Сказание о златокрылой птице

      — Чего тебе нужно? — напряженно спросил Алатус, вглядываясь в движущие золотые символы.       «И это твоя благодарность, малыш? — он ощутил отголосок неприкрытого искреннего разочарования. — За то, что я уберегла твой маленький секрет от смертных, которым ты в обмен на свои маленькие шалости столь великодушно решил покровительствовать. И которые при первой же возможности поднимут тебя на пики и растерзают твою плоть на обереги и откуп от других духов?»       Якша нахмурился, уязвленный и испуганный тем, что о его маленькой слабости прознал кто-то посторонний.       — Что ты такое?       Сущность не походила на призрака. Слишком осознанная, слишком… живая.       «А сам как думаешь?»       В воздухе между «прутьями» золотой решетки вновь соткалось слабое серебристое свечение, принявшее очертание тонкой человеческой руки, потянувшейся к Алатусу. Тот нерешительно нахмурился, превозмогая желание отступить на шаг. Инстинкт гнал его прочь отсюда. Сама природа этой печати очень остро ощущалась инородной, неся на себе отпечаток того, кто ее наложил. И это точно был не якша, а кто-то намного, намного сильнее. Зачем ему потребовалось запечатывать эту сущность?       «Маленький осторожный якша», — призрачная рука медленно опустилась, утрачивая материальность.       Алатус молчал. Дрожащие символы, текущие по золотым полосам печати, приковывали взгляд — настолько завораживающе красивым это было. Словно перетекающий золотой песок.       — Богиня в заточении? — наконец спросил он.       «Почему ты так решил?» — он ощутил вновь встрепенувшийся интерес, еще мгновение назад опавший, словно крылья бабочки, попавшей под дождь.       — А иначе для чего такая мощная печать.       «Слышал ли ты что-нибудь, малыш, о войне Архонтов?»       Алатус неуверенно покачал головой.       «Боги убивают друг друга. Выживает сильнейший».       Якша нервно облизнул пересохшие губы. Он ощутил острый привкус горечи.       — Кто сделал это с тобой? — тихо спросил он.       Отчетливо вспомнился бьющийся в конвульсиях в его когтях змей, и на душе всколыхнулось что-то неприятное. Хоть Алатус и убеждал себя, что сделал это, чтобы защитить от людоеда тех людей, но как это выглядело для того змея?       Возможно, поэтому задумавшийся якша упустил момент, когда рассеянный в воздухе и незаметный даже его глазу серебристый туман уплотнился, и за его спиной материализовался женский силуэт. Который протянул эфемерные руки и закрыл вздрогнувшему Алатусу глаза. Юноша трепыхнулся в призрачных объятьях, инстинктивно хватанув воздух — его пальцы прошли сквозь прозрачные ладони духа. Узкий зрачок в распахнутых желтых глазах испуганно расширился, а с губ сорвался сдавленный звук, словно из него вышел весь воздух.       И хотя глаза его оставались открытыми, Алатусу казалось, что он покинул собственное тело и видит кошмар наяву.       В котором небо вокруг почернело, словно в полночь, а потом облака вспухли тревожным ядовито-желтым заревом, ничем не напоминающим раннюю зарю, и исторгли из себя чудовищные сверкающие глыбы — каждая величиной с пик Заоблачного Предела, которым воля неизвестного творца придала форму обсидиановых, полыхающих ослепительным золотом копий. Последнее что Алатус успел увидеть прежде, чем эти глыбы-копья обрушились на него, — это черная, как смоль человеческая фигура в развевающихся одеждах, исчерченных пылающими золотом линиями, равнодушно взиравшая на него холодными змеиными зрачками светящихся янтарных глаз.       