Высокое разрешение

А я по-прежнему путаю автобусы, здания, в каждом левом ищу твои очертания. Гребанные расстояния, расстояние... Все ответы оставил в других синих джинсах. ты не простила, я простил твое «не прощаю», снова речи о людях с буквы А, но не принцах. Я тебя иногда забываю*

Арсений медленно бредет по хмурому Питеру в гнетущем одиночестве и разглядывает серое, затянутое грозовыми тучами небо. Руки в карманах, глаза – под темными стеклами новых очков, которые срочно пришлось делать на заказ. Холодный ветер пробирает мужчину до костей, ведь тот наплевал на прогноз погоды и поперся на улицу в тонкой футболке, но ему, в целом, плевать, потому что давно плевать и на себя, и на свое здоровье. Бессонные ночи, проведенные за компьютером, мимо не прошли, дополнительно притащив за собой неизвестную инфекцию, от которой уже который день режет глаза. Они слезятся почти двадцать четыре на семь, и даже хваленые фармацевтом капли ему совсем не помогают. Про линзы пришлось забыть на неопределенный срок, поэтому Арсений радуется, что наконец сделал себе очки с фотохромными линзами. И пусть частенько он выглядит как дурак в темных очках под дождем, зато проходящие мимо него люди не увидят красные от постоянного недосыпа глаза. Вот уж действительно перестал высыпаться. Антон уехал домой тридцать два дня назад. Тридцать два дня назад Арсений видел его последний раз, обнимал его и целовал. Тридцать один день назад они последний раз разговаривали, и мужчина последний раз слышал его голос. Двенадцать дней назад Антон написал ему последнее сообщение, оставленное, как всегда, без ответа. Как и сотни других, предыдущих, пришедших ему и прочитанных, потому что сил на черный список совсем не осталось. Тридцать один день прошел с того вечера, как Арсений собственноручно растоптал нежные юношеские чувства бедного Антона, который пал ненужной жертвой грубого, эгоистичного Попова. Как мужчина решил все за них двоих, потому что привык все всегда решить в одиночку. Как в очередной раз отчаянно сбежал, испугавшись собственной слабости и потери контроля. Ненавидит себя до головной боли по вечерам, понимая, что не мог поступить по-другому. Жалеет ли? Конечно, жалеет. Жаль только, что время назад не вернешь. Говорят, за двадцать один день в человеке вырабатывается новая привычка. Что если каждый день методично повторять одно и то же, то через двадцать один день ты привыкнешь и будешь делать это уже на автомате или, наоборот, отвыкнешь от чего-то: поменяешь рацион питания, бросишь курить, будешь больше гулять и заниматься спортом. Арсений не верит, ведь за тридцать один день так и не научился не думать об Антоне. Хотя честно пытался. Привычка жить без ярких улыбок по ту сторону экрана совсем не вырабатывается. Привычка не вспоминать его каждое утро, день и вечер ускользает от него безвозвратно, совсем не желая приживаться в пустой больной голове. Привычка не говорить с ним ночи напролет и не шутить бесконечно, только чтобы слушать тот заливистый громкий смех, от которого снова появлялось желание жить, так и не пришла. Антон стал для него отдушиной. Стал тем самым ярким пятном, что заставляло просыпаться по утрам и ненавидеть этот мир чуточку меньше. Помог открыться, найти в себе давно забытые, похороненные под слоем пыльных воспоминаний чувства, докопался до самой его сути, не требуя ничего взамен. А Арсений испугался. Испугался этих самых чувств, ведь в прошлый раз они стали причиной многих неисправимых ошибок, и пусть мужчина не верит, что Антон может его подставить, но привык решать проблемы радикально. Нет человека – нет чувств. Нет чувств – нет проблем. Только вот в его логично выстроенном плане оказался огромный, болезненный просчет. Кудрявый просчет, который не забывается от слова совсем, который снится каждую чертову ночь, отчего Арс стал плохо и мало спать: голова болит без остановки, и эта боль почти стала привычной. Он сколько угодно может убегать от воспоминаний и мыслей о нем, занимать руки и голову посторонними делами, только вот подсознание все равно догоняет его румяными щеками и широкой, яркой улыбкой, что не гаснет ни на секунду даже во сне. Арсений скучает. Ему понадобилось девятнадцать дней, чтобы это признать, и осознание безысходности ситуацию совсем не улучшает. Он скучает, он хочет все вернуть назад, хочет отпустить чертов самоконтроль и позвонить, чтобы услышать любимый бархат знакомого голоса. Хочет в очередной раз утонуть в зелени преданных глаз, неловкости в каждом движении слишком длинных конечностей и нежных, неуверенных касаниях. Хочет, но не может, потому что наломал слишком много дров. Так много, что с лихвой хватит на дом с пристройкой. Арсений жалеет, что пригласил Антона к себе. Жалеет, что позволил себе роскошь близкого общения, позволил парню проникнуть так глубоко в его жизнь. Так глубоко, что теперь его оттуда ничем не достать. Жалеет, потому что забыть виртуального человека, которого не видел ни разу в жизни, гораздо проще. Забыть же Антона кажется невозможным, только не после того, что они пережили на двоих. Сверху начинает накрапывать противный мелкий дождь, и Арсений с осуждением смотрит на предательское, вечно серое небо. Он забыл зонт в машине и слишком далеко от нее, чтобы возвращаться, поэтому накидывает на голову капюшон забытой Антоном байки, которая после его поспешного сбора вещей так и осталась висеть в шкафу Попова. Застегивает молнию, а запах Антона уже почти выветрился, и Арс с сожалением вдыхает жалкие его остатки, плотнее кутаясь в мягкую ткань. Он жалеет, что позвал Антона к себе. Жалеет все тридцать два дня, что находится наедине со своими сжирающими мыслями. Тридцать два дня, которые приходится жить в этом городе без него. Арсений – сознательный человек, он ответственно подошел к подготовке маршрутов для знакомства с Питером и успел показать Антону почти все, что хотел. Показал, а теперь не может без боли гулять по любимой улице или ехать одному в лифте собственного дома: все насквозь пропитано одним въедливым запахом теплых воспоминаний. Его любимые места буквально прокурены Антоном и больше не дают ему успокоения. Боль вперемешку с тоской заволакивает глаза, слезит едкой солью, забивается в нос и мешает дышать. Дом, на крыше которого они с Антоном провожали субботний день, прямо перед тем, как пойти по всем барам подряд, потому что «в Питере – пить», мужчина теперь обходит стороной: не может подойти к нему без чувства сожаления и разрывающей ненависти. Сомнения ходят за ним по пятам, неотступно преследуют каждый его шаг, и уверенность в правильности решительного поступка тает, как утренний туман над усеянными пшеницей полями. Что же он натворил? ***

тридцать два дня назад

– Кажется, мне уже пора, – Антон сидит на пассажирском сидении машины Арсения и с сожалением поглядывает на знакомое здание вокзала, с которого через пятнадцать минут отправляется его поезд. Он страшно опаздывает, и Арс вез его так быстро, как мог, чем выиграл им хотя бы несколько минут для прощания. Они опаздывают, но выходить из машины страшно не хочется. Арсений видит, и Арсений понимает: он тоже не хочет его отпускать. Была б его воля, он бы не выпустил Антона ни из машины, заблокировав двери, ни из дома, заперев на десятки замков, ни из собственного сердца. Хотя с последним у него уже давно очень большие проблемы. – Можно тебя проводить? – Арсений надеется оттянуть момент прощания, потому что видит: тяжело им обоим. Им нужно время, бесконечно много времени, но все, что у них есть, – пятнадцать минут до отправления поезда «Санкт-Петербург – Москва». Все, что им осталось. Антон кивает, улыбаясь, тянется к ручке двери, но Арс останавливает его и жестом просит подождать. Хихикая себе под нос, выходит из машины, обходит сзади и открывает пассажирскую дверь, протягивая парню руку. – Прошу. – Ты же в курсе, что я и сам могу? – щеки парня привычно розовеют, но он покорно вкладывает свою руку в протянутую мужчины и выходит. За два дня у него было достаточно времени научиться выбираться из низкой машины, поэтому Антон наклоняется и избегает встречи с металлической крышей. Становится рядом с Арсом, закидывает тяжелый рюкзак на плечо, пока мужчина активирует сигнализацию. – В курсе. Но мне так больше нравится, – он улыбается, искренне и широко, позволяя себе последние минуты слабости, поворачивает голову и смотрит в зеленые глаза, излучающие удивительное тепло. Кивает в сторону старого здания, и они медленно бредут на вокзал, привычно кишащий опаздывающими и не очень людьми. Идут возмутительно медленно для тех, кто спешит на поезд, но быстрее не могут. Не хотят. Воскресенье выдается удивительно жарким. Солнце жарит случайных прохожих изо всех сил, и Арсений не перестает удивляться очередному солнечному дню в привычно хмуром и дождливом Питере. Хорошая погода балует Антона, и Арс тоже хотел бы, но все, что у них есть, – последние минуты перед прощанием. После кондиционера в машине жара кажется невыносимой, и создается ощущение, что они попали в общественную баню. Футболка мокро липнет к телу, и мужчина успевает пожалеть, что надел темные узкие джинсы. Единственный источник хоть какой-нибудь свежести – его рваные коленки, но ветра нет от слова совсем, поэтому они слабо ему помогают, только щекочут бахромой чувствительную кожу. Антон выглядит не лучше в своих широких плотных джинсах (вчерашние он благоразумно упаковал в рюкзак на самое дно), пытается обмахиваться телефоном, на что Арс тихо смеется и ловит милые пятна на открытой широким воротом шее. Смущающийся Антон – то, что он никогда не сможет забыть. Арсений придерживает Антону дверь, и они вместе входят в большой вестибюль вокзала. Останавливаются около касс, в том самом месте, где первый раз увиделись, всего два дня назад, а по ощущениям – целую жизнь. Вокруг снует много людей – между ними вообще всегда возмутительно много людей – а через большие стеклянные двери Арс видит стоящий у перрона поезд, в который чинно заходят пассажиры. Грустно оглядывает турникеты на выходе и жалеет, что не может пройти дальше. Хотя какой смысл идти на перрон, если нужно гораздо дальше? В поезд, в Москву, в его квартиру. К нему. За ним. До конца. Люди ходят и задевают их плечами, чемоданами, большими сумками, но они стоят, все так же, друг напротив друга, на расстоянии одного шага. Смотрят молча, пока каждый ждет от другого первого шага, и только Арсений знает, что первый шаг неизбежно станет для них последним. Понимает, что видит парня в последний раз, и все никак не может насмотреться