Вкус позвоночника

Родитель всего фантастического. То, что дарует проклятым рождение. Сокровище клана Шибун. По легендам, ещё не канувшим в Лету, говорилось: Один взгляд сущности убивал живое и не живое наповал. Касание его было благословлением лишь для мертвых, но даже тогда можно было услышать их мучительные крики. Тень существа замораживала жизнь, и снег этот никогда не таял. Белый, бессердечный, туманный покров. Куда бы оно не шло, всюду господствовала зима. Зародилось на самом дальнем полюсе миллионы лет назад, где раньше была самая жаркая пустыня всех времен. Да, это была Антарктида. Оттуда оно, движимое голодом и манией насилия, ушло в темные океанские воды, а после перебралось на другой остров. Каким-то чудом леса, реки, озера, сама фауна остались прежними. А животные, как большие, так и мелкие, покровительственно взвывали и склоняли головы, когда от движений твари содрогалась земля. Оно насылало как порчу, так и благословляло. Это то, что приметил земной низший народ, не так далеко ушившей от своей млекопитающей родни. Они были глупы, необученные и неблагодарны, но быстро учились, стоило их запугивать и управлять. Люди, именующие себя магами бились головами о землю, умоляя научить их и направлять. Оно же было довольно, потому что эти насекомые почитали существо как бога с дальних концов, куда им добраться было невозможно. Небеса, земля, луна, солнце, огонь, вода, — оно всё это олицетворяло для магов. Так прошло много тысяч лет. Магия в этих землях окрепла, а клан, гордо называвший себя Шибун, оккупировал весь остров «Старший Близнец», как они его называли, и часто сотрудничали со своими соседями со стороны «Младшего Близнеца». Сущность же, которую они боготворили, жила в построенном храме и редко показывалась, большую часть времени засыпая в глубокой непроглядной темноте. Но однажды к ней пришёл человек. Наглости, дерзости и неуважения у этого человека не было предела, потому что он «родился с загадкой вбоку», как говорилось в те времена. Но в нынешнюю эпоху это будет называться «магической аномалией», достающейся исключительно избранным. Человек был молод и крепок, но его преследовал густой терпкий запах проклятья. Сила, что далась ему по праву рождения, его сжирала и проклинала, медленно убивая каждый час, каждый день. Он мучился и страдал, но при этом стойко стоял на месте, взираясь на названого Бога во тьме с небывалой дерзостью, пусть и глаза его были крепко закрыты. — Дай мне свой благословение, Ложный Бог! — прямо потребовал человек, не щадя свой голос. — Меня изгнали с острова за то, каким я родился, и я желаю отомстить всей семье. Он был прям и честен. Темнота зашевелилась, как куча сороконожек под настилом земли. Голос, не принадлежавший не мужчине, не женщине, проговорил ни на их языке. Шептал и хрипел, не скрывая коварства и ядовитой злорадности. Даже так, человек всё прекрасно понял, смело ступая вперед. — Тогда пусть жертва сотни будет во имя твоё! — важно продолжал человек. — Я застелю дорогу несмываемой кровью невинных мужчин и стариков, выпотрошу красивых женщин, а детей кучами возложу перед тобой. Взамен благослови меня своим даром. Я готов служить тебе. Он не клонил колено, не падал в поклоне, вместо этого стал ближе с стене бездонной тьмы. Продолжал стоять непоколебимо, хотя ноги и руки уже отмерзли. Его уши болели от смеха, что он слышал. Голос не выходил из глотки будто та опухла. И тут из тьмы показались только руки. Белые, тонкие, женские красивые руки. Ни одно искусство, не из одной страны никогда не передаст эту красоту. Сияние и гладкость кожи, белизну и рядом не стоящую с так называемым «белым» цветом. И одни лишь черные когти давали понять, что к человеку тянется чудовище, продолжавшее насмехаться над ним. Стройные пальцы и ладони нежно обхватили грубое бледное лицо человека, и тот впервые вздрогнул. Оно держало его так достаточно долго, словно изучая. Потом два больших пальца ласково потянулись от скул к закрытым