********
23:59, затем— Он моргает; еще одно мгновение, которое кажется вечным. Но реальность обнуляется. И, снова глядя на тусклый закат, Брюс даже не пытается сдержать сдавленный вздох и сокрушительное чувство облегчения. — Юююю-хуууу! — голос Джокера словно манит его. — Дорогой старый друг, какое забавное совпадение — ты живешь по соседству! Почему бы тебе не зайти? Это напоминает ему момент, когда Джокер лежал на операционном столе с раскрытой грудной клеткой под руками Альфреда, и он услышал тот слабый приступ смеха, который означал, что клоун жив. И как в тот раз, его сердце подскакивает к горлу. Только сейчас все гораздо хуже. Намного хуже. Он хихикает, и это напоминает звук камней, скребущихся друг о друга. Потому что это забавно. На секунду невероятно забавно то, какое облегчение он испытывает от того, что монстр, с которым он боролся большую часть своей жизни, не умер. Технически, он даже никого не убил, потому что клоун снова здесь! Живой, машущий ему с другой стороны улицы. Затем он поднимает глаза и видит недовольное лицо Джокера в окне напротив него, и скорость, с которой меняются его эмоции, могла бы привести его в ужас, если бы у него была хоть капля энергии на это. Хорошо. Если позволить Джокеру убить себя и убийство самого Джокера не положило конец этому… что, блять, нужно сделать? Как, черт возьми, он должен покончить с этим?! Джокер должен быть ключом к этому. Предполагалось, что Джокер положит этому конец, но даже самый страшный кошмар в жизни Брюса не оказался эффективным. То, что он оставил последний бастион своего здравомыслия, даже то, что поддался худшему, ничего не значит. Даже то, что он плюнул в лицо собственному наследию и нарушил свою клятву, став таким же плохим, как этот монстр… (Может быть, просто нет способа покончить с этим. Может быть, выхода просто нет.) Отдаленно, какая-то часть его все еще осознает свое совершенно иррациональное поведение. Но впервые в жизни ему все равно. Он так невероятно зол на Джокера, что глаза застилает красная пелена, и все остальное не имеет значения. Так что, дрожащими от ярости пальцами он надевает противогаз и взмахивает абордажным крюком. На мгновение, он жалеет, что у него нет лома. Джокер успевает испугаться, увидев, как он смеется на другой стороне улицы, и не нападает сразу, нехарактерно нерешительно. Брюсу все равно. Он рычит, хватает Джокера за голову и впечатывает его в стену. С отработанной легкостью он выкручивает одну руку маньяку за спину и избавляется от кислоты, спрятанной в перчатке, и его ярость растет, когда Джокер рефлекторно хихикает. Клоун пытается ударить его локтем в живот, но Брюс знает, что тот сделает, поэтому уклоняется влево и просто снова впечатывает голову Джокера в стену. Он видит пятна крови на бежевых обоях. — Я ненавижу тебя, — тихо говорит он, когда Джокер стонет. — Ты заслуживаешь смерти сто, тысячу раз, за каждого человека, которого ты убил. За Джейсона, за Барбару, за всех, кому ты причинил боль. Медленно и мучительно, пока ты, наконец, не исчезнешь и не избавишь мир от своей больной мерзости. Он помнит время, когда Джейсон восстал из мертвых (такой, такой злой), похитил Джокера и пытался заставить Брюса выбирать между ними; Тодд хотел, чтобы он застрелил Джокера. Брюс сказал ему, почему не может этого сделать, но также признался кое в чем. Что не проходило и дня, чтобы он не думал об убийстве Джокера. С тех пор, его запас темных убийственных фантазий относительно Джокера возрос. Хуже всего то, что Джокер, похоже, даже не удивлен его действиями. Он выглядит окрыленным и веселым. — Ха… этот маленький план довел тебя до крайности, дорогой? О вкусах не спорят, но лучше поздно, чем никогда! — хихикает он, позволяя крови стекать по подбородку. Брюс хватает его за горло и сжимает, чтобы заставить замолчать. Он жалеет, что не снял с руки перчатку. — Я убью тебя, — хрипло говорит он. — Но не так, чтобы это имело значение. И не так, как тебе понравилось бы, ты, извращенный безумец. Руки Джокера инстинктивно царапают его руку, которая перекрывает ему доступ воздуха, но тот смеется. Он просто продолжает смеяться. В этом тоже есть что-то особенное. Так или иначе, его смех сейчас звучит истинно счастливо. — Любовь