Hotel

«Вся правда в том, что мой Бог возвращается. Когда он придет, я буду ждать его с ружьем. А последний патрон я оставлю для себя». Г.Ф. Лавкрафт

Никогда не забывать каким ты был с того момента, когда заимел возможность запоминать. Это скроено простейшим способом, чтобы созреть так, как надо, но почему-то кому-то нужно все усложнить. Не забывать, не забывать о своей никчемности с прошлого года, не забывать о своих зависимостях еще годами ранее, не забывать о сомнениях, не забывать о радостях, даже если их стремительно затмевает тень боли. «Тогда было лучше». Тогда это когда? А когда станет опять лучше? А может сейчас это «лучше», которое мы осознаем на следующий год? Субин боится собственной незрелости — если она уже завела его сюда, то что будет, если абсолютно все спустить ей с рук, отдать управление в голове инфантильности и невозможности повзрослеть? Невозможности. Двадцать два года как не получается, четыре года со дня совершеннолетия, и все никак. Все еще не укладывается в голове как же это все могло с ним случиться, как по щелчку пальцев извне, и вот он в пылающем кровью и ужасом месте. Оно не отпустит, вот оно-то как раз не даст забыть ни единую секунду, проведенную в отеле, даже если это были первые дни, балансирующие между психическим расстройством и зависимостью. Не забыть и не остаться забытым. Енджун ведь не забудет его? Память Субина искажает воспоминания в причудливом калейдоскопе, все что должно быть в июле вдруг случилось в сентябре, а события октября смешались с августовскими. Не забыть. Стоило с самого первого дня переезда вести дневник, который нужно было назвать «на случай если сойду с ума». Это не финишная черта, скорее фальстарт, Субин даже не начал, не сдвинулся с места, снова не пришел на первое занятие, пропустил все самое важное. Там должно быть по-другому, упущено что-то важное, а может это была наивность и ирония, с которой он воспринимал все угрозы Енджуна? Нет, это здесь не главное. Остаться навсегда чудовищем среди таких же как он, хотя во многом он уже некоторых превосходит, и здесь нечем гордиться. А они забудут его? Стоя за спинкой кресла, Бомгю массирует плечи Тэхена, заглядывая сверху в его журнал, пока тот что-то сосредоточенно ищет по тексту. В один момент он нетерпеливо тычет пальцем на одну из строчек, как нетерпеливый зритель главному герою в фильме. А каким вы меня запомнили? Я все так же плох и глуп? Я все еще не знаю того, что знаете вы? А может я делаю это неправильно? Или я вас раздражаю прямо сейчас, потому что сплю с тем, кого вы считаете… господином? Или как это правильно назвать? Или вам все равно? Могу ли я что-то сделать для вас, или тогда вы меня возненавидите? Вы знаете? Что вы знаете? Расскажите, я чувствую, что упустил здесь всю жизнь. Как вы повзрослели? Вопреки всем представлениям Енджун не может быть с Субином рядом всегда, но он может дать напоминание о себе. Фотография? Нет, и зачем? Он по-садистски изобретателен. — Что это? — прекрасно зная что это, Субин принимает с его рук тугую тонкую резинку. Прокрутив ее в руке, он только убеждается в этом, но все, что касается Енджуна, автоматически ставится под сомнение. — Давай покажу, — он резким движением забирает свой же подарок у Субина и берет его за запястье. Субину опять удалось отвлечь его в работы, раньше он бы попытался спрятать улыбку, но сейчас ему скрывать нечего. Надев ему на запястье сдавливающую резинку, сильно перетягивающую кожу и впивающуюся до покраснения, Енджун поддевает ее пальцем. — Это игра. Тебе же нравится со мной играть? — не дожидаясь ответа, он продолжает: — Смотри, когда ты вдруг перестанешь думать обо мне и поймаешь себя на этой мысли, то делаешь так, — Енджун отпускает резинку, которая еще сильнее от натяжения впивается в запястье. — Я проверю ночью твои руки, — выпустив его запястье, он снова уделяет внимание своим документам. Продев палец под резинку, Субин шаркающей походкой беспочвенно слоняется по коридорам, покручивая палец вокруг запястья и немного ослабевая этим натяжение. Он бы прошелся так к своему номеру, но с конца коридора, от которого он все так же лениво идет вперед, замечает стоящую Карину. Как когда-то Субин увидел с этого конца коридора, на котором сейчас застопорился от увиденного, безумца Зодиака в маске, которого он сам себе придумал. А может он был на самом деле. Эдакая добрая галлюцинация с жуткой наружностью. В младших классах Субин думал, что в строгие костюмы с галстуком и белой рубашкой надевают только на похороны. Причем всегда на покойного и всегда на сопровождающего гроб. Теперь Субин все чаще походит на менеджера похоронного бюро, да, именно менеджера, он всего раз убил кого-то, но еще вечность это не даст ему покоя. Енджун всегда был только иллюзией защиты, — в темных коридорах всегда имеются еще более темные углы, из которых хватает более темная рука и утаскивает в более темное место. Субин здесь почти как местный, но такое чувство, что все здесь продолжают перешептываться у него за спиной. Он берет Карину за плечи и подталкивает вперед, та наклоняется вперед вместо того, чтобы сделать шаг, но инстинктивно опасаясь падения нехотя делает шаги вперед. Она не собиралась никого пугать, просто в последнее время она ходит во сне, приходит к номеру Субина и стоит у двери, пошатываясь. Субин здесь видел вещи похуже чем это, тем более сомнамбулизм давно перестал быть чем-то демоническим и паранормальным. Помогая Карине дойти до ее номера с открытой дверью, он помогает ей лечь на кровать и убирает волосы с ее лица когда она ложится на спину. Зная, что она его не услышит и не поймет, он желает ей доброй ночи, накрывая ее одеялом, а затем закрывая за собой дверь. Нужно будет напомнить Жизель, чтобы она закрывала ее номер на ключ снаружи или оставалась вместе с ней. В остальном для Субина это самый обычный вечер. Прикрыв за собой дверь, но не запирая ее изнутри, он, забыв о резинке на запястье, проходит вперед, в окутанный чем-то невидимо-ужасающим номер. Даже когда он думал, что сходит с ума, этот номер был светлее. Даже когда он заливался элем до такой степени, что почти ничего перед собой не видел — он все еще был светлее. Но все в странном совершенстве убрано, кровать заправлена без единой складочки, на столе нет тонкого слоя пыли, — она даже не летает в естественном свете. Да это и невозможно, кто-то зашторил окно от западной стороны янтарно-малинового заката. Субин помнит как проснулся сегодня посреди ночи и увидел за окном яркое очертание полумесяца, кто-то допускает в номер только такой свет. Его номер давно стал чьей-то проходной местностью или сервитутом, Субина уже это не пугает. Оказывается инстинкты самосохранения утрачиваются, когда утрачиваешь человечность. А может не все потеряно? Субин что-то продолжает чувствовать помимо страха, он так много думает, что это загнало его в