глазницам. Дыхание человека участились, пот покрыл кожу. Только теперь он понял, как же на самом деле замерз. Окоченел так, что не чувствовал позвоночник. Его щетина и волосы, спадавшие на лицо, затвердели и покрылись инеем. Он ещё не догадывался, что они побелели навсегда, будто из них высосали жизнь. Кончики пальцев коснулась самого центра глаз, ощущая, как глазные яблоки трепетали и дрожали под тонкой кожей век. Пальцы монстра, подражавшие человеческим, сделали несколько раз муссирующие движения. А после… Человек заорал не своим голосом. Как животное пущенное на убой. По его щекам текла кровь и, совмещаясь с холодом, от неё шёл слабый пар. Он дергал головой, вцепился сильными мощными руками за слабые на вид кисти, пытаясь оттянуть их от себя. Но у него ничего не вышло. Большие пальцы твари с силой нажали и проткнули человеку глаза. Они ковырялись там, внутри, ногти терлись о его плоть, и это было ужасно больно. Нескончаемо. Человек, лишившись глаз, будто видел, как из тени показался довольный кровожадный оскал. Он был настолько близко, что они почти целовались. Дыхание, чистота и холод. Сама зима дышала ему в лицо, замораживая кровь и успокаивая боль. А после, человек думал, что умер. Но он смог открыть свои глаза и увидеть все тот же храм. Голова болела. Каждый мускул, сосуд и вена бились с такой силой, что могли разораться от малейшего движения. Дрожащей рукой он поднес пальцы к глазницам, понимая, что глаза на месте и зрение стало острее, чем когда-либо раньше. Нет, в него будто вдохнули нечто, чего обычный человек просто недостоин иметь. Он был слепым не потому что родился таким, а причиной была семья, увидевшая его глаза. Человека вынуждали всегда держать их закрытыми и никогда не открывать. Мечта быть магов не оставляла его, и он решился приехать на остров Старшего Близнеца с амбициозной целью. Он уже давно хотел убить свою семью. Родителей, ненавидевших его, свою неблагодарную жену и ненавистных детей. Его не волновало, какую жертву нужно будет принести. Людей слишком много, умрет тысяча, не так уж и страшно, зато его желание исполниться. Цена за неё — пустой звук. И вот теперь он понял. Осознал, что был всё время пуст, пока не почувствовал, насколько его переполняет сила, не принадлежавшая человечком роду. Чудовище благословило его из любопытства ради, а не по зову добра. Оно заменило ему глаза и сделало себе подобным, как он того и хотел. Кем был этот человек, как его звали, откуда он родом — всё осталось загадкой. Единственное, что известно — он благословленный. Его дар — это подарок чудовища. И сам он в конце стал чудовищем, как и его потомки. Однако он запомнился в старинных записях. Потому что он был первым и последним из рода человеческого, кому посчастливилось войти в родство с Вездесущим Императором. Тем, кто правил огромным островом после сгинувшим, как и целый его народ. С Ханно-то-Батти. — Это вся информация, которую я могу тебе предложить! Единственное, что нам известно о клане Шибун и о том, кто им управлял, — недовольно ворчал женский строгий голос с другой стороны телефона. — Что тебя вообще дернуло, что ты в два часа ночи мне названиваешь и требуешь такую древнюю информацию? — Буду рад, если ты поищешь ещё~, — играючи протянул уже ответный мягкий мужской голос, и у темноволосой девушки, сидевшей за столом в одном халате, исказилось лицо и забились вены. В свете лампы её кожа была блекло-желтоватого оттенка и вся природная светлость просто померкла. Черные волосы свалились на плечи и были не уложены из-за того, что её насильно выдернули из сна. Она была раздраженной и сильно уставшей. — Я сказала тебе обо всём, что было в Киото! — надежно заверила твёрдой интонацией. — И я прекрасно знаю, что ты так и будешь названивать, потому поищу, что нибудь, но уже УТРОМ! — она ожидала услышать уже так зудящий в голове смешок или издевку, но та сторона была без звуков. — Годжо. С чего вообще эта информация о такой старине тебе… — Утахиме, — вкрадчиво