вдоволь, потому что насмотреться Антоном невозможно: его всегда будет мало. Бегает глазами по родному, до дрожи знакомому телу, разглядывает и старается запомнить как можно подробнее, чтобы ночью бесконечно долго рисовать его портреты. В нем так много деталей, что голова идет кругом. Худые руки, увешанные браслетами, длинные пальцы с десятком колец, удивительно длинные и безбожно красивые ноги, скрытые сейчас мешковатыми джинсами, но Арс помнит все в мельчайших подробностях. Помнит кончиками пальцев и горящими губами, несет следы чужих прикосновений на собственной коже и последний раз дышит только его запахом. Антон пахнет купленной в буфете булочкой с корицей, едва различимым запахом апельсина и тоскливо его гелем для душа. По приезде домой Арс точно выбросит почти полную банку. Потому что теперь это только его запах. Мужчина смотрит и пытается не сомневаться в принятом решении, но глаза напротив… В них столько чувств, столько счастья и безобразно неприкрытой любви, что Арсению приходится сжать зубы, только чтобы не ляпнуть ничего лишнего. Жалеет только, что не поцеловал Антона в машине, пока была возможность, потому что тут нельзя, а губы саднит от желания последний раз почувствовать их тепло и мягкость. Антон что-то сбивчиво лопочет и поглядывает то на Арсения, то на поезд за стеклом, переминается с ноги на ногу, ухватившись за собственный рюкзак, а Арсений слышит его, но не слушает. Все мысли заняты только одним: не пускай, не бросай, не отталкивай, отпусти, позволь ему уехать, у него еще все впереди, не мешай ему строить свое будущее, без тебя. Уйди с горизонта, освободи его от себя, дай сил двигаться дальше. Не привязывай его к такому мертвому грузу, как ты. Пусти. Не пускай. Попроси остаться. Скажи, что не готов. Арсений улыбается, смотрит на Антона, который договорил и опустил голову вниз, видимо, не получив ответа на свой вопрос. Борется внутри себя, проигрывает раз за разом, пытается попрощаться, но язык прилип к нёбу и отказывается двигаться. Смертельно не хочется его отпускать. – Пора улетать, птичка моя, – Арс не узнает собственный голос. Хрипит безбожно, прокашливается, прогоняя неуместный ком. Сгребает ошарашенного Антона в короткие, но крепкие объятия и почти передумывает. Чувствует, как руки оплетают его поясницу, как самый крупный металлический браслет впивается в бок, и окончательно теряется в теплой нежности прикосновений. Сердце от этого ноет еще сильнее, ведь он заслужил хотя бы немного счастья, хотя бы несколько секунд. Вдыхает запах пушистых кудряшек, чувствует спину под своими пальцами и вдыхает тихое: «Останься», но на выдохе почему-то получается: – Не хочу, чтобы ты опоздал. – Не опоздаю, не боись, – Антон отвечает тихо с приросшей к губам улыбкой и отстраняется чересчур быстро, слишком быстро, чем того хотел бы Арсений, но непозволительно долго для двух «просто друзей». Со стороны они явно смотрятся странно, но людям вокруг плевать: все заняты собственными проблемами и никому нет дела до затянутого на все крючки прощания. Вокзал их видел непозволительно много. – Я не буду покупать тебе новый билет, – мужчина пытается шутить, усмехается через силу, а внутри скрипит на все лады смертельная тоска. Губы саднит от желания поцеловать широкую улыбку, что стала для него почти родной, и Арсений клянет себя последними словами, что не поцеловал Антона ни с утра, когда была возможность, ни в машине, когда от него этого ждали. Точно поцеловал бы сейчас, если бы только мог, но вокруг слишком много людей. Он облизывает губы в бессилии и смотрит с сожалением. – А я тебя и не просил, – Антон единственный в темном здании вокзала, кто светится так ярко. Его улыбку можно увидеть отовсюду, а глаза, искрящиеся таким неподдельным, детским восторгом, точно нужно прикрыть темными стеклами очков – неприлично показывать посторонним такое искреннее и бессовестно открытое счастье. Его личное маленькое Солнце. – Сам справлюсь. – Хорошо, – юноша находит его руку, крепко сжимает в своей, поглаживая большим пальцем, и это то обидно малое, что им сейчас доступно. Ничего не подозревает, смотрит, улыбается, а Арсений, закусив губу, терпит, ждет, пока доедет домой и закричит в подушку, только чтобы перестало так болеть. Антон смотрит на его губы, невольно облизывает свои. – Напиши, как приедешь. – Обязательно, – парень указательным пальцем жмет на кончик носа Арсения и тихо хихикает, почти хлопая в ладоши от радости. Ледяная корка на мужском сердце тает, и хочется выть от страха прощаний, но он держится, смаргивает с глаз лишнее и даже улыбается в ответ, почти искренне. Как бы ему не обжечься такими яркими лучами? Он гладит свободную руку парня и крепко сжимает в ответ. Уже обжегся. – Ладно, – Арсений должен его отпустить. И на поезд, и навсегда. Позволить жить полноценную жизнь, не обремененную старым никчемным порно-актером, жить и наслаждаться, встретить кого-то подходящего по возрасту, статусу, жить, любить и быть любимым. А Арсений переживет. Переживет, переболит, перелюбит. Вдыхает последнее: «Прощай», но как с ним попрощаться, когда единственное, чего хочется, – это сжать Антона в объятиях и не отпускать ни на секунду? Выдыхает другое: – Ладно. – Ладно, – Антон отзывается эхом и усмехается, потому что тоже не прощается. Надеется написать вечером, а лучше позвонить, проговорить до утра в рассказах про долгую поездку и планы на следующую, про непутевых попутчиков и неудобные, узкие сидения, в которых не помещаются его длинные ноги. Для него все просто, а Арсений добровольно отправляет себя на плаху, потому что не заслуживает «долго и счастливо». Для него все давно закончилось. Антон смотрит на часы и последний раз тяжело вздыхает. Отпускает руку мужчины, достает из рюкзака смятый по краям билет и возвращает его на плечи. Решительный, делает один шаг назад, следом еще один. Смотрит последний раз, долго, закусив губу, улыбается, говорит что-то одними губами и разворачивается, а Арсений не понимает. Не успевает прочитать, не слышит, упускает что-то очень важное, но… Не останавливает. Антон – открытая книга. У него на лице написаны все его чувства, он никогда ничего не скрывает. Арсений видит, что сделали с ним эти выходные, и надеется, что ущерб от них будет не таким же разрушающим, как сила его искрящегося счастья. Смотрит на удаляющуюся знакомую спину, которая не горбится впервые с пятницы, на приподнятую голову и взгляд вперед, а не себе под ноги, на руки, отбивающие загадочный ритм по грубой ткани на бедрах. Что с ними сделали эти три дня? Как починить то, что сломалось? Антон его не простит. Он проходит через турникет и оборачивается, ищет глазами мужчину в толпе и, натыкаясь взглядом на то же место около касс, смешно машет рукой на прощание. Арсений машет в ответ, видит, как парень разворачивается, как медленно идет к поезду, и рефлекторно прикладывает сжатый кулак к груди. К сердцу. Потому что Антон в нем навсегда. *** В то утро они так и не поговорили. Как и днем, когда была возможность. Как и на вокзале. Арсений откладывал тяжелый разговор до последнего, стараясь не портить обоим чудесные выходные. Понимал, что должен расставить все точки заранее, что должен предупредить Антона, чтобы тот не ждал от него невозможного. Понимал, но так и не смог ничего сделать. Дооткладывался, молодец, до того, что Антон уехал, преисполненный ложными надеждами, а Арс теперь ненавидит себя значительно сильнее обычного. Антон не заслуживает такого отношения, но отказать, глядя ему в глаза, мужчина не смог. Не после того, что произошло между ними. Арсений помнит прошедшую ночь в мельчайших подробностях. Несмотря на то, что утром умело сыграл в амнезию. Несмотря на то, что хотел бы забыть свое слабоволие. Несмотря на то, что касания Антона и тяжелая голова на костлявом плече горят и ноют желанием повторить. Он помнит все, что говорил, все прикосновения и случайные касания, всю заботу и слепую веру в лучшее, в то, что еще можно что-то изменить. Арсений помнит каждое слово, каждую фразу Антона, слышал все его оптимистичные варианты, но сделал вид, что уснул: не нашел, что ответить. Потому что для него уже все давно понятно. Чувствовал, как парень укладывал его спать, и изо всех сил держался, чтобы не улыбнуться. Чувствовал, как Антон накрыл его одеялом и близко, почти вплотную прижимался к округлой спине, как гладил его по волосам, засыпая. Помнит, но отдал бы все свои деньги, чтобы забыть. Похмелье выдалось тяжелым у обоих, и Арсений не придумал ничего лучше, чем разыграть карту потери памяти. Отыграл филигранно: Антон принял все за чистую монету. Расстроился, правда, но не сказал ничего, отвлекся на возможность заказать завтрак для двоих и радовался этому, как маленький. Воодушевленно вводил номер своей карты и показывал Арсу язык, а мужчина смотрел на ребенка в теле взрослого парня и не понимал, как столько времени жил один. Заводной вертолет с именем Антон резко сузил размеры его квартиры, в то время, как его отсутствие сделало ее бесконечной. Он справится. Все воскресенье они гуляли по городу, а после поехали к Арсению собирать вещи Антона. Он бегал по квартире, собирал разбросанные по всем комнатам браслеты, доставал упавшие ключи из-за тумбочки, отстирывал майку, потому что ляпнул на нее кетчупом. Опаздывал и бегал, собираясь и пытаясь помочь Арсению помыть посуду, получал по заднице мокрым полотенцем, но все равно не уходил. Собирался, но все равно забыл в шкафу свою байку с сигаретами в кармане. Арсений обнаружил ее вечером, погибая. Антон больше не звонит и уже даже не пишет. Вроде радоваться нужно, ведь добился-таки чего хотел, вот только каждый проклятый вечер рука предательски тянется к телефону. Бессонная ночь на слишком большой для него одного кровати, встреченный унылый рассвет, приглушенный серыми дождевыми облаками, и третья чашка черного кофе, потому что сон так и не пришел. Арсений скучает. Тоскует до дрожи в кончиках пальцев, пересматривая старые фото Антона. Вспоминает его руки и горячие прикосновения в коридоре, воскрешает произошедшее в такси и лифте, отчаянно жалеет, что не согласился тогда, что послушал Антона и отказался. Тот ведь рассчитывал на продолжение, на что-то большее и серьезное, а Арс так и не узнает самую желанную его часть. Мужчина просматривает фотографии, сделанные в Александровском саду, пересматривает те, что присылал ему Антон, и снимки экрана, которые сделал, пока Антон спал. Пальцы искрятся желанием трогать, глаза – видеть, а сердце – быть рядом, бесконечно говорить о своих чувствах и целовать, целовать, целовать... Антон