Реквием

Ты ему теперь понадобишься, Озаки. Не разочаруй его. – Мне нужно идти, – ровно проговорил Сейшин, и в голосе его не звучало ни капли эмоций. Он уставился на чернила на бумаге, словно те могли свернуться сами собой и уберечь его от страданий из-за того, что она сделала, что бы это ни было. А в том, что она что-то сделала, можно было не сомневаться. В последнее время Сунако была несчастна. Мысленно он проклял себя за то, что не понял этого раньше. Не слишком ли настойчивой она была насчет его поездки к Тошио? Разве она не чересчур откровенно выражала свое недовольство бессмертием? Разве не казалось, что она ищет, как бы усугубить их отдаленность друг от друга, что только нарастала? А он бездумно, даже охотно, сорвался в Синью почти что без оглядки. В этот момент он презирал себя за то, что желал Тошио, за то, что поехал в Италию без Сунако, за то, что втайне мечтал о будущем с мужчиной… потому что, он был уверен, на краткий миг этим утром он представил себе бесконечную череду восходов солнца, которые провел бы с растрепанным доктором и чашкой кофе… и в той же степени он был убежден, по крайней мере на какие-то секунды, что ему больше ничего не было бы нужно, если бы у него была такая жизнь с Тошио. Я предал ее. Я предал ее, и она знала, что так будет. В памяти Сейшина всплыла фигура маленькой перепачканной девочки, прижавшейся к церковному алтарю, пока на них надвигались языки пламени. Огонь должен был обжигать, но новая кожа оборотня Сейшина была невосприимчива к боли. То же самое нельзя было сказать о его слишком уж человеческом сердце. «Я наконец накопила нужную решимость. Наконец я могу отбросить свое существование». В тот раз Сейшин переубедил ее; он поклялся, что они найдут смысл в отчаянии вместе. Ведь они оба были изгнаны из человеческого мира. Им обоим было уже нечего терять, кроме друг друга. Стоило отдать ему должное, оборотень все же наскоро соорудил дом. Но он не сумел заметить, насколько непоправимо одинока была Сунако. Как я мог подумать, что она будет довольна всего лишь моей компанией на целую вечность? Теперь он наконец понял. Быть бессмертным значит быть одиноким – вот что она пыталась сказать ему тогда в горящей церкви. И прямо как тогда, он знал, что должен был спасти ее, если получится, даже если это значило закрыть глаза на то, что хотела она сама. Пожалуйста, будь в порядке. Я не могу жить без тебя. Он пытался не обращать внимания на тягостное чувство, что все было слишком далеко от «в порядке» или чего-либо в этом роде. – Тошио. Мне нужно идти, – повторил он кратко, на этот раз произнося слова с нажимом. Его внимание переметнулось к мужчине, который молча наблюдал за ним, пока он приводил свои разрозненные мысли в некое подобие порядка. – Я знаю, – спокойно ответил Тошио, по-прежнему смеряя Сейшина взглядом так, будто обследовал пациента. – Я иду с тобой. – Я ему теперь понадоблюсь. Сейшин издал саркастический смешок, прижав длинные пальцы к виску. Последние несколько дней были похожи на воплотившуюся мечту, но пары дней легкого общения было недостаточно, чтобы свидетельствовать против многолетней склонности Тошио бросать его по прихоти. Ему стоило понимать, что все в его жизни пойдет под откос скорее рано, чем поздно, и он не хотел, чтобы Тошио сопровождал его из неуместного чувства обязанности. Или того хуже – из жалости. – Не беспокой себя. Со мной все будет хорошо. – Я знаю. С тобой всегда все хорошо. – Но даже у тебя есть свой предел. – Я все равно иду. Тут не было места спорам. Если бы Сейшин был внимательнее, он понял бы, что тон Тошио не особо отличался от того, каким он говорил, когда был решительно настроен истребить шики в Сотобе. Он мог бы удивиться, если бы так сильно не спешил на самолет. Времени было мало. Он не мог позволить себе тратить его на препирательства. Значит, крайние меры. Ладно. В следующий миг доктор ощутил давление похожих на тиски пальцев на своей шее. Глаза Сейшина из нефритовых стали алыми, его слова были пропитаны нетерпением, когда он усилил хватку и злобно зарычал на своего пленника. Он придвинулся ближе, и с каждого произнесенного им слога сочилась горечь: – Ты ничему не учишься, да? Я не игрушка, которую можно взять, когда тебе скучно, и выбросить, когда устаешь от праздного времяпрепровождения. Это не игра. Сунако больше нет! А ты хочешь, чтобы я снизошел до твоих мелких капризов? Разве не достаточно ты уже забрал у меня? Если честно, он ощущал особенно острое чувство вины за эту неозвученную мысль и свирепость, с которой он перебросил вину, но водоворот эмоций, который он едва сдерживал, исключал всякую возможность для извинений. Тошио ничуть не сопротивлялся. Вместо того чтобы вырываться, он спокойно провел руками по запястью, сковавшему его, большими пальцами нежно поглаживая кожу оборотня. Интимность этого жеста заставила Сейшина освободить его, гнев постепенно превращался в нечто сродни стыду при виде только что образовавшихся синяков на горле доктора. Гораздо, гораздо больше чем негодование отражалось в этих алых радужках. Сожаление проигрывало битву печали. Тошио знал. Он научился очень хорошо понимать каждое малейшее изменение в поведении Сейшина – все-таки он наблюдал за ним очень внимательно последние несколько дней. Эта ярость была всего лишь фасадом. Он протянул руку, чтобы заправить выбившуюся прядь волос за ухо нападавшего, не зная, покажется ли жест примирительным или беспечным. Два рубина слегка расширились. – Я не играю. Не теперь. Всегда отличавшийся смелостью доктор сделал единственное, что мог в этой ситуации. Сейшин успел только резко вдохнуть, когда ощутил мягкость губ Тошио на своих губах. Но из всех раз, что они целовались, этот был особенным. Их рты соприкасались, да, но не было ни пыла, ни давления, ни настойчивости. Нетребовательный и в то же время непреклонный, это был такой поцелуй, который можно было принять или отвергнуть. И Сейшин знал, что значило принять его. Но вся та защита, что он умудрился возвести за последние несколько секунд, теперь рухнула у чужих ног. Поэтому он принял его, отчаянно обхватывая руками спину Тошио, одной сжимая его футболку, другую запуская в его все еще чуть влажные волосы. Его чувства превратились в неясную