Hotel

«Ничто так не воодушевляет, как первое безнаказанное преступление». Маркиз де Сад «Сто двадцать дней Содома»

Он наблюдает из миниатюрного окошка, выходящего на улицу из пыльного чердака, забытого не только хозяевами, но и горничной. Здесь хранится столько хлама, сколько не хранит в себе гараж или кладовая вместе взятые. Старый диван, который почему-то никто не удосужился выбросить, накрыт простыней, впитавшей в себя за все годы столько пыли, что некогда белый ситец обрел серый оттенок, а в местах складок покоится уже темно-серый слой пыли. В самом углу стоит небольшой диван — по мнению Паулины он не вписывался в интерьер, а отдать его некому, и вот совсем новенький диван отправился вбирать в себя чердачную пыль. Около четырех часов Енджун проводит на этом диване свою маленькую вечность. Наблюдает. Со стороны улицы никому не видно, а для Енджуна открывается прекрасный вид на жизнь беззаботной семьи. Несколько часов назад, перед своим отъездом на учебу, перед тем как попрощаться с отцом и его женой, Енджун поднялся на чердак удостовериться, что он закрыт на замок. Он облегченно выдохнул и спустился вниз, направился в свою бывшую комнату (сейчас Паулина ее выделила как общую детскую для своих детей). В комнате, как и ожидалось, не было никого — дети проводили неделю в городе у своей бабушки, а сегодня поздним вечером должны были вернуться. Резким движением Енджун придвинул к себе стул, который стоял возле маленького столика, на котором лежали различные карандаши, бумага и прочая канцелярия. С соответствующим скрипом он волочил стул по деревянному полу, прямо к стене, где висела небольшая веревочная лестница, а рядом — ступенчатый спуск. Конструкция пока выглядела хрупкой — Паулина позже наймет людей, чтобы они закрепили все получше. Енджун забрался на стул и ладонью коснулся потолка — все-таки давно он сюда не забирался, а ведь ему уже двадцать два. Раньше он прятался на чердаке от гнева Паулины; будучи ребенком он представлял у себя в голове планировку их деревянного загородного дома, однажды даже забрался на высокую тумбу, чтобы проверить свою теорию строения дома. Он постучал по деревянному потолку, чтобы убедиться, звук был соответственно звонким, словно с той стороны стук отразился эхом и вернулся назад. Пока все спали маленький Енджун принес отцовскую коробку с инструментами: раньше они вместе строили скворечники из деревянных досок, собачью будку, он приносил гвозди и молоток, чтобы помочь отцу починить забор, пока мать развешивала белье на улице на веревках, скрепленных по разные стороны на деревянных колоннах. Воспоминания о матери как падение на еще незажившую рану. Маленький Енджун выдернул первую доску не без помощи перманентной злости, распаляющей с каждой ежедневной нападкой Паулины. Тогда Енджун обернулся, боясь встретиться в темноте с ней взглядом. Он действовал решительно, но аккуратно, и тогда он, цепляясь за балки наверху, забрался на запертый с главного входа чердак. Здесь он в дальнейшем пережидал шторм в лице злобной мачехи и равнодушного к страданиям своего ребенка отца. Он подслушивал: они полагали, что Енджун сбегал в лес (поскольку от их частного загородного коттеджа до ближайших соседей был час езды), а после буднично сетовали, пообижается и вернется. Енджун делал все, чтобы сохранить себе единственное место, в котором мог спокойно не думать об угрозе, обитающей под чердаком: он немного прибрался от пыли, обустроился на маленьком диване, принес любимые игрушки, пару свечей и спички для освещения, пару одеял (пропажа не осталась незамеченной, и Паулина не упустила шанс отругать Енджуна, потому что а кто еще виноват, если не ты?). Взрослый Енджун с улыбкой вспомнил то время. Он пообещал себе защитить того ребенка из прошлого. Он приподнял доски наверх — это была его конструкция, — и забрался наверх. Со временем пришлось выдернуть еще пару досок, чтобы и дальше проводить время в любимом месте, но последний год он не нуждался в нем, хотя все то, что Енджун когда-то приносил на чердак, осталось там. Последний год был благополучно потрачен на подготовку к поступлению в медицинский