На мгновение все заволокла тьма, а потом в ней в клубах пыли проступили очертания светлого силуэта, в котором угадывалась высокая женщина. От ее вытянутых рук растекались светящиеся золотые ленты печатей, сплетающихся в единый узор. Решетки. Настолько плотный и мелкий, что сквозь него даже было не разглядеть ее лица…       Пошатнувшись, Алатус рухнул на острые камни, едва успев подставить руки, и пытался отдышаться. Его до сих пор потряхивало от пережитого. Чужой сон переживался как собственный, он словно сам оказался погребен заживо в этой могиле под километровыми скальными завалами, поверженный тем чудовищем с горящими глазами и запечатанный той страшной женщиной с красными, как медь, волосами.       «Теперь ты знаешь», — сочувственно прошептал ему на ухо тихий голос.       — Кто это был? — с трудом разлепив губы, еле спросил Алатус.       «Они называют его Моракс. Этот адепт возомнил себя верховным божеством и поработил восточные прибрежные земли. Так он обходится с каждым, кто выступает против него», — от заточенного духа пахнуло такой яростью и гневом, что якшу вновь буквально прибило к земле.       Против него… Чем нужно было прогневить такого могущественного адепта?       «Думаешь, небеса принадлежат тебе, малыш? Как высоко осмеливался ты подняться? Там, над облаками царят чудовища, которым нет дела до человеческих жизней. И которые смахнут тебя как песчинку…»       Сердце кольнуло страхом, и по спине словно продрали ледяные коготки.       Насколько он был самонадеян в своей беспечности и мнимом бесстрашии? В своем стремлении прорваться сквозь пелену облаков, окутывающих горные пики, Алатус ни разу не задумывался о возможных последствиях встречи с настоящими просвященными адептами, во всем полагаясь на силу своих крыльев и быстроту.       Но как спастись от такого чудовища, которое способно обращать небеса в могильный камень и обрушивать их на голову?       — Он может вернуться? Этот адепт, — негромко спросил Алатус.       «В любой момент. А у меня теперь даже нет сил защитить себя и окружающих, — призрачные очертания женского силуэта пошли рябью, размываясь и тускнея на глазах. — Печать Пылевой Ведьмы лишила меня последних крох сил».       — Но ведь… Ты же приходила в деревню людей, — теперь, чтобы разобрать ее свечение в темноте, приходилось щуриться и фокусировать взгляд. И если окружающее пространство все так же едва заметно флюоресцировало анемо-частицами, то в этом спектре астральное тело пленницы казалось провалом во тьму и не отражало даже свет звезд.       «Не ты один черпаешь силы в духовной энергии других существ. Но в своем… уязвимом состоянии я не способна даже принять телесную форму. Если Моракс вернется в Заоблачный предел, то позаботится о том, чтобы избавиться от всех смертных и не лояльных ему духов. Тебе ведь известно, как демонобоги обретают свою силу? Они пожирают более слабых, малыш».       К горлу подкатил ком тошноты, Алатус судорожно стиснул пальцами ритуальный трехгранный кинжал, который носил на шее на нитке с нефритовыми четками, словно боль могла отрезвить его и даровать ясность мышления в приступе нахлынувшего первобытного страха.       «Если я выберусь отсюда, я смогу противостоять ему», — шелестел тем временем бесплотный голос, сливаясь с шорохом базальтовых песчинок, гонимых ветром по растрескавшейся земле ущелья.       — Как?       «Сомневаешься в моих силах, якша?»       Алатус не ответил. Если бы эта богиня могла одолеть Моракса, она бы не шипела сейчас бессильные проклятья из-под печати.       «Ты можешь думать, что тебя это не коснется, мальчик. Но что ты будешь делать, если горы обрушатся на твою родную общину?» — прошептал затухающий голос.       Помедлив несколько мгновений, Алатус обернулся птицей и с усилием поднялся в воздух, задевая крыльями скалы. И чем выше он поднимался — назад к свету — тем легче ему становилось. Там, внизу, во тьме и холоде ущелья рядом с запечатанной чудовищным демонобогом темницей, в какой-то момент якше стало так дурно, что он едва ли мог вдохнуть полной грудью.       