массу из ярости, отвращения к самому себе, отчаяния и беспомощности, и пока он бессловесно распадался на части, ритмичное поглаживание рук Тошио и вкус его губ были тем, что удерживало его в этом мире. Он не помнил, когда в последний раз по-настоящему плакал. Даже произнося молитву над обезображенными останками своей матери, он сохранял отстраненное спокойствие. Но сейчас казалось, что десятилетиями подавляемые эмоции вырвались наружу, пока его тело неконтролируемо сотрясалось от рыданий. И все же он крепко прижимался к чужому телу. Возможно, слишком крепко – словно, даже вжимаясь в мужчину, он все-таки был слишком далеко. Тошио никак не мог его успокоить, так что он просто продолжал обнимать Сейшина. И когда их поцелуи стали прерывистыми, а Сейшин больше не мог стоять, доктор последовал примеру, и оба мужчины повалились на пол, склонившись друг к другу. Смуглые пальцы вплетались в платиновые волосы, когда руки Тошио сомкнулись позади шеи Сейшина. С поразительной ясностью доктор осознавал, что в эти глаза, будь они хоть золотисто-зелеными, хоть пламенно-алыми, было невыносимо смотреть, когда в них было столько боли. Он заговорил мягко, надеясь, что такой тон поможет утешить: – Нам надо выезжать быстрее. Почему бы тебе не собрать вещи? Мне нужно сделать несколько звонков в клинику и забронировать билеты на самолет. Все же доктор Озаки был бойцом. Прошедшие годы едва ли изменили это. Он понятия не имел, что произошло или как это исправить, но собирался во что бы то ни стало это сделать. Сейшин в тот момент был будто маленький ребенок, он медленно собирался с духом и поднимался на дрожащих ногах. Тревога, с которой он всмотрелся в лицо Тошио, ища в нем поддержки, разбивала сердце доктора с той же верностью, что и пожар в Сотобе так много лет назад. Клянусь, Киришики, если ты сделала что-то, что мне не исправить, я найду тебя и убью. И на этот раз мне это удастся. Он сжал руку оборотня и кивнул в сторону лестницы. – Иди. Мы выезжаем через час. Тошио смотрел, как бывший священник поднимается по лестнице, опустив голову и тяжело ступая, и мысленно поблагодарил несуществующего бога за то, что Сейшин был слишком погружен в свои мысли, чтобы уточнить, как он может быть готов выезжать на неопределенный срок в мгновение ока. Правда была в том, что доктор надеялся, что визит Сейшина закончится приглашением в Японию, и будут они жить долго и счастливо, или, во всяком случае, счастливее, наслаждаясь хорошим вином и великолепным сексом. Текущие обстоятельства были менее чем идеальны, безусловно, но он уже слишком далеко продвинулся, чтобы сейчас сдаться. И разве Сунако не говорила, что Сейшину будет нужен Тошио? Она слишком методична, чтобы сказать такое без гарантии. Несколько часов спустя они уже летели первым классом в аэропорт Нарита (Тошио не хотелось, чтобы оборотню в его нестабильном эмоциональном состоянии пришлось столкнуться с эконом-классом, забитым капризными младенцами). Эти часы прошли как в тумане, пока он снова и снова договаривался насчет своего продолжительного отсутствия в клинике, запихивал усыпленного Куро в ящик для перевозки, уговорами выводил Сейшина из отстраненного ступора, чтобы тот успел собрать вещи, отвозил арендованную машину обратно в аэропорт и обеспечивал им маршрут к отдаленному дому оборотня в нескольких часах от Токио. Он ужасно устал. Но даже при этом он не смел засыпать. Его спутник едва ли слово вымолвил с тех пор, как они покинули Синью, передвигаясь в соответствии с указаниями доктора без малейших возражений. Сейшин всегда подстраивался под людей, да, но видеть его настолько апатичным было поистине ужасно. Он был почти что как призрак, который вот-вот исчезнет, стоит только Тошио отвлечься. Может, поэтому Тошио взял Сейшина за руку в тот же миг, как они заняли свои места. Оборотень был здесь – только отчасти, конечно, но все же рядом, все же с ним. Само собой, блондин подчинился, хотя, судя по его застывшей позе, ему было некомфортно от такого публичного проявления чувств. Круговыми движениями доктор погладил большим пальцем тыльную сторону бледной кисти. Неторопливое соприкосновение кожи с кожей будто бы успокаивало мужчину примерно так же, как и ранее. Будь он в более оптимистичном настроении, он бы посмеялся над этой иронией – уметь усмирить оборотня, будучи совершенно неспособным добиться хоть какого-то послушания от своего пса. Сейшин в конце концов уснул у Тошио на плече, его серебристые волосы рассыпались на куртке доктора и светились в скудно освещенном салоне, словно потускневший нимб. Зародыши темных кругов под глазами начинали формироваться на фарфоровой коже, и брюнету стоило больших трудов не сцеловать их. Вместо этого он попытался собрать воедино имеющиеся у него сведения в надежде понять, что ожидает их в Японии. Поведение Сейшина стало первым звоночком. При том, что из них двоих монах всегда был более сентиментальным, Тошио и представить не мог, чтобы он был до такой степени безутешным. Что бы ни сделала Сунако, это было кошмарно. Что-либо меньше чем судьбоносное было бы встречено оборотнем с вежливой официозностью. А потому врач не сомневался, что ситуация была крайне серьезной. Конечно, ты никогда его таким не видел, идиот. Он никогда таким не был. По сути, не был. Самопожертвование отнимает очень много сил. Словно по заказу, его сознание (а он все еще не был уверен, что это действительно было оно) предоставило ему собеседника. Ты думал, что он слаб, потому что он всегда делал все по-твоему. Что ж, определенно так и было. Он бы драматично вздохнул и ущипнул бы себя за переносицу, если бы не боялся разбудить мужчину рядом с ним. Наверное, он был таким же глупцом, как и остальные жители деревни, видя в своем друге только то, что хотел видеть – прекрасного и почтительного слугу, чья доброта по ошибке воспринималась как хрупкость. Может, ты на самом деле хотел сделать его зависимым от тебя. Может быть. Но не так. Никогда не так. Он хотел присвоить Сейшина себе. Кто угодно хотел бы присвоить Сейшина себе, так он полагал. Но он никогда не хотел сломать его. Ну, не эмоционально, по крайней мере… Может, уже вернемся к проблеме? Он остановил поток мыслей, которые варьировались от неуместных до откровенно