университет. Подавляя злость, боль, ярость и слезы, сосредотачиваясь на изучении анатомии, не видя дневного света, но встречая все то же лицо отца, не выражающее ничего, и полное презрения Паулины. Та не верила в знания и силы Енджуна, считала свою трехлетнюю дочь умнее него. В палисаднике помимо ухоженного сада чуть дальше от него было красивое клубничное поле. К сожалению вид из окна на него не выходит, Енджун рад был бы отдаться ностальгии. Когда-то ему нравилось там находиться: если чердак это безопасное место, то клубничное поле — совершенный уют, когда это не было наказанием. К началу лета клубника уже поспевала — из-за особенности тепла в прибрежной территории, — Енджун собирал поспевшие ягоды с той же молодой садовницей, только вместо того, чтобы складывать их в корзинку, Енджун сразу их съедал, на что получал от девушки замечания, сам же на них посмеивался и продолжать быть невыносимым ребенком. Из окна тот же вид на ближайшие пустые постройки и дорогу. Пыль левитировала в пространстве. Енджун медленно подошел к своему некогда светлому уголку, чтобы убедиться, что все находится в прежнем состоянии. Убедиться, что все готово. Сняв с плеча небольшую сумку, в которой лежали канцелярские принадлежности и недавно купленные дорогие учебники о врачебном деле, Енджун вынул оттуда револьвер, завернутый в свою старую рубашку, поднял крупные подушки на диване, положил оружие, а после накрыл подушками. Енджун был уверен, что оно ему и не пригодится вовсе. Оно для уверенности. Быстро спустившись, отряхнувшись от пыли, он прибыл в назначенное время на железнодорожный вокзал и остался ждать на перроне, где его должен проводить отец. Дать наставления, сказать хоть что-то, в конце концов. До отправления оставалось уже пятнадцать минут, а отца так и не было видно. Енджун видел как люди дожидались кого-то, а после радостно встречали самыми теплыми объятиями и помогали донести тяжелые чемоданы приехавшего гостя или вернувшегося домой родственника. Десять минут до отправления. Енджун, самостоятельно волоча свой чемодан, забрался в пассажирский вагон и поспешил занять место в купе. Пусть отец был черствым и скупым на проявление эмоций (кроме агрессии), на место, которое он приобрел для сына, денег не пожалел. Проигнорировав эту временную роскошь, Енджун занял свое место за столом, достал из чемодана книгу, как обычно, об истории медицины, и принялся читать, не решаясь взглянуть в окно, наверное, потому что боялся увидеть там отца, потому что не хотел давать ему шанс. У ворот университета, как и за ними, было много людей, все куда-то спешили, были студенты в медицинских халатах, снующие за воротами. На одной из ступенек сидело много людей, кто-то общался между собой, кто-то радовался, но Енджуна привлек лишь один из них. Он был слишком серым, при чем костюм этого парня был и правда серым. Енджун не спеша подошел к нему и сел на ступеньку рядом, поинтересовавшись, какая же печаль томит юношу. Тот безрадостно поведал о том, как не смог поступить в университет, как родители, откладывали почти все свои сбережения на обучение единственного сына. И как он не оправдал их надежд, как боится возвращаться домой и говорить с ними. Енджун изобразил сожаление, но тут же сделал вид, что что-то придумал. На самом деле у Енджуна проблемы с проявлением эмоций. Он нередко тренировался у зеркала, чтобы изобразить хоть что-то, кроме каменного выражения. Он сказал незнакомцу, что вот он, его шанс, сидит прямо возле него. Енджун достал из кармана кошелек, вынул пару купюр и вручил ему. Юноша был растерян, но Енджун отмахнулся — он дает ему шанс поступить в университет от своего имени. Вручил парню свой чемодан, достал из сумки какие-то книги и почти грубо отдал их. Незнакомец не верил в свою удачу, радостно заявлял, что это сон, но после задал вполне уместный вопрос — зачем Енджуну это? Тогда тот соврал, что родители вынудили пойти его учиться на врача, а его сердце лежит к другому делу. Парень снова задал вопрос: что будет, если все узнают? Енджун положил свою ладонь на плечо молодому человеку — пока до них дойдет, ты успеешь окончить