Hotel

В последнее Субин предпочитает проводить время с Енджуном все чаще, рядом с ним его обволакивает необъяснимое спокойствие, да и не только в этом дело — с ним интересно, его непредсказуемость не дает устать и в какой-то степени Субину нравится поддаваться его влиянию и учить себя. Каждый день что-то новое: будь то интересные, порой пугающие факты, например, что домашние животные могут без зазрения совести отведать труп своего хозяина; или обучение разным страстям на примере собственного тела, и каждый раз что-то действительно непредсказуемое, имеющее схожесть с предыдущим совместным опытом времяпровождения, но каждый раз изобретательность Енджуна заставляла Субина резко поменять свое решение, когда, казалось бы, куда лучше, слаще, приятнее. Енджун озвучивает то, о чем Субин не мог бы даже подумать, делает то, что сложно представить неискушенному уму, и это не может не привлекать. Субин снова тихо стучится в его кабинет, желая и в этот раз переключить его внимание на себя, забирая себе ценный кусочек его времени. Он думает, что не расслышал его привычное «входи», поэтому дергает ручку двери. Это так странно, думает Субин, его кабинет открыт, но Енджуна на месте нет. Затем мысленно стучит себе по голове, тут же думая, что у него могут быть свои дела, а Субин просто мелкий эгоист. Но решает подождать его в кабинете, прикрыв за собой дверь, и оглядывается, рассматривая педантично убранный и расставленный кабинет. Даже лишней бумажки нет на рабочем столе, все так идеально, перфекционизм этого места можно почувствовать почти физически. Конечно Субин не будет здесь ничего трогать, уж тем более рыться в чужих вещах, но потратить мучительные минуты ожидания необходимо, поэтому он, сунув руки в карманы кофты на замке, чтобы ненароком не нарушить здешний порядок, подходит к книжному шкафу. Наверное это единственное, что ему доступно сейчас, так или иначе здесь не может храниться конфиденциальная информация — здесь самая обычная литература, но Субин не вчитывается в названия на корешках, его внимание цепляет самая ветхая на вид книга, довольно тонкая для привычного размера романа, поэтому он поддевает ее корешок. На обложке также отсутствует название и автор. Субин решает открыть первую страницу и тут же видит какие-то быстрые зарисовки темного цвета, нечеткие штрихи, словно кто-то рисовал это в спешке или по дороге. Кто мог так испортить книгу? Это же преступление. Субин переворачивает страницу и подмечает особенность этой книги — вернее, это даже не книга — желтоватые и мятые страницы, от них так и несет какой-то сыростью, хотя нет ни намека на влагу. Подчерк каллиграфический, аккуратно выведена каждая буква, нетрудно догадаться, что это сделано чернилами, судя по особенностям в некоторых выведенных местах и небольших следов на полях. Несмотря на то, что поля не очерчены, они были строго соблюдены автором, равно как и ровная невидимая строчка текста. Очевидно что это дневник. Какие-то заметки о том, что нужно сделать, упоминание каких-то лиц, порядок определенных действий для осуществления какого-то неупомянутого вначале плана. Встречаются и повседневные записи, по крайне мере на время заполнения этой страницы. Точных дат нет, нет и имени повествующего, но по грамоте и языку написания можно сделать вывод, что человек этот взрослый, определенно умный и преследующий конкретную цель. Чуть пролистав дальше, Субин видит на самой верхней строчке (на такой обычно фиксируется номер главы и ее название в книгах) дату. Девятнадцатое мая тысяча восемьсот восемьдесят восьмой год. Субин хмурится, не прочитав это страницу, и переворачивает на следующую, затем еще, и там на таком же месте уже другая, но того же года — двадцать третье мая. Субин снова возвращается на ту же страницу, где встретил первую дату и принимается читать про себя. Мысль сформирована четко, текст структурирован, нет ни единой орфографической или пунктуационной ошибки — Субин чувствует себя учителем, проверяющим домашнее задание. Речь идет о «плохой» земле — автор специально поставил кавычки, чтобы саркастично перенести на бумагу свою мысль. О том, что автор говорил с какими-то людьми (Субин пару раз перечитал их имена, чтобы понять, знает ли он что-нибудь о них, но тщетно), указаны договоренности о продаже, частном владении. Под двадцать третьим мая было расписано о саде, рассказах местных жителей о том, что в сгоревшем доме на момент составления записи некогда существовал какой-то культ, но автор не дает определенных пояснений по этому поводу. Здесь же говорится и о сносе сгоревшего дома и сравнении ненужного сада с землей. И хоть информации здесь не так много, расписана она множеством эпитетов, сравнениями, скрытыми насмешками, но все в вежливом тоне без намека на грубость. Что, хоть автор и слышал все эти