его тело наливалось силой. Это ощущение пьянило едва ли не больше, чем вкус снов людей, уверенных, что Алатус их защитит.       Златокрылый Король, так они прозвали его.       Но в одну из ночей он ощутил чужое присутствие.       Оставаясь невидимым для дозорных, Алатус крался в тени хижин. Когда впереди в темноте соткался светящийся силуэт, якша ощетинился и замер, надеясь остаться незамеченным. Он прекрасно знал, что человеческие души — лакомая добыча для духов. И далеко не все они были безобидными даже для таких, как сам Алатус. Поэтому когда морок медленно протянул к нему руку, якша невольно вздрогнул всем телом и отпрянул. Послышался отчетливый женский смех, и дух растаял серебристым туманом.       Встопорщив на шее перья, Алатус завертел головой в попытках понять, куда исчез морок. Неупокоенные духи себя так не ведут. С этими бледными тенями, обреченными до скончания веков повторять свой жизненный цикл, на котором их застигла смерть, Алатус уже не единожды встречался. Как правило, они не обращали на живых внимания. Но если не дух, то кто тогда?       С той встречи Алатус патрулировал периметр деревни еженощно. И таинственный гость все так же крался во тьме и исчезал, стоило Алатусу заметить его. Он не чувствовал ни его враждебности, ни голода, аура которого выдавала духа задолго до приближения, но все равно оставался настороже. Не каждый враг нападает в открытую. Одолеть змея было просто, но как быть с бестелесной сущностью, способной проникать везде и всюду?       Якши обучены сражаться, но не все зло имеет телесную форму и защититься от него можно лишь с помощью особых барьеров и очищающих ритуалов, искусство которых передавалось из поколения в поколение. Владел основами и Алатус.       Бесшумно приземлившись неподалеку от маленького святилища, он принял свою человеческую форму. Стоять прямо на двух ногах после столько долгого пребывания в теле птицы было непривычно, а длинные светлые одежды в этом облике, могли привлечь ненужное внимание дозорных, но это был единственный способ запечатать периметр деревни.       Чертя найденной тут же жердью защитный контур, Алатус медленно обходил поселение по краю обрыва, и все было нормально, пока он держался в тени и за хижинами, но стоило ему попасть в полосу дрожащего света факелов, его тут же заметили.       — Эй, ты! — окрикнул его хриплый грубый голос.       Алатус замер, стиснув в пальцах жердь. Трансформироваться и взмыть в воздух? Это вызвало бы переполох и напугало бы людей. Да и не хотелось ему выдавать себя прежде времени.       — Ты кто такой? — продолжал дозорный, вооруженный самодельным копьем. Наставивший остро заточенный наконечник на Алатуса этот пожилой мужчина видел перед собой невысокого хрупкого юношу с длинными, почти до пояса, темными волосами, в похожем на жреческое одеянии — слишком чистом и легком для этого времени года. Неудивительно, что он заподозрил неладное.       — Отвечай! — человек бросил быстрый взгляд через плечо — в сторону горящих факелов, где грелись другие часовые. Но растерявшийся Алатус продолжал молчать и уже всерьез думал принять истинный облик и позорно бежать.       В это мгновение голову дозорного окутала серебристая дымка, окрасившаяся алыми прожилками. Человек пошатнулся, глаза его закатились, а заточенная палка вывалилась из его ослабевших пальцев.       Алатус резко обернулся и сразу же увидел ее — женский фантом дрожал в воздухе, ее рука была протянута к сползающему без чувств человеку.       Якша резким росчерком начертил в воздухе защитную печать, проступившую в воздухе тлеющей вязью.       Морок замерцал сильнее и стал рассеиваться, втягиваясь белесым дымком куда-то в темноту под обрывом.       Помедлив мгновение, убедившись, что упавший человек дышит, Алатус легко соскочил с каменистого уступа, раскинув руки. Тугой порыв ветра ударил в лицо и наполнил широкие длинные рукава, тут же обернувшиеся крепкими крыльями в сверкающих анемо-потоках, бережно подхвативших якшу. Развернув крылья, он планировал среди скальных пиков и выискивал взглядом серебристый след. Обычно она исчезала, но в этот раз Алатус видел ее отчетливо. И даже ни на секунду не задумался, что ему позволяют это видеть.       Серебристый след вел его все ниже — к скалистым ущельям и обрывам, гораздо глубже, чем якша осмеливался спускаться. Птицам нечего делать в лабиринте скал и пиков, когда в особо узких местах маховые перья задевают камни, поэтому в какой-то момент, когда до земли оставалось несколько десятков футов, Алатус трансформировался вновь и легко соскочил на растрескавшиеся базальтовые скалы.       Здесь, на дне ущелья тоскливо завывал ветер, несущий пыль и палые листья. Лучи солнца не проникали сюда, было очень холодно и пахло прелой листвой. Хрупкое человеческое тело под легким воздушным одеянием покрылось гусиной кожей, острая каменная крошка больно впивалась в босые ступни, но Алатус все равно двинулся среди исполинских валунов, поросших лишайником. Она ведь привела его сюда, значит, эта сущность где-то здесь.       Впереди в темноте забрезжило тусклое золотистое свечение.       Алатус лишь слышал о подобном, но ни разу не видел своими глазами. Это была расщелина, затянутая золотой печатью, по которой едва заметно плыли символы активации. Когда-то сплошная, теперь она напоминала обычную неравномерную решетку, сквозь которую и просачивался серебристый туман. От нее исходило ощущение совершенно ошеломляющей мощи, словно каменело тело и давила на плечи тяжесть, сравнимая с горным обвалом.       В тот миг Алатус впервые почувствовал, что ему здесь не место, но отступать было уже поздно.       «Настойчивый маленький якша-таки выследил мое скромное убежище?» — прошелестел в сознании Алатуса негромкий голос.