********
Он снова в той вечной комнате бежевого цвета. Он снова в лечебнице Аркхэм, в той комнате, куда привели Джокера для допроса. Он снова на крыше, ночь, луна висит над ними, словно фонарь, и он бежит, чтобы поймать Джокера, бежит… Джокер смеется. Звуки разъедают разум Брюса, как личинки. Они снова в этой проклятой комнате бежевого цвета, и Джокер говорит: «Это так весело…» Он держит руки на горле Джокера. Он не прикасается к нему. Он бьет Джокера так сильно, что тот врезается в комод и падает на пол. Джокер говорит: «Любимый, ты меня недооцениваешь». И он смеется, когда Брюс застывает на месте. Он смеется, вставая с земли, паукообразный и томный, грациозный и в то же время настолько угрожающий, что Брюсу хочется бежать, бежать, бежать. Беги, беги, беги, кричат ему инстинкты, в то время как Джокер движется, чтобы сократить пространство между ними. А он продолжает стоять. Он пытается двигаться, но почему-то его конечности словно находятся в другом измерении. Они принадлежат ему, но в тоже время нет. Глаза Джокера полностью черные. Кровь течет из уголка его чудовищной ухмылки, а его кожа такая белая на фоне темно-фиолетового костюма. Он похож на оживший кошмар, который сейчас прижимает ладонь к челюсти Брюса. Его пальцы обжигают. — Просто останови меня, дорогой, — шепчет он. — Останови меня. Брюс не может двигаться. Вторая рука Джокера ложится на другую сторону его лица, и лицо Джокера так близко, что он почти может посчитать зеленые ресницы. — Останови меня. Шепот раздается возле правого уха Брюса, к которому прижался Джокер, и теплое дыхание вызывает у него мурашки. Он едва слышит его из-за стука собственного сердца и ослепляющей паники. До сих пор не может пошевелиться, он не может. И очень медленно Джокер отступает, чтобы снова смотреть прямо на него, слегка улыбается, когда его взгляд опускается на губы Брюса, и он сводит их лбы вместе. Брюсу кажется, что его кожа горит, но он все еще не двигается. Его вырывают из сна с такой силой, что он спотыкается. Он снова на крыше, сердце бешено колотится в горле. Он тяжело дышит и чувствует, будто костюм прилип к коже. Вот тебе и снотворное, машинально думает он. Голос Джокера доносится до него, и Брюс ничего не может с собой поделать, не может заставить свой пульс замедлиться, но зато его мысли перестают кружиться, словно разъяренные пчелы. Он не думает. Он просто стреляет крюком и с силой врезается в окно. Когда он чувствует жжение в челюсти от осколков стекла, то понимает, что не стал возиться с противогазом, а это означает… Он должен уйти. Ему следует бежать, потому что он все еще понятия не имеет, что делать со своими желаниями и с тем, что происходит. Он должен уйти, прежде чем вдохнет слишком много наркотика. По крайней мере, он должен надеть противогаз. Но он останавливает взгляд на Джокере, и его мысли снова бегут наперекосяк. Вместо того, чтобы повернуться, он просто… стоит. Он видел его так много раз, но сейчас почему-то кажется, что он воссоединился с Джокером после долгого отсутствия. — Ну, это просто грубо, — чирикает Джокер, как обычно, с удовлетворенно блестящими глазами, атакуя. Брюс слишком не в себе, чтобы парировать. Удар Джокера по диафрагме заставляет его споткнуться вправо, где большую часть пространства занимает роковая лампа. Он может схватить её, он может использовать её, чтобы нокаутировать Джокера и быстро найти противоядие, которое спрятано в его пальто. Он ничего не делает. Джокер пользуется моментом колебания, ударяя его в бок. — Цк. Слабое выступление сегодня, Бэтс, — издевается он, когда Брюс, наконец, вспоминает, что нужно дать отпор, и уклоняется от удара. — Беременная кошка без когтей, лениво отбивающая мух летним днем, выглядит лучше. Первый всплеск гнева возникает одновременно с