обучение. На этом Енджун покинул парня, спускаясь с лестницы, и поднял руку, чтобы остановить такси. На ближайшем поезде он добрался обратно домой. Прокравшись мимо домика прислуги, он забрался через окно своей бывшей комнаты, которое перед этим предусмотрительно оставил открытым; важная деталь в преступлении — незаметность — ars est celare artem. Если бы кто-то закрыл его, пришлось бы нелегко, но даже в таком случае у него был запасной план, который, к счастью, не пришлось задействовать. Под лунным светом, проходящим через окно, было видно как пыль застыла в воздухе. Уставший Енджун забрался на диван, подложил маленькую подушку под голову и провалился в недолгий тревожный сон. Так прошло всего пару часов. Как только он очнулся ото сна, беспокойного, волнительного, Енджун не отходил от окна. Он достает револьвер из-под подушек, все также завернутый в ткань, и, убрав доски, осторожно спускается вниз. Часовая стрелка показывает около четырех часов ночи, а значит все точно должны спать. Первым делом Енджун крадется в кабинет отца. В нем тот мало проводит времени, в основном когда берет из отеля документы и работает над ними уже дома. Дверь тоже предусмотрительно не заперта. Енджун приоткрывает ее и незаметной тенью ныряет во тьму. Первым делом он изучает стол, затем выдвижные ящики, пока не находит то, что искал. Он обращает внимание на подоконник, на котором стоят цветы Паулины, а между ними тот самый мешочек. В процессе подготовки к поступлению Енджун много читал, только одной теории для него было мало. Конечно, труп ему просто так никто не предоставит, услуги воскресителей давно в прошлом, поэтому пришлось обходиться тем, что имелось под рукой. Прислуга периодически выезжала в город. Тогда кто-то привез пристреленного свежего кролика. Енджун выкрал тушку животного и принес в гараж, где уже все было подготовлено для «операции». Он аккуратно разрезал брюхо животному, вынимая органы один за другим и изучая каждый по раздельности, сравнивая с человеческими органами, описанными в книгах по медицине. В гараж неожиданно вошел отец, видимо кто-то заметил Енджуна и доложил о нем. Он забрал набор резиновых перчаток, которые когда-то купил ему, Енджуну, и приказал немедленно все убрать. Заметив взгляд сына, полный разочарования, — он всего лишь стремился к знаниям и не мучил живое существо, — отец бросил напоследок, что Енджун может забрать перчатки, когда станет настоящим врачом. Достав пару перчаток, Енджун немедля надевает их и уже спокойно достает револьвер из белой ткани, берет в руку. Любовь Енджуна к оружию с детства прививал его военный дедушка. Их совместные вылазки на охоту, когда дедушка подстреливал мелкую дичь, а маленький Енджун гордо и радостно, словно это была его заслуга, складывал подстреленную птицу, кролика или зайца в мешок и закидывал себе на спину как истинный охотник, — это воспоминание с ним надолго. Вместе с дедушкой они чистили ружье, а после выходили на задний двор и, хоть дедушка и твердил, что зрелище это не для всех, принимался разделывать подстреленное животное под чутким наблюдением Енджуна со стороны, без прямого участия, конечно. Тогда Енджун гордо бил себя в грудь и заявлял, что будет таким же метким охотником, как дедушка. Это было «золотым» временем, ярким, красочным, по-настоящему детским, с мамой, а о Паулине не было и речи, без грозного отца (тогда отец хоть и оставался похожим на грозовую тучу, что сейчас есть, что-то человечное с нем еще было, пока и оно не умерло со смертью мамы). Револьвер этот, кстати, был тайной реликвией Енджуна. Дедушка, словно предвидел тяжелое детство своего первого, оттого и самого любимого внука (он сказал Енджуну об этом по секрету, после чего тот еще долго ощущал собственное превосходство над двоюродными братьями, одним из которых был раздражающий младший Субин, и сестрами), после смерти матери пригласил его к себе и вручил пистолет с пятью патронами в барабане, вручил, не сказав ни слова, а после обнял, и это объятие стало концом всего. Легкая улыбка касается его лица, но быстро сменяется серьезностью — права на ошибку нет. Сначала