ловушку, закрыло за ним решетку и забросило ключи в запредельность. Когда же это произошло? Самые страшные вещи происходили с Субином не в коридорах отеля, когда он встретил жуткого незнакомца или того окровавленного мужчину; все это было здесь, в его номере, где, как он считал, должно быть безопасно. Не до конца раздвинув шторы, чтобы создать иллюзию доброго заката, Субин опускается на кровать, удобнее улегшись, и принимается осматривать с каждой минутой впивающуюся сильнее резинку на запястье. Поддев ее пальцем, Субин задумчиво оттягивает ее, прикрывая глаза. Накануне перед отъездом погода была такой же солнечной, но сегодняшнее апрельское тепло не сравнится с июльской жарой. Тогда, кажется, и солнце было ярче, и небо лазурнее, и туч как будто даже не было. Мама без разрешения взяла сумку брата и отдала Субину, чтобы ему не пришлось возиться с громоздким отцовским чемоданом. Когда у тебя есть старший брат или сестра, то при возможности любишь проводить время в их комнате, если они тебя не выгоняют. Потому что, как считал Субин раньше, когда он вырастет, то его комната будет такой же как у брата, он будет таким же как он, он постарается в точности скопировать интерьер комнаты и, если бы у них была разница в возрасте побольше, брат уехал бы на учебу, а свою уютную комнату отдал в распоряжение Субина. Отец всегда был немногословным, но Субин никогда не обвинял его. Он правда очень хороший, не смотря на то, что со стороны могло показаться, что отношения между ними напряженные. Но отец просто похлопал Субина по плечу, перед этим сняв с руки грязную перчатку, после чего снова зашел в гараж и приступил к ремонту машины. Пришедший в гости дедушка распростер руки перед Субином, ожидая крепких объятий. Спросил, далеко ли Субин собрался, на что тот уклончиво ответил по настоянию мамы, что «да не особо далеко, на север отсюда». «На север, значит», задумчиво произнес дедушка, дыхнув в Субина перегаром. «Ну, хорошей тебе дороги, звони мне иногда, но только по пятницам», вновь приободрившись, он притянул Субина для объятий и похлопал по спине. Возле подъехавшей машины, провожая Субина, мама смягчилась в лице, на этот раз она не была так уверена, отпускать его или нет. А может к черту этот переезд? Она так боялась за него, он же почти не самостоятельный, но тогда как он научится жизни? Она сама начала работать в семнадцать, вышла замуж в восемнадцать и тогда же покинула отцовский дом, в девятнадцать у нее уже был ребенок и она была счастлива в браке. Как и где тогда Субину обрести самостоятельность, если не на учебе в другом городе? Там-то он научится полагаться на себя, а не только на родителей. Но как же ей страшно было отпускать его, что-то внутри хотело вынудить ее отправить таксиста ко всем чертям, обнять Субина и сказать, что погорячилась. Поборов эту иррациональность, мама с выдохом прижалась к Субину с объятиями, затем приподнялась на носочки и поцеловала его в щеку, оставляя след от вазелиновой бесцветной помады. Субин с улыбкой нахмурился, вытирая рукавом липкий след на щеке, отчего мама легонько ударила его ладошкой по плечу. — Позвони, как доедешь, — напомнила она, когда Субин закидывал на заднее сидение сумку. — Обязательно, — Субин еще раз с отчаянием сократил расстояние между ними и обнял маму. — Я люблю тебя. — Он сейчас без тебя уедет, — не поддаваясь сентиментальности, она отстранила его от себя. Когда Субин помахал ей из окна заднего сидения, она думала, что прямо сейчас где-то просчиталась и что-то сделала не так. Вернувшись домой, женщина обнаружила отца спящим на диване в гостиной, забравшегося на НЕДАВНО КУПЛЕННЫЙ ДИВАН с обувью. Сейчас как никогда ей пригодилась бы помощь сына. В большом городе для него должно быть больше перспектив, больше шансов встретить новых хороших знакомых и получить нормальное образование, которое не смогла получить она. Она всегда желала своим детям лучшего, но к лучшему стремился только старший. Почему-то она не могла забыть тот разговор с отцом, когда ей было четырнадцать. Тогда она вместе с подругой хотела поехать к их родителям в другой город, который находился очень далеко отсюда, для этого она подошла к уснувшему на полу в зале отцу, никак не отреагировавшему на присутствие дочери и не постыдившемуся своего состояния. Не смотря на его жалкое существование, она любила его, наверное потому что он был единственным ее родным, остальных она не знала, отец про них не говорил и запретил спрашивать. Он оставался добрым, очень добрым, но отчасти опустошенным, как будто в нем когда-то что-то было, жажда жизни, но по какой-то причине он утратил ее. В будущем она назовет в честь отца своего младшего сына, который к несчастью начнет повторять судьбу своего дедушки. Ну что за магия имен. Но вот она подошла, помогла отцу подняться и сесть в полусонном полупьяном состоянии на диван, и спросила разрешение на поездку в другой город. Тогда отец так резко проснулся, словно не был пьян, начал невнятно кричать и бегать по залу, спотыкаясь о столик, диван, кресло, затем упал и снова заснул. Наверняка это означало «нет», поэтому в тот же вечер она позвонила подруге и с сожалением отказала ей. Задумавшись, Субин не решается пока отпускать резинку — рано еще отрезвлять себя болью. Субин старался не сосредотачиваться на собственной боли по дороге, казалось, что каждая лирическая песня из магнитолы была о нем. Все имело скромный намек на боль, она была олицетворением его будущего. Тишина была бы насилием, поэтому музыка немного спасала положение. Короткие обрывки радио, которым он не придавал значения из-за своей глубокой задумчивости. Что-то из новостей вызвало мурашки по рукам, но Субин счел это за прохладу от кондиционера в машине. Лучше бы в тот момент он просидел в тишине, в одиночестве, достал бы сигареты, если бы они у него были с собой, и позволил мыслям искалечить себя. От невыносимости прошлого Субин отпускает резинку, которая больно врезается в запястье до тонкой красной полосы. А если бы он тогда не убил? Нет невинных, но та женщина ни в чем не виновата перед ним и не заслуживала всего этого. Это был акт бездушия, попытка внутреннего самоуничтожения, он не прирожденный убийца, но тогда он пытался им быть. Все связано, он должен был тогда повиноваться себе, а не кому-то, но тогда он был сам себе не хозяин. Сначала была радость жизни после возвращения, а теперь моральная дилемма убийства не дает ему покоя, особенно по ночам. Если бы у хищников было самосознание, думали бы они об убийстве травоядного? Проклятие коснулось его, когда он впервые взял тот трижды проклятый револьвер. Почему он не взорвался, как только Субин коснулся рукоятки? С обидой на прошлого себя Субин снова натягивает резинку, отпускает ее и немного хмурится, когда она попадает на больное место. При мысли о Енджуне ему хочется снять эту резинку и натянуть себе на шею; как