И хотя свежий северный ветер и простор Заоблачного Предела немного сгладили тягостное ощущение, зерно страха укоренилось в сердце Алатуса. Не только видением жестокой расправы над неизвестной богиней, но и этим разговором в темноте и требованием — даже не просьбой — о помощи. Алатуса тревожило, что он не чувствует ауры плененной сущности и не понимает ее намерений. И хотя с той ночи минуло уже несколько дней и якша по-прежнему нес свой дозор, таинственная сущность более не являла себя. Видимо, тот разговор действительно лишил ее всех сил. А ведь он так и не выяснил, зачем она приходила в человеческую деревню.       Но как бы Алатус ни гнал мысли о чудовищных демонобогах, он понимал, что это самообман. То, что до этих земель северо-восточнее долины Тяньцю, до сих не докатилась та самая Война Архонтов, про которую говорила таинственная узница Печати, было не более чем счастливой случайностью. Поэтому когда задолго до захода солнца небо налилось чернотой грозовых туч, а ветер встрепенулся, словно пойманная в силки птица, и стих, Алатус почуял неладное. Зарождение бури застало его высоко в небе. Чувствуя сгущающуюся вокруг тревожную, почти осязаемую ауру, якша резко пошел на снижение и никак не мог пробиться сквозь потемневшие облака. Рискуя разбиться об горные пики, окутанные мглой, с отчаяньем, словно за ним гналась стая демонов, Алатус рвался вниз — к спасительным, как ему казалось, скалам. Воздух вокруг уплотнился, якша всем телом ощущал нарастающий гул, зародившийся словно в недрах земли и резонировавший в горных вершинах. Чудом не ударившись об скальный пик, Алатус сложил крылья и втянул голову в плечи от прогремевшего раската грома.       Грохот был такой, словно где-то обрушился по меньшей мере горный массив. Скала под лапами задрожала, как живое существо, Алатус выпустил когти на крыльях и судорожно вцепился в камни, словно его сейчас могло затянуть в смерч. Несколько мгновений было пугающе тихо, лишь рокотали вдали отголоски недавнего обвала, а потом с юга налетел шквал, едва не сбросивший Алатуса с его уступа. Чуть не сорвав себе фаланговые когти, он вжался в скалу и зажмурился. По перьям хлестнул каменная крошка. Якша еле успел отвернуться, утопив клюв и голову в пухе на плече, чтобы уберечь глаза.       Не ветер. Ударная волна.       Надвигающийся грозовой фронт прорезали молнии пугающе янтарного цвета, словно зарево далекого пожара. Вот только отблески пламени всегда красные, а не желтые. Ветер поменял направление, его потоки взбесились, набирая мощь, словно несущийся с гор селевой поток, вбирающий в себя все ручи и оползни со склонов. Чувствуя, что его вот-вот снесет этим шквалом, Алатус с трудом разжал когти и стал на ощупь сползать в ближайшую расщелину — слабое укрытие.       Трещина проглотила его, словно жадная пасть. Скукожившись, Алатус всем телом ощущал содрогающуюся в конвульсиях скалу, но от одной лишь мысли выбраться наружу его самого начинало потряхивать изнутри. Он видел воспоминания или сон — то, что показала ему неизвестная богиня — и боялся даже представить себе, что происходит снаружи.       Вслед за молниями на горы обрушились потоки ливня. Земля дрожала, с гор сходили обвалы и лавины, штормовой ветер обрывал протянутые между горными пиками хлипкие веревочные мосты, грязевыми потоками смывало расположенные в низинах поселения. От каменных утесов откалывались гигантские глыбы, горы вспарывали глубокие трещины, угрожая новыми обвалами. И в этом чудовищном хаосе жавшийся в заливаемой водой трещине Алатус внезапно разобрал зов нескольких десятков голосов. Те хрупкие узы, что образовались между жителями маленькой деревушки на горном пике и взъерошенным мокрым маленьким якшей, влекли его к деревне. Они звали его.       