первым симптомом газа. — Посмотрим, — рычит он, выпрямляясь во весь рост и не обращая внимания на учащающийся пульс. Как всегда, Джокер усмехается и быстро бежит к двери в темную комнату. Брюс яростно проклинает себя; зачем он пришел сюда? Почему он позволил этому зайти так далеко? Почему он просто не взял противоядие и не покончил с этим? Он все еще кипит от гнева, когда активирует ночной режим и следует за клоуном. Он уже знает, какую позицию займет Джокер, чтобы иметь возможность наблюдать, как Брюс поддается наркотику, рассказывая свою бесконечную историю. Вместе с быстро бьющимся сердцем он чувствует, как головокружение и возбуждение начинают кружиться вокруг разума. Вместо того, чтобы двигаться вперед между двумя рядами скамеек, как он всегда делал, он меняет маршрут и идет вдоль стены, чтобы добраться до Джокера. Желание смеяться также начинает расти в его груди, похожее на отдаленный зуд. Джокер чувствует его приближение и оборачивается с проклятием. Обычно он просто ждал, пока действие препарата настигнет Бэтмена, но теперь, когда Брюс все еще преследует его, он пытается еще немного оттянуть время и уклоняется. Но убегающий от него Джокер что-то делает с Бэтменом. Так было всегда. За исключением того, что теперь, смешанное с отчаянием и все более маниакальным ликованием, это зрелище прожигает его разум желанием преследовать. Он движется быстро и умудряется дотянуться до фиолетового плаща Джокера. — Ах ты упрямый… — шипит Джокер, отшатываясь назад. Бэтмен пытается поймать его в удушающий захват, но клоун быстро уклоняется, врезаясь правым боком в ряд скамеек рядом с ними. — Ты даже ничего не говоришь, — с раздраженным смехом обвиняет его Джокер, явно готовясь ко второму раунду. — Я бы сказал, что удивлен, но ты никогда не был болтливым парнем. Тогда это твоя правда? Ты просто хочешь избить меня до полусмерти, а? Когда кулак Джокера движется, чтобы ударить его, Брюс хватает его за руку и сильно толкает в грудь свободной рукой, пока Джокер не ударяется о стену позади него. Его сердце стучит так громко, что почти заглушает адское хихиканье Джокера. Ему кажется, что в его венах течет не кровь, а сплошной адреналин — всепоглощающая потребность бороться, вредить… Он ударяет Джокера кулаком в живот, но не позволяет ему согнуться, хватая его за горло и прижимая к твердой поверхности. Он до краев наполнен энергией, и ему нужно где-то выпустить её. А здесь темно, так темно. Никто не увидит. Никто не узнает. Это не будет иметь значения. В следующую секунду стон боли Джокера вибрирует в его собственном рту. Брюс против воли издает похожий звук. Он так давно этого хотел. Теперь, когда он целует Джокера и пробует следы крови на губах, его поражает как сильно он хотел этого. Он так сильно хочет Джокера, что просто чудо, что желание не сжигает его кости. И Джокер не оказывает никакого сопротивления; он на мгновение застывает от удивления, но затем почти вздыхает, одна его рука опускается на челюсть Брюса, а другая ложится на шею. Такое ощущение, что они пытаются поглотить друг друга целиком. Джокер открывает рот, и Брюс мгновенно входит в него, теплый, горячий и навязчивый. Ощущение языка Джокера на своем вызывает волну возбуждения в нем, а низкий звук, который он издает, смешивается со стоном Джокера. Однако в этот момент его тело вспоминает, что его отравили, и раздается неудержимый смех. Он спотыкается, потрясенный дрожью, слышит, как звуки вырываются из его горла, но он не хочет … Боже, он просто хочет снова заполучить Джокера. — Ну, это… — голос Джокера прорывается сквозь его оцепенение, звуча искренне запыхавшимся. — я не ожидал. Брюс не может сдержать смех, потому что он тоже этого не предвидел. Кто, черт возьми, мог предвидеть это? Он давно потерял счет количеству