бесстыдных. Да. Верно. Сунако. С учетом лихорадочного состояния ума оборотня, совершенно ему не свойственного, Тошио предполагал, что тот знал больше, чем говорил. И он думал, что Сунако пропала, вполне вероятно, что он был прав. А потом, еще ведь была эта таинственная записка. Явно вампирша куда-то сбежала. Это же не обязательно плохо, да? Теперь он весь твой. Об этом Тошио ненадолго задумался. Конечно же, жизнь стала бы куда проще, если бы Сунако никогда не вернулась. На самом деле он часто фантазировал об этой самой возможности. Но в его фантазиях Сейшин выглядел счастливее. Довольный. Живой. Мужчина рядом с ним был лишь тенью человека, о котором он мечтал. Это никуда не годится. Так что врач собирался вернуть своего трагически непонятого писателя, даже если ему придется делиться. А после он придумает бесчисленные пытки для этой маленькой ведьмы за то, что им пришлось пройти через этот ад. Самодовольная улыбка появилась на его губах, и он откинулся назад, обретя уверенность благодаря своему упорству и уму. Ты прав, конечно же. Мы должны найти ее и вернуть назад. Ради него. А после этого все будет хорошо. Он начал задаваться вопросом, нормально ли было думать о себе как «‎мы»‎, как вдруг стюардесса легонько постучала по его руке, как раз когда он начинал проваливаться в сон. И как бортпроводницы всегда знают, когда это сделать? Он приоткрыл налитый кровью глаз и постарался выдать свою самую обаятельную улыбку. Стюардесса – Николь – продемонстрировала отработанную вежливую улыбку на накрашенных губах и заговорщически кивнула в сторону спящего мужчины. – Это ваш парень? Он милый. Тошио тихонько засмеялся. – Скорее мой пленник. – Если бы ты только знала, Николь. Этот милашка мог бы сломать тебе шею. Мои синяки тому доказательство. Он рассеянно пощупал воротник рубашки и галстук, скрывающие эти самые синяки. – Кажется, он не против, – возразила она. Доктор вновь бросил взгляд на своего друга. Блондин был бы истинным воплощением умиротворенности, если бы не крошечная морщинка между его бровями. Этот признак мог заметить только Тошио, так что он не винил стюардессу за ошибочное впечатление. И в действительности Сейшин был прелестен без сознания (и когда не был в бешенстве). Алебастровая кожа и неестественно длинные ресницы придавали ему почти неземной, невинный вид. Тошио почти ощутил укол стыда за желание осквернить его. Почти. – Он будет, когда проснется. – Что ж, в таком случае принести вам что-нибудь для предстоящей борьбы? – спросила она, подмигнув. Большую бутылку шотландского виски. Чистого. И три пачки сигарет. – Да, пожалуйста. Кофе. Черный. Он не сомневался, что ночь будет необычайно долгой.

***

Ночь и вправду оказалась необычайно долгой, но Тошио никогда так сильно не хотел ошибиться. При всем его хвастовстве о том, что он вернет Сунако и будет ругаться с ней из-за того, что она бросила Сейшина, он ни разу не задумался о том, что делать, если ему это не удастся. Он должен был догадаться, с учетом того, насколько встревоженным был его друг. Но из-за упорного неведения или намеренного игнорирования он не смог составить план на случай непредвиденных обстоятельств, чтобы применить его теперь. Глупо, глупо, глупо. Я ведь даже сказал себе, что он непривычно расстроен. Да, он понял, не стоило было ему так оптимистично оценивать свою способность все исправить, в особенности когда их с Сейшином настроение так отличалось. То, что ожидало их в Японии, было без преувеличения худшим сценарием. Сунако совершила немыслимое, по крайней мере, об этом все свидетельствовало. Они вернулись в пустой дом. Все лампы ярко горели, придавая этому месту вид жуткого заброшенного здания, от чего волоски на шее Тошио встали дыбом. Элегантный современный декор лишь усиливал ощущение пустынности. Все было на своих местах, подумал он. Все было безупречно. Даже орхидеи в горшке на кофейном столике цвели пышно, словно их только недавно поливали. Сейшин задумчиво потрогал бледный белый лепесток, а затем повалился на диван, обхватив руками голову. Наконец он повернул голову и уставился в окна от пола до потолка, за которыми виднелся лес. Уже наступила ночь, но он будто бы не заметил. Все еще сонный Куро свернулся на диване рядом с оборотнем в тщетной попытке утешить. – Ее здесь нет, – произнес писатель спустя, как показалось, вечность. – Я бы услышал ее, будь она тут. – Может, она ушла на охоту, – предположил Тошио, прекрасно понимая, что эта банальная ремарка ничем не поможет. Сунако не ушла на охоту. Даже он мог это заключить по застывшему воздуху в доме. – Окна заперты, – оборотень кивнул в их сторону. – Она всегда оставляла их незапертыми, когда охотилась. – Тут его голос оборвался. Прошедшее время, подумал Тошио. Он говорит о ней в прошедшем времени. Доктор бросил сумки рядом с диваном и направился в коридор, который совершенно точно вел к спальням. – Куда ты идешь? – На поиски чего-нибудь, что может помочь нам найти ее. Он отвернулся от Сейшина, не успев заметить кривой печальной улыбки, промелькнувшей на губах оборотня. Тошио не желал видеть Сейшина сдавшимся. Он не желал видеть Сейшина потерявшим волю к жизни. И если ему придется играть этот фарс до конца, он это сделает. А потому он игнорировал еле слышный голос в закоулках его сознания, который говорил ему то, в чем его друг уже убедился: Она мертва. Впрочем, его притворство длилось недолго. Последняя спальня в правом углу явно принадлежала Сунако. Вместо чистых черных и белых оттенков, острых углов и полированных поверхностей, которыми отличался остальной дом, стены здесь были синего цвета, бумажные звезды свисали с серебристых нитей, прикрепленных к потолку. Изящная газовая ткань прикрывала окна, а кружевное покрывало украшало чересчур мягкую кровать. Тошио почти ожидал найти плюшевых животных, но ничего такого здесь не было. Не было здесь и гроба, по крайней мере, в поле зрения не попадал. Наверное, временами даже вампирам нужно личное пространство. Это определенно была комната маленькой девочки. Он задумался, как женщина, прожившая более сотни лет, могла терпеть такую обстановку, когда услышал шаги Сейшина. – Она ненавидела эту комнату, – сказал оборотень, как бы поясняя. – Но она оставалась в