истории от людей, но напрямую над ними не смеялся, наоборот, сохранял серьезность и трезвость, для того чтобы выложить в последующем сдерживаемые слова на бумагу. Под следующей датой речь идет о строительстве, много подробных записей об этом, так что Субин лишь наскоро пробегается взглядом по этой части, не зацикливая внимание на том, что автор посчитал квинтэссенцией этого сборника, поскольку эта часть о строительстве обладает наибольшим объемом информации. Субин переворачивает страницу одну за другой, когда видит на каждой из них что-то об этом, следующие шесть дат, обозначающих начало новой главы, он также благополучно пропускает. Субин на всякий случай прислушивается к любому постороннему шуму из коридора. Он доходит до второго декабря этого же года и видит внезапную перемену в подчерке автора, буквы выведены не так аккуратно, встречаются пренебрежения знаками препинания. Здесь идет повествование о ком-то, кого именуют просто «она», о том, как эта загадочная «она», не имеющая предыстории, не дает автору спокойно спать, как в уничтоженном саду, в котором при строительстве были вырваны все растения для того чтобы организовать там что-то другое, прорастают «проклятые цветы». В начале записи автор думает, что «она» пробралась в его отель и живет там тайно, он никак не может выгнать ее (судя по применяемым оборотам и стилю написания, думается, что автор сам в это слабо верил). В начале следующей главы, именуемой пятнадцатое декабря того же года автор в еще более резком письме и все меньше разбираемом подчерке повествует о церкви, священниках, затем вновь неразборчиво, об огне, а дальше подчерк стал совсем уж нечитаемым. К концу записи того дня было что-то упомянуто о культе и о какой-то вещи, но вне контекста сложно разобрать что конкретно автор хотел донести. Субин готовится перевернуть следующую страницу, но решает заглянуть под конец, чтобы посмотреть, что же там дальше, и мельком замечает рисунки. Он удерживает пальцем то место, на котором он остановился, чтобы изучить наброски, но тут же слышит мужской голос со стороны коридора. Субин закрывает дневник и ставит его на то место, в котором он стоял еще до прихода Субина. В панике он пробегается взглядом по небольшой коллекции литературы, не успевает прочитать вертикально пропечатанные названия книг и достает третью слева — ту, что находится дальше от дневника. Доставать книгу с самого края он не решается, потому что для него это показалось чересчур подозрительным, поэтому, не обращая внимание на название, открывает первую страницу с текстом, которую он благополучно принимает за предисловие. Енджун открывает дверь в свой кабинет под звуки удаляющихся шагов — кто-то сопровождал его до этого момента. В одной руке он держит несколько скрепленных друг с другом белоснежных с оборотной стороны листов бумаги. На его лице читаются явное пренебрежение и недовольство присутствием Субина в его кабинете без его ведома, но вслух он ничего не говорит. Вместо этого Енджун медленно, даже осторожно подходит к нему и, оказавшись рядом, бросает взгляд на книжную полку, с которой была взята книга, затем поддевает пальцами обложку книги в руках Субина, наклонив голову и рассматривая название, затем резюмирует вслух: — «Сто двадцать дней Содома, или Школа разврата». Интересный выбор. Сначала Субин думает, что такого идиота как он нужно еще поискать, но после задумывается, зачем Енджуну вообще нужна такая литература? Сейчас он не имеет права отчитывать его, не в таком положении явно. — Да, интересно, зачем тебе, — но Субин вопреки здравому смыслу начинает наступление, — это. Енджун усмехается такой наглости и подходит к своему столу, обделяя Субина вниманием. Он кладет документы на стол и устало опускается на кресло. — Лучше спроси себя зачем достал «это», — он нарочно делает акцент на последнем слове, передразнивая немного растерянного Субина. — Но раз уж выбрал, не хочешь почитать для меня? — Енджун откидывается на спинку кресла, заостряя внимание на плохо скрываемом удивлении на лице Субина. Ну а чего он ждал? Что Енджун погладит его по голове за то, что он влез в его кабинет, где может храниться то, чего ему не следует знать? С другой стороны следовало закрыть дверь на ключ, раз уж тут есть что-то важное (а оно действительно есть). Нет, эта вина ложится именно на Субина, поддавшегося искушению, которое и привело его к тому, что он нервно улыбается Енджуну, стараясь не выдавать волнения, но как назло этим он только показывает обратное. Он направляется к подоконнику, на который любит забираться во время работы Енджуна и ловить укромные минуты на совместные беседы. Субин ощущает себя плохо ведущим себя ребенком, которому родители приказали встать в угол, чтобы подумать о своем поведении. Извиняться поздно, а их милость нужно будет еще