произнёс её имя Сатору, но говорил он уже сдержанно, звучало как суровый приказ. И Утахиме смолкла, дернувшись. Часто моргая, явно нервничая, она смято и подавленно спросила: «Ч-чего?». То, о чем говорил дальше шаман, выбило её из колеи окончательно. — Ты помнишь те времена, когда я и остальные учились на первом курсе? — девушка только кивнула, однако Сатору, словно зная об этом, продолжил: — Тогда что-то произошло, чего я не могу вспомнить. С нами кто-то был, разве нет? Сомнения ещё больше одолевали Утахиме. Слыша это, она думала, что у Годжо какие-то проблемы с памятью, несмотря на возраст, но почему-то при всём при этом… она была непоколебимо уверена, что он полностью прав. И тогда, ещё во времена их школьной юности, что-то произошло и там кто-то был. С ними точно кто-то был. — Э-м-м, если ты о Гето Сугуру говоришь, — и даже так она решила сделать вид, что ничего подобного не испытала. Вместо этого Утахиме перевела смысл на совсем другое значение. — Нет. Дело не в Сугуру, — резко одергивает Сатору. — Его это тоже коснулось. Даже больше чем меня. — Прости, Годжо, но я не понимаю, — со вздохом сказал Утахиме с закрывающимися глазами. Ей хотелось как можно скорее закончить их разговор и уйти, лечь спать. Учитывая, что ей придется рано встать, чтобы отвезли студентов Киотского направления на обещанные тренировки, разрешение на которые дали сами старейшины и директор Гакуганджи. Была ещё одна вещь, которую Утахиме не желала демонстрировать. Ей было от чего-то страшно. Она не была напугана или просто взволнована. До разговора с Годжо её вообще ничего толком не волновало. И именно сейчас Утахиме понимает: её колотит и морозит ужас. Будто сама смерть глазеет на неё где-то из-за угла, в тени, дышит ей в затылок или стоит рядом, придавливая не бывалой тяжестью. Касается шеи так нежно и приятно, словно шёлк. Дыхание Утахиме само по себе учащается, в голове колотит, зрение мутнеет, и она хвататься за грудь, хрипя, и наклоняться над столом. Слышит голос Годжо, но ни слова разобрать не может. Горло. В её глотку словно напихали раскаленные камнями размеров с яйцо. Утахиме не может дышать, и рука, что сжима пальцы на груди пробиваемая дрожью, перебралась к пульсирующему горящими горлу. Из глубин внутренностей беспощадно прорываясь, попытался выйти толи воздух, толи вялая жидкоподобная масса. На приступ тошноты Утахиме прижала руку ко рту и, давясь первым этапом этого отвратного чувства, срыгнула слюнями в ладонь, а после часто и смачно закашляла. Заслышав её отчаянные, мучительные полустоны и позывы к рвоте, Годжо смолк в своей речи и, прислушиваясь меньше минуты не скрытая озабоченности, спросил: — Что такое, Утахиме? Тебе что, плохо? Что у тебя там происходит?! Утахиме! А Утахиме и ответить ему не смогла. Когда она открыла рот, раскаленная жидкость опять полезла из неё, и она, уже не желая это терпеть, вскочила из-за стола. Сказала Годжо, что потом ему сама перезвонит. Точнее попыталась придать своей речи больше ясности и понятливости, вот только сама в это уже мало верила. В спешке выключив телефон, она бросила его кровать, мимо которой пробегала. Ванная, как назло, всегда была на первом этаже этого дома, и бежать до неё пришлось, соблюдая осторожность, чтобы не навернуться на лестница. С нами кто-то был. То коснулось и Сугуру. Было это на первом курсе. Не могу вспомнить, но точно кто-то был. Связанно со всеми. Тогда вопросы в противовес: Кто именно это был? Что коснулось ещё тогда юных Годжо и Гето? Чем так примечателен исключительно первый курс? От чего пошла такая коллективная амнезия? И почему это связанно со всей их компанией? Мысли обо всем этом пылали в голове Иори, пока из неё извергалась массивная и горячая, словно кипяток, рвота. Из-за слез, застеливших зрение, склонившейся над туалетом, Утахиме не видела, да и не могла увидеть, учитывая, что из желудок каждые три секунды вырывалась новая порция переваренной пещи. Туалетная вода постоянно шумела, а в ноздри