перестать при каждом взгляде в свое отражение узнавать его в себе? Субин с необычайной точностью попадает резинкой по тому же месту, которое уже начинает кровоточить. Он вспоминает, как по наитию заглянул в кабинет, он не желал оставаться, это просто нехитрый контроль над ситуацией, попытка возвышения над этим. Енджун что-то нервно пытался найти в какой-то книге, стоя к двери спиной и склонившись над столом. От него не скрылся ни единый шум, поэтому, обернувшись, он закрыл книгу и прижал ее к себе обеими руками, скрывая от Субина обложку. — Иди сюда, — подозвав его к себе и все также скрывая книгу, Енджун выглядел так, словно мастерски скрывал какое-то переживание. Субин все же выучил его за все это время, но ему по-прежнему не под силу прочесть его тревогу. Наверное ему для этого потребуется целая вечность, которая у них двоих в запасе. Прикрывая за собой дверь, Субин делал каждый шаг с осторожностью, будто сейчас взрослый начнет ругать его за причиненную им неосторожность. Он даже не знал где успел напортачить. Может что-то сломал случайно? Енджун в скорости спрятал книгу в один из выдвижных ящиков и отодвинул спинку кресла, приглашая Субина присесть. Значит это что-то серьезное, значит разговор будет долгим. У них такое уже бывало, но Енджун не отчитывал его, не повышал голос, он просто в красках рассказывал кровавые последствия того или иного проступка. Опираясь руками на стол и стоя напротив, Енджун выдержал минутную паузу, рассматривая его, и это было страшнее, чем совершенные у Субина на глазах убийства. Наконец, перестав томить своего визави и приметив вспыхнувшие страх и волнение, он начал: — Как ты себя чувствуешь? Начал настолько издалека? Дела настолько плохи? А может сейчас последуют физические наказания? Енджун никогда не бил его, он делал это как бы не своими руками и без ярости, зная более верные способы воздействия. Удивительно, но словами он наносил Субину такие увечья, несовместимые с нормальной жизнью, что ни одна пытка не встанет с этим в один ряд. Встречный вопрос вынудил бы Енджуна действовать радикальнее, поэтому Субин ответил, что все хорошо. Он еще пытался выловить какой-то подвох, но еще не дотягивался до подводных камней. — Ты можешь контролировать себя? — Не знаю, — Субин нашел в себе силы не отводить взгляд и держаться ровно и подобающе, но неуверенность заставила споткнуться на следующих словах, — вроде пока не- — Да или нет, — четко произнес Енджун, наклонив голову и цепляя его взгляд. — Да, — ответил Субин, произнося спасительную ложь на выдохе. Теперь Енджун стал считать его равным себе, поэтому не видел больше смысла в нежностях и потаканиях его желаниям. Субину будто исполнилось восемнадцать и на него возложили ответственность за все что он сделал и что не успел сделать. Субина больше не нужно оберегать от опасного мира, ему не нужно переживать бурю убийств из новостей в своем номере и тихонько трястись в объятиях Енджуна, что скоро маньяк явится за ним, не действовали даже привилегии любовника. Енджун был аккуратен с ним еще первые дни, был нежен и обходителен, старался убивать для Субина без фонтана крови, чтобы сильно не шокировать его, оставался с ним до утра и давал разрешение на глупость и невинность. Как будто это еще был канун восемнадцатилетия. Енджуну нравилось, когда Субин врал. Ему нравилось, когда он нес за это ответственность. Ему нравилось быть его непосредственным карателем. — Ты еще любишь меня? — Да, — в подтверждение своих слов Субин слабо кивнул, словно пытался убедить в этом себя. Видимо эта ложь была слишком очевидной. Субин сглотнул, снова отводя взгляд, невольно его внимание приковал выдвижной ящик в столе. — Пока что я прошу тебя, но не заставляй меня приказывать, — холодный тон вызвал мурашки по коже, от чего Субин заставил себя посмотреть на Енджуна. — Не думай об этом, думай обо мне, чтобы тебе было легче, — быстро меняя еще не возникший гнев на милость за еще не свершившееся любопытство, Енджун пытался прочитать в его взгляде извинения. Выдержав еще одну недолгую паузу, он решил продолжить прерванную мысль: — Раз так, то мы должны делать друг для друга все, чтобы мы чувствовали себя лучше. Ты знаешь, что доставляет мне удовольствие. Мне нужно на это твое разрешение. Субин не был уверен, что хочет давать разрешение на это. Это читалось в его взгляде. — Никаких подписей и печатей. Просто скажи, что ты согласен, — Субину все больше казалось, что их разговор приобретал абсурдность. — Мне это понравится? — теперь Субин выждал короткую паузу, после чего, немного подумав, задал вполне уместный вопрос. — Нет. — Хорошо, — выдохнув, Субин согласился и снова кивнул. Он не в силах так долго держать в неведении, интрига это совсем не его стиль, он слишком нетерпелив. Он до сих пор не может понять, что им двигало, когда он соглашался на это. Так же как не понимает, зачем Енджуну нужно было его согласие. Субин снова отпускает резинку, стараясь эмоционально контролировать резкие приливы боли от удара. В один из вечеров после рабочего дня, взяв Субина за руку, Енджун сказал, чтобы он не задавал лишних вопросов, и повел его на первый этаж. Субина это мало того что смутило, это самую малость встревожило и напугало. Он сдерживал поток вопросов, понимая, что этим он выведет Енджуна из себя, поэтому решился плыть по течению. Это течение уносит его к двери подвала, возле которой он замедлил шаг и не сводил от Енджуна встревоженного взгляда. — Ты знал, что если психопат способен любить, значит это неправильный психопат? — Енджун выпустил его руку и открыл дверь, приглашая его пройти вниз. — А какой ты? — недолго замешкав, Субин решил не испытывать его терпение и направился вглубь в темноту, медленно спускаясь по лестнице и прислушиваясь к поступи позади. — У меня с этим нет проблем, — Енджун ответил почти сразу, очевидно не долго об этом рассуждая про себя. Внизу он наощупь нашел выключатель, словно мог назвать каждый скрытый в темноте предмет и показать на него пальцем. Субин только знает, что здесь обычно происходит самое ужасное, но что именно ему не доводилось знать. Он согласен был жить в неведении, только бы не это. После того вечера, даже если взять в счет невозможность умереть, он не мог подняться на ноги, он был настолько опустошен, что даже нежные поцелуи после произошедшего не были способны исцелить его. Это был самый ненавистный вечер в его жизни, он был по-настоящему адским, что при воспоминании все тело начинает гореть от фантомной боли. В удар резинки по запястью он вкладывает еще больше отчаяния. Одной из темных ночей они собрались в одном из номеров за столом. Все, включая Карину. И было все это по инициативе Енджуна. В ту ночь он был в особом расположении духа. — Это будет лучше, чем в книге, увидите, — перетасовывая карты, он в отличие от остальных остался стоять рядом со столом, собираясь играть