петель, но по ощущениям прошло несколько месяцев. Он должен был внести разнообразие в свои дни, верно? Черт возьми, уже становится больно. Он хватается за край ближайшей скамьи, будто это спасательный круг. — Если это твоя глубокая темная тайна, Бэтс, я зря арендовал этот чертов гроб, — ворчит Джокер, хватая его за бицепс, чтобы удержать, а затем внезапно — вонзая иглу в шею. Он пытается оттолкнуться от удивительно нежной руки Джокера, но клоун лишь цокает, опуская шприц только тогда, когда тот пустеет. Брюс чувствует, как сползает на пол, когда Джокер отпускает его, и находит это забавным, считая, сколько раз он лежал на полу в последнее время. Он потерялся во времени из-за очередного приступа постепенно стихающих смешков, и к тому времени, когда он снова почувствовал себя хотя бы отдаленно адекватным, Джокер уже исчез. Он не может винить его. Даже Брюсу трудно предсказать свою реакцию на то, что произошло, но многие из них все равно закончились бы тем, что Джокер вернулся в Аркхэм. И многие из них были бы связаны с гневным решением, что это было следствием наркотика, текущего по его венам, и он бы стал убеждать себя, что это не значило абсолютно ничего. Он опускает голову на деревянную скамью, зажмуривая глаза. Последний пункт было бы особенно трудно сделать, когда всплыла правда, столь же очевидная, сколь и нежелательная: противогаз он не надел нарочно. Хуже того, он мог получить противоядие от Джокера несколько раз, но не сделал этого. Голова все еще была заполнена образами из того кошмара, и он просто… Спрятался за газом Джокера; спрятался за тьмой, как трус. Прямо как во сне, где он спрятался за дымовой завесой парализованного на месте, не имея выбора. Он неуверенно поднимается на ноги и, прежде чем успевает подавить импульс, бьет кулаком в стену.********
Он не может игнорировать все это, как бы отчаянно он ни пытался. После следующего сброса он хочет сделать вид, что ничего не происходит, и поговорить с Джокером о продолжающемся цикле, как он изначально и планировал. Но затем Джокер снова машет ему, и сердце Брюса застревает в горле, как камень, и он может думать только о том, каково это было… Нет. Он просто не может. Он берет крюк, но вместо того, чтобы направиться к Джокеру, сворачивает, чтобы найти место, где он припарковал бэт-мобиль. В очередной раз он идет домой. Ему приходит в голову, что Джокер, должно быть, в ярости, что в какой-то степени… смешно. Вернувшись в пещеру, он наконец позволяет себе горевать. Брюс знает, что не может объяснить это ужасно сильное влечение каким-либо разумным образом. Джокер мужчина; Брюс всегда встречался с женщинами. Мало того, что Джокер мужчина, он мужчина с обесцвеченной кожей, жестокой рисованной ухмылкой и зелеными волосами. Его черты тощие и заостренные, что ни у кого не вызывает представлений о классическом красавце. Черт бы побрал все это, самое главное, Джокер убийца, пытающийся уничтожить город, который он защищает, и все, что ему дорого. На этот раз он заслуживает прыжка со здания. Это чудовище убило Джейсона, навредило Барбаре, навредило Альфреду и навредило всем, кого он любил. Это было… И все же, истерически думает Брюс. И все же Брюс не может припомнить, чтобы желал кого-нибудь так сильно. Непрошенное сравнение с Селиной всплывает прежде, чем он успевает его подавить, и ему хочется как-нибудь нокаутировать себя. Сравнить Джокера и Кошку просто… Неправильно. Ему нужно было любить ее. Это было его выбором, и поэтому он любил ее, даже когда весь мир считал её массовой убийцей. Он боролся за то, чтобы добраться до нее, потому что верил в её лучшую версию. Несмотря на всю эту язвительность, сарказм и стены, которые воздвигла Селина, она была хорошим человеком. Он думал, что они похожи, но всегда было нечто