предстоит избавиться от детей. Они как гуси в Риме. Удобного места для оружия нет, приходится аккуратно уложить во внутренний карман немного надорванного изнутри пиджака. Прикрыв дверь кабинета, но не закрывая полностью, чтобы не раздался звонкий щелчок, Енджун тихо, медленно и на ощупь двигается к первой детской комнате. В комнате громко посапывал Лионель, должно быть спал в неудобной позе, либо снился какой-то затягивающий сон. Отсчитав десять секунд про себя, Енджун убеждается, что мальчик действительно спит и не услышал как открылась дверь. Не переставая считать про себя (как только заканчивался отсчет до десяти, Енджун начинает заново), он берет в обе руки подушку, лежащую на второй половине кровати, под всплывающие перед глазами числа он делает уверенные шаги ближе к изголовью кровати. Не смыкая глаз, он наблюдает за всем, что делает, так и не сбившись ни разу со счета. Десять, шесть, девять, семь. Он поступил неопытно, поспешно. Чтобы не оставить следов, нужно было обмотать подушку пленкой. У Енджуна не было на это времени. Оставив подушку на том же месте, на лице навсегда замершего мальчика, Енджун с легкостью, словно после произошедшего научился парить в воздухе, выходит из первой детской, с еще большей уверенностью в собственной безнаказанности устремляется ко второй детской, которая была отремонтирована под розовые цвета, кругом было много коробок с игрушкам, даже миниатюрный детский столик, обустроенный под своеобразную детскую гримерную с зеркалом и любезно отданными Паулиной увлажняющими помадами. Прямо таки «этюд в розовых тонах». Но каждая отобранная жизнь отбирает что-то и внутри Енджуна. Маленький крохотный огонек надежды зовет, хотя теперь, скорее, едва шепчет, призывает прекратить пока не поздно и сдаться. Послушает ли его Енджун? Он позволяет неведомой силе отрывать от него все самое светлое, чтобы без лишних раздумий утопить в ненависти. Этот шепот прекращается когда девочка перестает дергаться и полностью обмякает в своей постели. Тогда Енджун оставляет подушку на ее лице и спешит покинуть розовую комнату. Спускаясь по лестнице на первый этаж, он кладет руку в перчатке на деревянные перила, легко, в приподнятом настроении шагая к своей следующей жертве. Перед этим он заглянул на кухню, выдвинул нужный ящик и взял нож, коснувшись кончиком пальца его острия. Она не спит, он знает это наверняка. Заглянув в верхний шкафчик, Енджун обнаруживает плетеную корзинку, содержимое которой было накрыто белым полотном. Он приподнимает его и нащупывает остывшие пироги. Улыбнувшись, он берет один и накрывает корзинку обратно, поправив полотно так, чтобы оно не свидетельствовало против него, хотя кухонный нож все равно твердил бы об обратном; ему не хватает веселой музыки, смерть ошибочно облачают в черное и мрачное. Как только он хочет развернуться и пойти дальше, взгляд цепляется за цветущий на кухонном подоконнике георгин. Паулина слишком кичится над своими растениями, даже может повысить голос на своих малолетних щенков. Как бы Енджун не хотел поразбивать все горшки с цветами, которыми были помечены чуть ли не все комнаты в этом доме, он все же сохраняет свое самообладание, но совершает то, что, несомненно, разбило бы Паулине сердце. Тем же кухонным ножом он аккуратно делает надрез у стебелька каждого цветка на подоконнике, чтобы собрать прекрасный букет. К сожалению атласной ленточки рядом не оказалось, но Енджун здесь не для того, чтобы демонстрировать свой талант флористики. Он берет букет и воодушевленно шагает в ту комнату, где должна быть Паулина. У двери он останавливается и немного поправляет пиджак, будто волнуется перед первым свиданием, на самом же деле он хочет скрыть нож, который в свете огня от камина может выдать его. Женщина сидела на широком диване, меж ее толстых наманикюренных пальцев зажаты спицы для вязания, которые в соответствии с ее движениями двигались вверх и вниз, поддевая каждую новую петлю и объединяя в новый ряд; возле нее коробочка с пряжей, а на полу лежал клубок, от которого тянулась та самая нить, которую вплетала Паулина во что-то свое. Может это была очередная