ней. – Да. Я сделал эти звезды для нее вскоре после того, как мы покинули Сотобу. Вообще я сам спроектировал всю эту комнату. Тошио скорчил кислую мину, которую Сейшин не мог видеть. – Она ужасна. Как ни странно, оборотень засмеялся. Это был слабенький выдох, и Тошио не уловил бы его, не наблюдай он за мужчиной так внимательно. Но это точно был смех, и этому он был рад. – Ну, это было до того, как я осознал, как много ей лет. Думаю, она сохранила ее в таком виде, потому что не хотела ранить мои чувства. Он прошаркал мимо Тошио и плюхнулся на кровать, снова прикрывая лицо длинными пальцами, словно можно было отменить то, что она сделала, если не смотреть на пустую комнату и несмятую кровать. По всей видимости, способность Сейшина к разговору себя исчерпала, и теперь он вернулся к бесчувственному, измученному мужчине, каким он был большую часть дня. Доктор же просто смотрел на звезды. Они были довольно красивы, отметил он бесстрастно. Он не сомневался, что Сейшин и впрямь думал о вампирше как о своего рода дочери. В конце концов, священник обучался искусству заботы о потерянных душах. Наверняка он был в шоке, когда Сунако открыла ему свой истинный возраст. Он хотел бы принять участие в этом разговоре. Тошио заметил бумажную звезду, которая сильно отличалась от остальных – с четырьмя уголками вместо пяти концов. Она висела низко посреди комнаты. Он решительно подошел и снял ее с нити, тут же осознав, чем она являлась, пока еще не успел перевернуть ее и увидеть имя Сейшина, аккуратно напечатанное на сложенном картоне. – Тут записка. Спустя несколько минут последовал ответ: – Можешь прочитать ее, если хочешь. Я могу представить, что там написано. Оглядываясь назад, Тошио тоже должен был догадаться о содержании. Ты ему теперь понадобишься, Озаки. Что это было, если не передача эстафеты, прощание? Он все же открыл ее, карие глаза просканировали каллиграфический почерк, который теперь казался слишком уж знакомым. Мой Сейшин, моя Любовь, мое Все, Конечно, ты догадываешься, почему я написала это письмо. Наверняка мои действия тебя глубоко ранили. За это я искренне прошу прощения. Даже ты не можешь сейчас меня спасти. И ты не смог бы спасти меня, если бы был здесь. Разве я не говорила, что сожаления особенно жестоки, когда у тебя есть вся жизнь на то, чтобы обдумать их? Я больше не хочу жить с моими. Я понимаю, что могла прибавить сожалений тебе, но у меня нет твоей самоотверженности… или твоей силы. Я надеюсь, однажды ты меня простишь. Это верно, что существо, принадлежащее ночи, должно искать день, чтобы вырваться на свободу. Также верно, что эта свобода стоит жизни. Это цена, которую, я надеюсь, ты никогда не заплатишь, но которую поймешь со временем. Не оплакивай меня. Только живи, чтобы я жила в твоей памяти. Твоя Сунако. Тошио полагал, что подходящей реакцией на такое письмо будут душевные терзания, или же всепоглощающая обида. Он мог бы задуматься, каковы же были сожаления Сунако, если они были так тяжелы, что повлекли за собой ее самоубийство. Быть может, было бы вполне нормально ненадолго восхититься тем фактом, что она свела их двоих вместе, прежде чем исполнить свои планы. Черт, даже празднование того, что не придется делить ни с кем Сейшина, с учетом обстоятельств было бы понятным. Но когда он взглянул на ссутуленную фигуру своего травмированного лучшего друга, он мог лишь пылать от ярости. Вместо того чтобы неистово вопить на несуществующую Сунако, он заговорил с Сейшином так мягко, как только мог: – Ты знал, что она покончила с собой? – вопрос он задал медленно, осторожно, опасаясь, как бы Сейшин из-за этого не сорвался и не утратил остатки спокойствия. – Я подозревал это, когда мы получили ее письмо в Синье. – Он поднял взгляд налитых кровью глаз на доктора, землистый цвет его лица придавал ему нездоровый вид, от которого Тошио слегка забеспокоился. – С чего бы еще она стала отправлять меня к тебе? Вот теперь все наконец встало на свои места: нехарактерно взволнованный бывший священник, поспешный отъезд в Токио, без всякого плана о том, как они будут ее искать, и нечто куда большее, чем гнев, отражающееся в этих глазах цвета драгоценных камней. Сейшин скорбел. Лишь у Тошио ушло почти двенадцать часов, чтобы это понять. И ты думал, что можешь это исправить. Пожалуй, он никак не мог поправить ситуацию. Ничто, кроме возврата во времени, тут не помогло бы, а такое выходило за рамки его возможностей. Но он мог сделать то, что должен был сделать больше двадцати лет назад – а именно быть другом, опекуном, костылем. Он мог быть всем тем, чем Сейшин был для него. Намеренно или нет, Снако подарила ему возможность искупить свою вину, и хоть он все еще был зол на нее за такой уход, он собирался исполнить ее последние желания для них обоих. Брюнет опустился на пол рядом с Сейшином, в одной руке по-прежнему сжимая бумажку, а другой робко касаясь колена оборотня. – Скажи, что мне сделать. – Уходи. – Слово было сказано грубо, но даже блондин не смог бы отрицать, как нерешительно оно прозвучало. Эти умоляющие радужки сказали доктору все, что ему нужно было знать. – Нет, – строго ответил он. – Что угодно, кроме этого. – Тогда трахни меня до потери сознания. Хочу чувствовать что угодно, но не это. Прежняя способность оборотня скрывать свои эмоции, по-видимому, была заразной, потому что, если Тошио и удивился просьбе Сейшина, он этого не показал. Он только кивнул и разжал раздавленное послание, мягко разводя в сторону чужие ноги, и, подавшись вверх, захватил губы Сейшина своими. Его руки скользнули по бокам оборотня с такой бережностью, какой он никогда не показывал, будто бессмертный был чем-то хрупким, чуть надавишь, и сломаешь. Тошио поднялся, водя ладонями по телу блондина с отработанной осмотрительностью. Поцелуи поначалу были нерешительными, так как Тошио был уверен, что Сейшин не захочет идти до конца, несмотря на то, что сказал. Но когда язык настойчиво проник в его рот, он понял, что просчитался. Сверхъестественно сильные руки обвились вокруг него, жадно притягивая к себе. Ситуация быстро выходила из-под его контроля. От страстных объятий Сейшин перешел к отчаянной хватке, и Тошио ощутил, как вдоль позвоночника прошелся жар, а разум затуманился