ударил неприятный теплый запах. После из неё полез желудочный сок, судя по горькому привкусу, будто это было куча растворенных таблеток. Нос щипало, глотка горела, желудок крутило от боли, а глаза не могли открыться. Мокрые ресницы слиплись от не отступающих слез. И вот, когда все это закончилось, Утахиме, с ещё мучительной отдышкой, операясь трясущимися руками о сидение туалета, кое-как встала на неустойчивые ноги и вытерла рот тыльной стороной руки. Отплевываясь, Утахиме разлепила слипшиеся веки, опустила измученный взгляд и, вся бледная, обомлела. Там, на гибких сторонах унитаза и в самой мутной воде плавал неясная чернота. Она окропила всю белизну, так же тяжело смывалась постоянными подтеками воды. Чернота была такой густой и вязкой, как если бы отравившегося вырвало активированным углем. Но Утахиме не принимала никаких лекарств от желудка. Она и не ела сегодня ничего подобного, что могло вызвать такую темную рвоту. Из-за подвижности воды казалось, что эта плотная масса была живой, и видевшая свое изумленное отражение Утахиме по началу прищурилась, наклонившись, заметив что-то ещё. И лучше бы она этого не делала. О чем поняла достаточно поздно. Потому что-то не выдержав, истерично взвизгнула, отскочила назад, врезавшись в стену спиной. Вся эта дрянь, которую она извергнула из своего желудка… Вот почему она показалась ей более толстой и набитой, чем обычная переваренная пища, или желудочный сок. Там были волосы. Длинные, густые комки черных волос. Они плавными линиями закручивались, и расправлялась из кучи, как клубок червей. Паника в сердце вновь нарастала. Отдышка. Боль. Горячка. Утахиме отрицающее вертела головой, не признавая всего этого бреда. Ещё утром и этим вечером с ней всё было хорошо. Но после звонка Годжо. Нет, после того, что он сказал: С нами кто-то был. Первый курс. Гето Сугуру. Не могу вспомнить. И тут в голове Иори что-то вспыхнуло. Как будто она увидела яркую вспышку от резко включённого света прямо перед глазами. Ослепленная и сокрушенная новой болью в голове. Её колени прогибаются. Утахиме вновь прижимает ладонь ко рту, хлопком жмуриться и вновь изрыгает рвоту. Между её тонких пальцем протиснулась мутноватая жидкость, но её самой почти не было. Она поняла это ещё до того, как отпустила руку, чтобы взглянуть. На её ладони были влажные скомканные черные волосы, слипшееся от слюны. Достаточно длиннее её собственных. Их было так много, как будто у кого-то выдрали клок. Насмотревшись на них, Иори испытала новый приступ отвращения и ужаса. Она с криком дернула рукой, чтобы эта дрянь отлипла от неё. Услышав неприятный плюхающейся звук, когда они упали на пол, Утахиме вжалась в стену, взирая на этот комок в рассеянности. Словно он был тем, чего стоило бояться. Вот только не этого она так испугалась. А того, что уже засело в её голове. Ещё необъяснимо и тайно, как глубоководное дно океана. Но что-то уже было, и это точно было ответом на реплики Годжо. Кто-то был. Связанно с нами. На первом курсе. Кто-то был. Кто-то был. — Это я, — с болью и безысходностью прошептала Утахиме, признаваясь себе в чем-то. — Это я во всем была виновата. Я... Я.... Я.... Она хотела зарыдать, но слез не было. Её горло вновь начало гореть. Как-будто невидимый обруч окольцевал и сжал ей кожу. Рука сама поднялась, и кончики пальцев провели по коже, чувствуя, как та пылает и бьется. — Нужно позвонить Годжо, — в полоумии решила Утахиме, разворачиваясь к раковине, чтобы умыться. Процедура была слишком рассеянной и неуклюжей, почти как если бы это делал лунатик. Подняв голову, девушка без интереса посмотрела на себя, изнуренную, в зеркало. Таким же невидящим взглядом отвернулась и вышла, закрыв за собой дверь. Однако она не обратила внимание на то, что её отражение осталось в зеркале даже после ухода хозяйки. Свет, который она забыла выключить, часто замигал. Другая «Утахиме» злорадно оскалилась, растянула губы в кровожадно полумесяце и игриво засмеялась коварным эхом.