И от этого осознания Алатусу хотелось буквально врасти в камень.       Смертные верили в него. Чем крепче вера в духа, тем сильнее становится сущность. Они видели в золотой птице, спасшей их от змея-людоеда, своего спасителя и защитника. Надеялись, что он защитит их от беснующихся демонобогов. Но… что Алатус мог предложить им взамен их искренней вере, бесполезным подношениям и этим песнопениям. Те журавли с пиков Заоблачного Предела — смогли бы они защитить своих последователей от рушащихся гор, обваливающихся в недра земли лиг земной поверхности с пашнями и лугами? Каким же отвратительно слабым и бесполезным ощущал себя Алатус в те гнетущие мгновения…       От особенно сильного подземного толчка, от которого скала содрогнулась до самого основания, вся горная масса словно пришла в движение, сверху посыпались мелкие камни, больно секущие по голове и спине. Алатус почувствовал, что трещина углубляется и он сползает под собственным весом на самое дно. Не понаслышке знакомый с тем, как могут схлопываться подобные расщелины, он встрепенулся и забарахтался, пытаясь выбраться из ставшего уже не просто ненадежным, но и уже опасным укрытия.       И в этот момент пик раскололся точно по разлому.       Алатуса потащило вниз вместе с обломками скал и месивом горных пород. Лишь чудом якше удалось развернуть потяжелевшие от воды крылья и ускользнуть из-под обвала. Шквальный ветер подхватил его как перышко и закружил в круговерти из мелкого града и ливневых потоков. Кажется, впервые за свою недолгую жизнь Алатус оказался посреди такой сокрушительной бури. Каждый якша с младых когтей знает, что в небе в такую погоду делать нечего. Нужно было срочно найти какое-то укрытие, но Алатус совершенно утратил ощущение в пространстве. Контуженный после обвала, с ушибленным правым крылом, которое нещадно болело, он пытался выбраться из ущелья и в какой-то момент увидел впереди тусклые забрезжившие огни на обрыве. И из последних сил устремился туда, словно к спасительному маяку.       Наверное, те люди, что возносили ему молитвы и просили защиты от разгулявшейся стихии, не ожидали, что их самопровозглашенное божество буквально свалится на них с неба вместе с градом и ветром, на единственную ровную поверхность у самодельного святилища. Под испуганные вскрики и вздохи людей он завалился на правый бок — с поврежденной фалангой главного крыла он не смог удержать равновесие. Запоздало Алатус подумал, что негоже перед смертными в таком виде по земле ползать, но потом он увидел бледные напуганные лица людей, обращенные к нему. Деревня за ними вновь лежала в руинах, с левой стороны частокол свисал ошметками с обрыва, от нескольких домишек на краю осталась лишь дальняя стенка с обвалившимися балками крыши. Весь северо-западный край утеса словно ударом меча стесало, вместе с домами и оградой.       «Теперь вы видите, глупые двуногие, как опасно было вить здесь гнездо…» — раздосадованно подумал Алатус, и в этот момент люди вновь затянули свою заунывную песнь, обращаясь к нему и протягивая руки, кто-то преклонил колени, а пара детенышей подобрались так близко что коснулись его развернутого и пораненого крыла. Якша инстинктивно дернулся, пытаясь подтянуть его, но оцепенел, глядя, как девочка постарше второго мальца, несмело прижимает клок свернутой ткани к испачканным кровью когтям на фаланге с одним начисто сорванным, а мальчишка лопочет что-то успокаивающее и обеими чумазыми руками поглаживает его по мокрым перьям, словно…       Словно жалел его? Его? Демонического духа?       Скала под ними вновь содрогнулась, в деревне что-то с треском обрушилось. Вновь послышались крики ужаса. Все, кто стоял прямо, попадали на колени. Утес под лапами трещал и от него с грохотом отламывались куски породы, и Алатус развернул крылья, оттесняя от края детенышей и близстоящих людей. Наспех собранное из досок святилище захрустело, одна из досок с каракулями сражающихся духов отвалилась, а по краю скалы побежали трещины.       «ПРОЧЬ!» — от оглушительного крика-клекота двуногих буквально шатнуло, а якша глубоко вдохнул и с силой ударил крыльями, мощным порывом ветра откинув недостаточно расторопных.       Чувствуя, как поверхность уходит из-под лап, кусками скальной породы обваливаясь в пропасть, Алатус еле успел поймать восходящий поток, швырнувший его в полыхающее янтарными зарницами мглистое небо. Развернув крылья, он уже не боролся с ветром, а позволял увлекать себя ввысь в грозовые облака, все выше и выше. Правое крыло слушалось плохо, но буря заметно ослабевала. Щурясь от потоков воды, заливающих глаза, Алатус вглядывался в черные клубящиеся тучи, на лиги уходящие ввысь, словно чудовищные горы. И почудилась ему на фоне одной из зарниц огромная тень колоссального существа с вытянутым змеиным телом и ветвистыми рогами. Паря над разоренной долиной, якша смотрел на постепенно затухающее на востоке зарево и думал о словах пленницы Печати. О тех детях, что бесстрашно подошли к огромной демонической птице, думая не о своей безопасности, а о его ранах.       И о том, что он никак не может их защитить.       Каким-то чудом он нашел путь впотьмах, в дождь, среди каменного лабиринта пиков. Он долго петлял среди скал, пока крыло окончательно не надломилось, и Алатус поспешно спланировал на оставшихся крыльях вниз, приняв человеческую форму. Загребая босыми ногами размокшую землю вперемешку с подтаявшими градинами и острой каменной крошкой, местами достигавшими колена, якша ковылял к расщелине, тускло светящейся золотой печатью. Одежда намокла насквозь и неприятно липла к телу, правая рука онемела и болела, приходилось придерживать ее левой, но Алатус упорно шел вперед.       — Ты была права, — отрывисто проговорил он, остановившись у расщелины.       Никакого отклика, никакого призвука чужого присутствия. Словно она ушла или…       «И это всего лишь отголоски его битвы», — прозвучал ответ после нескольких мучительных минут ожидания, за время которых Алатус окончательно продрог и мучительно старался согреться, поджав одну ногу, как если бы был в облике птицы.       — Знаю. Видел, — сжав губы, ответил он. — Ты говорила, что можешь противостоять ему. Если он явится сюда.       «Ну если один маленький якша мне поможет…»       — Алатус. Мое имя Алатус, — перебил он. — Что я должен делать?       «Алатус, — словно пробуя его на вкус, прошелестел бесплотный голос, — красивое имя. Подходит тебе. Что ж, Алатус, ты должен будешь собрать для меня энергию снов. Я научу тебя».       — Энергию снов… Это же… Не навредит? — запнувшись, все же спросил он.       «Какое же ты старательное и исполнительное божество для своих последователей, — в ее шепоте прозвучала неприкрытая насмешка. — Нет, конечно не навредит. Ты это и сам знаешь, ведь пробовал уже их сны на вкус. Такие сладкие, искренние…»       — Для своих последователей ты бы сделала то же самое, — отрезал Алатус.       «Безусловно», — помедлив, согласилась узница.       Ему почудились в ее голосе нотки сомнения?..       На первый взгляд, задача была простой. Алатус умел самостоятельно собирать сны, но здесь нужно было обучиться искусству передачи этой энергии. И именно с этим возникли главные трудности, потому что для якши подобные тонкие манипуляции оказались сложны для понимания. Его наставница сердилась. Алатус отчетливо ощущал, что она едва сдерживает раздражение, настолько, что впервые отпустила свои эмоции. Ее аура была темная и холодная, с привкусом гнева и нетерпения. Понимая, что ей не терпится вырваться на волю и расквитаться с Мораксом, Алатус молчаливо сносил все упреки и старался поскорей усвоить ее объяснения. Ночь за ночью он отправлялся в деревню и по крупицам собирал сны спящих жителей.       