воспоминаниями о том, как это ощущалось, когда они занимались этим раньше. Соберись. Это не так, как раньше. Это не просто секс. Возможно, он опять ошибался, но, по его мнению, все это была игра, хотя вовсе не был уверен, кому нужно это конкретное представление. Он лихорадочно искал решение в сложившемся положении, понимая, что, если доведет начатое до конца, это закончится плохо, а если сейчас остановится, это будет истолковано как отсутствие интереса. Но сложно было ясно мыслить, когда худое мускулистое бедро обхватило его поясницу, а бледные руки стянули с его плеч пиджак и быстро расправились с его галстуком. И лишь когда изящные пальцы отогнули воротник доктора, блондин прекратил свои действия и ахнул от ужаса. Судя по всему, его синяки выглядели гораздо хуже для обладателя сверхчувствительного зрения. – Там все настолько плохо? – как ни в чем не бывало поинтересовался Тошио, взяв изучающую руку в свою и целуя кончики пальцев Сейшина. – Прости, – казалось, оборотень вот-вот заплачет. – Я не знаю, о чем я думал. Свободной рукой Тошио поддел подбородок Сейшина, вновь обращая его внимание на себя. – Зато я знаю. – Быстрый, невинный поцелуй. – Ты думал, что нет времени на споры. – Это не оправдание. Я вел себя ужасно. Я не должен был… – его речь прервалась, когда Тошио переплел их языки. – Что ж, у тебя еще будет шанс загладить свою вину, – он отстранился и уверенно улыбнулся. – Но не в этот раз, – добавил он, почувствовав, как прохладные пальцы потянулись к пряжке его ремня. Он прижался лбом ко лбу Сейшина, заглушая любые последующие протесты. – Я знаю, это больно. Я знаю, тебе больно. Я всю жизнь бежал от своих чувств, так что я очень хорошо понимаю, ты бы отдал все, чтобы не чувствовать себя так. – Он отвел в сторону серебристые волосы и сжал в зубах мочку уха мужчины, чуть прикусывая. Услышав резкий вдох, он удовлетворенно усмехнулся. Я рад, что ты еще можешь что-то чувствовать. – И уж поверь мне, я собираюсь трахать тебя до потери сознания при каждом удобном случае, но только сейчас это ничего не решит. – Он выпустил ухо Сейшина и ткнулся в мокрую от слез щеку, ощущая вкус соли на языке. – Я вижу, ты устал. Отдохни немного. Сказав это, он соскользнул с кровати, борясь с мучительным желанием наброситься и взять силой растрепанного мужчину, лежащего на ней. Да поможет тебе бог, когда тебе станет лучше, Сейшин. Я как следует отымею тебя. Оборотень лишь сузил глаза. – Если ты не собирался закончить то, что начал, то… – То зачем я вообще это начинал? – понимающе спросил он. – Да, – кивнул Сейшин, приподнимаясь на локтях. – Потому что тебе нужно знать, что я этого хочу. С этими словами он ушел, закрыв дверь, и устроился дежурить рядом с Куро на диване. Тошио не был глуп. Он знал, что, когда у Сейшина спадет эта пелена похоти, он будет совершенно разбит. Сегодня он был в крайне нестабильном состоянии, и хоть доктор и был бы рад излить свои переживания о том, что ему приходилось расшифровывать миллион смешанных сигналов, он слишком часто видел, как горе опустошало людей, и потому не мог винить Сейшина. Члены семьи вели себя так же, когда он говорил им, что не может спасти их ребенка или вылечить супруга или супругу. Такая глубокая скорбь не может продолжаться в течение какого-то промежутка времени без перерывов. Может, он и оборотень, но в этом отношении Сейшин ничем не отличался.

***

Как восстановить жизнь после того, как она была разбита на мельчайшие кусочки, которые невозможно сосчитать? Каждый роман Сейшина был трактатом, посвященным именно этому вопросу, но когда дошло до внедрения своих философских убеждений в собственную жизнь, он оказался бессилен. Каждый сантиметр его дома напоминал о женщине, которая здесь жила. Если бы он постоянно не отвлекался, он мог бы услышать ее звенящий смех или ее пылкие мольбы о еще одной истории. Иногда воспоминания о ней вызывали у него улыбку, а порой он чувствовал себя так, словно весь воздух резко выдавили у него из легких, оставив режущую боль в груди, хоть он и не должен был чувствовать боль – по крайней мере, не физическую. Первые несколько недель прошли в мутном бреду, изредка прерываемом разговорами с доктором – тот успел ненавязчиво поселиться в комнате для гостей. Как Тошио управлял своей клиникой, находясь за полмира, он не знал и не особо хотел спрашивать. В один из своих многочисленных молчаливых обходов гостиной Сейшин вдруг остановился и швырнул орхидею в горшке на пол, разметав комки грязи, а напуганный Куро в страхе бросился прочь. Тошио между тем лишь оторвался от книги, которую читал, и терпеливо ждал объяснения. Он даже подавил усталый вздох, который едва не вырвался у него из горла. – Я злюсь. – Оборотень говорил холодным равнодушным тоном, но в правдивости сказанного брюнет не сомневался. За последние несколько дней Сейшин в значительной мере вернул свое прежнее бесстрастное поведение, становясь все меньше и меньше подверженным скачкам настроения, которые донимали его в первые пару дней по возвращении в Японию. Может, он сам этого и не заметил, но Тошио видел едва уловимые, но существенные признаки того, что он восстанавливался. Теперь мне бы еще заставить его поесть. – Я вижу. – Тошио снял очки и впился взглядом в чужую спину, проверяя, не вздрагивает ли Сейшин – этот признак был характерен для него в особенно мрачном настроении. – Злость – нормальная реакция на самоубийство. – Нет, я злюсь не из-за того, что она ушла. – Почему-то врач в этом сомневался, но промолчал. – Я злюсь, потому что она солгала мне. – В чем? – Она сказала, что я могу быть с вами обоими. Что я не должен выбирать. Но ее нет. Она солгала. Тошио постарался не обращать внимания на укол внутри от этого заявления. Он знал, Сейшин не имел в виду, что доктор был недостаточной заменой вампирше, но все равно это его задело. Неужели меня никогда не будет хватать? – Это не было ложью, Сейшин. Ты был с нами обоими. Она разве что не сказала когда, только и всего. Сейшин развернулся и повалился на диван, принимая свою привычную позу с согнутой спиной, локти упирались в колени, лицо спрятано в ладонях. Тошио придвинулся ближе, исследуя его с наблюдательностью врача и делая необходимые выводы. – Тебе надо что-то поесть. Может, ты