роль крупье. — Помните правила? Карина сидела сильно сгорбившись, с опущенной головой, спутанные грязные волосы закрывали ее лицо, она постоянно, действуя неосознанно, чесала запястье на месте с синими прожилками вен. Она и раньше так делала, но сейчас расчесывала зажившие ранки с корочкой засохшей крови и чесала с еще большим усердием. Сидевшая рядом Жизель, если замечала, шлепала ее по рукам и шепотом просила прекратить. Жизель была больше на нервах, чем остальные. На нее вдруг свалился большой несамостоятельный ребенок, за которым она не всегда находила время приглядеть, а только запирать Карину в номере бессмысленно. Хотя и лечению она никакому не поддавалась. Глаза Жизель красные от недосыпа, некогда распущенные длинные прямые черные волосы она стала собирать в небрежный пучок внизу. Больше можно сказать об опрятном виде Карины, вернее его отсутствии, нет тебе гармоничных модных образов, нет красивых ярких макияжей с фиолетовыми тенями и длинными накрашенными черными ресницами. Ее лицо за короткое время быстро осунулось, щеки стали впалыми, губы побледнели, взгляд сонный. Когда она ощущала на руках слабый, но звонкий для тишины удар, она каждый раз вздрагивала и начинала теребить пальцами фенечки на своей пижамной кофте, вместе с этим покачиваясь назад-вперед. Запах от нее тоже стоял не самый приятный, поэтому сидящий по левую от нее сторону Бомгю, поставив локти на стол, прикрывал ладонями нос и рот и хмурился, подавая Тэхену соответствующие знаки жестами. Сидящий рядом с ним Тэхен скрестил руки на груди, взгляд его, как Субину казалось, всегда был осуждающий, пока он не взглянет на Бомгю. Его не так забавляет все это насилие в этом отеле, он всегда в своем мире, в который он иногда впускает только Бомгю. Напротив сидящий Кай уронил голову на сложенные на столе руки, скучающе наблюдая за ловкими пальцами, тасующими самые обычные карты. Никакого вроде подвоха, они так делали когда-то очень давно, где-то год назад, он помнил, как и все присутствующие, кроме Субина, правила. Облокотившись на спинку стула, Субин с недоверием следил за каждым движением Енджуна, словно в любой момент готов упрекнуть его в чем-то. В некомпетентности владельца отеля, например. — Для тех, кто не знает правила или забыл, — наконец начал Енджун, раздавая каждому по одной карте из колоды, — тот, кому выпадает туз червей, становится убийцей, — он кладет карту в том числе и себе и садится рядом с Субином, — а кому туз пик — жертвой. Когда каждый, как по неведомому Субину алгоритму, взялся за край карты, кроме Субина и Карины, поэтому за последнюю это сделала Жизель, а Субин сделал это немного позже, с неодобрением следя за движениями присутствующих. Неужели кто-то из них сегодня умрет? Субин уже не боится за себя, он был бы рад тузу пик, если эта карта действительно была бы способна его убить. Субин задерживал дыхание, когда каждый переворачивал свою карту рубашкой вниз, и тогда Субин наконец мог выдохнуть, когда увидел у себя короля крестей. Остальным, к счастью, тоже не выпала ни одна из отмеченных карт. — Ну что за невезение, — Енджун попытался вложить в эти слова приободрение и потянулся к колоде карт возле себя. Когда каждый сдал свою карту (за Карину все делала Жизель), Енджун принялся снова тасовать, но не так долго, как перед началом, и нетерпеливым движением раздал снова всем по одной. — Кому сегодня повезло? — спросил Енджун, быстрее всех открывая свою карту и разочарованно выдыхая, когда видит короля пик. Жизель удивленно захватывала ртом воздух, и тогда все обратили на нее внимание и заметили туз червей возле Карины. — Кого же удача выберет жертвой? — с лукавой улыбкой Енджун принял все карты, кроме заветного туза, и начал тасовать усерднее, словно от этого загаданная карта обязательно выберет своего владельца на этот раз. В такой игре Енджун видел больше смысла, чем если вытащить нужные карты с парочкой подставных шестерок и раздать всем поровну. В этих правилах имела место его логика: кто-то мог умереть, а может все остались бы в живых. Енджун в тот вечер был в таком настроении, что не выпустил бы из номера никого, пока не выпадет нужная карта. Так еще проходит около четырех или пяти раз, пока туз пик не привязывается за новым владельцем. Все одновременно переворачивают свои карты, даже Субин приспособился к ритму игры. Все, кроме Енджуна, продемонстрировали свои карты, пока тот с улыбкой подглядывал на свою карту, пока, наконец, с гордостью не показал всем карту. — Можете меня поздравить, — не положив карту туза пик на стол, Енджун всем показывал ее в руке, словно это часть какого-то фокуса. Заскучавший за предыдущие партии Кай вдруг оживился и, чуть не вскочив с места, начал аплодировать с улыбкой на лице. Тэхен нашел в себе смелость собрать у остальных их карты, кроме тузов, по странному стечению обстоятельств выбравших Карину и Енджуна. — Предоставляю даме возможность выбрать орудие убийства, — Енджун неожиданно резко поднялся со стула и выглядел на редкость приободренным. Казалось, любой исход, даже если бы убийцей был он, обрадовал бы его. Жизель без слов помогла Карине подняться с места и, взяв ее под руку, повела к кровати, на которой лежали такие предметы, как заряженный пистолет, другой такой же заряженный, но по форме дамский, множество разных ножей, но, будто бы понимая все, Карина потянулась за ножом для колки льда. Она задумчиво прокручивала его в руках, кончиком пальца тыкала в остриё, затем, вздрогнув, бросила его на кровать и сделала шаг назад. — Нет-нет, — пытался успокоить ее Енджун, — отличный выбор. То что нужно. Услышав в этом приказ, Жизель, превозмогая ненависть и отвращение к себе, потянулась за ножом для колки льда и отдала Карине в руки, самостоятельно накрывая ее пальцами металлическую ручку. Подталкиваемая к Енджуну за плечи, к центру ближе к столу, Карина мотала головой, но ничего не говорила, едва шевеля губами и отказываясь идти, но Жизель настойчиво продолжала толкать ее, мысленно извиняясь перед ней за этот ужасный поступок. Жизель на всякий случай продолжала держать ее за плечи, боясь, что она может попытаться сбежать и тогда ей будет гораздо хуже. Пальцы Карины вокруг рукоятки то разжимались, намереваясь уронить нож, то крепко сжимались. — Выбирай сама куда хочешь ударить, — Енджун не переставал лукаво улыбаться, разводя руки в стороны и полностью открываясь ей. Жизель осторожно отпустила ее, продолжая держать руки в сантиметре от ее плеч на всякий случай. Постояв так несколько секунду, Карина сделала еще один шаг к Енджуну и вместо того, чтобы нанести удар, она начала биться головой ему в грудь, как при сомнамбулизме. Субин не заметил на его лице замешательства, а Жизель вот-вот готова оттянуть Карину от него за плечи, пока ее не опередил Енджун. — Давай я тебе помогу, — он взял ее запястья и направил себе на грудь. — А может ты