большее. Смотреть на нее было все равно, что смотреть на себя в зеркало; его постоянная борьба наоборот. У нее было тяжелое детство, она прожила трудную жизнь, которая превратила ее в нечто сильное и несгибаемое. Но она обратилась к преступлениям, решив, что заслуживает того, чтобы получить то, чего хочет, следуя корыстному кодексу, который иногда невозможно предсказать. Она ведет себя как плохой человек. Но в глубине души это не так. Что бы она ни говорила. В то время как, если быть до конца честным, Брюс считал себя плохим человеком, постоянно стараясь изо всех сил быть хорошим. Итак, его слабостью всегда были темные и опасные женщины, которые таили в себе скрытые стороны, но при этом стремящиеся к свету. Такие женщины, как Талия или Селина, которые пытались искоренить в себе любую возможную потребность в связи, которая могла бы их изменить. Поиск их человеческой стороны помог ему остаться человеком. В конце концов, его отношения с Селиной почти убедили его, что он может быть человеком. Больше, чем просто сосуд для миссии, для Бэта. За исключением того, что даже когда он просил Селину выйти за него замуж, несмотря на бессмысленную надежду, он знал, что этого не произойдет. Они были слишком похожи своей отчаянной потребностью в общении и одновременным всеобъемлющим страхом перед этим. Все это время казалось, что они оба находятся в разных клетках, тянутся и касаются прутьев, но так и не могут выбраться из них. И Боже, не было сомнений, что Джокер… опасен. Он самый опасный из всех. И впервые с горечью и недоверием Брюс осознает сходство, которого раньше никогда не замечал: то, как он пытался спасти Джокера. Он обращался к той его стороне, которая хотела помощи, потому что независимо от того, какие злодеяния совершал Джокер, Брюс видел под собой тень человека. Однако Джокер был другим. Что-то в нем проникло под его кожу помимо неумолимой потребности спасать людей. Его звала не только человеческая сторона, чахлая, изуродованная и мерцающая. Так же была тьма. Это была их общая тьма, которая заставила его хотеть победить Джокера до крови и синяков, убить Джокера и насладиться этим. Их общая тьма заставила его захотеть… Он сглатывает и сжимает кулаки. Пришло время назвать это настоящим именем. Привлекательность. Вожделение. Желание. Он хотел погрузиться в Джокера так глубоко и болезненно, чтобы весь его смех и неповиновение исчезли. Он хотел разорвать его на части. Он хотел заставить его кричать. Ненависть к себе почти заставляет его ударить по консоли компьютера рядом с собой. Сбивчиво дыша, он встает со стула и направляется обратно в спальню, где лежат снотворные. Может быть, если он, черт возьми, выпьет достаточно, то обретет покой.********
Он снова во тьме, смеется, умирает и смеется. Джокер рядом с ним, борется в его хватке, шипит о спасении, и Брюс смеется громче; разве Джокер не должен быть счастлив, что он выиграл? Бэтмен умирает, и это его вина. Бэйн сказал ему однажды о том, что нужно покинуть свой уютный дом, чтобы найти монстра, и попытаться умереть у него на руках… потому что им обоим не хватает смелости приставить пистолет к голове. Что ж, теперь он, наконец, сделал это. Брюс позволил монстру убить себя, и это должно положить всему этому конец, должно все прекратить, должен появиться мир. Все должно было закончиться, когда он впервые спрыгнул с крыши, но, как обычно, смерть не забрала его. Как бы ни преследовала его… смерть каждый раз пережевывала его и выплевывала обратно. Но Джокер постоянно борется, и его голос звучит отчаянно. Брюс едва справляется с потоком слов, но он разбирает «ты не можешь оставить меня», и что-то в этих словах режет, как бритва. Как-то дрожь прошла, он может двигаться, как-то… Он сжимает лацканы пальто Джокера, толкая его на пол. Тот