внес его в черный список, заблокировал везде, где только мог, и эти несколько фотографий – все, что осталось Арсению на память. Они и случайно забытая байка с начатой пачкой Винстона в кармане. Он не справляется. Антон обиделся, прервал все связи, возможные и невозможные. Конечно, обиделся. Глупец не обиделся бы на подобное поведение, и Арсений не может его осуждать. Может только жалеть себя, курить до бесконечных мигреней по ночам и не спать. Пить кофе на балконе, смотреть на мосты и вспоминать неподдельный восторг первой встречи Антона с Питером. Как можно жить в городе, который насквозь им пропитался? Арсений снова рисует. Рисует все свободное от работы время. Рисует, старательно занимает руки, чтобы не думать, но не рисует ничего, кроме Антона. Рисует, когда кусок в горло не лезет, поэтому он курит и пьет черный кофе без молока. Рисует, когда не может спать, поэтому вынес себе на балкон старую настольную лампу. Рисует по памяти, чтобы хотя бы так сохранить обрывки воспоминаний, которые с каждым днем утекают от него сквозь скрюченные холодом ночи пальцы. Антон – удивительный. Книга, в которой столько мелочей и деталей, что никогда не надоест перечитывать, и Арс старается вспомнить их все. Боль вдохновляет его на прекрасные картины, которые никто никогда не увидит, но ни одна фотография, пусть и очень хорошего качества, ни один портрет, даже самый детальный и точный, никогда не смогут заменить тепло живого человека рядом, его задорный смех или тихий шепот зацелованных губ. Арсений потерялся. В себе, в своей боли и печали, хотя, наоборот, должен был стать сильнее. Он ведь хотел избавиться от Антона, который делает его слабым и безвольным, хотел вернуть свою независимость и привычное равнодушие, к которому привык за много лет. Он хотел вернуть контроль над своей жизнью и чувствами, однако, оттолкнув парня от себя, лишился единственного светлого и теплого, ради чего вообще стоило жить. Окончательно потерял и контроль, и себя. Работа и раньше не была для него отдыхом на лучшем курорте мира, но сейчас снимать эротические видео стало почти невозможным. В половине случаев он просто не может отвлечься от грустных мыслей, и у него даже не встает. Арсений уже было подумывал о таблетках, но отверг эту идею в последний момент, осознав, что, кажется, окончательно достиг дна. Арсений снова пьет, как черт, заглушая чувства привычным алкоголем. Замазывает тональником синяки под глазами, спрятанные за двадцатикилограммовыми мешками, настраивает свет, услужливо клеит фальшивую улыбку и старается уйти, спрятаться, убежать из этой реальности, отвлечься хотя бы на час, пока ранимый мальчик внутри него умирает от тоски и съедающей пустоты в личной кровати. Рисует и курит, хотя больше десяти лет не прикасался к сигаретам. Понимает, что ведет себя, как классическая ванильная страдашка из любовных романов, что так любила читать его мама, смеется с себя, потому что всегда осуждал таких легкомысленных и излишне драматичных персонажей. Думал, что ничего и никто не сможет вывести его из душевного равновесия, что все разговоры о любви сильно преувеличены, но… Дурак. Боже, какой же дурак! Сережа исправно звонит каждый вечер: иногда на двадцать секунд, иногда минут на десять. Арсений не хочет говорить, тем более, обсуждать причины своего падения, но Матвиенко – единственный, кто у него остался. Потерять последнего друга для него сейчас – непозволительная роскошь, поэтому каждый вечер он исправно отвечает на звонок, понемногу делясь с другом общими деталями своего состояния. Нарисованный Антон смотрит на него с немым укором, когда Арс в очередной раз быстро сворачивает разговор и уходит на балкон. Арсений хотел бы вообще не обсуждать с Сережей Антона, но в вечер субботы напился до такого беспамятства, что додумался привести их в его бар. Поэтому от Сергея ему теперь никак не отвертеться. Глупый, влюбленный дурак. ***

тридцать один день назад

– Привет! Как твой день? – Антон начинает говорить, как только Арсений поднимает входящий звонок. Громко что-то жует, а на заднем фоне слышен звук закипающего чайника. На часах почти одиннадцать, что означает, что Антон все еще подрабатывает допоздна. Арсений – ужасный человек, он должен все прекратить. Антон зажимает телефон ухом, отчего звук немного приглушен. – Хотел набрать вчера вечером, но уснул, прости. Зато сообщение написал. – Все хорошо, я видел. Выспался? – мужчина улыбается, пока душа внутри болит и плачет. Он сидит за столом, где еще вчера сидел Антон, где стулья до сих пор несут в себе его запах, и гипнотизирует неполный бокал с янтарной жидкостью, от которого еще не отпил ни капли: обещал себе, что до разговора к алкоголю не притронется. После – хоть упейся, но Антон заслуживает трезвого признания. – Насколько мог в условиях раннего подъема, – Антон веселится, звенит чашкой на фоне, видимо, размешивает ложкой сахар. Арс знает, что парень добавляет себе три ложки, но если тайно добавить две, то совсем ничего не заметит. Знает, что любит добавлять лимон в чай после похмелья, искренне веруя, что это лучшее лекарство. Знает, что может выпить кофе за компанию, но больше любит все же чай или какао. – Так как твой день прошел? – Сойдет, – мужчина нервно посмеивается, ведь весь день пытался придумать, с чего вообще начать разговор. Перебирал варианты, но от клишированного «Дело не в тебе, дело во мне» и «Я не готов, давай останемся друзьями» у него на языке свербит кислое отвращение. Завтра по графику выкладывать новое видео, но все, что у него есть, – помятое настроение и стойкая ненависть к дорогущему объективу. – Завтра возвращаюсь к работе. – Ты молодец. А я вот нет: отвлек тебя в самые прибыльные дни, – парень шелестит чем-то в трубку – «Сникерсом» или «Твиксом», хотя у него зубы болят от сладкого, а к стоматологу идти не хочет, потому что это самые страшные врачи на планете, хотя он просто еще с гастроэнтерологами и проктологами не знаком – громко сербает, потому что теперь при Арсении можно. – Вообще не страшно, – мысли о том, что он больше не увидит длинные пальцы в разводах растаявшего от тепла тела шоколада, которые юноша сначала облизывает рефлекторно, совершенно пошло и безобразно развратно, потом замечает посторонний взгляд и совершенно преступно краснеет в особенно милом смущении, добивают Арсения окончательно. Выдержки у него остается минут на семь, в лучшем случае. – Отработаю в другие дни. – Может, камеру включим? – Арс холодеет от одной лишь мысли, что придется разрушать чужие мечты, глядя при этом в любимые лесные глаза. Перспектива увидеть Антона кажется сладко заманчивой, ведь он успел соскучиться, пусть они и виделись чуть больше суток назад. Но, если он его увидит, точно передумает. Просто слова сказать не сможет. Не посмеет. – Хочу тебя увидеть. – Не нужно, я ненадолго сегодня, – Арсений прочищает горло и надеется, что Шаст не будет задавать лишние вопросы о его загадочных делах. Слова застревают в горле непроходимым, тяжелым комом, и выплюнуть их кажется почти невозможным. Мужчина тяжело вздыхает, собирается с силами и чувствует, как внутри что-то неотвратимо ломается. – Нужно поговорить. – Ты меня пугаешь, – Антон веселится, не ожидая подвоха, а у Арсения черти перед глазами пляшут блядский канкан. Он понимает и представляет последствия того, что собирается озвучить, но бегать от себя больше не намерен, да и Антона обманывать больше не имеет права. Он сильный, он справится. Они оба справятся. Шаст на фоне тихо смеется и булькает водой. – Мне стоит отложить варку пельменей на потом? – Нам нельзя больше общаться, – выдает на одном дыхании мужчина и замолкает, понимая, что не может продолжить. Голосовые связки парализовало, и заготовленная заранее речь рассыпается на глазах в нелепых попытках спасти ситуацию и свести все к шутке. Но у него нет прав быть слабым. Больше нет. Он должен вернуть себе контроль. – Тогда, пожалуй, точно стоит, – хриплый голос в трубке резко контрастирует с былым весельем. Арсений слышит, как поворачивается ручка плиты, как звуки на фоне стихают, и практически видит, как Антон медленно оседает на одну из табуреток. Ненавидит себя, но другого выхода не видит и крепче сжимает кулак под столом. Виски смотрит на него с осуждением, пока Антон выдавливает из себя сухое: – Почему? Объяснишься? – Потому что я тебе не подхожу, – заготовленного текста нет, он удалился, оставив после себя только густой шум и чистый белый лист. Арсений пытается импровизировать, но все, что приходит в голову, – клишированное и тошнотворно избитое. – Потому что не могу дать тебе того, чего ты хочешь. Потому что ты слишком молод. Потому что ты далеко. И еще много других потому. – Зачем тогда все это? – голос на том конце провода удивительно спокойный, но мужчина уверен, что это ненадолго. Пока Антон не до конца осознал все происходящее, в отличие от Арсения: он-то давно уже все для себя решил. Решил, но почему-то совершенно не чувствует облегчения. – Зачем ты позвал меня? – Показать тебе Питер, – Арс злится, злится на себя, потому что его план отчаянно не работает. Он рассчитывал разорвать все отношения с парнем и почувствовать облегчение, свободу и былую легкость одиночества, но кроме отвращения к себе и тянущей тоски под ребрами не чувствует ничего. – Ты же говорил, что всегда мечтал приехать. – Благотворительностью решил заняться? – едкая кислота в голосе парня лучше него самого говорит о начале реакции на действия Арсения. Антон добрый и всегда приветливый, такое поведение совсем на него не похоже. Но Арс держится, на провокации не поддается, потому что уверен в своих решениях. Должен быть уверен. – Это не было приглашением из вежливости, Арс. Просто знакомые себя так не ведут. Так зачем все это? Для кого? – Прости, я вел себя с тобой непозволительно, – Арсений убирает из голоса все эмоции, гундит заезженной пластинкой и умудряется разозлить грубым равнодушием даже себя. Что уж говорить об Антоне, который так громко дышит в трубку, что Арсению приходится немного приглушить динамик. Стальная броня дает новую трещину. – Хотел нормально познакомиться. Увидеть тебя вживую. – А сейчас уже не хочешь? – Антон держится, говорит медленно, не позволяя эмоциям забить здравый смысл. Арс сердится, потому что да, парень задает логичные вопросы, как любой адекватный человек, но нет, у мужчины на них ответов нет. Он молчит, и Антон трактует его молчание по-своему. – Не отвечай, не нужно. Скажи просто: ты жалеешь? О выходных? О том, что позвал меня? – Да, – хотя в горле застревает тихое: «Нет», которое Антон так доблестно от него ждет. Ответ дается сложно, потому что Арсений никогда не врал Антону. Да, недоговаривал, да, частенько просто уходил от ответов, но никогда не обманывал. Врать приходится и себе, потому что для мужчины это были лучшие выходные за много лет. Полные искренности, легкости, какой-то глупой, подростковой влюбленности, которая укоренилась в нем слишком глубоко, и эти моменты царапаются острыми корнями, когда Арсений пытается их выкорчевать из себя. – Жалею. – Я тебе не верю. Зачем ты мне врешь? – Антон переходит на стадию отрицания, и голос его уже не дрожит. Он зол, запутан и потерян, и Арс рад бы сказать ему правду, но знает: если даст слабину – все полетит к чертям. Честность для него сейчас – непозволительная роскошь. Пути назад уже нет. Он больше не позволит себе быть слабым. Он не создан для отношений, и никто не сможет убедить его в обратном. – Арс, не молчи! Я видел тебя, видел твои глаза. Зачем? Чего ты пытаешься добиться? – Не понимаю, о чем ты говоришь, – мужчина сжимает кулаки, потому что разговор определенно затянулся на дольше, чем он планировал. Почему Антон никак не может его понять? Неужели сам не видит, что ничем хорошим их общение не закончится? В бокале стремительно греется виски. – Пытаюсь донести до тебя, что мы больше не будем общаться. – Это я услышал, спасибо, не глухой, – Антон злится, перенимает раздражение Арсения, но нельзя его за это осуждать. Ведь тот факт, что Попов решил сделать это по телефону, должно быть, совсем растоптал все к нему уважение. Пусть, так даже проще. Антону будет проще отказаться от своих чувств. – А какого хрена, Арс? Что изменилось меньше, чем за сутки? Что я опять сделал не так? Не позвонил? – Это-то здесь при чем? – Арсений устало выдыхает и прикрывает ладонью глаза. Да почему ж ты все никак не поймешь? Пока Антон погряз в отрицании, от бесконечной череды вопросов сомнение возмущенно поднимает голову, заставляя мужчину раз за разом колебаться в выбранной стратегии обретения свободы, но он больно бьет ее по темечку и велит заткнуться. Он взрослый. Он знает, как лучше. – Ты ничего не сделал. Никогда не делал. – Ты такой трус, Арсений, – парень буквально шипит в трубку, и голос срывается, а в нем такая холодная обида, что Арса больно хлещет ею по лицу. А что отрицать? Да, он трус, и это неоспоримый факт. Он задолжал ему личный разговор, разговор один на один, глаза в глаза, но мужчина выбрал путь наименьшего сопротивления. – Зачем ты давал мне надежду, если ничего не чувствуешь? Просто играл со мной? Развлекался? Тебе нужны были мои деньги? – Это последнее, что мне было от тебя нужно, – да, он трус, но слышать от Антона про жажду наживы почему-то все еще больно. Как и про то, что их общение было чистым расчетом для выкачки денег. Возможно, в самом начале Арсений и был не против легких денег, совмещая работу и приятные оргазмы, но впоследствии он всегда настаивал на том, чтобы Антон уволился со второй работы и частенько отключал ему оплаты. – Неужели ты совсем ничего не чувствуешь? – Антон сдается. Это слышно по голосу, который стал совсем тихим. Антон буквально шелестит, теряя силы бороться, и несмотря на легкое раздражение, Арсению сердце рвет этот тихий, бессильный шелест. Парень хватается за последнюю возможность, пытаясь спровоцировать Арсения на истинные эмоции, всегда пытался, вообще-то, но Арсению много лет, и он многому научился. – Ничего? – Ничего, – научился играть и врать, не только чужим людям, но и себе. Вот только сейчас говорит, но сам себе не верит. Он устал, они оба устали, вымотаны переживаниями, и желанное облегчение никак не приходит. Впервые за пять лет он позволил себе слабость влюбиться, и теперь они оба платят за нее слишком высокую цену. Лживое слово режет воздух на рваные куски, сжигая последние мосты адским пламенем. – То, что было, было ошибкой. Прости. – Я не верю тебе! – вот оно: Антон теряет контроль. Взрывается гневом, срывается на крик, выдает все свои эмоции с головой, потому что никогда не умел скрывать их. Всегда наружу, все на обозрение, все козыри на стол. Парень кричит и имеет право на ненависть, а Арсений на желание успокоить и поцеловать – нет, но слушать, как крик срывается на слезы, для него слишком. Слушай, наслаждайся, мудак, посмотри, что ты с ним сделал. – Не верю! Ты лжешь! Зачем? Зачем ты мне врешь? – Птичка моя… – Не называй меня так! – Арсения грубо затыкают, и он покорно молчит, сжимая в руках стакан с виски. Выпить хочется смертельно, зубы сводит от желания почувствовать остроту алкоголя на языке, но мужчина не торопится: упивается собственным страданием, заставляет себя слушать всхлипы Антона, наказывая и издеваясь за исступленный эгоизм. – У тебя нет на это права. – Прости, – Арс коротко выдыхает в трубку и трет уставшее лицо, пытаясь снять напряжение, но оно копится в каждой проклятой клеточке. Он рассчитывал разобраться за пару минут, и к настолько долгому, тяжелому разговору совсем не был готов, поэтому чувствует себя старой вонючей тряпкой: таким же противным и годным только на помывку полов в общественном туалете. Он не знает, что еще сказать, ведь за такое никаких извинений недостаточно. – Почему, Арс? – Антон продышивает слезы, и после небольшой паузы говорит уже спокойнее. Голос все еще дрожит, но он старается взять себя в руки. Сыпет вопросами, честно стараясь понять Арсения, но у мужчины своя логика, трудно объяснимая другим людям. «Потому что еще вчера ты был рядом, и мысль о том, чтобы с тобой попрощаться, казалось невозможной. Потому что ты волшебный и неповторимый, а я закопаю твою веру в лучшее меньше, чем за месяц. Потому что ты достоин лучшего и не должен бороться с моим прошлым». – Что изменилось? – Потому что я не готов к отношениям, – выходит полуправда, и это единственное адекватное, что выходит из Арсения. Он старается выражаться яснее и понятнее, но собственные страхи редко бывают конкретными и логичными. Антон может предложить быть просто друзьями, и чем крыть на это? Сказать, что не сможет, потому что как друга его всегда будет мало? Потому что Арс не может смотреть на него без желания поцеловать? Потому что он влюбляется, и его пугает отсутствие контроля? Тогда он сам себе будет противоречить, а это крах всему. – А раньше был? – Антон усмехается, оседая горечью отчаянного вопроса на гулком динамике Арсения. Ладони вспотели, и мужчина вытирает о джинсы сначала одну, потом вторую, перехватывая телефон. Спина ровная, вытянутая по струночке, отчего начинает болеть поясница. Жажда становится сильнее, но виски все еще осуждает, с немым укором глядя из своего стеклянного плена. – А я никогда тебе ничего не обещал, – Арсений сам себе противен, но это единственный вариант отвадить Антона от себя. Они болезненно привязались друг к другу, нездорово сильно привыкли к постоянному общению, и такая близость мешает Арсению мыслить здраво. Нужно срочно вернуться в прежний мир четкого распорядка и эмоциональной независимости. Пока не стало слишком поздно. – Хах, я понял, Арс, я понял, – Антон смеется почти истерически, прижимая телефон плотнее к уху. Арсений смотрит на часы, понимает, что сна ни в одном глазу, и пытается вспомнить, купил ли он снотворное в аптечку. Кажется, он все-таки опоздал. – Поцелуи твои были тоже, видимо, просто так. Арсений не отвечает. Терпеливо ждет, слушает тяжелое дыхание собеседника, который почему-то до сих пор не повесил трубку. Антон в другом городе часто дышит, периодически задерживая дыхание, и мужчина уверен: пытается сдержать слезы. Вот бы ему такую же свободу эмоций, чтобы не осуждать себя за каждую позволенную в сердцах слабость. А Антоша молодец, не обременен глупыми, стереотипными установками. – Это из-за того, что я не захотел спать с тобой? – упавший голос бросает догадку вслепую, но Арсений с жадностью утопающего хватается за случайно протянутую соломинку. Если он скажет то, что собирается, он будет полнейшей мразью, но только так он отобьет желание Антона с ним разговаривать и как-либо вообще контактировать. Волнение в голосе выдает Антона, и снова – все страхи наружу, не скрываясь. Вот она. Пропасть, после которой не останется ничего живого. – Ты поэтому от меня отказываешься? Потому что не оправдал твоих ожиданий? Тебе нужен был только секс от меня? Антон выкрикивает вопросы, в которые сам же и не верит. Боится ответа на них, как огня, но все продолжает докапываться до истины, пытаясь найти правду даже в самых страшных закоулках. Антон знает, Арсений знает, они оба знают, что эти три дня были для них всем. Никто никому не врал. Что все, что было между ними, было честным и искренним. Живым. Настоящим. Ночь на балконе. Общая спальня. Совместные завтраки и поцелуй под дождем. Много поцелуев. Много касаний. Слишком много даже на двоих. – Да, – короткий ответ бьет хлесткой пощечиной сразу обоих. Бьет непростительной Авадой их глупой вселенной, после которой Арсения должны запереть в Азкабане на тысячу лет. Глаза сухие, ведь сил на эмоции больше не осталось. Последний подонок, конечно, но с этим он как-нибудь разберется. Сам. В одиночку. Мужчина пугающе равнодушен и противен самому себе, ведь Антон в своей квартире громко всхлипывает и, по всей видимости, откладывает телефон на стол, а у него на глазах ни слезинки. Звуки приглушены, значит, Антон закрыл лицо руками. Арсений тяжело вздыхает, смотрит на виски. Этого ты хотел? Такого равнодушия? Такой свободы? Независимости? Получите, распишитесь, бездушная эгоистичная скотина. Так почему же тебе ни хрена не легче? – Зря ты приехал. Прости, я с самого начала не должен был всего этого начинать. Я верю в лучшее для тебя, Антон, надеюсь, ты… – Да пошел ты, – Антон зло шмыгает носом и прерывает Арсения на полуслове. Коротко выдыхает, шепчет севшим голосом, а у мужчины под ребрами болезненно тянет сожаление. У него в планах напиться до беспамятства, чтобы заглушить весь лишний шум, все ненужное и побочное после встречи с Антоном. Чтобы больше не слышать бесконечные «почему». Пускай, пускай парень его ненавидит. Он переболеет, переживет и забудет, а Арсений справится сам. – Какой же Вы мудак, Арсений Сергеевич. Антон отключается резко, и Арсений должен бы выдохнуть с облегчением, но в легких почему-то не осталось кислорода: видимо, весь выгорел, пока мужчина так старательно сжигал мосты. *** Звуки коротких гудков сброшенного Антоном звонка до сих пор эхом отдаются в пустой больной голове. Много вечеров потом Арсений прокручивал их разговор в памяти. Пытался понять, можно было ли построить