тоже хочешь сделать это со мной? — Енджун пытался приподнять ее руки выше, но она твердо держала нож на уровне груди, не позволяя поднять выше. Кажется, что все кроме Субина понимали что происходит. Карину будто подменили. Ее безобидное безумие на глазах скатывается во враждебное, она схватила Енджуна за рубашку на груди так, что он отшатнулся назад, затем замахнулась и со всей силы нанесла ему удар в грудь, вынула тонкое длинное остриё и ударила снова, не рассчитывая куда бить, главное сделать это. Енджун сначала широко улыбался, потом начал смеяться, и все эти звуки постепенно сводили всех с ума. Никто не пытался это остановить, Жизель боялась подойти, а Енджун только подначивал Карину. Жуткий смех подхватил Кай, который начал стучать ладонями по столу и фальшиво громко смеяться. В какой-то момент у Карины закончились на это силы и слезы, и она, оставив нож у Енджуна под ключицей, позволила Жизель увести себя. Ее окровавленные руки дрожали, лицо в брызгах крови омывали слезы. Она села на свое место и опять продолжила нервно чесаться. — Продолжим, — прочистив горло, Енджун, пошатываясь, подошел к столу и почти упал на свое место, Его грудь кровавое решето, рубашка порвана на многих местах, повсюду кровь, его руки сплошь в ней. — Тэхен, продолжи за меня. Боюсь, что я случайно отмечу все карты. Субин обеспокоенно и с подкрадывающейся жалостью посмотрел на него, коснулся под столом его руки, но Енджун никак не реагировал на это успокаивающее прикосновение. Около семи раздач потребовалось, чтобы роковая карта кому-то выпала. К тому времени Енджун успел растерять все свое терпение, кровь на его пальцах немного подсохла, но некоторые карты он все же отметил ее следами, поэтому, когда Тэхен раздавал карты, Енджун махал рукой и говорил «другую, эта была у меня в прошлый раз, это десятка червей». К слову, рукой Тэхена туз пик был предоставлен именно Бомгю. — Так уже интереснее, — выпрямившись, Енджун нетерпеливо подался вперед, ожидая еще одну партию. Субину могло показаться, но Бомгю не был ни напуган, ни растерян, он молча перевернул карту рубашкой вверх, пряча ото всех, в том числе от себя. Про себя Субин подумал, что будет трагикомично, если туз червей выпадет именно Тэхену, для Енджуна это одно веселье. Но на следующую раздачу эта карта оказывается перед Субином. С ходу Субин изъявил желание поменяться с Бомгю картами, но Енджун категорически от этого отказался. Так уж, как говорится, выпала карта, поэтому его предложение было отклонено. Неужели это все так и происходит? Так здесь и умирают? Это хуже чем обычное убийство, это игра в пытку. — Тебе необязательно убивать его, можешь притвориться, — пояснил Енджун, после чего, поджав губы, вынул из собственной плоти нож для колки льда и бросил на стол. — Бери, если хочешь. Потирая ладони о брюки, Субин решил отказаться от его щедрого предложения, поднялся с места одновременно с Бомгю и направился к кровати, замерев возле нее, словно задумался над выбором оружия. Пистолет он отказался выбирать, поэтому, когда Енджун начал его подгонять, он выбрал маленький нож, больше похожий на декоративный. Такой вроде используют при самообороне. — Итак, — нервно выдохнул Субин, подойдя к Бомгю. — Куда? — шепотом спросил он, словно его никто здесь не слышал и Бомгю даст ему подсказку что и как нужно делать. Не боясь ни смерти, ни тем более ножа, Бомгю поднял руку и несколько раз постучал указательным пальцем по своей шее, после чего повел этим же пальцем к впадинке между ключицами и плавно спустился к груди, скользнул немного левее и нарисовал невидимый крестик. Субин оглянулся на стол, затем растерянно посмотрел на Бомгю, чтобы подытожить: — Ты ненормальный. Тэхен тоже подозрительно спокоен; Субин думал, что он сейчас подойдет к нему, выхватит нож и всадит в шею, но он наблюдал с тем же энтузиазмом, что и Енджун. У них был какой-то план на случай, если ему выпадет эта карта? Субин ненавидит их всех одинаково всей душой. Когда-то его топила телесная симпатия к Тэхену, он не мог ее правильно опознать, не знал откуда она и как ее утолить. Даже когда это стало возможно, он все еще не мог этим насытиться. Потом на него снизошло озарение. Ему никогда не симпатизировал Тэхен, это всего лишь игра его воображения, никогда он не испытывал ощущения полета когда целовал его, никогда он не получал удовольствия от прикосновений к нему. Все это время его оглушала замаскированная ревность, он подсознательно рвался к Тэхену, лишь бы его не трогал Енджун. И вот, когда чувства к Енджуну притупились, он начал это понимать. Пусть это будет на их совести: они его мысли и импульсы, а Субин их руки. Коснувшись лезвием отмеченного креста, Субин закрыл глаза, и стал плавно надавливать, Бомгю в тот момент даже не шелохнулся. — Хватит, — неожиданно остановил процессию Енджун. Субин никогда не простит себя за то, что небрежно бросил нож на кровать и вернулся на место, пока Бомгю уже сидел на своем месте и просовывал палец под надрез на темной футболке и собирал из неглубокого пореза выступившую кровь; за то, что в следующее мгновение не встал с места и не ушел, потому что все, включая больную Карину, насмехались над ним. Бомгю вдруг вскочил с места, словно вспомнил что-то, опираясь одной рукой о край стола возле себя, протянул палец Енджуну, который потянулся навстречу и обхватил губами, слизывая кровь. Катая между пальцев резинку, похожую по ощущениям на леску, Субин вновь отпускает ее, на этот раз удар раздается болезненной дрожью по руке. В какое-то утро, Субин не может сейчас вспомнить в какое, то ли это март, то ли январь, — он очнулся на кровати своем номере с жуткой головной болью и не мог подробно вспомнить вчерашний вечер. Помнил только как той ночью ползал к Енджуну в приступе головокружения, как Енджун гладил его по голове и называл умницей, а дальше темнота и тишина. Субин провел ладонями по лицу, все еще хмурясь от неприятных ощущений. Кое-что его не совсем пробуждает, но заставляет нехотя открыть глаза. Запах сигаретного дыма. Субин нашел себя накрытым по пояс одеялом, солнечный свет из незашторенного окна так больно напоминал про это жуткое утро. Лежа на спине и глядя в потолок, Енджун затягивался дымом, его даже не потревожило пробуждение Субина. — Что ты мне вчера дал? — Субин жмурился от того, как скрипуче звучал его голос и как громко его воспринимал его слух. Он избавлен от сил разбираться с этим, тогда было не до разбора полетов, Енджун все равно оказался бы правым, о чем бы ни был спор. Придвинувшись к нему ближе и закинув на него руку, Субин собирался еще немного поспать. — Себя, — Енджун смахнул пепел на пол и снова затянулся. — Обернись. Лишь спустя несколько секунд Субин недовольно вздохнул и разомкнул веки, заставляя себя обернуться под шорох одеяла и простыней. — Боже, — сил на нормальное удивление не хватало, но это было верным