кофточка для ее Дороти или теплые носочки для Лионеля, а может шерстяное одеяло для лежанки недавно появившегося в их доме кота. В момент когда женщина занималась вязанием, Енджун совершенно точно про себя подмечал, что она паук, прядущий липкую паутину для маленьких мушек вроде него. На столике рядом зажжены свечи, а прямо напротив в камине трещат поленья, пожираемые огнем. Паулина может просидеть так чуть ли не до утра. Здесь только она, ее любимое занятие, чашка уже теплого чая с печеньем на блюде и тишина, прерываемая треском из камина. Под утро она обычно шла будить прислугу, хотя у тех имелся еще лишний час для сна, а после женщина сообщала, что забота о ее детях, примерно до трех часов дня, теперь на прислуге. Проснувшись к трем часам, женщина принимала ванну с ароматными маслами, наносила повседневный макияж на свое распухшее толстое лицо, и только после приступала к заботе о детях. Таков был ее распорядок дня с тех пор как она удачно вышла замуж во второй раз, за бесхребетного и бесчувственного отца Енджуна. Но Енджун мог и похвалить Паулину, хоть и не вслух: пусть она не обладала божественной красотой лица, а тело ее было безобразным, женщиной она была проницательной, почти умной, имела некую власть над отцом, знала куда надавить, чтобы вечно уставший и лишившийся всякой радости отец делал то, что она скажет. Воспоминания, когда-то приносившие ему боль, были заново взращены весь последний год ненавистью. Они придавали Енджуну силы, побуждали к действию, гасили любые проявления совести за еще несовершенные поступки. Енджун берется за ручку двери и тянет от себя. Дверь отворяется, что не могло остаться незамеченным от Паулины. Ее руки застывают, и она поворачивается к двери вполоборота. Наверное она ожидала увидеть мужа, но на ее лице застывает немой вопрос, затем мелькает сомнение. Она могла подумать что это сон, и что на самом деле она сладко уснула на диване в процессе вязания. — Что ты здесь делаешь? — спрашивает женщина, откладывая вязание в сторону и медленно поднимаясь с дивана. Ты можешь быть сколько угодно умной и осторожной, но у меня нож. Енджун едва скрывает смех под натянутой улыбкой. Его рука была заведена назад, что не могло не заставить Паулину насторожиться. Енджун неожиданно для женщины, по-прежнему пряча одну руку за спиной, махнул второй и совершает глубокий реверанс, как после некоего выступления. — И я тебя приветствую, — он выпрямляется, вновь одной рукой поправив идеально сидящий пиджак. Сделав один шаг вперед, чем вызывает реакцию у Паулины — та тянется за одной спицей, Енджун поднимает свободную руку в перчатке вверх, словно сдается в битве. — Хочешь убить меня? — Почему ты не на учебе? — она держит спицу в руке, направив острый кончик в сторону Енджуна. — Скажем так, мне пока дали возможность попрощаться с семьей, — он опускает руку и произносит так, словно сам верит в свои слова. — Я приехал на ближайшем поезде, собирался сделать сюрприз. Кстати об этом, — Енджун делает еще один шаг, и тогда женщина принимает оборонительную позу, отставив ногу назад для устойчивости. — Еще шаг и я буду кричать, — угрожает она. Енджун замирает в паре метрах от Паулины. Он плавно вытягивает спрятанную за спиной руку вперед, демонстрируя небольшой букет цветов. — Цветочные магазины в такой час закрыты, а мне так хотелось порадовать даму, — женщина устремляет взгляд крупных, вечно выпученных, туманно-зеленого цвета глаз на букет. — Пришлось пойти на преступление и нарвать цветы с городской клумбы. Помниться, похожие ты как раз выращиваешь. — Почему прислуга не слышала, как ты пришел? Где твой чемодан? Почему собаки не лаяли? — Что за допрос? Тебя смутило мое появление в такое время? У меня не было намерений пугать тебя, — Енджун все также стоит с протянутым букетом, не делая лишних движений, как предупреждала женщина. Он перевел взгляд на заготовленную спицу в руках Паулины. — А это, кстати, уже слишком даже для тебя. Одно дело разговоры, другое — угрозы, — после его слов Паулина немного расслабляется, чуть опускает спицу. — Прими меня как гостя, Паулина, всего на день. Цветы — не главный