и бессмертный, но без определенного питания у тебя все-таки будет анемия. – Я не голоден. Может, он и не был голоден, но он и не был слишком подавлен, как заметил Тошио. Неделю назад за приступами гнева у Сейшина неизменно следовали слезы. А сегодня он казался просто истощенным. – Мне все равно. Доктор вынул складной нож, который прятал в кармане на этот самый случай. Он зловеще блеснул в свете трековых светильников, когда Тошио резко раскрыл его. Он как раз прижал кончик к своей коже и в этот момент ощутил, как рука Сейшина обхватила его запястье. Это действие подвело оборотня: он и близко не был так силен, как несколько недель назад. Он совсем зачахнет, если я не сделаю что-то. Поскольку Сейшин крепко держался за руку, сжимающую нож, Тошио поднес другое запястье к точке равновесия лезвия одним плавным движением, оставив порез приличной глубины, кровь из которого тихонько закапала на пол. Он ожидал, что те инстинкты Сейшина, что больше напоминали животные, возьмут верх, и он воспользуется предложенной едой, но все, что он почувствовал – это слабую хватку, прикрывающую рану. – Какого черта ты делаешь? Совсем с ума сошел? – Послышался грозный рык, от которого сердцебиение Тошио, как обычно, ускорилось до предела. Он едва удержался от победной улыбки. – Ты выпьешь, или в следующий раз я буду резать вдоль и так глубоко, что нанесу непоправимый ущерб. – Да, даже эти слова он произнес с привычной наглостью, не задумываясь о том, как друг отреагирует на возможность потерять тех двоих людей, которых он любил, из-за повреждений, нанесенных самим себе, но сейчас Тошио это не волновало. Как бы там ни было, он точно знал, как справиться с Сейшином. – И тогда тебе придется выбирать – обратить меня или смотреть, как я буду умирать. И даже не думай сразиться со мной в своем текущем состоянии. Мы оба знаем, что это бессмысленно. Может, доктор Озаки Тошио и был жестоким ублюдком, склонным к манипуляции, но он редко проигрывал битву. В этот раз все будет точно так же. – Тошио… – Сейшин сосредоточился на ярко-красных капельках, сверкающих на поверхности древесины. – Быстрее. У меня только пять литров этой жидкости. Он преувеличенно взмахнул ножом. Сейшин выхватил его из пальцев Тошио и, зарычав, швырнул через всю комнату. Тем не менее он подчинился, зная, насколько серьезным мог быть Тошио, когда твердо намеревался сделать по-своему. Но и у писателя были свои хитрости. От медленного скольжения языка по запястью у Тошио перехватило дыхание. Сейшин улыбнулся, чувствуя губами теплую плоть, его предрасположенности хищника затмили всякие сомнения. Оборотень провел кончиком языка по краю пореза, зная, что Тошио предпочитал получать удовольствие на грани боли, и неловкое ерзание друга вознаградило его старания. Рука врача вцепилась в кожаный диван с такой силой, что он заскрипел. А потом Сейшин пил, наслаждаясь вязким, пьянящим вкусом жидкости, что заполняла его рот и стекала по горлу. На вкус Тошио не был похож ни на что, и Сейшин понятия не имел, что только этого он и желал. И не успел он остановиться, как доктор растянулся под ним, руки Сейшина между тем скользнули под рубашку мужчины, а рот исследовал покрытую щетиной челюсть с намерением попробовать так много кожи, как только возможно. Интересно, весь ли ты такой на вкус. – Сейшин, подожди. Руки уперлись в его грудь. Тогда-то он и пришел в себя, немедленно слезая с мужчины и готовясь много и долго извиняться за то, что он только что сделал. – Эм… прости. Я обычно всего этого не делаю. – Ну, я очень надеюсь, что нет. Доктор зажимал запястье между своих коленей. Сейшин ощутил вину с удвоенной силой. – Для тебя опасно предлагать свою кровь. Поскольку я в любом случае желаю тебя, я увлекся. Прости. – Он собирался встать, но Тошио удержал его на месте, вынуждая посмотреть себе в глаза. – Прости? Ты сказочный идиот, ты в курсе? Я что, выгляжу так, будто я расстроен? Доктор покраснел и тяжело дышал, расширенные зрачки наводили на мысль, что он был далеко не рассержен. Если Тошио и забыл, какое впечатление на него произвел хищный взгляд оборотня, теперь ему силой об этом напомнили. Большую часть времени доктор Озаки был бойцом, это верно, но прямо сейчас стать добычей сверхъестественного существа на его стороне казалось великолепной идеей. – Не бойся, увлекайся. Я этого хочу. Хотелось бы только залатать это, пока мы не испортили твою обивку. – Он указал на свое все еще кровоточащее запястье. – Нескольких лейкопластырей должно хватить. Хорошо, что у тебя плохой аппетит. Сейшин снова взял поврежденную руку, соблазнительно слизывая кровь, стекающую по краю, но когда он заговорил, его голос прозвучал в опасной тишине, которая несла в себе ощущение угрозы. – Я знаю, почему ты решил, что тебе надо это сделать. Но у меня не всегда будет плохой аппетит, а ты всегда будешь тем искушением, которое разбивает мое самообладание. Так что, если еще раз попробуешь это, я от тебя уйду. Понял? Тошио не мог понять, когда они перешли от изредка занимающихся сексом друзей к таким отношениям, в которых от фразы «я от тебя уйду» пульс ускорялся, а сердце уходило в пятки, но одно он знал со всей уверенностью, что только мог собрать: потерять Сейшина в четвертый раз – не вариант. Однако крайне важно было стоять на своем. – Взамен ты должен питаться. – Я буду. – Доктор все еще не убедился, и Сейшин продолжил: – Обещаю. Карие глаза пристально изучали алые на предмет каких-либо следов предательства, и, не найдя таковых, в конце концов согласно кивнул. – И не играть с едой так, как играешь со мной, ясно тебе? – Только Озаки Тошио потребовал бы таким образом сексуальной исключительности. – Просишь меня стать твоим парнем? – оборотень игриво изогнул бровь. – Что мы, подростки? Я говорю, что если ты посмеешь вытворять это своим языком с кем-то другим, я найду новые способы испытать пределы твоего бессмертия. – Как я мог бы отвергнуть столь романтичное признание? – Но он улыбался той улыбкой, которую Тошио редко видел. – Вот и хорошо. А теперь и не думай сбежать. Когда я вернусь, потребую особенно изысканную цену за ужин. Сейшин засмеялся. Этот смех был точь-в-точь таким, как раньше, радостно подумал Тошио, отправляясь на поиски припасов.