средством, чтобы проснуться. Субин прикрылся предплечьем от солнечных лучей, чтобы вглядеться поближе и пожалеть об этом. На второй половине кровати, в то время как Субин был посередине, лежал труп женщины лет сорока или около того, по крайней мере Субин с ходу сделал такой вывод визуально по ее состоянию. Зеленые глаза женщины были слегка прикрыты, волосы были сухими и под стать цвету соломы с сильно укороченной челкой на лбу, на тонких губах следы растертой розовой помады. На ее безобразном теле было только темно-синее платье в белый горошек с пуговицами от шеи до груди, с рукавами чуть ниже локтя и подолом средней длины, но сильно разорванным внизу. Туда Субин не осмелился смотреть, он брезгливо скинул тело с кровати, оно приземлилось на пол с глухим звуком. — За что ты так с ней? — Енджун перевел взгляд на Субина, который придвинулся к нему ближе, лишь бы не лежать на том же месте, что и тело недавно. — А ночью тебе все нравилось, — он приобнял Субина свободной рукой, прижимая к себе. — Ты сошел с ума, — Субин мотнул головой, отказываясь принимать реальность. — Может тебе начать принимать какие-то лекарства? Я уже не говорю о том, чтобы лечь в лечебницу, - Субин уже давно об этом думал, но до этого дня не решался сказать. Енджун сделал вид, что задумался, затем улыбнулся, сжал окурок в ладони и бросил на пол. — Как же так? — он наклонился и оставил поцелуй на макушке Субина. — Как у вас это получается? Субин с недоумением переспросил, но Енджун проигнорировал каждый следующий вопрос, придвигая к себе Субина обеими руками и помогая ему чуть ли не навалиться сверху. От этого воспоминания накатывает тошнота, которую удается подавить. Это представляется возможным после очередного удара резинки. Каждый проведенный момент с Енджуном Субин запомнил навсегда, был он плохим или нет, уже не так важно. Он испорченная татуировка, которую нечем перекрыть. Он навсегда, даже когда Субин будет думать, что избавился от него. Накануне перед ночью фейерверков, одним из ярчайших моментов в его жизни, Субин решил позвонить родителям. Он был так воодушевлен, его уносило на крыльях радости, поэтому, задержавшись, пока Енджун его ждал у порога, Субин с улыбкой вслушивался в гудки по телефону. Когда на том конце сняли трубку, Субин облегченно вздохнул и начал говорить, неважно кто это, мама или папа, говорить, что скучал. И тогда мама начала привычный допрос: почему не брал трубку, где пропадал, больше недели от него не было никаких новостей, что же там в итоге с учебой и нужно ли ему отправить денег. Вопросы так и продолжили бы литься, если бы Субин, сохраняя вежливый тон, не попросил ее немного подождать с ответами. Он просто хотел сказать, что у него сейчас все хорошо, что он жив, и что не хотел бы так часто тревожить родителей, поэтому просит у них прощения за все. Мама спросила все ли в порядке, что-то в его голосе показалось ей странным, но Субин уверил ее, что с ним все хорошо. — Долго еще будешь отпрашиваться у мамы погулять? — вздохнув и скрестив руки на груди, Енджун медленным шагом направился к нему. — Иду, — взяв трубку обеими руками, Субин прижал ее к груди, затем быстро ответил маме, на этот раз прощаясь с ней. — Мам, я потом перезвоню. Отчего-то Субину после этого воспоминания передумалось бить себя. Пытаясь отдышаться, Субин опирался одной рукой о стену, тяжело дыша и прижимая руку к груди, где все горит. Выпрямившись, чтобы построить вид уверенного в себе, он спустился по лестнице вдоль кресел. Он не был здесь очень давно, никаких постановок пока не намечалось, а если они и были, то Енджун не приглашал его. Его он кстати и искал. Его рукава были расстегнуты и закатаны выше локтя, на бицепсе зафиксирован жгут. Енджун сидел на самом первом ряду, закинув ногу на ногу и не обращая внимания на шаги сзади. — Это игра на сообразительность. Они думали, что я не найду лазейку, — Субин заметил на полу возле него неполный стакан с чем-то темно-синим и полупрозрачным, как слегка разбавленная акварель в воде. — Это единственное что меня возьмет, — в одной руке у Енджуна шприц, наполненный веществом такого же цвета. — Кто они? — Субин хотел было схватить его за руку, которой он направлял иглу к вене, но не решился на такой дерзкий поступок. — Призраки, — задумчиво ответил Енджун, даже не взглянув на Субина. — Может тебе помочь? — у Субина по коже пробежались мурашки от неприятных ощущений, когда игла пронзила кожу. Он сделал шаг вперед, когда не встретил словесного сопротивления. — Не трогай, — строгим тоном остановил его Енджун, с блаженным стоном вынимая иглу и роняя шприц на пол. — Хочешь домой? — откинувшись на спинку кресла, он прикрыл глаза и запрокинул голову назад. — А что скажешь маме? — он немного задумался, прежде чем продолжить: — Давай ты скажешь, что спишь с братом своего дедушки. Правдивее слов, чем эти, не подобрать, — позволяя бреду унести себя, Енджун шептал, будто не собирался это говорить, и слова самовольно вырывались из него, как будто они давно были заперты до этого момента. — Не уходи. — Я не вернусь туда, — с горечью ответил Субин, опускаясь на кресло рядом. — Я отправил им предсмертное письмо, — он грустно усмехнулся, потому что такое пишут до смерти, а не после. — Думаю мама начнет искать меня, поэтому если она появится здесь, отпусти ее, пожалуйста. Дедушка сойдет с ума, если потеряет и ее. — Значит, ты просишь меня, — отстраненно произнес Енджун, наощупь нашел руку Субина и положил свою поверх. — А если я скажу, что не смогу ее тронуть, даже если захочу? Но если это сделает, например, Бомгю? Субин в растерянности хотел выпалить что-то, но Енджун, предвидя это, тихо посмеялся, когда тот убрал от себя его руку. — Хорошо, детка, будет как ты скажешь, — он взял его руку и положил на подлокотник, накрывая своей ладонью. — Тебя там какая-то женщина ищет, говорит по какому-то поручению, — те слова остудили ярость Субина, он немного расслабился, но в какой-то момент вспомнил зачем сюда пришел. — Подождет, — ответил Енджун, не успев задуматься над его словами. — Посидишь со мной? Мне сейчас так хорошо, — он почти заснул, прикосновение его руки стало мягче, а за сегодня он ни разу не взглянул на Субина. Находясь на грани сновидений, он шептал Субину о том, что как будто недавно он ставил такие интересные эксперименты, как поставил перед собой запрет трогать это сине-розовое нечто, а сейчас так блаженно предается его воздействию. Постепенно поток его мыслей начал походить на откровения сумасшедшего, но Субин не решился покинуть его в момент уязвимости. Он опять оттягивает резинку и отпускает, словно этим сможет стереть из памяти это гадкое воспоминание. Вталкивая Енджуна в свой номер, Субин напирал на него с поцелуем, обнимая его за талию обеими руками и подталкивая к кровати. — Подожди, — на выдохе просил Енджун, упирая ладони ему в грудь. Только Субин