мой подарок. — Уже поздно, — женщина полностью опускает спицу, — поднимайся наверх, — она садится на диван, ошибочно открыв спину Енджуну. — И да, ты правда напугал меня, — Паулина усмехается самой себе, хотя, скорее, своему страху. Утром она не упустит возможности пожаловаться супругу на выходки его сына. Енджун, проигнорировав ее просьбу, стал приближаться к ней. Он подходит ближе и кладет цветы на диван рядом с женщиной. Только тогда она замечает резиновые перчатки, обтянувшие его руки. Только она хочет поинтересоваться зачем он надел их, как с пугающей точностью через голову ей накидывают белую ткань на шею, прижав к дивану. Сзади Паулины Енджун скрутил в жгут ткань, в которой лежал раньше пистолет, и соединил оба конца в одну руку, второй держась за спинку дивана, с большей силой придавливая жертву. Та выдавливает из себя какие-то звуки, хватается за шею, надеясь подцепить удавку пальцами, ногами бьет и ерзает по полу. — Так быстро это для тебя не закончится, — шепчет ей куда-то в шею Енджун, натягивая ткань сильнее. Когда движения становятся менее активными, сопротивление спадает по мере убывания сил из-за перекрытого кислорода, Енджун ослабляет хватку. — Здесь слишком комфортно, ты так не думаешь? — все еще стоя за ее спиной, Енджун ударяет пару раз женщину по щекам, пытаясь привести в сознание. — Наверное нам стоит выбрать более подходящую обстановку, — он отстраняется и швыряет спицы с ее вязанием в сторону, в неосвещенную часть комнаты. Енджун обходит диван, приблизившись к женщине, и звонко ударяет ее ладонью по лицу. На глаза Паулины выступили слезы, а на шее образовалась борозда, на месте которой минутой ранее была плотно сжатая белая ткань. Но женщина дышит. Енджун мысленно подмечает про себя то, что успел прочитать в книгах, в его голове даже промелькнула новая идея — Миновичи не стоило было так жертвовать собой. Енджун тянет ее на себя, обеими руками вцепившись в ее ночную сорочку, заставляет подняться, после чего, ослабевшую, все еще невидящую ничего перед собой Паулину перехватывает за запястья и тащит по ковру к коридору. Бросает он ее у порога, дав ей шанс выбраться самостоятельно, после чего обходит ее и, словно хищник, занимает свою позицию сзади. Зрение к ней возвращается постепенно, шум в ушах медленно стихает, но боль в горле по-прежнему стоит сильная. — А теперь, дорогие зрители, на ваших глазах будет развиваться чудесная картина: мать будет пытаться защитить своих детей, — Енджун знает, что давит на ее больное место, но Паулина не догадывается об их уже решенной судьбе. Она подтягивает руки к себе, пытаясь подняться, но Енджун со всей силы пинает ее в живот, заставляя упасть и жалобно прохрипеть. Она негромко зовет прислугу, детей, молится и взывает кого-то о помощи. — Нет-нет, я здесь Бог. Попробуй еще раз, — не скрывая улыбки подсказывает ей Енджун. Она смотрит куда-то вперед во тьму, в граничащем с бредом состоянии посылает ему проклятия, еще раз предпринимает попытку подняться, но за ней следует точно такой же, как предыдущий, удар. — Во-от, — приободряет ее Енджун, — сделай так, чтобы мне стало жалко и я отпустил тебя, — он наступает на пальцы ее ног и приподнимается, полностью опираясь на них, балансируя с помощью разведенных в стороны рук. Женщина пытается кричать с больным горлом, молит кого-то о помощи. Енджун смеется, слезая с нее. — Скажи, — он приседает на корточки возле нее, — лево или право? — Гори в аду, — шипит женщина, пытаясь перевернуться на спину. — Потом не говори, что я не давал тебе выбора, — он вынимает из-за спины кухонный нож и незамедлительно всаживает Паулине в бок. Нож пронзает воздушную ткань сорочки, которая мгновенно впитывает выступившую кровь. Женщина вскрикивает, зовет кого-то по имени, ползет лежа то вперед, то хочет дотянуться к Енджуну. Когда она хватает его за ногу, Енджун закатывает глаза и, будто перед ним был приготовленный стейк, недолго думая, всаживает нож ей в руку, а затем также же обычно вынимает его и встает с места под аккомпанемент ужасных негромких криков. Крик женщины переходит в рыдания, стоит ей прижать к себе раненую