моя, — выдыхает Джокер. — Возможно, ты… недооцениваешь меня. И не вызов толкает Брюса через край, и не полное отсутствие страха у монстра. А слово. Восторг, расширенные зрачки, едва обведенные зеленым, и любовь. Заткнись. Заткнись. Заткнись, заткнись— Почти бездумно Брюс достает один из своих острых бэтарангов и ведет им по горлу Джокера. Брызги артериальной крови окрашивают пластик противогаза. Он отпускает его, и Джокер просто соскальзывает по стене и падает на пол, прижимая пальцы к порезу. Но рана слишком глубока, и он булькает кровью — все еще пытаясь что-то сказать, не раскаиваясь до самого конца. Брюсу приходит в голову, что перерезать ему горло было хорошей идеей, потому что это наконец остановило адский смех.********
По какой-то причине, прежде чем вернуться к бэт-мобилю и поехать домой, он поднимает тело Джокера и кладет его в пустой гроб. Это невероятно бессмысленный жест. Уже в пещере, он выходит из машины и смотрит пустым взглядом в голубоватую, тускло освещенную темноту. Брюс машинально снимает костюм, аккуратно раскладывая каждую деталь на свое место. Когда он снимает перчатки, липкая, еще не совсем засохшая кровь попадает на голые пальцы. Он переодевается в рубашку и простые брюки и поднимается по лестнице в мэнор, отказавшись от лифта. Альфред там, где был уже тысячу предыдущих раз: на кухне, слегка напевая и нарезая овощи. Брюс никогда не утруждал себя выяснением того, что он готовит, но сейчас замечает немного кабачков. Или это огурцы. — О боже, — говорит Альфред с легкой тревогой, когда замечает Брюса, молчаливо стоящего позади него. — Я думал, мы прошли этот этап. Это была… тяжелая пара часов. Брюс был зол, ошеломлен, чувствовал себя виноватым и иногда сильно ненавидел себя, но никогда не был так близок к тому, чтобы сломаться, как сейчас, когда Альфреда смотрит на него такими добрыми и хитрыми глазами. Он открывает рот, чтобы заговорить, затем закрывает его. Маленькие засохшие следы крови все еще на его руках, он чувствует их, когда сжимает кулаки. Альфред хмурится. — Все в порядке, мастер Брюс? — спрашивает он с беспокойством. — Я убил Джокера, — выдыхает Брюс без предупреждения, без объяснений. Тишина после признания кажется мучительной. Он ничего не может с этим поделать. — Альфред, я убил кого-то, — снова говорит он дрожащим голосом. Брюс закрывает глаза руками и скользит вниз по шкафу, оказываясь на полу. Он не в силах поднять глаза, не в силах стоять. Он слышит движение Альфреда, слышит, как тот подходит ближе. — Все в порядке, — звучит его голос, добрый и без малейшего следа презрения или осуждения. — Просто скажите мне, что случилось. Что случилось, мастер Брюс? Брюс пытается привести свои мысли в некое подобие порядка, но они похожи на песчинки, постоянно ускользающие из его пальцев. — Я… — хрипит он. — Он сказал, что это было весело. Я боролся с ним в течение многих лет, и я знал — конечно, я это знаю. Ему это нравится. Но на этот раз я не смог остановиться. Он, наконец, поднимает глаза. Альфред сидит на корточках рядом с ним, и беспокойство в его глазах пронзает Брюса, как нож. — Мне нужно было заставить его остановиться, — отчаянно пытается сказать он, и ненавидит то, что слезы собираются в уголках его глаз. Рука Альфреда — настоящая рука — ложится ему на плечо. — Вы очень хорошо знаете, что я бы никогда не стал винить вас за это, — говорит он. — Брюс. Если бы не вы, я бы давно сам его прикончил. Да, да, он знал это. Он знал в глубине души, что, если он скажет кому-нибудь из членов семьи, что убил Джокера, те почувствуют облегчение. Черт, это, вероятно, может исправить его отношения с Джейсоном. Но… — Я убил его дважды, — Брюс смеется, дрожа. — Я не хотел, в первый раз. Но потом он все еще был там, и я был так зол… Замешательство Альфреда очевидно и быстро переходит в тревогу. Итак, Брюс, наконец, делает это: он, наконец, впервые рассказывает Альфреду о кошмаре. Как все это повторяется, что он исчерпал все варианты, которые мог придумать, чтобы выбраться. Все варианты, которые он мог придумать, включая убийство Джокера. Альфред не перебивает, несмотря на страх и беспокойство, сквозящие в нем, когда Брюс признается, что спрыгнул с десятиэтажного здания. На половине