хотел спросить в чем дело, как Енджун взял его за руку и повел к кровати, заставляя опуститься, после чего сел рядом. Он расстегнул пуговицы на манжетах его рубашки и закатал рукава по локоть, после чего, придерживая под сгибом локтя и направив руку ладонью вверх, Енджун принялся нежно водить кончиками пальцев от запястья вверх, затем так же назад и обратно. Сильнейшее дежавю заставило Субина вздрогнуть от этих немного щекотных прикосновений. Раньше ему так делала мама — из-за того, что у нее был маникюр, эта щекотка с ногтями выходила более действенной. Сначала Субин изворачивался от ее прикосновений, но затем уловил в этом что-то приятное и каждый вечер приходил в спальню родителей, когда они готовились ко сну, и просил маму «вот так погладить руку». Мама в шутку закатывала глаза и, оставив менять простыни, шла вместе с Субином в его комнату, где он укладывался на кровать, приподнимал рукав флисовой пижамной рубашки и выставлял для нее руку. Мама при этом рассказывала ему какую-то сказку, продолжая приятную щекотку на запястье, пока Субин практически не засыпал, но еще слышал на периферии, как мама прикрывала за собой дверь в его комнату. — Откуда ты знаешь? — Субин не помнил, чтобы рассказывал о себе в таких подробностях, но напрячься у него не получалось, поэтому он рассыпался под этими прикосновениями. — Я его этому научил, — спокойно ответил Енджун, задумчиво поглаживая его руку. — Кого? — с недоумением интересовался Субин, собираясь протестовать и убрать руку, но Енджун держал крепко. Теперь Субин мог бы выдернуть руку без особых усилий и колебаний, но не делал этого ради Енджуна. Он впервые выглядел таким задумчивым, не язвительным, не злым или уставшим, он как будто даже не здесь, и где-то там ему так хорошо, что Субин не мог позволить себе так рано возвращать его сюда. Это воспоминание как единственное пушистое белое облако на небе, это настолько мягкое воспоминание, что оно вызывает у Субина улыбку и нежелание отпускать резинку. Это он его научил. — Помоги мне, — позвал его Енджун из темноты подвала. Субин не понимал как он мог его различить, поскольку сам не мог разглядеть его из плотного мрака. Узнал по шагам? — Держи, — наконец Енджун показался из темноты и поставил перед ним большой, но не до конца забитый черный мусорный мешок. — Их там уже много скопилось. Кто-то сомневался, что любопытство Субина в основном вредит ему? В этом случае оно травмировало. Лучше бы Субин туда никогда не заглядывал, вернулся бы в прошлое на несколько секунд назад и ударил бы сам себя. Сколько еще гадких вещей Енджун проворачивал за его спиной? — Что, не нравится? — поднимаясь из подвала с двумя мешками, Енджун сложил их концы в одну руку. — Там еще бочки с растворителями, идем быстрее, пока не начало вонять. — Ты всегда был таким? — после недолгого замешательства Субин решился на этот вопрос. Он лениво волочил этот набитый останками мешок, как школьник огромный рюкзак. — В смысле, тебе это нравится? — но это уже был глупый вопрос, Субин понял это только после того как спросил. — Ты не думал занять себя чем-то… менее мерзким? - этот запах разлагающейся плоти, если хоть раз чувствовал его, то не с чем не перепутаешь. Разлагающиеся животные пахнут немного по-другому. — Ты же сам все понимаешь, — продолжая тащить мешки мимо вестибюля, где Бомгю сидел рядом с Тэхеном, как практикант с учителем. Только Бомгю всего раз на них взглянул и снова принялся черкать в своем блокноте. — Я не понимаю, — мотнул головой Субин, — что у тебя могло такого произойти, чтобы ты сделался таким. Имею в виду, что ты же не с рождения был таким, — на улице ему было легче дышать, но его не покидало ощущение, что после он будет стоять под душем полчаса, лишь бы смыть этот сладковатый запах гнили. — Давай потом поиграешь в психолога, — открывая калитку, Енджун пропустил его вперед. — А сейчас мы будем играть в Санту, — идя по уже липкому слою февральского снега, он оставляет мешки возле своей машины, пока Субин остался за ними, можно сказать, приглядывать. Открыв багажник и придерживая его одной рукой, Енджун мановением руки не глядя подозвал его к себе с мешками, чтобы тот помог их сложить. — Как я мог оставить их без подарка? — вполголоса произнес Енджун, после чего как-то резко захлопнул багажник. Это можно назвать прогрессом, но Субин даже не дрогнул. — Кого? — неуверенно спросил Субин, когда Енджун задумчиво водил ладонью по багажнику. — Родственников, — буквально выдохнув это слово, он выглядел то ли раздраженным, то ли перевозбужденным от того, что должно произойти. Нет, Субину иногда очень сложно прочитать его правильно. От воспоминаний после увиденного в мешке Субин проводит ладонями по лицу, устало вздыхая, сама мысль об этом утомляла и раздражала. Он взглянул на настенные часы, с удивлением про себя отметив, как быстро вечер подошел к ночи. Он снова оттягивает резинку и случайно моргает в такт этому удару. Субин оставался с ним вопреки доводам разума, до того конца, который он никогда не увидит. Потому что кто еще примет его новое кровожадное обличие кроме такого же как он? Субин устал его любить, но мог быть только с ним. Казалось, что злость Енджуна от упоминания музыки готова была заставить его разобрать и выбросить магнитолу из машины. Если он и включал какие-то новости, то до такой громкости, чтобы их было почти не слышно, что едва доносящийся шум с улицы с легкостью мог перекрыть звук. Субин опять сидел в этой тишине, никаких красок, ничего посреди ничего. — Они должны запомнить тебя, твое имя, и бояться не меньше меня, — напомнил ему Енджун. — Только без ребячества, договорились? Субин ответил ему так же тихо, как те фрагменты новостей из магнитолы, которые ему едва удавалось расслышать. Продолжая теребить закатанные рукава пиджака, он задумчиво смотрел в окно, проигрывая знакомую музыку у себя в голове. — Спрячь руки, — Енджун обратил внимание на его запястья и одной рукой потянулся выпрямить рукава, — они не должны знать. Тогда боль на запястьях была такой, как сейчас, когда Субин отпускает резинку. Той ночью было так непривычно для зимы, так тепло, что Субин провалился в июль. Только смутное сомнение, что что-то идет не так. Это сейчас он растерял инстинкт самосохранения, но тогда оно было промежуточным этапом между цепочкой неправильных действий. Это было здесь, в похожей темноте, как нечто экстатическое, — мрачная совокупность филиации и смирения. Субин был накрыт одеялом до груди, в номере было невозможно душно, что можно было потерять сознание. Выступал противно скользящий по вискам пот, Субин то и дело вытирал влажные ладони о края одеяла. Если опыт учит, а не воспроизводит, тогда почему Субин не мог перестать постоянно ловить себя на пытающемся безуспешно отрезвить дежавю? Енджуну больше всего из них двоих подходит роль мазохиста, он иногда любил притворяться жертвой, даже