его по-другому, подобрать другие слова и сделать его не таким болезненным для них обоих. Можно. Можно было поговорить начистоту, объяснить причины страхов, рассказать, что банально боится влюбляться, потому что когда-то ему сделали больно. Он мог бы, но выбрал легкий путь и нажил себе большие проблемы. Арсений вспоминает ту свою злость, ту нелепую слепую уверенность в правильности опрометчивого поступка, то безразличие в самом конце разговора, и почти впадает в истерический смех. Боже, как же сильно он заблуждался! Наивно полагал, что Антон может так легко уйти из его сердца. Как он вообще мог позволить себе даже подумать о том, что может так легко из него вылечиться? Ошибка, которая стоила ему шанса. Единственного шанса на «долго и счастливо». Сейчас он понимает, что поступил глупо, разрушив все, что они с таким упорством строили. Глупо было надеяться, что через время станет легче, и Арсений качает головой, прикрывая глаза. Стряхивает с волос лишнюю воду, но лучше бы встряхнул себя целиком, потому что он устал жить в бесконтрольном анабиозе. Опрометчивое предположение, что Антон был его слабостью, отзывается глухим молчанием телефона и тупой печалью таких бессовестных скучаний. Он был не слабостью. Он был его силой. Он скучает по Антону. Арсений вспоминает, как бабушка успокаивала его после того, как девочка отказала ему в танце на деревенской дискотеке, и на глаза наворачиваются слезы. Ему тогда было шесть, это была его первая встреча с жестокими любовными делами, и Ба часто тогда повторяла любимое: «С глаз долой – из сердца вон». Не работает, Ба. Почему не работает? Почему становится только больней? Мужчина сворачивает с проспекта и уходит на параллельную улицу, неловко обходя встречных прохожих по узкому тротуару. Дождь усиливается, и байка Антона намокла почти насквозь, но Арс думает только о том, что догадался спрятать сигареты в джинсы. Погода совсем не радует теплом, и промозглый ветер продувает намокшее тело, холодом пробирая почти до костей. Арсений ежится и плотнее прижимает к себе мокрую байку. Арсений верил, что переболеет. Что чувства пройдут, что он вернется в строй и забудет солнечного, кудрявого шатена с глазами цвета летней скошенной травы. Проснется утром и все забудет, обретет легкость и снова вдохнет полной грудью свободы, вот только не учел главного факта: именно Антон дарил ему легкость и желание проживать каждый день, как последний. Что именно его улыбка зажигала в мужчине игривый огонек. А теперь ничего не осталось, кроме сжирающей пустоты одиночества. Первые недели после разговора Антон все еще ему писал. Даже после всего, что Арсений ему наговорил, все равно пытался все восстановить, починить сломанное понимание между ними. Арсений все читал. Читал все сообщения с упорством заядлого мазохиста, но не отвечал. Терпел, страдал, но не отвечал: ждал все, когда боль поутихнет. И так привык получать сообщения каждый день, что, когда Антон замолчал, боль ударила по нему в сто крат сильнее. Ударила так, что Арсений до сих пор не может оправиться. Он снова поворачивает и идет через дворы, прячется ненадолго под крышей какого-то подъезда и гонит прочь все образы кудрявых воспоминаний. Зубы колотятся от холода, и Арсений растирает себя руками, чтобы хоть немного согреться. Сейчас бы горячую ванну и кружку черного чая с лимоном и сахаром, потому что а вдруг Антон прав, и это правда помогает от всего? Вдруг и от разбитого сердца тоже? Арсений не верит в любовь на расстоянии и никогда не верил. Не то чтобы он верил в любовь вообще, но этот вариант всегда казался ему самым глупым и отчаянным, наименее реалистичным из всех возможных. Он помнит, как тяжело было смотреть на Антона через экран, просто смотреть и не иметь возможности прикоснуться, но даже не думал, что после его приезда станет в разы хуже. Он просто не знал, каково это, а теперь… Пальцы все еще помнят невесомую мягкость сбитых кудряшек, и сколько бы Арс ни тер их мылом, легче не становилось ни капли. Да, история помнит те случаи, когда любовь побеждала километры. Арсений даже лично был знаком с такой парой, но это скорее приятное исключение, которое только подтверждает суровое правило. Его ломает сильнее, чем раньше, не хватает Антона так, что хочется выть по ночам от едкого одиночества, но мужчина стойко терпит и убеждает себя, что сделал правильный выбор. Убеждает, потому что нельзя жалеть, нельзя сомневаться. Убеждает, потому что ни на что другое больше не имеет права. Не после того, что натворил. Он тоскует, безумно тоскует по Шасту. Ищет его в каждом прохожем с кудрявыми волосами, в широких джинсах или свободной футболке, надеется, что тот решил приехать к нему и добиться правды. Неизвестно только, с какой стати ему искать такого подлого мудака, как Арсений. Надеется, что у него остался хотя бы один призрачный шанс, не может не надеяться, потому что губящая остатки живого внутри тоска съедает его день за днем, выжигая кислотой сожалений дыры в его и без того штопаной душе, через которые задувает холодный ветер. Арсений ежится. Он везде носит его байку. Не может снять, не стирал даже, чтобы запах подольше продержался, только вот, кажется, дождь смыл последние его капли. У него ничего не осталось. Сигареты в кармане уже тоже не Антона, а купленные Арсением в отчаянной попытке вернуть знакомый запах. Он не любил табачный дым, но за короткие выходные умудрился упасть в него с головой. Им пахнет Антон. Родной парень, который курил около хостела, что подарил им столько возможностей в квартире мужчины. Курил на балконе, потому что с него открываются прекрасные виды, хотя на самом деле Арс просто не хотел отпускать Антона далеко от себя. Курил рядом на протяжении трех дней, а Арс был не против, только каждый раз заботливо выдавал тому мятную жвачку после. Когда дождь заметно утихает, Попов выходит из временного укрытия и бредет дальше по направлению к цели. У него болит, но он считает, что так будет лучше. А вдруг Антон уже переболел? Поэтому и перестал писать, что стало резко все равно? Вдруг он нашел себе кого-то другого, кого-то лучше и моложе, чем Арсений, кто делает его счастливым и заставляет так же ярко улыбаться? От одной мысли об этом крутит живот. Он должен был дать Антону свободу, и он ее дал. Решил, правда, за них обоих, но парень никогда бы не решился на подобное. Он не знает всего, что знает Арсений, и обременять его своим увесистым багажом прошлого кажется кощунством. У него вся жизнь впереди, зачем ему тридцатилетний старик? Что он может дать, если у него самого ничего нет? Может только быть обузой, отказаться от которой у Антона просто не хватит такта. Бар находится легко, хоть и спрятан на небольшой улочке среди похожих друг на друга однотипных помещений. В двенадцать часов буднего дня бар еще закрыт для посетителей, но у Арсения есть свои полезные связи. Он несколько раз громко стучит костяшкой по стеклянной двери, ловит очередное разделенное на двоих воспоминание той самой субботы и смаргивает ранящие пыльные образы счастливых когда-то них. Они приходили сюда вместе, изрядно подпившие и невероятно счастливые, всего месяц назад, а как будто целую вечность. Он приводил Антона в бар собственного друга и теперь злится на себя за опрометчивую недальновидность. Он испортил так много своих любимых мест, запятнал их в него, у него больше ничего своего не осталось, и теперь даже бар Матвиенко испачкан Антоном от входа до барной стойки и черного выхода на покурить. С той стороны стекла на него смотрит молодая девушка по имени Маргарита, которая работает у Сергея администратором. Она узнает старого друга владельца и улыбается, спешно шумит замками, открывая дверь, пока Арсений уныло осматривает собранные столы и стулья на летке, такие же промокшие от дождя, как и он сам. Девушка запускает его в теплое помещение, болтает о чем-то без умолку, предлагает горячий чай, и Арсений благодарно улыбается. – Босс на месте? – он стреляет глазами, больше по привычке, заученным и отточенным еще в университете движением, прекрасно осознавая, как влияет на женщин. Маргарита опускает глаза в пол и лепечет что-то про кабинет, но на деле обычную почти каморку, потому что в баре и так мало места. Ведет его к нужной двери, хотя Арс прекрасно знает дорогу сам. Уходит, оглядывается, но мужчина больше не смотрит. Арсений читает табличку, на которой золотыми буквами написано лаконичное «Директор», и усмехается себе под нос. Не слишком ли величественно для человека, который успешно совмещает в себе и управляющего, и директора, и иногда даже бармена, когда все ребята оказываются на больничном из-за короны? Он владелец, но никогда не чурается грязной работы, если это позволяет ему до сих пор держаться на плаву в такое непростое для бизнеса время. Арсений стучит, чисто ради приличия, и осторожно приоткрывает дверь, чтобы не нарваться случайно на деловую встречу или онлайн-конференцию. Просовывает голову и видит друга, сидящего за рабочим столом, который сгорбился над кипой бумаг с карандашом в руке, внимательно вчитывается в документ и делает пометки на белых листах. Головы не поднимает, зато поднимает руку и указательный палец, просит подождать, кивает в сторону небольшого диванчика, который неизвестно как здесь уместился. Арсений заходит в кабинет, закрывает за собой дверь и садится, оставляя на кожаных подушках мокрые следы. Он завалился к другу в самый разгар рабочего дня, поэтому придется подождать, пока Матвиенко закончит свои дела. Он бы и позже пришел, ближе к открытию, да дома стало как-то совсем тоскливо, совсем невмоготу. Решил, что лучше тут подождет, чем еще хотя бы пять минут просидит в четырех стенах. – Один из главных моих поставщиков решил внезапно положить хер на свои обязательства и упиздовать в закат, – мужчина злобно бубнит себе под нос, не поднимая головы. Переворачивает страницу, быстро бегает глазами по последней и делает очередную пометку на полях. Откладывает листы и тяжело вздыхает, потирая лицо руками. – Бля, приходится срочно искать нового, а они договор еще такой мутный прислали. Без ста грамм не разберешься, ебал я такой гемор. Чувствую, с такими штрафами они на хуй не пойдут, а на самолете полетят. – Тут ты обратился по адресу, – Арсений хрипит, улыбается и умудряется расшаркаться сидя, потому что вставать лень. Над его головой небольшое полуподвальное окно, открытое на проветривание, и он носом тянет поток свежего воздуха, откидываясь на диване. Закидывает ногу за ногу, отлепляет от лодыжки прилипшие джинсы, кладет голову назад на маленькую