заслужить. Что ж, в самом начале произведений об ужасах обычно не упоминается то, что может напугать. Это оставляется на середину, ближе к концу, предоставляется читателю как десерт, который тот заслужил за прочтение больше половины книги, где на ужасы только имеются намеки. Само название книги в руках для Субина ужас, а уж читать ее и вовсе нет ни капли желания, но по логике вышеописанных вещей вряд ли ужас настигнет его в самом начале. Субин снова открывает ту самую первую страницу, но Енджун перебивает его, прежде чем он приступает к чтению. — Нет, начни с пятого дня. Посмотреть на Енджуна сейчас будет означать признанием своей вины. И даже это не освободит Субина от ответственности — Енджун недоволен, но он прекрасно скрывает это. Субин решает открыть содержание в конце книги и находит нужную главу под именно таким названием, каким его описал Енджун — «Пятый день». Он открывает номер страницы и принимается читать с названия главы — кажется это самое безобидное, что может быть в тексте. Перед прочтением первого абзаца он набирает в легкие больше воздуха, словно готовится к погружению, и, наконец, начинает читать. Во время прочтения к середине первой страницы Субин думает об одном: насколько правдиво то, что происходит на страницах этой книги, а затем следующая мысль затмевает предыдущую — даже если это неправда, от этого не лучше, потому что такое изобилие мерзостей нужно еще представить. Это «произведение» не о любви, не о чувствах, в нем нет никакой морали, а его главные герои (Субин искренне рад, что пропустил их описание в самом начале, потому что их предыстория наверняка не менее противна, чем их описанные поступки) не вызывают ни малейшего проявления симпатии. Эта книга об откровенных издевательствах, как над собой, так и над другими. К середине главы к горлу подкатывает тошнота, но Субин продолжает читать, перед этим сделав глубокий вдох. Весь следующий текст Субин упрямо не желает представлять, читая на абсолютном механизме. И все же некоторые отвратительные описания преобразовывают в голове отталкивающие фрагменты воспроизведенных в главе событий. Он читает то, о чем боится даже думать, не то чтобы полноценно представлять. Неужели Енджун прочитал это от начала до конца? Наверное, и не раз, поскольку упомянул один конкретный день из книги. В его списке прочитанной литературы вообще есть не травмирующая книга? Субину кажется, что ему не хватает воздуха, когда вслух цитирует фрагмент описания конкретного события, которое настолько чудовищно, что способно переплюнуть то, что он читал до этого. Если гнусные покушения на чужую неприкосновенность и невинность — то есть то, что Субин примерно представлял о книге, когда забирался на подоконник и морально готовился к чтению подобных сцен, то подробное описание пытки, нет, наказания, заставило Субина отвернуться и зажмуриться, пытаясь избавиться от представленных картинок в голове. — Достаточно, — Енджун решает прекратить экзекуцию, потому что заметно побледневший Субин начинает втягивать воздух через рот, надеясь так немного успокоиться. Он берет себя в руки быстро, закрывая книгу и спрыгивая с подоконника, чтобы быстрым шагом направиться к шкафу и положить этот настоящий ужас на место. — Таким образом, против меня только законы, но их я не боюсь: мое золото и мое положение ставят меня над этими вульгарными запорами, в которые стучатся одни плебеи, — Енджун цитирует фрагмент из начала книги, однако Субин на секунду ошибочно принимает его слова за истину. Енджун удовлетворенно поднимается с кресла и подходит к Субину, который отчего-то делает шаг назад. — Скажи, — начинает Енджун, — что бы ты сделал, если бы я оказался твоем номере? Без тебя. Просто потому что я так захотел, — оказавшись достаточно близко, чтобы прижать Субина к шкафу, он кладет свою ладонь на его шею, поглаживая большим пальцем вдоль линии челюсти. — Объяснил бы что это неправильно, — Субин отвечает как-то неуверенно. — Что ты сделаешь если у меня нет совести? — Енджун подается ближе и оставляет поцелуй на чужих губах. — Лучше всего мы способны понять то, что можно почувствовать на себе, — он кладет руку Субина на свои бедра. — Я не хочу ругать тебя, объяснять что хорошо, а что плохо, — Енджун оставляет еще один короткий поцелуй на разомкнутых губах. — Пора научиться расставлять приоритеты. Если ты понимаешь это только через наказания, то, поверь, если я спокойно читаю «это», наказания будут самыми изощренными, и это не то, что тебе понравится, — Субина сначала бросает в холод от его слов, но затем приятное тепло внезапно стало разливаться внизу живота. Он рвано выдыхает и кивает, лишь бы Енджун сбавил темп и не смотрел на него так, что хочется либо стыдливо спрятаться в страхе, либо раздеться. Мелькнувшая искра не ускользает от Енджуна, он еще