***

— Не спиться? — спросил один парень у другого сидевшего к нему спиной. Черноволосый юноша в просторной футболке и темных штанах повернул лохматую голову в безразличии, когда шуршащие о траву шаги стали совсем близко. — А сам чего не спишь Итадори? — безучастно задал он встречный вопрос своим прохладным тоном. — Да так. Сон совсем не идет что-то, — непринужденно ответил Юдзи, сев рядом с первым. Оба были на улице поздней ночью. Погода была теплой, небо чистым, а так как это был всего лишь пригород, далекий от городских огней, звезды неразборчивой кучей застелили небеса. Лесную тишину перебивали песни сверчков. — Слушай Фушигуро, — начал говорить Юдзи, но уже без былого энтузиазма, что было на него особо не похоже. Мегуми, все такой же серьезный и слегка недовольный тем, что его одиночество нарушили, повернул голову к Юдзи. — Ничего, если я у тебя спрошу кое-что? Юдзи в явной несмелости посмотрел на Мегуми. Тот сощурил глаза и отвернулся. — Если очередная глупость про телешоу, видео, игры и всего этого подобного, то лучше не пытайся, — холодно выдал Мегуми в предупреждении. Обычно Юдзи бы над этим высказыванием глупо рассмеялся, со ловами: «Да будет тебе!». На это Мегуми рассчитывал всем сердцем, в котором уже как несколько дней не было и намека на спокойствие. В его душе кричал, боялся не столько человек, сколько шаман. Ещё с той самой дождевой бури он где-то в глубине разума осознавал, что не только дождя следует опасаться. Вместе с теми тучами пришло что-то ещё. Всё и все это пусть и не осознано, но понимали. Рассуждения Мегуми прервал голос Юдзи. Он был резким, ясным и при этом с едва надрывным, подавляемым испугом: — Скажи, Фушигуро. Ты видишь странные сны? — А? — издал удивлённый возглас парень, и на всех парах обернулся к другу. Итадори сидел рядом, так близко, что профиль его чуть смугловатого лицо хорошо разбирался при одном взгляда даже в такой темноте. Их окружали чернющие фигуры лесов, позади — неровные и безмолвные здания самого колледжа. И пусть ночь была теплой, именно после этого вопроса Итадори по шее Мегуми прошёл нервный импульс. В спину словно задул не просто мороз. Это был холод, какой просто не может существовать в Японии. Всего секунды, однако, какой же страх, отчаянье и жуть он с собой принёс. Пытаясь подавить все эти неприятные эмоции, Мегуми например друга так же поднял темный взгляд к небу, но звезд в его глаза не отражалось. — Нет. Не вижу, — сникнув, ответил ему Фушигуро. И это было правдой. Он не мучился от кошмаров в своей голове, когда засыпал, и не слышал ни чьи жалобы на этот же счет. Ни от Годжо, ни от Кугисаки, ни от второкурсников. Однако Мегуми так же умолчал о том, что его шикигами стали вести себя очень странно и необузданно. Ведут себя как до смерти напуганные звери. Все они стали очень нервными, нетерпеливыми, рычали и скалясь на что-то, или на кого-то кого шаман сам не видел. Команды Мегуми всё чаще переставали до них доходить. На одной из тренировок гончая чуть не разорвала в клочья Инумаки-семпая когда тот просто подошёл поздороваться. Мегуми смог вмешаться до того, как Тоге применил свою родовую технику. Маки и Панда, заслышав звуки борьбы, поспешили к ним, достаточно взволнованные, не понимающие, что произошло. К счастью, Инумаки не пострадал, но его рука была вся в крови после глубокого укуса шикигами, и он не мог ею как следует двигать, корчась от невыносимой боли. — Отведу-ка я его к Иери, — переживающее сказал Панда, позволяя бледному Инумаки, с лица которого