подушку. – Всегда готов помочь лучшему другу. Они дружат много лет, еще со времен универа – Матвиенко учился с ним на инженера – но у старушки Судьбы очень абсурдное чувство юмора. Эта бессердечная сука раскидала их по разным сторонам, поэтому Арсений зарабатывает себе на жизнь вебкамом, а Сережа, в отличие от него, универ закончил. Имеет диплом по специальности «инженер-электрик», только, правда, он ему так и не пригодился: жизнь привела его в собственный бизнес. – Вот вообще ни разу в тебе не сомневался, – мужчина откидывается на спинку дешевого офисного стула на колесиках. Откидывается так, что спинка опасно кренится, и кажется, что еще чуть-чуть, и Сергей точно упадет на пол, но он держится и умудряется даже потягиваться. Трет уставшие глаза, поднимает голову на Попова и замирает в таком положении, уткнувшись тяжелым взглядом в друга. Арсений все знает и в зеркало смотрит, но все равно вопросительно кивает головой. – Зонты ты принципиально игнорируешь или соскучился по больничным палатам? – Сережа укоризненно качает головой, осматривает Арса с ног до головы и отворачивается. Ответ, очевидно, не требуется, но Арсения тянет сморозить какую-нибудь грубую колкость, потому что крыть ему решительно нечем. Матвиенко наклоняется куда-то под стол и тянет на себя одну из полок. – Тебе повезло, что я запасливый. – Ого, спасибо, – тихо смеется мужчина, когда в его лицо прилетает сначала его богом забытый свитер, который он потерял больше года назад, а потом вроде как его старые треники, в которых он помогал Серому делать ремонт в этом самом баре. Точно, вот и знакомое пятно краски, появившееся, когда он случайно уронил целое ведро на пол, и засохшие следы шпатлевки. Арсений с удовольствием снимает с себя мокрую одежду и быстро переодевается в пусть и не самое чистое, но сухое и комфортное. – Дражайший мой, когда ты спал последний раз? Выглядишь херово. – Спасибо за комплимент, – Арсений поднимает голову и скалится, натужно улыбаясь, но сдувается и опускается обратно на подушку. Смотрит в темный бетонный потолок, рассматривает запутанные лабиринты черных проводов и тяжело вздыхает, предугадывая настроение последующего разговора. Ну а чего ты хотел, когда напрашивался в гости к другу, которому на тебя не насрать? Да еще и с похмелья. – Я еще даже не начинал, – Сергей откладывает свою стопку договора с пометками в сторону и всем корпусом разворачивается к Арсению, который на него даже не смотрит. Арсений молчит, поджав губы, потому что ответить ему решительно нечего. С момента последнего разговора мало что изменилось, разве что Арс дошел до продуктового и затарил холодильник. Зачем, остается, правда, загадкой, потому что аппетит к нему так и не вернулся. – И все же. Когда? – Да что ты заладил, когда да когда? – загнанный в угол, Попов злится, пусть и сделать ничего не может. Сережа ждет от него нормальный ответ, но ничего нового он не услышит, ведь снотворное, которое он ему посоветовал, нельзя мешать с алкоголем. Арсений не дурак, и Арсений не рискует, поэтому откладывает таблетки подальше в шкафчик. – Сегодня вот проснулся в одиннадцать. – Ага, дай-ка угадаю: проснулся в одиннадцать, а уснул в шесть утра? – Матвиенко ухмыляется и складывает руки на груди, иронично приподнимая бровь. Арсений приподнимает голову и одним глазом смотрит на друга, прикидывая шансы слиться с неудобного для него разговора. Вариантов нет, ближайшие несколько часов путь домой ему заказан. – Я спрашиваю, когда ты нормально спал? В одиннадцать заснул, а в шесть проснулся, например. – Не помню, – Арс кривит лицо и душой. Он и раньше-то никогда такой режим не соблюдал, а после ситуации с Антоном сон окончательно покинул его скромную квартиру на набережной. Мужчина разглядывает выщерблины на потолке, мнется до последнего, но выбора ему не дают, и он тяжело вздыхает. Поднимает голову, спускается по дивану ниже и больше спрашивает, чем отвечает: – На прошлой неделе? – Арс, ну зачем себя так изводить? – Матвиенко качает головой, ждет, видимо, ответ на свой риторический вопрос, но Попов отсутствующе смотрит в ответ и только пожимает плечами. Ну а что тут ответить? Сергей зажимает кнопку на рабочем телефоне, просит Маргариту принести им два американо и коротко отвлекается на рабочую переписку в телефоне. – Позвони ему. Арсений с радостью заменил бы кофе на два виски-кола, а еще лучше вообще убрать оттуда лишнюю колу, но на часах начало первого, а Матвиенко на работе. Поэтому Арс вздыхает с сожалением, нащупывает в кармане джинсов пачку сигарет и надеется, что они не сильно намокли. Ждет, пока Сергей допишет сообщение, но руку из кармана вытаскивает пустую. Еще не время. – Да звонил я, – Арсению неприятно расписываться в собственном слабоволии, но если уж устраивать исповедь на дому, то кому тогда, если не Сергею? Он противен самому себе, кривится, ведь звучит до безобразия жалко, но отсутствие Антона в его жизни вносит свои коррективы. Он прячет лицо в ладони и бубнит неразборчиво, буквально через силу, потому что Матвиенко от него не отвяжется: – И писал. Несколько раз пытался, но не доходит ничего. Наверное, в блок меня кинул. – Неудивительно, – желание послать друга с его очевидными умозаключениями растет непозволительно быстро, но Арсений понимает, что во всем том говне, в котором он сейчас плавает, как в бассейне, виноват только он сам. Сережа вообще не обязан тратить свое рабочее время на его проблемы, но тратит, поэтому стоит закрыть недовольное хлебало и помолчать. – После такого и я бы блокнул. – Спасибо, бля, – мужчина бухтит, недовольный, но он совершенно бессилен перед происходящим. Сергей поднимается со своего места, перебирается на диван и садится с другой стороны, кладет одну руку на подлокотник, другую – на спинку. Арсений ежится под его взглядом и подбирается, поджимая ноги по себя. Матвиенко не утруждает себя приличиями и всегда говорит то, что думает. Полезно, сука, но больно. – Выпить нальешь? – Арс, завязывай с бухлом, как друг тебя прошу, – мужчина хмурится, расстегивая верхние пуговицы черного поло. В дверь стучат, и Марго заходит в кабинет с небольшим подносом, на котором стоит две чашки, сахарница и вазочка с каким-то по виду песочным печеньем. Оставляет все на рабочем столе Матвиенко и, быстро извинившись, выходит, поглядывая искоса на Арсения. – Посмотри, в кого ты превратился. Ты такими темпами сопьешься скоро, если сейчас не остановишься, а мне что? Из вытрезвителей тебя потом вытаскивать? У меня работа, вообще-то, я не всегда смогу быть рядом. Арс, включи голову, прошу тебя. Арсений кусает губы, но упорно играет в молчанку, испытывая на прочность нервы друга. Сергей прав, и то количество алкоголя, в котором он купает свою печень последний месяц, точно выйдет ему боком, да и легкие от табака спасибо ему не скажут, вот только как ему вылезти из той ямы, куда он себя закопал? Это как сказать человеку с депрессией, чтобы он не грустил и не вешал нос. Мысль о том, что придется обращаться к специалисту, Арсений с завидной настойчивостью отгоняет. – А она ничего, – Арсений кивает в сторону двери, за которой скрылась девушка, и многозначительно играет бровями. Улыбается с натяжкой, потому что последнее время улыбается редко и в основном с нежеланием, поворачивается к другу и смотрит с почти не наигранным интересом. Не ему же одному лезть в личную жизнь. – Не думал к ней подкатить? – Я не мешаю отношения и работу, к тому же, она уже год на тебя слюни пускает. Ты ж у нас альфа-самец, – Матвиенко закатывает глаза, а Арсений тычет пальцем в его бок и почти искренне смеется от тихого смеха самого Сережи. Тот до одури боится щекотки, и Арс всецело пользуется моментом, пока тот не отодвигается от него и не вжимается почти в самый край. – Так, ты это, давай тему не переводи. Арсений откидывается на спину, и тиски внутреннего напряжения понемногу ослабляют свою мертвую хватку. Он набирает в грудь воздух, чтобы ответить, но его отвлекает тихий звонок мобильного телефона. Мужчина радуется, что телефон не намок под дождем и все еще работает, да и неожиданный звонок спасает его от необходимости давать ложные обещания, но как только он смотрит на дисплей, радость тут же пропадает. Со спасением он точно погорячился. Первым порывом хочется проигнорировать звонок, а лучше вообще сбросить, потому что имя на экране совсем не вызывает желания отвечать, но Арсений давит свои низменные желания на корню и тихо стонет от отчаяния, ведь разговор с мамой – последнее, что ему сейчас нужно. Показывает имя контакта на экране Сергею и, молча извинившись, встает с дивана. Матвиенко погружается с головой в телефон. – Привет, мам! Как раз вечером хотел тебе набрать, – мужчина неширокими шагами меряет узкую комнату, нагло врет и даже не краснеет, ведь за долгие годы работы в вебкаме научился делать это филигранно. Сережа снова закатывает глаза, но тактично молчит. – Да, сейчас на репетиции. Не очень удобно говорить, может, я тебе перезвоню после? Ладно, минуту найду. Как ты? Арсений, к своему стыду, маме звонит редко, больше даже она ему, но в этот раз непутевый сын побил все рекорды. Он так погряз в собственных переживаниях, что совсем упустил из виду болеющую маму, которая не звонила ему больше двух недель. Совесть услужливо подпевает скомканному стыду, и Арсений чувствует себя еще чуть хуже, чем раньше. Пока женщина на том конце провода радуется голосу любимого сына и рассказывает про очередного третьего двоюродного брата четвертой сводной сестры, Арсений понимает, как же сильно он соскучился. Он не был дома неприлично давно, весь последний год просто отсылает маме деньги, чтобы та могла жить в свое удовольствие, но про личное внимание совсем забыл. Мама – последний его близкий человек, а мужчина позволяет себе недопустимую халатность в отношении нее. Не навещает, звонит редко, но ведь если с ней, не дай бог, что-нибудь случится, он же этого даже не узнает и себе этого никогда не простит. У Арсения сердце сводит от одной лишь мысли, что он может ее потерять, и обещает себе купить билет в Омск, как только разгребет основные долги по работе. Он старается внимательно слушать мать и даже несколько раз вставляет впопад нужные комментарии, но настроение все еще на нуле. Хочется вернуться домой и спрятаться в родные четыре стены, вернуться в личную крепость самобичевания и закрыться от всех. Хочется домой и хочется к маме, снова стать тем маленьким мальчиком и, скрутившись калачиком на ее коленках, выплакать все обиды и боль. Арсений успевает пожалеть, что поднял трубку именно сейчас, и