Сновидения их были тревожными, наполненными горечью и страхом — не один Алатус в те дни терзался мучительными размышлениями об их участи в мире сражающихся за власть демонобогов. На вкус такие сны были неприятными — словно жуешь безвкусные и высохшие пергаменты или горькие и колкие стебли жженой травы. Но это была живительная энергия. Однако все эти ощущения меркли на фоне тяжелого для него ритуала передачи энергии. Алатусу казалось, что его буквально выворачивает наизнанку. Это было сродни крошечному ручейку, пробивающемуся сквозь нагромождение камней. А нужен был поток. Пленное божество в нетерпении начинало пробиваться сквозь естественную ментальную защиту якши, пытаясь вытянуть накопленную энергию как можно быстрее. Это причиняло Алатусу сильную боль, и после очередного ритуала он приходил в себя скорчившимся на земле у расщелины.       «Ты все делаешь правильно, мальчик, — ощущая мимолетные прикосновения к своим подрагивающим плечам, слышал он утешающий шепот в своем сознании. — Уже скоро…»       Но это «скоро» длится еще много ночей.       Алатус не знал, сколько нужно энергии пленной богине, чтобы восполнить силы. И временами у него уже малодушно проскальзывала мысль, что, может, зря он в это ввязался и его усилия настолько ничтожны, что не в состоянии помочь узнице печати. По ощущениям, так она брала даже больше, чем он был в состоянии передать, потому что якша сам начал терять силы и теперь собирал человеческие сны с большей жадностью и отчаяньем, словно от этого зависела его собственная жизнь. При этом он чувствовал, что их сны изменились. Теперь людям снились кошмары — более отвратительный вкус, забивающий горло и вызывающий тошноту, было сложно себе представить.       Они стали бояться.       Более того, в некоторых сновидениях Алатус прочитал собственный искаженный пугающий образ — огромной страшной черной птицы с горящими глазами и окровавленными когтями. Неужели смертные способны ощущать его манипуляции с их снами? Этот же вопрос якша задал тем вечером пленному божеству.       «Тебе не все ли равно?»       Алатус оцепенел.       Загривок и спину продрали ледяные коготки.       Все ли ему равно? Ведь именно ради них, этих людей, он решился заключить союз с неизвестным божеством. И какой в этом смысл, если якша собственными руками навредит смертным?       — Нет. Это неправильно, — с усилием, уперевшись о землю, Алатус выпрямился. — Я не согласен с такими методами.       Ответа не последовало, но воздух вокруг словно потемнел и уплотнился. Чужая аура ощущалась почти на физическом уровне, обволакивая якшу стылым облаком раздражения, перерастающего в злость, и нетерпения.       «Не стоило связываться с ней…»       «Уверен?»       Голос прозвучал прямо в его голове, настолько отчетливо, что Алатус оцепенел от неожиданности, а потом его охватило всеобъемлющее ощущение чужого присутствия. Но… как? Ведь он сейчас не участвовал в ритуале по передаче…       Перед глазами мелькнуло что-то темное, и по обеим щиколоткам словно ударили наотмашь мечом. Колени подломились, Алатус свалился на землю и с каким-то отстраненным удивлением увидел два длинных изломанных сегментами хлыста, тянувшиеся сквозь распадающуюся золотую решетку печати. Янтарные символы таяли буквально на глазах, образуя безобразные прорехи.       Дрожащими руками якша нащупал намокшую от крови ткань под коленями, прорванную загнутыми зазубренными крючьями… когтями?       «Спасибо, что помог мне, Алатус», — все так же в его голове прошелестел бесплотный и в то же время пугающе реальный голос.       