руку. — Борись, Паулина, — он снова обходит ее, мечется, как коршун над жертвой, на этот раз примерив на себя роль мнимой поддержки, — там наверху твои дети, тебе нужно проведать их. Вдруг с ними что-то случилось? Вместо этого женщина ползет к входной двери, которая находится с противоположной стороны от лестницы. — А если я их убью? Что ты будешь делать? Женщина оставляет после себя кровавый след, время от времени останавливаясь, чтобы прижать обе дрожащие ладони к открытой ране. Успевший заскучать Енджун подходит чуть ближе со спины Паулины, пока та, рыдая, прижимает дрожащие руки к ране в боку, замахивается и наносит еще один удар в спину. Сознание медленно покидает женщину, она начинает осознавать свои шансы выбраться, адреналин не дает нужного эффекта, жизненные силы, словно песок сквозь пальцы, ускользают. Вынув нож, Енджун снова замахивается и всаживает острие чуть в сторону, уже не прицеливаясь, продолжает бить, наносить удар один за другим. Брызги крови оставляют невидимые следы на черных брюках, пиджаке и самобытный принт на его белой рубашке. Остановившись, Енджун держит в одной руке нож, а свободной прижимает пальцы к шее Паулины, проверяя пульс. Паразиты должны быть необычайно живучими, после чего наносит контрольный удар в шею, на этот раз оставив нож в теле жестоко лишенной жизни жертвы. На стене что-то быстро промелькнуло. Енджун устремляет взгляд на то место и встречается с собственным отражением в зеркале. Одежда пропитана кровью, тело сладковатым металлическим запахом, а во тьме больших глаз плескается что-то страшное, сияющее, жажда крови. Енджун поднимается с места, открывает входную дверь и вдыхает свежий утренний воздух. Таким же молчаливым свидетелем столь жестокого преступления, как отец в течение жизни в этом доме, была луна. Мысль об отце снова заставляет Енджуна улыбнуться. Он также, как обычно, промолчал бы, увидев произошедшее? Вынув из внутреннего кармана револьвер, зачем-то проверив барабан с пятью патронами и с щелчком вогнав его в прежнее положение, Енджун в еще более приподнятом настроении идет к дому прислуги, игнорируя свой жуткий внешний вид. Во взгляде больше металла, чем в оружии в его руках. Он хладнокровно направляет ствол на голову спящего мужчины — эти люди его совершенно не интересуют, но оставлять их в живых никак нельзя. Чтобы попасть точно в цель, нужно целиться немного выше — пуля, как правило, летит дугообразно. Проснувшиеся от выстрела остальные подскочили со своих мест, испуганно уставившись на своего палача. Один из них попытался успокоить Енджуна и уговорить опустить оружие, — но смельчак стал второй жертвой. Тогда оставшиеся двое пытались сбежать, но были остановлены выстрелом: первый в грудь, второй, почти добравшийся до входной двери в затылок. Бросив пистолет на пол, Енджун выходит из дома прислуги и направляется к дому, не глядя по сторонам. Пройдя за порог дома, он вынимает нож из шеи Паулины и проходит на кухню, занимает за столом такое место, чтобы было удобно наблюдать за дорогой за окном. Утром должен вернуться отец. Как же ему дождаться, когда руки так трясутся, наверняка уже не от предвкушения? Где-то он оступился, чему-то уделил не так много внимания, как изначально должен был. Енджун срывается с места и мчится на второй этаж, заглядывает в детские комнаты, чтобы убедиться в том, что добил всех. Он подходит к каждому телу и проверяет пульс, затем, усомнившись в смерти, озлобленно начал душить их. Бегом он направился к телам слуг и проделал с ними тоже самое, только по счастливой или несчастливой случайности один из них оказался жив. Оказывается довольно трудно задушить кого-то, даже для чьей-то хрупкой на вид шеи потребуется немало сил. Возвращаясь на кухню, Енджун только и мог думать, что ему нужно вернуться снова и «убить» их заново. Вдруг они каким-то образом симулируют, утром бы все они поднялись и обратились в полицию? Нет, Енджуну нужно сделать второй круг для убеждения. За всю ночь Енджун так и не сомкнул глаз, он, казалось, даже не моргал. Он так боялся упустить момент встречи с отцом, что не задерживал долго взгляд на теле