проглатывает ком в горле. – Как ты там, Арсюша? Не наскучил тебе еще твой Питер? – женщина прерывает поток ненужной информации, заставляя мужчину включиться в разговор. Арсений дергается, прогоняет ненужную влагу с глаз и проводит торги с совестью, уговаривая ее сдаться еще хотя бы на пару дней. – Когда домой собираешься? Я тут совсем не молодею, мой хороший. Совсем мать позабыл. – Я же работаю, мам, – врать матери пусть и вошло в привычку, но все еще болью разочарования колет под правой лопаткой. Арсений поглядывает на Сергея, который, казалось бы, с головой ушел в работу, но уверен, что друг прекрасно все слышит и понимает. Он давно присел ему на уши, пытаясь заставить одуматься. – Как только отыграем сезон, обязательно возьму отпуск и приеду. Мужчина профессионально отбивается от вопросов «ну что там на личном», «когда привезешь половинку знакомиться» и «когда ты достанешь родной матери билеты на свой спектакль», обещает не пропадать и звонить почаще. Довольно топорно переводит неудобную для него тему на действительно важную, с волнением спрашивает маму про здоровье и с облегчением слышит заветное: «Без ухудшений». – Ладно, мамуль, надо бежать! Меня уже зовут на финальный прогон, не хочу, чтобы ждали только меня. Люблю тебя! Пока! Арсений слушает пожелания удачи и радостные причитания, какой у нее замечательный сын, который профессиональный актер и играет в театре, и сбрасывает звонок, обещая перезвонить позднее. Устало выдыхает, трет лицо руками и останавливается посередине комнаты, сжимая телефон во вспотевших руках. Осматривается и замечает Сережу снова за рабочим столом, вычитывающего тот самый сложный договор. Он отвлекается от бумаг и смотрит на Арсения красноречивым взглядом, в котором не читается ничего хорошего. Арсений закусывает губу и душит в себе желание огрызнуться, потому что Матвиенко, собственно, прав, это он мудак, который скоро захлебнется и утонет в собственной лжи. Порода такая – мудак обыкновенный, обитает обычно в темных барах или пустых квартирах, старательно избегает сбиваться в стаи. – Тебе еще не надоело? – Сергей смотрит с нескрываемым осуждением, и Арс даже обидеться на него не может – сам себя осуждает – но к перманентному самоунижению давно привык. Друг всегда в курсе всех его авантюр, и Арсений уже начинает жалеть, что мужчина знает так много ненужной для него информации. Нужно учиться фильтровать базар, определенно. – Ну а что мне ей сказать? – Попов горячится. По привычке отвечает вопросом на вопрос, убирает телефон в карман и натыкается на картонную пачку, которую когда-то умудрился переложить из мокрых джинсов в широкий карман спортивных штанов. Курить хочется сильнее. Он меряет шагами маленькую полуподвальную комнатушку и трет переносицу, на которой красуются новенькие очки в черной оправе. – Правду? – Матвиенко поднимается со стула и забирает со стола две чашки. Одну передает стоящему рядом Арсению, вторую берет себе и делает первый глоток. Совершенно игнорируя все остальное, что Маргарита заботливо принесла вместе с кофе, возвращается на свое место. Арсений благодарно кивает, но смотрит исключительно скептическим взглядом. – И как ты себе, интересно, это представляешь? – Попов держит свою чашку, но совершенно игнорирует кофе в ней. Он прикладывает одну руку к груди, закатывает глаза и драматично откидывает голову назад. Злится от абсурдности того, что им вообще приходится обсуждать, отчего невольно повышает голос и кривляется: – «Привет, мам, как дела? Я, кстати, врал тебе долгие годы, и никакой я не актер. В театральный даже не поступил, а последние пять лет продаю свое тело за деньги неизвестным людям из Интернета». Так, что ли? Эта новость убьет ее. – Ну, врать ей до конца жизни тоже не вариант, – Сергей пожимает плечами, а Арсений приходит в бешенство. Как у него все просто, только послушайте! Просто скажи правду! Мужчина возмущен спокойствием друга и готов уже кричать от бессилия и отчаяния. Ну почему никто даже не пытается его понять? Мысль о том, что Антон долго пытался, он гонит прочь вместе со стадом всех остальных мыслей про Антона. – Ты когда эту кашу заваривал, как планировал расхлебывать? – Планировал не сдохнуть от голода, – Арсений бурчит себе под нос, стараясь снизить градус раздражения, и тяжело дышит, сжимая кулаки в карманах. Зачем он сюда пришел? Выслушать очередную порцию оскорблений и осуждения? Так у него этого добра и дома навалом, жри не хочу. Рука снова натыкается на картонную пачку Винстона. – Можно закурить? – Ты же не куришь? – брови друга ползут вверх. Матвиенко смотрит на него из-подо лба взглядом «ты-что-совсем-поехал», но Арсению, в целом, уже давно плевать на осуждающие взгляды. Он ими сыт по горло еще со времен частого курения на детской площадке возле дома, где молодые мамочки пытались воспламенить его одним лишь взглядом. Не получилось, подгорели только их собственные задницы. – Бля, Матвиеныч, так можно или нет? – Арс уже чувствует вкус желанной горечи на языке, но друг медлит и все еще пристально смотрит, пытаясь понять, шутит ли над ним Арсений или говорит серьезно. Попову приходится достать из кармана пачку и покрутить ею перед носом друга, только чтобы ускорить мыслительный процесс. Терпение лопается, как мыльные пузыри в наполненной ванной. – Ну можно, просто я надеялся, что ты дашь мне немного конкретики, – мужчина поднимается с дивана и снова идет к рабочему столу. Лезет в верхнюю полку, достает из нее старую, пыльную пепельницу и протягивает Арсению, который успел снять промокшие кеды, забраться с ногами на диван и стать около окна, раскрывая его сильнее. – Что ты хочешь услышать? – Арс достает из пачки одну сигарету и зажимает ее губами, чиркая зажигалкой под громкие вздохи друга. Привычный запах дыма отзывается знакомым кудрявым образом, и мужчина отводит глаза в сторону, давая себе время успокоить измученное сердце. Смотрит в окно, прогоняя прогорклые запахи воспоминаний, и тянет дым глубже в себя. Становится легче. – Зачем ты послал его, если так херово? – ожидаемый вопрос повисает посередине комнаты, выдуваемый сквозняком вместе с сигаретным дымом на улицу. Арсений знал, что логичный вопрос когда-нибудь достанет его, но, несмотря на это, адекватный ответ так и не подготовил. Потому что его нет. Потому он серьезно ошибся, и теперь ничего не исправить. – Зачем ты отказался, если тебя так переебывает без него? Если вы оба хотели одного и того же? – Послал и послал. Зачем ворошить? – Затем, что ты себя живьем съедаешь, – Сергей подает мужчине его чашку с нетронутым кофе и садится на стул, потому что диван занят ногами Арсения. Тот переминается на неудобном диване, потому что он мягкий и стоять на нем неудобно, пока пепел медленно падает в тяжелую стеклянную пепельницу. Арсений делает первый глоток. Первый за весь день. – Надо же с этим что-то делать. – Что делать? – мужчина отставляет кружку на небольшой подоконник и тянется на носочках выше, чтобы не дымить в маленьком помещении. Выдыхает дым в приоткрытую форточку и почти падает, зацепившись за маленькую подушку, упавшую со спинки дивана, но хватается в последний момент за откос и замирает. Голова кружится, и Арсений думает, что пора заканчивать с затянувшимся интервальным голоданием. – Серый, я не могу в серьезные отношения, ты же знаешь. – Почему? – Матвиенко своими бесконечными вопросами даже опомниться не дает, и к горлу снова подкатывает едкое раздражение. Если бы ему не было так херово, он точно собрался бы и утопал домой, даже в мокрых шмотках по холоду, но Арсу плохо настолько, что он все еще сидит. Вернее, стоит. Короче, все еще тут и уходить не собирается. – Потому что этого говна я нажрался в прошлый раз, – Арсений медлит с ответом, но все же отвечает, потому что верит в свои убеждения. И пусть он не уверен до конца в правильности своего поступка с Антоном, факт того, что прошлый опыт сильно его подкосил, не заставляет даже сомневаться. И он искренне не понимает, почему Сережа все еще стоит на своем, ведь именно он вытаскивал его по утрам из баров и больниц с разбитым лицом. – Больше не хочу. – И что теперь? – Арсений поворачивает голову и смотрит на друга «ты-что-меня-не-слышал» взглядом, но тому глубоко плевать на все хмурые переглядки Арсения. Он такой же твердолобый баран, и убедить его в обратном порой кажется непосильной задачей. – Если один раз конч попался, всех теперь на него равнять? Да и не похож Антон на такого. – Тебя послушать, все так просто, – Арсений делает неопределенный жест рукой и случайно стряхивает пепел мимо. Нервничает, потому что проигрывает перед аргументами друга, который откидывается на стуле и складывает руки на груди. Чувствует, что пробивает оборону, и сдаваться точно не собирается, заглядывая в опухшие глаза Попова. – Вообще-то, так и есть, а ты просто любишь все драматизировать, – Арс стремительно сдает позиции. Сдается, пока защитные стены отрицания идут трещинами, рискуя придавить Арсения собственным весом. Он старательно тянет сигарету, отвлекаясь за горящий огонек, но логика Сергея больно бьет по самоуверенности. – Если не придумывать себе проблемы на ровном месте, то все достаточно просто. Любишь – люби и не пизди. Не любишь – гуляй на все четыре. – Не бывает так, Серега, – Арсений вздыхает и тушит докуренную до самого фильтра сигарету. Горечь на языке, уже реальная, не дает ожидаемого облегчения, и он тушит сожаление глотком кофе, допивая его почти до конца. У Матвиенко всегда все так просто, но ведь неправильно делить мир только на черное и белое. Ведь правда так не бывает. – Не могу я так. – Почему? – Арсений оставляет пепельницу на подоконнике и опускается на диван. Подгибает под себя ноги и садится прямо так, опасно натягивая на коленках тонкую ткань старых спортивок. Антон любит ходить дома в похожих, иногда даже на улицу в таких выходит, в отличие от Арсения, который всегда тщательно бдит свой внешний вид. Бдил. Раньше. – Ну кто меня вообще может полюбить? – Арс делает первый шаг навстречу внутренним страхам, выворачивая душу наизнанку, и словно в бездну падает. Он, вроде, не заказывал личную сессию с горе-психологом, ведь последняя совместная с Матвиенко сессия закончилась тем, что их чуть не отчислили после второго курса, но его никто больше не спрашивает. И от этой тоже вряд ли стоит ожидать чего-то хорошего. – Кому я нужен такой поломанный? – Бля, пиздец, Арс, я с тебя угораю, – мужчина смеется, пока Попов смотрит на него со смесью оскорбленного возмущения и обидной злости. Он тут душу ему открывает, а он смеется? – Пацан