Черные хлысты, пронзившие ему ноги, с силой рванули якшу к зияющей черноте трещины в основании утеса — Алатус в последний момент успел расставить руки и вцепиться в осыпающиеся края расщелины, не давая втащить себя в зияющий провал. Первой мыслью после сковавшего его ужаса было превратиться в птицу, но здесь было так тесно, что…       Из темноты подземной тюрьмы вырвались еще два черных костистых отростка, обвивших шею Алатуса с такой силой, что чуть не хрустнули хрупкие позвонки. Якшу охватил ужас. Он мог только сдавленно сипеть, судорожно цепляясь за края трещины и противясь этому… нечто.       «Если ты расслабишься, будет не так больно», — продолжал почти ласково увещевать его вкрадчивый голос.       — От… отпус… ти… — пытаясь глотнуть хоть немного живительного воздуха, Алатус неотрывно смотрел в холодную темноту расщелины и чувствовал, как скользят скользкие от крови пальцы по растрескавшейся скале.       «До чего же упрямый мальчишка. Из якш получаются отменные слуги, исполнительные и старательные… Угораздило же меня связаться именно с тобой», — сквозь искреннее разочарование проступил отчетливый привкус злости, но в этот момент Алатус осознал — его не выпустят.       И в следующее же мгновение что-то острое с силой ударило его в грудь.       Ослепнув и оглохнув от испепеляющей боли, волной разлившейся по всему телу, Алатус обмяк, уронив голову вперед. Но даже теперь не разжал цепенеющие пальцы.       Наверное, именно поэтому его брезгливо отбросили прочь, словно тряпичную куклу. Алатус прокатился по земле и остался лежать на спине, раскинув руки. Его застывший взгляд был вперен в далекое голубое небо, едва видное среди скалистых пиков, а светлое одеяние постепенно намокало от крови — ничтожно малого количества для такой раны. Почему-то он не чувствовал боли, лишь онемение во всем теле и пустоту в душе, словно из него разом выдуло все сомнения, страхи и… протест.       «Все еще не согласен с моими методами?» — участливо поинтересовалась она, материализовавшись перед перепачканным в крови и земле якшей. На сей раз сущность приняла полностью телесный облик — красноволосой бледнокожей женщины в легких полупрозрачных одеждах. Склонившись над еле дышащим Алатусом, богиня заглянула ему в лицо.       Она не оставляла тени.       «Надеялась, что до этого не дойдет», — почти с сочувствием проговорила она, коснувшись его парализованной грудной клетки. Вдохнуть удавалось через раз и очень маленькими порциями. Но каким-то образом он почти с легкостью сел и смог подняться — не ощущая собственного тела, словно душа уже отделилась от материальной оболочки.       «Очень хорошо. А теперь принеси мне их ВСЮ жизненную силу», — тонкие пальцы заботливо вытерли кровь в уголке его рта.       Что?..       «Алатус», — ее голос отозвался всепоглощающей болью, словно раскаленные иглы загнали разом во все нервные окончания каждой клетки его тела. Один звук его имени побуждал сию же секунду сорваться с места на пораненных ногах и выполнить ее приказ. Но он остался неподвижно стоять, лишь покачиваясь от слабости после разлившегося по его телу яда.       «Уничтожь свою деревню и принеси их мне, — вновь повторила она, глядя на его подрагивающие, плотно сжатые губы, — сейчас».       Нет…       Но какая-то неумолимая сила словно вывернула его наизнанку, вынуждая насильственно трансформироваться в птицу. И после нескольких неудачных попыток из-за полученных ран — тяжело подняться в воздух.       Если бы только он мог броситься на острые скалы.       Если бы он добровольно не вверил свое имя и сознание этой… твари.       «Сиире. Для тебя госпожа Сиире. Будущий Архонт Снов», — в ее шепоте слышилось нетерпеливое ликование, которое полностью захлестнуло и его, вытесняя собственные отчаяние и ужас.       В тот миг он и получил свое новое имя.       Алатус, Пожиратель Снов.