рассказа он неуверенно встает, ему нужно вернуть себе контроль, и Альфред следует за ним. — Никто не может винить вас, — решительно говорит Альфред, когда Брюс замолкает. — Боже милостивый, удивительно, что вы все еще в здравом уме. В этом мире нет никого, кто мог бы винить вас. И вы должен перестать винить себя. Брюс качает головой, не решаясь заговорить. — Даже если он останется мертвым, — сосредоточенно продолжает Альфред, — это то, чего он заслуживает. И Брюс снова издает прерывистый смешок. Да, это правда. Это самая тяжелая правда, с которой он живет, и она становилась все тяжелее с каждым разом, когда он спасал жизнь Джокеру. Но Джокер не умер, не так ли? Прямо сейчас он лежит в том гробу в районе мэрии, но через пару часов снова будет у окна и махать ему рукой. Махать рукой и смеяться. Брюс зажмуривается, когда призраки того ужасного гнева снова поднимаются, вызванные чувством беспомощности и неудачи. — Я не могу, — наконец говорит он, и это звучит слишком резко. — Я не могу быть убийцей. Боже, он заслуживает смерти миллион раз, но я не могу быть его убийцей. — Это не так, — мягко говорит Альфред. Брюс больше не знает, кто он. Он больше не знает, кем ему нужно быть. Всё потеряло смысл. Но под всепрощающим взглядом Альфреда, он понимает, что знает, чего хочет. Принятие, одобрение, уверенность в том, что он не все потерял, — это только часть. Альфред необходим для его человечности, как глина, скрепляющая кирпичи в прочный фундамент. И все же не его человечность привела его сюда. Его человечность полна трещин, искалечена неуверенностью, отчаявшаяся и жаждущая смысла, тонущая в эмоциях без якоря в поле зрения. Его человечность смеялась, его человечность бушевала, его человечность отняла у Джокера жизнь. Но он не просто человек. Он превратил себя в нечто большее, и теперь должен выполнить свой долг и держаться за этот непреложный завет, который он дал, когда надел маску. Ему нужно вернуться во тьму и заставить ее снова стать его домом. — Я не могу, — повторяет он, выпрямляя спину и чувствуя облегчение от того, что произносит эти слова вслух. — Бэтмен не может быть убийцей. Пусть сама ткань реальности похожа на дым, он должен продолжать пытаться. Несмотря ни на что, он должен сделать это.********
Последние два часа перед следующим сбросом он проводит в портретной комнате, разглядывая нарисованные лица Томаса и Марты Уэйн и сшивая вместе обломки Бэта. Что бы ни говорил Альфред, он не может избавиться от чувства отчаяния и разочарования, ненависти к себе, которая настолько сильна, что чуть ли не съедает его заживо. Брюс кого-то убил. Он теперь знает, каково это — убить кого-то. Как это легко, как мгновенно и оправданно в ретроспективе. В прошлом он переступал черту. Иногда, он не делал все, что мог, чтобы спасти кого-то, но он никогда не убивал кого-то своими руками. И, вспомнив нитку белого жемчуга, испачканную кровью его родителей, смотря при этом на засохшие пятна крови Джокера, он приходит в ужас. Брюс невероятно боялся стать похожим на того… монстра, того, кто нажал на курок той ночью, того, кто забрал все. Он поклялся никогда не пользоваться пистолетом, поклялся никогда не стать причиной смерти другого человека, пока остывали трупы его родителей, а его колени были покрыты их кровью. Но Джокер не останется мертвым. Это не реальный мир. Это не тот мир, где действия имеют последствия. Брюс хотел остановить преступность, спасти людей. Он не мог превратиться в… убийцу не только Джокера, но и всех остальных. Именно этого он так боялся. Потому что никто не останется мертвым. И дело не только в том, что это лишает любое действие всякого смысла. Это связано с тем фактом, что охота Брюса на преступников связана с местью. О справедливости, наказании и возмездии. Самое главное, речь идет о том, чтобы остановить их, чтобы они никогда больше не причинили кому-то такую же боль. И если преступники просто возвращаются в полночь, их убийство будет всего лишь… удовольствием. Это не имеет никакого смысла. И это уже не будет Брюс. А будет Джокер. И он не может быть таким, он отказывается становиться таким. Потребовался токсин, чтобы перестроить его мозг, чтобы объединить его разум с разумом Джокера, и будь он проклят, если