мгновение удерживает его, пытается найти в этих глазах осознанность и понимание услышанного. И замечает их лишь на глубине. Енджун отпускает его руку и возвращается к своему рабочему месту, понимая, что выбрал верную тактику. — Займи себя чем-нибудь другим. Я занят, — он придвигает к себе бумаги, больше не посмотрев в сторону Субина, который только рад удалиться, потому что с каких пор разозлившийся Енджун, намеревающийся наказать Субина, кажется таким сексуальным? Он был таким серьезным в этот момент, и почему-то за страхом следом увязалось возбуждение. От Енджуна с самого начала не скрылось то, как неровно стоял дневник. И пусть он не играет существенной роли, да и Субин вряд ли разобрал там что-то, а уж тем более понял, он не мог не продемонстрировать последствия его проступка. Покидая кабинет, Субин мысленно пытается заглушить нежелательные образы из одного дня из «Ста двадцати дней Содома» с участием себя и Енджуна, и думает как жалко выглядел тогда, когда Енджун прижал его к шкафу. Потому что больше читать подобное Субин не намерен, и он уверен, это «наказание» лишь верхушка айсберга, потому что совершенно точно можно сказать, Енджун из тех, кто способен на гораздо большее. Всегда ли Субин был ненормальным или только с Енджуном он превращается в огромную нелепую массу из низменных чувств, легко поддающуюся даже незначительному контролю? Бомгю находит какую-то книжку с картинками, так сначала думает Тэхен. В баре было скучно по всей видимости, поэтому Бомгю, находясь в полном уединении, изучал эту самую книжку со сложным углубленным в психиатрию текстом и чернильными картинками. Одиночество очень быстро надоело ему. Взяв с собой книгу, перед этим согнув уголок страницы на первой трети от всей книги, Бомгю быстро покидает бар, не беспокоясь о его сохранности в его отсутствие. Ближе всех находятся номера Жизель и Карины, поэтому он решает начать свою терапию именно с девушек. Постучавшись в номер Жизель, он прислушивается, но девушки в номере нет. Он дергает ручку двери на всякий случай, чтобы убедиться. Заперто. Жизель сегодня очень повезло. Бомгю не стучится в номер Карины — оттуда вдруг раздаются истошные крики, проклятия и все в этом духе. Поэтому он спокойно открывает дверь, собираясь ставить на девушке свои психиатрические опыты, основываясь на знании из меньше половины прочитанной книги о каком-то тесте. Карина стоит на своей кровати, сминая голыми ступнями заправленные простыни, и держит руками стул, намереваясь отбиваться деревянными ножками, будто бы защищаясь от зверя. Она выглядит затравленной, напуганной и самое главное ненакрашенной. Она громко кричит, заявляет, что все вокруг считают ее сумасшедшей и она больше так не может. Жизель пыталась ее успокоить до этого момента, но сейчас просит замолчать. Бомгю открывает страницу в книге, которую он больше всего запомнил, показывает Карине черно-белый рисунок на одной странице, на второй был текст, и спрашивает, что на нем она видит. Карина заверяет, что она кинет в него стул, если он не уйдет. Терапия не удалась, хотя пациентка в ней очевидно нуждается. Бомгю попытается применить свои знания на ком-то более уравновешенном. Жизель просит его молчать и говорит, что уладит здесь. Бомгю совершенно все равно что с ней будет, это далеко не его забота. Тем более здесь его «врачебные» навыки никто не ценит. Он спускается на первый этаж в вестибюль и мчится к Тэхену сразу же. — Что ты здесь видишь? — Бомгю открывает страницу с первым рисунком. Точнее, пятном. — Ерунда какая-то, — Тэхен пожимает плечами, тогда Бомгю заставляет дать ему хотя бы ассоциацию. — Пусть будет летучая мышь. — Ну теперь все понятно, — Бомгю листает к другой странице и показывает пальцем на другое изображение. — А здесь? — Что тебе понятно? — Тэхен присматривается к следующей картинке, пытаясь подобрать нужную ассоциацию. — Ты агрессивный и злой, — делает свое экспертное заключение Бомгю. — Что ты тут видишь? — Человечки странные, — Тэхен наклоняется чуть ближе к странице, чтобы присмотреться, — они как будто за руки держатся. Что это значит? — Ты одержим сексом, кажется, — неуверенно произносит Бомгю, придвигая к себе книгу и начиная искать что-то в тексте. — Не уверен, это на тебя не похоже. — Неужели тебе нужна книга, чтобы оскорбить меня? - беззлобно усмехается Тэхен, потому что сейчас во всей этой полутемноте, где свечи погасли чуть ли не все разом, Бомгю чувствует себя так комфортно, как если бы это было Рождество в кругу семьи. А все они его большая разношерстная семья, в которой ему, как кажется, комфортнее, чем героям в семейных рождественских фильмах. Тэхен задумчиво листает страницы, изредка вчитываясь в некоторые предложения, пока Бомгю, стоя рядом, перечитывает некоторые абзацы заново, пытаясь анализировать полученные результаты.