***

Эти двое узнали, что собрать разбитую жизнь по кусочкам можно, лишь имея огромный запас терпения, готовность простить друг друга так же, как самих себя, и здоровое чувство юмора. Но даже при этом жизнь не поддается так легко. Тошио узнал это морозным зимним утром годы спустя, пустыми глазами уставившись на кровь, которую только что выкашлял в раковину. Он открыл кран, смывая улики до того, как Сейшин почуял бы их и поинтересовался, откуда они взялись. Принимая во внимание его пристрастие к курению сигарет одну за другой, он не удивился тому, что заработал себе рак легких. Впрочем, он по понятным причинам переживал о том, как отреагирует его партнер. Писатель потребовал бы заключения как минимум еще одного специалиста, а скорее всего, и двоих. Он бы попросил столько заключений, сколько нужно, чтобы заполнить пробел, если бы это означало, что есть способ избежать конкретно этого поворота судьбы. Поэтому Тошио записался на прием к онкологу. Он давно уже уяснил, что спорить с оборотнем было бесполезно. Он изучил полученные медицинские отчеты о своем состоянии, и со всем своим опытом он понимал, что из комбинации статистических данных и цифр перед его глазами следовало, что жить ему оставалось пять лет. Если он и шел домой из больницы более медленным и тяжелым шагом, чем обычно, это было связано скорее не с его собственным прогнозом, а с тем, как он опечалит своего возлюбленного. Пятьдесят пять лет жизни были очень даже щедрым подарком, так он считал, в особенности с учетом того, что значительную часть этого времени он разрушал жизни других. Если это было воздаянием за его действия в прошлом, то он получил более чем мягкий приговор. Но он сомневался, что его спутник увидит это в том же свете. Сейшин сидел в библиотеке, как обычно, его пальцы стучали по клавиатуре. Оборотень все еще писал, и он предпочитал это делать тогда, когда врач был на работе. Они по возможности скрывали свои отношения, не из-за какого-то стыда, а скорее для удобства. Не стоило было людям видеть стареющего врача вместе с вечно молодым любовником. А он определенно постарел, хотя даже он сам знал, что возраст был ему к лицу. Волосы Тошио поседели, но они по-прежнему были густыми и непослушными, а его смуглое лицо сохраняло моложавость, от которой некоторые медсестры с придыханием шептались, когда он замолкал. В карих глазах за очками искрились ум и озорство, и это его отличительное обаяние не утратило своей притягательности. Он солгал бы, если бы сказал, что не чувствовал себя неуверенно из-за физических изменений, наложенных на него временем, но привлекательность оборотня не уменьшилась ни на грамм, так что доктор старался слишком на этом всем не зацикливаться. Сейшин мог бы получить любого, кого желал. Глядя из другого конца комнаты на своего возлюбленного с фарфоровой кожей и неземными глазами, он был уверен в этом так же, как и во всем в своей жизни. Но Сейшин выбрал Тошио. И это – единственное, что имело значение. Сияющие нефриты остановились на нем и засветились еще больше. – Ты рано вернулся. Что за повод? – Тебе не понравится, – честно сказал он и плюхнулся на диван, принимая ту позу, что Сейшин довел до совершенства, когда узнал о смерти Сунако. Тот поднялся и подошел ближе, опускаясь на колени перед Тошио. Он взял загорелую ладонь в свою и переплел их пальцы, склонив голову к чужому бедру. В этом маленьком жесте ощущалась серьезность, казавшаяся неуместной. Глаза оборотня смотрели в пол, но его голос звучал твердо: – Ты умираешь. – И это вовсе не было вопросом. – Я бы спросил, откуда ты знаешь, но, наверное, ты скажешь что-то о своих обостренных чувствах. Ему стало легче от того, что его раскрыли. Это спасло его от необходимости разъяснять все Сейшину, склонному к отрицанию. – В последнее время ты становишься слабее. И иногда я чувствую твою кровь. Вообще-то я не так давно знаю. Я думал попросить тебя сходить к врачу, но… – Но не знал, как сказать мне? – Тошио засмеялся. Как и всегда, Сейшин был таким нерешительным, даже спустя прожитые вместе годы. Некоторые вещи не меняются. – Да, и еще я надеялся, что ошибаюсь. В его интонации безошибочно угадывалась душевная боль, но в остальном он, казалось, принял это спокойно. Возможно, прошедшие годы наложили свой отпечаток и на оборотня? – Боюсь, что нет. – Доктор посмотрел на него сверху вниз и вдруг понял, что объяснение далось неожиданно легко. – При немелкоклеточном раке легких прогноз пятилетней выживаемости составляет пятнадцать процентов. – Он обхватил ладонью щеку друга. – Ты должен подготовиться, Сейшин. У нас не так много времени. Тот поднял взгляд и посмотрел в выразительные глаза кофейного цвета, которые теперь были такими знакомыми, что он мог различить в их радужках узоры из света и тьмы. За все то время, что Тошио помогал ему держаться, когда все выходило из-под контроля, он был готов бросить вызов этой проблеме с решимостью, которую так часто показывал его возлюбленный. И едва ли имело значение, что его сшитое из лоскутков сердце расходилось по швам. Тошио заслуживал лучшего. А потому он ободряюще сжал руку доктора и кивнул. – Просто скажи, что мне делать. – Трахайся со мной до потери сознания. Этой ночью и каждую следующую ночь в ближайшие пять лет. В очередной раз Тошио обнаружил, что смех Сейшина был идеальной панацеей от всех его печалей. – С радостью, доктор Озаки. Этим вечером Сейшин лениво выводил узоры на коже доктора, пока они лежали, прижавшись друг к другу. Он не мог скрыть того факта, что был расстроен так же сильно, как и когда умерла Сунако, но благодарность, что он ощущал, так переполняла его, что заглушала все другие эмоции. Последние несколько лет с Тошио были восхитительным и совершенно незаслуженным подарком, как и годы с Сунако до этого. Он прекрасно осознавал, что должен был умереть в Сотобе десятки лет назад. Он сделал бы все возможное, чтобы закончить свое существование тогда. А потому следовало радоваться всему хорошему, что он получал от этого мира. В будущем у него будет огромное количество времени на оплакивание Тошио, только время у него и будет. Сейчас он просто хотел наслаждаться прикосновениями возлюбленного, его вкусом, его ужасным чувством юмора и еще более ужасными кулинарными способностями. Он улыбнулся в волосы Тошио и притянул его ближе к себе, вдыхая все тот же аромат сигарет и одеколона, что сводил его с ума с тех самых пор, как стал достаточно взрослым, чтобы понимать, что жар, нарастающий под его кожей от близости друга, был желанием. – Я тебе удивляюсь, – сонно проговорил доктор, ощутив пальцы Сейшина, что все еще задумчиво водили по его коже. – О чем ты? – Я думал, ты попытаешься обратить меня. Такое простое высказывание, и с поразительными последствиями. Честно, все, чего ему хотелось – это разделить вечность с Тошио. Вечность – одинокая штука. Этому Сунако его научила. Но любить Тошио значило любить его таким, какой он есть, а не таким, каким сделает его оборотень. Едва ли можно было ожидать, что мужчина, который был так непреклонен в выслеживании и уничтожении шики, станет таким же лишь для того, чтобы удовлетворять прихоти возлюбленного, пусть даже бессмертного возлюбленного. Такая просьба уничтожит все то особенное, что было в докторе – его безрассудство, его упрямство, его стремление спасти всех, кто его окружал, какую бы цену ни пришлось заплатить. Нет, Тошио всегда будет Тошио, и Сейшин наконец научился довольствоваться этим. – Больше всего я хотел бы всегда просыпаться рядом с тобой. Но у нас нет гарантий, что ты восстанешь, и я предпочитаю тебя таким, какой ты есть. – Спасибо. – И здесь добавить было нечего.