не замечая этого за собой, но Субин замечал. Неконтролируемое горение в нем в такие моменты удваивалось, и все же эти моменты были так редки, что сбивали Субина с толку. Енджун накрыл себя одеялом, устроившись внизу между его ног. Каким-то чудом допустив здравую мысль, Субин со вздохом попытался откинуть одеяло, но Енджун не позволил. — Вернись ко мне, — шептал Субин на грани реальности, — пожалуйста, — он рвано выдыхал и подавался бедрами навстречу, запрокидывая голову назад. В желтоватом теплом освещении его кожа бисерная от влаги, в ушах слышался стук сердцебиения. Блаженное чувство, словно, закрыв глаза, в следующую секунду он больше их не откроет, но лучшего безумия Субин не мог для себя пожелать. — Вернись ко мне, — тщетно преодолевая головокружение, Субин продолжал повторять этот бред, который сейчас так явно помнит. Когда Енджун был в настроении и хотел этого, он мог доставлять наивысшее удовольствие, словно это было заложено в нем фундаментально. Он делал это так искусно, что даже если бы Субин имел до него опыт в подобных делах, то все равно забыл бы всех до него ради таких моментов. Енджун насаживался ртом на его член, позволяя Субину толкаться навстречу; его мокрые ладони скользили вверх вдоль субиновых бедер, чтобы опуститься вниз к внешней стороне. Нахмурившись, Субин мысленно погружается в то время, вспоминает с таким отчаянием и тоской по тому Енджуну, что эта боль почти перерастает в душевное наказание. Субин понемногу расслабляет руку и медленно отпускает резинку, чтобы не было удара. Он думает слишком часто. За самовозгоранием и, как следствие, перегоранием время проходит незаметно. Он поднимается с кровати и пытается найти под подушкой или где-то рядом пульт от телевизора. Когда и куда он мог его забросить? Субин не находит его ни под одеялом, как следует разворошив его, ни под подушкой, ни на полу рядом, ни под кроватью и точно не возле телевизора. Субин всегда отличался тем, что не стремился класть вещи на свои места. Пообещав себе заняться этим позже (но позже это когда?), после бесплодных поисков он усаживается на корточки возле телевизора и включает его вручную, раздраженно переключает любые новости, неважно, политические, спортивные или тем более об искусстве, он останавливается на музыке, на каком-то клипе Мадонны, идет к кровати и устало падает поверх одеяла, укладываясь на спину и прикрывая глаза. Это был еще один тяжелый день, но хуже него будет только завтрашний. Тем временем солнце заходит за горизонт, только это не имеет значения, окна все равно снова зашторены. Субин засыпает, но больше не видит сны. Это вечный покой, музыка уже закончилась, он в классическом похоронном костюме. Когтистая убежденность заставляет его верить сквозь сон, что враг ближе, чем рядом. У него много имен, может быть у него кожаные зазубренные крылья и легион меняющихся лиц, то страдающих, то вожделеющих. Субин до сих пор не знает его, но знает одно из его имен. Его присутствие ощущается как сонный паралич. Субин переворачивается на бок, подложив руку под подушку. Отсутствие ярких цветов, определенность дней, распланированных на вечность вперед; избавление от измучившей и родителей, и самого Субина зависимости; некоторое признание его индивидуальности и совершенства; подобие взаимной любви; возможность жить в свое удовольствие и материально ни в чем не нуждаться, — Енджун дал ему все, что он мог желать, но с одной маленькой погрешностью в большой мечте, таким небольшим условием. — Субин, — тихонько напевает Енджун, будто верит, что он спит, и ласково пытается разбудить. — Покажи мне свои красивые ручки, — продолжая напевать, он опускается на кровать и нежно касается его плеча. Со вздохом перекатившись на спину, Субин протягивает ему до этого спрятанную под подушкой руку, по-прежнему не открывая глаза. Он не видит что делает Енджун, но чувствует, как он касается большим пальцем вдоль резинки, утонувшей в запекшейся крови, поддевает корку и цепляет резинку, стаскивая ее с запястья, пока Субин поджимает губы и жмурится. Лишь когда запястье больше ничего не сдавливало, Субин находит в себе смелость взглянуть на Енджуна. Это как всегда ни на что не похоже, Енджун выглядит задумчивым, рассматривая залитые кровью полосы на запястье, скользит взглядом к ладони, словно что-то пошло не так, не по его плану. Сколько бы лет не прошло, сколько тяжелых и долгих месяцев для Субина, — Енджун не убавит в своей красоте. Вот так Субин и останется навсегда в абсурдной ловушке, которую с самого начала настраивал на себя. Енджун становится коленом на постель и нависает над Субином, не так резко, как мог бы, но у Субина все равно замирает дыхание. Целует так коротко и нежно, что возвращает назад в лето. — Возьми все, — переставив колено через его бедра, Енджун седлает его, опираясь ладонями по обе стороны, и снова целует, — возьми все, — он нетерпеливо берет руки Субина и кладет себе на талию, — пусть это будет твоим. Чтобы понять Енджуна, нужно быть психиатром, работающим с душевнобольными преступниками. Субин стонет от досады, притягивая его к себе за талию обеими руками и подаваясь ему навстречу. Он уже забыл что это такое, любить его, когда уже раздетый Енджун сидя на нем стремительно двигает бедрами, опираясь ладонями ему на грудь и запрокинув голову назад. — Можешь просить все что хочешь, — срываясь на шепот, Енджун укладывается рядом на свою сторону, устало и довольно подвинувшись к Субину и закинув на его бедра ногу. Может быть Субин самую малость мазохист и превосходный конформист, а может это просто страх перед еще несказанным словом, но Субин не позволит себе сказать это вслух. Он знает, чего хочет Енджун — Субин приложит все силы, чтобы не дать ему это. — А если я хочу тебя? — обманчиво ластясь к нему, Субин позволяет обмануться и себе, коротко целуя в губы. — Еще раз? — Тогда ты упустишь возможность, — не прилагая особых усилий, Енджун уже в шаге от того, чтобы раскрыть его нехитрый замысел. Субин просто хотел притвориться, что все в порядке. Да все так и было бы, если бы не игры Енджуна, которые он ведет каждый раз, начиная с ним говорить, используя какие-то ребусы в своих предложениях, завуалированно выражаясь, играя в двусмысленность, которая вообще имеет третий смысл. — Какую? — не принимая его слова за то, что хотелось бы, потому что зачастую это замаскированная под правду ложь, Субин на всякий случай уточняет смысл его слов. Ирония в ужасе вдруг стала частью его канона, будто даже если появится возможность вернуться, нормальная жизнь перестанет казаться нормальной. Что за дьявольские проделки? — Съездить со мной за город, например, — Енджун не дает убрать от себя его руку, держа его запястье и ведя ниже по бедру. — А можно? — на выдохе неуверенно спрашивает Субин. Не успевает это как следует обдумать, когда Енджун приподнимается и сам целует его.