твой был не против, хрен ли ты выебываться начал? Да и вообще, с чего ты вообще взял, что ты поломанный? Кто тебе такое сказал? Ты думаешь, ты один такой, кого предали и подставили? Да каждый второй ходит такой, и ничего, живут же как-то, семьи даже строят и детей рожают. Один ты ходишь, ноешь вечно, что любить не можешь. Сам же себя закапываешь. – Да нельзя мне, – Арсений с тихим свистом выдыхает, словно у него в груди шарик лопается воздушный. Сергей прав, и спорить с ним бесполезно, Арсений ведь не полный дурак. Поводов переживать и загонять себя под плинтус становится все меньше, и отсутствие плотной почвы под ногами заставляет мужчину сомневаться во всех убеждениях последних пяти лет. Неужели он действительно ослеп настолько, что все это время сам разрушал свою жизнь? Неужели настолько привык винить прошлое и окружающих, что потерял из виду самое главное? Он потерял себя? Заблуждался в неисправимости жизни, хотя все оказалось так просто? И, кажется, из-за ложных убеждений и необоснованных выводов лишил себя своего когда-либо возможного лучшего будущего. Арсений сникает на глазах. – Не умею я в любовь, Сергуль. Видишь, каких делов натворил? – И что? Господи, да разреши себе уже любить! – Матвиенко горячится, и это совсем не похоже на привычно спокойного и раздражающе уравновешенного друга. Арсений вжимается в спинку дивана и обнимает руками коленки, чувствуя, как громко рушатся внутри него стены многолетних обманчивых установок. – Зачем всю жизнь бояться и лишать себя даже возможности на хороший финал? Вероятность, что тебя наебут, будет всегда. Так что, не жить из-за этого, что ли, совсем? Знаешь, сколько раз меня наебывали? И что? Я же не стал сопли распускать. Поднялся и пошел. Арсений смотрит на разгоряченного мужчину, который уже много лет заменяет ему семью и личную няньку, и думает, что тот не перестает его удивлять. За столько лет можно было выучить друг друга наизусть, но Матвиенко продолжает раскрываться перед ним в самых неожиданных ипостасях. Арсений печально улыбается, осознавая, что не заслуживает такого прекрасного друга. Он же ему совсем не помогает никак, один раз только ремонт в баре сделал, да и то краска на стенах легла неровно. – Ты гробишь себя не первый год, – Сережа завелся, и остановить его будет непросто. Арсений закусывает губу, потому что эмоций в нем скопилось столько, что на самосвале не увезти. – Так к чему эти жертвы? Кому и что ты хочешь доказать? До каких пор ты будешь держать этого мудака в своей голове? Пять лет прошло, Арс, прекращай, не дави в себе зачатки прекрасных чувств. Ты же не такой и никогда не был таким бездушным. Почини то, что он сломал в тебе, вернись к Антону и начни все сначала. Зачем устраивать детский сад? – А если он уйдет? – Арсений выдыхает тихо, растеряв всю былую прыть. Смотрит на пачку сигарет в своей ладони, ловит взгляд мужчины, который смотрит уже без осуждения, больше устало, искренне переживая за друга. Курить не хочется: во рту и без того горько от осознания непоправимой ошибки. – Если он тоже предаст? Я второй раз из этого дерьма не выберусь. – И что? Уйдет он, придет следующий, тоже мне, проблема. А я всегда буду рядом, чтобы тебя вытащить, – Матвиенко вздыхает и поднимается со стула, пересаживаясь на диван. Садится рядом с Арсением, но близко к нему не сдвигается. Хлопает только по сгорбленной спине и ободряюще улыбается. – Ты никогда этого не узнаешь, если не дашь вам даже шанса. Да, дерьмо случается, да, шанс того, что вы проживете вместе до старости и умрете в один день, – один на миллион. Но он есть. А ты, вместо того, чтобы насладиться годом, месяцем, да даже днем счастливых отношений, лишаешь себя вообще всего. Это тупо, Арс. Арсений слушает друга, и вся многолетняя броня, что он тщательно на себе наращивал, вся рассыпается в пепел прямо на нем. Он чувствует себя предательски обнаженным без созданных на ровном месте проблем, без уверенности в собственных убеждениях и бесконечно сомневаясь во всем, что сам себе напридумывал. Получается, он потерял Антона просто так? Просто потому что пять лет назад сделал неправильные выводы? Боже… – В этом же вся прелесть отношений, – пока Арсений дрейфует на волнах разочарования, Матвиенко и не думает останавливаться. – Легко не бывает никогда, но оно того стоит. Даже если вы будете любить друг друга год, пять лет или пятнадцать, какая разница, чем все закончится? Неужели все эти годы счастья не стоят того, чтобы рискнуть? Не у всех бывает хороший конец, но годы, проведенные вместе в гармонии и радости, у вас никто не отберет. Как считаешь, достоин ли ты прожить счастливо хотя бы часть жизни? – А Вы романтик, Сергей Борисович, – Арсений пытается усмехнуться, но все, что у него выходит, – кривая гримаса разочарования. Перед глазами проносятся годы собственноручно воздвигнутого одиночества и самоизоляции в попытке избежать повторения болезненного опыта, но неужели он и правда ошибся, заковав себя в кандалы безысходности? Арсений закусывает губу, стараясь контролировать дыхание. – Смейся, сколько хочешь, да только услышь меня, – Сергей все прекрасно видит и все понимает, всегда видел и понимал все лучше Арсения, но тактично не комментирует и дает мужчине время переосмыслить сказанное. Он откидывается на спину, запрокидывает голову и смотрит в потолок, оставляя Попова наедине со своими эмоциями. – Арс, не отталкивай пацана только из-за мудака, который когда-то сделал тебе больно. Не забирай у себя, возможно, единственный шанс на свое «долго и счастливо». Ты заслуживаешь счастья и семьи не меньше, чем любой из нас. Не делай того, о чем будешь жалеть всю жизнь. Матвиенко больше ничего не говорит, оставляя трагичную театральную паузу в лучших традициях драмы. Арсений точно оценил бы качество исполнения, если бы только не переосмысливал буквально каждый день последних лет своей жизни, не анализировал их на неисправимые ошибочные решения. Пока мужчина ждет, уставившись в собственный потолок, Арсений сидит с совершенно несчастным видом, обрабатывает терабайты информации и тихо стонет, закрывая лицо руками. Защитные стены внутри него рушатся, падают, с головой накрывая мужчину пыльными острыми обломками нерешаемых итогов. На глаза настойчиво наворачиваются слезы, и мужчина раздраженно смаргивает лишнюю влагу, чтобы не пекло так сильно хотя бы в глазах. Пыльное облако внутри мешает нормально дышать, и ему бы респиратор, но все, что у него есть, – жалкие руины защитной, но абсолютно бесполезной крепости. – Да я уже, кажется, сделал, – Арсений сдавленно шепчет, потому что еще чуть-чуть, и он точно не сможет сдержать слезы. Глаза печет болью и обидой, обидой на себя и глупостью обманчивого легкомыслия, и Арс смотрит на друга в поисках поддержки, но понимает: это только его война. Сергей поднимает голову и смотрит с сочувствием, поджимая губы. Тоска в груди силой давит на диафрагму, мешая сделать глубокий вдох. – Да, сделал. Я бы даже сказал, нехило так накосячил, – Матвиенко тянет руку в бок, коротко сжимает плечо друга, и это – тот максимум поддержки, который Арсений готов сейчас принять. Он смотрит на темную дверь кабинета, смотрит на часы, на стопку документов на столе, но друга не торопит. Для Арсения он хоть весь день освободит. – Но прошлого не вернуть, поэтому все, что ты сейчас можешь, – подумать, как это можно исправить. И если он важен тебе, если тебе важно хотя бы попытаться его вернуть, то сделай уже хоть что-нибудь, вместо того, чтобы бухать и просирать свою жизнь в никуда. И с матерью, наконец, поговори! Арсений искренне не верит, как можно простить его за то, что он наговорил и сделал. Не понимает, как можно исправить весь тот кошмар, что он устроил для них двоих, ведь прекрасно понимает: сам не простил бы и половины того, что он сказал Антону. В силу своего природного пессимизма, мужчина не верит в счастливый финал их истории, но кем он будет, если даже не попробует? Он всю жизнь сбегал от проблем и жил по принципу: «Не сложилось – ну и не страшно, значит, не твое. Твое к тебе вернется». Позиция слабого, безвольного человека, которому проще смириться с потерей и уговорить себя не переживать, чем бороться за лучшую жизнь и добиваться чего-то большего. Антон стал для него отдушиной, тем глотком свежего воздуха в душной комнате одиночества, в которой Арсений запер себя пять лет назад. А он его взял и прогнал. Упустил. Проебал. Арсений не простит себе, если даже в этой ситуации ничего не сделает. Антон не обязан прощать его, как и не обязан давать ему что-то большее, чем просто общение, но они ведь могут хотя бы попробовать остаться друзьями? Им же было так хорошо вместе, пусть даже просто общаться и переписываться целыми днями о всякой ерунде. Арс настаивать не будет, да и легко поймет, если Антон его на порог не пустит, но вдруг у него правда есть шанс? Мужчина буквально вскакивает со своего места, неожиданной прытью пугая сидящего рядом друга. Подрывается, сбивчиво прощается и лепечет что-то про такси и срочные дела, совершенно забывая про мокрую одежду на подлокотнике дивана. Как есть – в старом свитере и грязных спортивных штанах – вылетает из бара, хлюпая наскоро натянутыми кедами. Забывает и про ключи от машины, и про сигареты, оставшиеся лежать на подоконнике. В карманах только телефон с ключами от квартиры, а в голове – слепая надежда. Арсений шагает быстро, в какой-то момент опрометчиво срываясь на бег. Совершенно не обращает внимания на дождь, который снова начинает капать и барабанит ему по затылку. Не обращает внимания на странные косые взгляды прохожих, потому что в старом свитере и грязных штанах он точно выглядит как безумный бездомный. Бежит, сам не до конца уверенный в том, что планирует сделать. Мысль на грани сознания ускользает от него, но он бежит в бессильных попытках ее поймать. Арсений бежит и не может не бежать, потому что и так бездействовал слишком долго. Горло жжет острая нехватка кислорода, легкие внутри сминаются в ком, напоминая нерадивому спортсмену о неделях нещадного курения, а мышцы ног сводит от непривычных физических нагрузок, но он бежит. Бежит, словно ему дорога каждая потерянная секунда промедления, хотя с момента их тяжелого разговора прошел тридцать один день. Бежит, потому что должен сделать хоть что-нибудь, должен попытаться вернуть себе свое яркое кучерявое счастье с глазами цвета густого соснового леса. Арсений летит на всех парах, окрыленный призрачной надеждой, и в голове у него медленно зреет довольно сомнительный, но уже план. Ведь у Антона скоро день рождения.