капал пот, опереться на себе. Оба второкурсника неспешащим шагом стали удаляться. Мегуми уже отпустил своего шикигами с виноватым и темным лицом, стараясь не смотреть на оставшуюся перед ним спину Маки. В обычной черной форме и без своего оружия она смотрелась непривычно. Но когда она повернулась к Мегуми, её обычно строгое, самоуверенное выражение лица напрочь отсутствовало. Она смотрела на парня с неподдельным, редкостным недоумением и растерянностью. Фушигуро же было стыдно и неловко настолько за своего шикигами, который раньше никогда не проявлял агрессии к его друзьям, что просто мечтал, чтобы именно ему чей нибудь фамильяр сейчас отгрыз голову. Их диалог с Маки был коротким и очень натянутым. Она спросила у него, что это было, хотя Мегуми ожидал обвинений исключительно в свою сторону. — Не знаю, — только и мог мрачнее тучи ответить ей Мегуми, так и глядя куда угодно, только ни на девушку. — Они никогда так себя не вели раньше. Я… не знаю. Зенин сделала быстрое движение головой, скривила губы и насупилась, бросив на опечаленного Мегуми дерзкий и гневный взор. — Следить за ними лучше надо! — огрызнулась Маки и отвернулась от Фушигуро, двигая ногами вслед за своими товарищами. — Если ещё раз подобное случиться! Я лично расправлюсь с твоими шикигами, понял? Кинула она ему угрозу и после ушла, даже не обернувшись. Но ни это заставило плечи Мегуми поникнуть ещё больше. А то, с какой добротой и дружелюбие к нему до и после продолжал обращаться Инумаки. Когда шикигами накинулся на него, вгрызаясь в руку, семпай так мучался, но не нападал в ответ, потому что знал, что шикигами для Мегуми были почти что родными. После, когда парень обильно истекал кровью по вине же фамильяра Фушигуро, то даже тогда он просто улыбнулся испуганному Мегуми и легонько помахивал ему здоровой рукой, мол: «Со мной всё хорошо. Не переживай». И тогда тоже. Мегуми сразу же пришёл к второгодкам просить прощения за это происшествие. Не смея смотреть им в глаза, он сел на колени и склонил голову перед семпаями. Тихо и со смирением просил прощения много раз. Панда со своим привычным добродушием попросил Мегуми встать. Маки что-то пробурчала себе под нос и, хмыкнув, отворотила в нос. А Тоге встал рядом, похлопал Фушигуро по плечу. Он уныло поднял голову и увидел, как Инумаки, открыто улыбаясь, протягивал ему руку, чуть наклонив голову. Мегуми не переставал об этом рассуждать. Из-за чувства вины перед таким хорошим человеком, как Инумаки Тоге. Он уже стал терять контроль над шикигами и боялся их призывать, особенно когда рядом был кто-то из людей. Однако одна примечательная деталь дала о себе знать. Во время прогулки в город Мегуми решил прогуляться в одиночестве и, как бы сам себе не запрещал, освободил гончую, и та, на удивление… была такой же, как и всегда. Ни грамма агрессии и слепой ярости. Мимо проходили ребятишки из детского сада в сопровождении воспитательницы, и одна из девочек, завидев странное животное, погладила его, а гончая, в свою очередь, завиляв хвостом, лизнула ребенка в щёку. Учитывая это, вывод был один: фамильяры не были спокойны исключительно на территории колледжа. Их что-то пугало, заставляло впадать в ярость и кидаться на других. За пределами техникума всё было намного лучше. И даже сам Мегуми с понимаем относился к шикигами в этой части. В последнее время пребывание в коллеже его словно душило. Сама атмосфера, учеба и всё это было таким же, как и всегда. Без единого изменения. Тогда почему на душе так скребут кошки? Он