***

Молодой священник шел через лес, его чернильно-черные одежды выделялись на фоне платиновых волос и очень, очень бледной кожи. Он оделся так по случаю. Сейшин остановился у одинокой могилы и удобно устроился на траве, растущей на месте упокоения его возлюбленного. Тошио, конечно же, был похоронен. Как-никак, в Сотобе мертвых людей хоронили. Оборотень редко наведывался на этот участок земли, который они вместе выбрали. Не то чтобы он изо всех сил избегал этого, не желая отдать дань уважения, просто он предпочитал свои многочисленные воспоминания о докторе безжизненной деревянной доске, на которую сейчас смотрел. Такое напоминание никак не могло охватить всего того, чем был Тошио. Это был лишь заменитель, и к тому же недостаточный. Но он все равно приходил время от времени. От старых привычек трудно отказаться совсем. – Привет, любовь моя, – сказал он, будто бы разговаривая, ожидая появления собеседника. Он так и не понял, когда именно перенял привычку Тошио говорить с самим собой, но ему так было комфортно, в особенности потому, что его сознание всегда говорило с ним голосом покойного доктора. Привет, секси. Он покачал головой и закатил глаза, но улыбка играла в уголке его губ. – Ты так ничему и не учишься. Если бы ты не выглядел так хорошо в религиозных одеждах, у меня бы и не было причин хотеть отыметь тебя как следует. – Я здесь для подношения благовоний, а не для того, чтобы меня трахнули до потери сознания. Улыбка треснула, обернувшись ухмылкой во весь рот, а потом он рассмеялся в голос. И что ты за священник, говоришь о таком на месте захоронения. Тебе должно быть стыдно. – Я не позволю такому похотливому старому козлу, как ты, сомневаться в моем приличии, Тошио. Ох, и здесь его сердце замерло, глухим стуком отозвавшись в груди. Такие разговоры обычно проходили в лёгкой, почти беззаботной манере до тех пор, пока Сейшин не произносил его имя, слыша в ответ лишь тишину. И хоть он и развлекался с несколькими любовниками после врача, только к этому мужчине он был привязан, и даже смерть никак это не изменила. – Я скучаю по тебе. Я знаю. – Иногда я хочу заползти под землю, чтобы остаться там с тобой. Прости. – Не надо. Это значит, что я так сильно любил тебя, что я буду любить тебя всегда, и что ты жив, по крайней мере в моих мечтах. Сейшин знал, что никогда не сможет воплотить в жизнь это желание умереть, что находило на него временами, как раз потому, что собирался хранить память о возлюбленном. Тебе и впрямь нужно потрахаться. Оборотень фыркнул сквозь слезы. – Ты неисправим, ты в курсе? А ты любишь меня. Чем тогда это делает тебя? – Человеком. Это делает меня человеком. Он не мог сказать, как долго смотрел на пихтовый выступ, пока не ощутил, как маленькие изящные руки обвились вокруг его шеи, а по его плечам рассыпалась знакомая копна каштановых волос. То, что он не застыл в испуге, свидетельствовало о том, насколько он уже привык к жизненным перипетиям. Как будто ничто уже не могло его удивить. – Я же говорила тебе, что ты человек, – прошептала Сунако, еще туже стянув руки вокруг него. Он подался назад навстречу этим объятиям, не будучи уверенным до конца, что она правда была там. Как-никак, он только что разговаривал с воображаемым Тошио. И он бы продолжал думать, что это сон, не ощущай он ее дыхание, мягко щекочущее его по шее. Он закрыл глаза, по щекам неконтролируемо потекли слезы, а он между тем молился любым богам, которые могли его слушать, чтобы это было реальностью. – Я так хотел, чтобы ты была жива. Я часто мечтал о том, что ты вернешься. – Прости, что оставила тебя так. Он отметил, что ее мелодичный голос звучал немного иначе. Ему стало интересно, где она была. У них еще будет целая жизнь, чтобы это наверстать. Возможно, она задержится настолько, чтобы они это успели. – В этом нет нужды. Ты дала мне то, что мне было нужно, хоть я об этом и не знал. – Что это? – Воспоминания, стоящие того, чтобы их создавать. Любовь, которая стоит жертв. Жизнь, что стоит того, чтобы жить. Еще долго они так сидели, неподвижно и не говоря ни слова, а ночь сгущалась, переходя от сумерек ко тьме. – Сейшин, расскажешь мне историю? Он взял ее крошечную ручку в свою и поднес ладонь к губам. Она была такой же хрупкой и ледяной, как он помнил, но именно поэтому оборотня это успокоило. Может, Сунако и надоело бессмертие, но Сейшин был безмерно благодарен за то, что некоторые вещи не менялись. – Какую историю? – Какую-нибудь со счастливым концом. Сейшин улыбнулся. Это была искренняя улыбка – не та до ушей, которая была у него припасена для особенно абсурдных выходок Тошио, а улыбка, выражавшая и радость от воспоминаний о любви, и боль от ее потери. – Хорошо. Я теперь пишу счастливые концовки. На этом они поднялись и пошли домой, держась за руки, оставляя за собой тихие разговоры и смех. Возможно, где-то среди деревьев за ними наблюдал одинокий призрак. Озорная улыбка на секунду мелькнула на его губах, а потом он исчез в ночи, и остался от него лишь слабый запах сигаретного дыма.