бьется под ним, и неподдельные эмоции в его глазах ошеломляют Брюса больше, чем любой наркотик. Он и раньше видел проблески страха Джокера, но это… было самым ясным, что он когда-либо видел, Джокер напуган и в отчаянии. Это самое прекрасное, что он когда-либо видел. Это приводит его в восторг, а также ему жаль, так жаль. Он обхватывает рукой бледное горло, и в тот же момент его рот накрывает рот Джокера. Он все еще чувствует, как тот сопротивляется, но перчаток почему-то нет, и он ощущает тепло кожи под пальцами, трепетание пульса. Он не знает точно, что делает; он просто отчаянно хочет, чтобы Джокер не двигался, перестал драться, просто позволил им обоим… Они больше не в комнате с гробом, они под пещерами, вдали тускло блестит лужа дионисия. Джокер лежит рядом с ним, на спине, лицо скрыто, и они оба окровавленные и умирают от камней, разбивающихся вокруг них. — Прости, — слышит свой собственный хрип Брюс, не зная, слышит ли его Джокер. И все болит, все тело как открытая рана, но как-то он может двигаться. Поэтому он сокращает расстояние между собой и Джокером, падая на бок и дергая его за руку, пытаясь заставить повернуться. Когда он наконец это делает, его зеленые глаза полны злобы. Искренней злобы, страха и предательства. Брюс хочет заставить его понять и признать, что это к лучшему. Он поднимает руку и позволяет пальцам прижаться к окровавленной челюсти Джокера. Как он заставит Джокера понять, что он не может просто позволить монстру убить себя? Разве Брюс не монстр в истории Джокера? Как Брюс мог позволить ему быть одному? Разве они не должны были стать смертью друг для друга, разделив один и тот же конец? Он чувствует, как рука Джокера двигается рядом с его головой. Что-то в его глазах меняется, и Брюс понятия не имеет, как выразить это словами, как выразить что-либо таким образом, чтобы это имело смысл, поэтому он просто продвигается вперед… И снова перезагрузка петли резко вырывает Брюса из сна, оставляя его задыхающимся и неуравновешенным под светом тусклого солнца. Черт побери. Он подносит руку к глазам, отступая назад, пока его спина не упирается в вход на крышу. Кирпич, удерживающий дверь открытой, отталкивается силой, заставляя ее захлопнуться. Это неосуществимо. Это не сработает. Ему нужно сосредоточиться на способах расследования, представленных Джокером, потому что это все, что у него осталось. — Юююю-хуууу! Дорогой старый друг, какое забавное совпадение — ты живешь по соседству! Почему бы тебе не зайти? Брюс поднимает взгляд. Он не в порядке. Он знает человека напротив себя десятилетия, и он дважды умирал рядом с ним. Он убивал его дважды. Он хочет его больше, чем кого-либо в своей жизни, примерно столько же, сколько хочет, чтобы тот ушел. Он до сих пор не может осознать эту скрытую жгучую потребность прикоснуться к нему, но она есть, поднимается в нем, как океанский прилив. Он хочет снова попасть в эту комнату, снова заполучить Джокера всеми возможными способами. — У меня нет целого дня, — прерывает его голос Джокера, разочарованный и нетерпеливый. — Тебе нужно письменное приглашение? И может быть, если он просто сделает это, навязчивый голод, грызущий его внутренности, прекратится. Может быть, он выжжет рак из своей системы и, наконец, сможет собраться, оставить все позади и сосредоточиться, как он делал это раньше. Побалует себя этим, потому что всё это перезапустится; Джокер ничего не вспомнит, ничего не узнает. Никто никогда не узнает. Когда формируется мысль — столкнуться лицом к лицу с Джокером без противогаза и немедленно выбить у него противоядие, чтобы потом действовать без помех — он понимает, что это преднамеренно. Он знает, что это обречет его на гибель без прав на апелляцию. Он выпрямляется. Опять же, с горечью думает он, я уже обречен.