ничего не видел, не понимал, не знал. И всё же его гложило это чувство неизбежного. Может, если он разузнает про сны Итадори, ему хоть клочок правды откроется? Только Мегуми собирался раскрыть рот, как его друг рядом, словно ужаленный отскочил назад, из-за чего Мегуми тоже встрепенулся. — Что!? — встревоженно спросил Мегуми, оборачиваясь на Юдзи. Итадори как парализованный смотрел куда-то перед собой, во всю раскрыв глаза и рот. Он был испуган и впечатлен одновременно. Звуки из горла выходили нечленораздельно, рвано. — Ф-Фушигуро, — рассеяно проговорив его фамилию, Юдзи поднял дрожащую руку и указал прямо. Мегуми недоверчиво насупился, цыкнув языком, думая про себя что это очередная клоунада Итадори, но голову развернул в том направлении и так как и Юдзи, просто оторопел. — Что это такое? — в шепоте задал вопрос Юдзи. Их фигуры озарил слабый мерцающий молочно-серебристый свет. Он подрагивал, но не слепил. Оба шамана сидели в его теплых объятьях. Казалось, сама малая часть звезды спустилась к ним, мягко благословляя. И только присмотревшись, Юдзи и Мегуми смогли уловить размытые очертания этого волшебства. Фигура перед ними была высокой, стройной, благородной и красивой. Это был олень или то, что обычно похоже на оленя. Более крупный, чем японская порода, с увесистыми раскинутыми рогами, длинными ногами и гибкой шеей. Он был полностью белый и яркий. За место шерсти всё его тело покрывал этот лунный свет. Но самой примечательной часть были глаза этого существа. Глубокие, темные, неизученные и далекие, как дали космоса, с пушистыми, завивающимися кверху белыми ресницами. И вроде бы на них смотрит зверь, однако столько доброты, человечности и ласки ни Мегуми, ни Юдзи не видели ни у одного человека. Олень смотрел на магов без кроткости животного. В нем был довольно острым ум и сообразительный разум, явно превосходящий человеческий. — Ф-Фушигуро, — как можно тише прошептал Юдзи, подергивая первого за плечо. Они оба не отрывали переполошённых взоров со стоящего рядом существа. — Э-это… проклятый дух? — Я…я н-н-не знаю, — потерянно промямлил Мегуми, покачав головой. Он выпускал голос так будто задыхался. — Никогда такого не видел. А после произошло ещё более странное: — Доброй вам ночи, — почти бесшумно, мягко и благоговейно рядом с ними прозвучал неопределенный голос. Парни дернулись, икнув, когда поняли, что сказал это наблюдавший за ними сияющий олень. В довершении этому он сделал поклон головы. Без сомнений, это было приветствие. Как делают люди. У Юдзи ещё больше открылся рот, а Мегуми перестал дышать не менее ошарашенный этим. Они ничего не смогли ему сказать, но, как в лихорадке или неосознанном подчинении, одновременно кивнули в ответ. Олень же, моргнув темно-голубыми глазами, отвернулся от них элегантным движением шеи. Не издавая ни единого звука, он стал уходить обратно в чащу, неторопливо забирая за собой свет и оставляя испаряющуюся дымку серебра. Но как только он дошёл до стволов деревьев, то тут же испарился, подобно утреннему туману. Как сон, наваждение или мираж. Это было настолько нереально, что проклятые духи больше походили на правду, чем-то, что предстало перед ними сейчас. Юдзи и Мегуми продолжали сидеть в молчании, не сдвинувшись, глядя в ту тьму чащи, пока не заметили, что за спинами начало светать. Оба не могли понять, было ли это реально или нет, но что Мегуми, что Юдзи ощущали одинаково лишь одно — они были спокойны, и им впервые просто хотелось лечь спать, оставив все свои тревоги на будущие.