Паулины. Все это время его мучал то гигантский наплыв мыслей, то абсолютный вакуум в голове. Мысли, напитанные остатками совести, были благополучно выброшены из головы. Так легче. Как переработанные отходы. Он преследовал свои цели, ради которых пришлось действовать радикально, потому что по-другому уже никак. Это были жертвы, принесенные во благо и они будут отомщены. Кроме Паулины. Енджун сделал одолжение миру, избавив его от одного паразита, испортившего ему жизнь. Паулина поступила не лучше, если не хуже, лишив ребенка детства, но теперь он вернулся, чтобы сжечь здесь все до тла. Теперь, когда он отомщен, он готов ступить на следующий этап. Быть судьей не значит носить мантию. От одной навязчивой мысли он все-таки избавился. Енджун смог постоять за себя из прошлого, мальчика, который по сей день не мог найти покой. Он тот, кто лег в чужую лужу крови и заснул в ней вечным сном. Тот, кого взрослый Енджун больше никогда не потревожит. Особая смерть для того, кто все эти годы в ней нуждался, и этим человеком даже не была Паулина. К дому подъехало такси, откуда выходит отец. Он тяжелым шагом направляется к дому — очевидно, как и Енджун, он не спал всю ночь. Плечи мужчины были сгорбленными, взгляд потухшим — от прежнего, молодого отца остались только смутные далекие воспоминания, да и то, рассказав кому-то о том, каким жизнерадостным когда-то был отец, сейчас никто бы не поверил. Взяв со стола нож с запекшейся кровью на ручке и лезвии, Енджун устало поднимается с места, словно решил скопировать фирменную усталость отца. Он прижимается к стене возле двери, прижимая нож обеими руками к груди и прислушиваясь к звукам снаружи. Так он собирается встретить уставшего после работы любимого отца. Стоит двери открыться, отец замирает в проходе, только тогда Енджун наносит ему решающий удар в грудь. Отец отшатывается, схватившись за облицовку дверного проема, он смотрит сыну прямо в глаза, когда его руки резко в агонии обхватывают плечи Енджуна. Тот молча помогает отцу опуститься в доме за порогом, все в той же тишине, в которой они провели годы в этом доме. Без мольб, проклятий, вопросов. Енджун перехватывает его руки и умещает на рукоять ножа, еще некоторое время придерживая руки отца, чтобы он не вынул лезвие. Лежа на спине, мужчина продолжал смотреть в лицо своему убийце, пока его взгляд не потерял осознанность. Енджун поднимается с места и закрывает входную дверь. Сил больше не остается. Енджун опускается между отцом и Паулиной на пол и устремляет пустой взгляд в потолок, пока не засыпает полностью. Никогда еще так крепко и спокойно, как в ту ночь, он не спал. Енджун полагал, даже надеялся, что проснется в тюрьме, но вопреки своим опасениям он очнулся в луже крови. Он поднимается, потягивается, как бы встречая утро, которое незаметно перетекло в ранний вечер. Не смотря на спокойствие, спалось жутко неудобно, спина нещадно болит. Без особой спешки, чтобы ничего не упустить, Енджун собирает свои окровавленные вещи, меняет еще одни резиновые перчатки и выходит из дома. Для того чтобы обойтись без свидетелей нужно было идти через лес. Как Паулина с отцом семь лет назад полагали, Енджун и правда иногда сбегал в лес, и ориентировался там неплохо. И вроде бы никто ничего не заметил, обошлось без свидетелей, все сыграло в его пользу. Прямо в руки ему вручили спустя время повестку в суд, Енджун тогда театрально изобразил недоумение и тревогу, а когда ему сообщили о трагедии, он почти разрыдался. И, нет, господа присяжные, по документам я числился в университете; да, господа присяжные, тогда я только прибыл туда; нет, господа присяжные, я ничего не знал, но я догадываюсь, кто это мог быть; да, уважаемый судья, думаю это был разъяренный любовник Паулины, о котором я знал, но не говорил никому, чтобы не разрушить семью; я также знаю, где он живет; да, уважаемые, это его имя, вы должны арестовать его немедленно, пока он не забрал еще больше жизней; все верно, для меня это тяжелая утрата, от которой я еще долго не смогу оправиться; что? Отель? Наследство? Тайное завещание? Не знаю, смогу ли взяться за работу, сейчас у меня траур.