позволит повторяющемуся дню сделать всё хуже. Он никогда не сможет забыть звук ломающейся шеи Джокера или звуки, которые он издавал, когда захлебывался собственной кровью. Но он представлял себе гораздо худшее. И точно так же, как и его фантазии, те времена были по сути безвредны, потому что Джокер ничего об этом не знал, и Джокер на самом деле не умер. Кроме того, это было необходимо, просто чтобы проверить, будет ли это действие необходимым для разрыва цикла. Была рациональная причина, помимо эмоций Брюса в то время. Когда он моргает и момент снова возвращается, он снова не совсем похож на себя. Это невозможно. Но он полон решимости попробовать еще раз. — Юююю-хуууу! — Джокер кричит. — Дорогой старый друг, какое забавное совпадение — ты живешь по соседству! Почему бы тебе не зайти? Брюс расправляет плечи, достает противогаз и взмахивает абордажным крюком. Он еще не пытался заручиться помощью Джокера, какой бы отвратительной ни была эта мысль. Он рассказывал Джокеру о петле раньше, но это не было запланировано. Существует малейшая вероятность того, что этот цикл был организован одним из врагов Джокера, что на него ранее наложили заклинание, и Брюс цепляется за это объяснение. Стекло снова ранит лицо Джокера, и тот фыркает в притворном раздражении, как и всегда. Брюс опускает руки. — Джокер, нам нужно… Но он знает, что Джокер не будет просто слушать. Клоун, не колеблясь, бьет его в лицо. Бэтмен отступает назад и уворачивается от следующего удара кислотой из перчатки Джокера. — Не мог бы ты остановиться на секунду, — рычит он. — Нам нужно поговорить. Джокер мгновение просто смотрит на него, а затем заходится в приступе смеха. — О боже, ты что, бросаешь меня? — издевается он, ударяя ногой в грудь Брюса, заставляя того кряхтеть и отступить еще дальше. Подоконник впивается ему в спину. — Жалко. Возьми себя в руки, Бэтс. Брюс стискивает зубы, чувствуя, как его снова охватывает гнев. Он уходит от следующего удара, направленного в голову, и Джокер чуть не вываливается из разбитого окна. — Ха-ха-ха! Это было близко! — хихикает он, сжимая руку в кулак так, что осколки стекла впиваются в ладонь. Брюс вспоминает о пыльной лампе, но прежде чем успевает застать Джокера врасплох и ударить его ею по затылку, проклятый клоун снова движется молниеносно. Повезло, что лампа уже была у него в руке, потому что он инстинктивно выставляет её вперед, когда кислота брызжет ему в лицо, и шипит, когда капли разъедают перчатку. От ярости кровь стучит в ушах, словно боевой барабан. — Не мог бы ты просто остановиться, — рычит он, роняя лампу и хватая Джокера за горло, — на одну секунду? Что-то внутри него падает, когда он приближается и чувствует, как пальцы Джокера царапают его руку. Все это слишком знакомо. Хриплый смех Джокера, его расширенные зрачки, внезапный восторг, расцветающий в его глазах. Брюс этого хочет. Боже всемогущий, он хочет и будет делать это снова, и снова, и снова. Но он отпускает. Он отпускает Джокера, и вместо того, чтобы задушить его, вкладывает все уродство, растущее внутри него, в удар и бьёт его. Сила яростно отбрасывает Джокера назад, и он врезается в покрытый пластиком комод, соскальзывая на пол. Чудовище смеется, злобно, безумно и удовлетворенно. В уголке его рта скапливается кровь, и клоун высовывает язык, чтобы слизать её. Глаза Брюса следят за движением; и обычно на этом он перестает думать. Обычно. Но не сейчас. Такое ощущение, что его эмоции — это мифические многоголовые гидры; обезглавишь одну — на её месте появятся две. Но ему удается взять себя в руки и сдержать гнев, но что-то еще выскальзывает из-под него, стены разума больше недостаточно прочны, чтобы задушить это чувство простым игнорированием. На этот раз его взгляд задерживается на окровавленном рту Джокера. Он стоит там, возвышаясь над Джокером, который смеется все громче и громче, кровь капает с его разбитой губы, и ощущения— Эмоции захлестывают его, не оставляя никаких эффективных барьеров. Не только адреналин заставлял его драки с Джокером быть особенными. Это было не просто волнение, не просто возбуждение от возможности выплеснуть гнев. Желание. Вот что он чувствует. Желание. Убийственно понимающая ухмылка Джокера становится ещё шире.