Высокое разрешение

Целуй меня, пока губы не станут согласными Я буду стонать в тебя, буду стонать в тебя гласными Целуй до тех пор, пока смыслы не станут бесстрастными А губы огненно, губы огненно красными*

Антон просыпается от резкого запаха кофе, бьющего прямым ударом в носовые пазухи. Упускает последние кадры теплого сна и ворочается на подушке: из кухни сладко пахнет чем-то вкусно домашним. Парень тянет носом и улыбается, поворачивается на спину и трет глаза, лениво открывает их и осматривается. Первые секунды пугается отсутствию знакомого интерьера квартиры, но вспоминает, куда и зачем приехал, и расслабляется. Забирается поглубже в мягкие подушки, накрывается одеялом и лежит, смотрит в потолок и улыбается. Шторы раздвинуты и держатся на специальных креплениях, и ничего не может помешать яркому июньскому солнцу безжалостно проникать в просторную комнату. Широкие окна в пол купают спальню в огромном количестве света, и Антон радостно щурит глаза, сладко потягиваясь на большой кровати. Он шарит рукой рядом с собой, но кроме холода соседней подушки и ровно уложенного края одеяла ожидаемо никого не находит. То, что Арсений не дождался его пробуждения, в целом, немного расстраивает, но Антону достаточно и того, что они уснули вместе, держась за руки. Он спал с Арсением в одной кровати, пускай совсем невинно и без единого намека на большее, но даже этот волнующий факт заставляет молодое влюбленное сердце биться чуточку чаще. Антон приподнимается на локтях и замечает, что дверь спальни не закрыта до конца. Слышит, как кипит на кухне чайник и как возится с посудой Арсений. Мужчина отчаянно пытается вести себя тихо, но чем-то звенит и что-то роняет, отчего шикает и тихо ругается. Антон безобразно счастлив, и со вчерашнего вечера это бескрайнее чувство в нем совсем не думает угасать. Наоборот, оно расширяется в геометрической прогрессии страшных масштабов и грозит парню неминуемым взрывом. Шаст лениво поднимается, садится на кровати и тянет руки вверх, расслабляя затекшие после сна мышцы. Спускает ноги вниз и опускает их на пол, ощущая босыми ногами тепло нагретого солнцем ламината. Тянется рукой к тумбочке, чтобы взять телефон: часы показывают десять утра, и Антон понимает, что они из-за своих ночных посиделок безбожно проспали все планы Арсения на их короткий уикенд, но все равно по-дурацки широко улыбается: проспали-то они вместе. Антон находит свои-не-свои спортивные штаны, надевает их и громко зевает, не прикрывая рот рукой: где-то в Воронеже ворчит одна Майя Олеговна, которая так и не смогла вырастить воспитанного по всем правилам приличной семьи сына. Заглядывает в висящее у комода зеркало, кое-как приглаживает взъерошенные подушкой волосы и вздыхает, сдерживает в себе тихий писк юной школьницы на первой ночевке у парня и аккуратно топает в сторону кухни, стараясь не спугнуть мужчину громкими шагами. Он крадется через гостиную и заглядывает за перегородку, где взлохмаченный Арсений суетится около столешницы. Стараясь сохранить свое присутствие в тайне, Антон разглядывает мужчину из своего укрытия: скользит глазами по широкой спине, скрытой растянутой домашней футболкой, по длинным ногам, обтянутым теми самыми бежевыми флисовыми штанами с манжетами из первого привата, и приоткрывает рот, чтобы его громкое дыхание не выдало его сталкерства. Непривычно домашний Арсений в декорациях собственной кухни мажет теплом внизу живота и сладкой тоской где-то глубоко под сердцем. Уютный и теплый он хлопочет над завтраком для двоих, и на секунду, буквально на долю секунды, Антон позволяет себе ощутить правильность очаровательной картинки. Словно он каждое утро вот так выходит из их общей спальни, а Арсений уже ждет его на кухне с накрытым столом. Или наоборот, Антон может готовить ему завтраки в постель каждое утро, только чтобы лишний раз иметь возможность увидеть его широкую улыбку. Ну, или только по праздникам, ведь он страсть как любит поспать подольше, но это ничего страшного. А еще лучше вообще все делать вместе. Лениво просыпаться по утрам в выходные и валяться в кровати до обеда, бесконечно обнимаясь. Вместе готовить завтрак, сонно танцевать на маленькой кухоньке под приглушенное на фоне радио, снова обниматься и долго, бесконечно долго целоваться. Пить кофе, кормить друг друга бутербродами или кашей, идти вместе в душ и весь день только вдвоем. Для двоих. На двоих. Глаза жжет болезненная нереальность нарисованных образов, и Антон пытается стереть их из своей головы как можно быстрее. Он вдыхает чуть громче необходимого и ловит на себе пытливый взгляд озорных голубых глаз. Шаст чувствует, как щеки заливает липкий стыд, и надеется, что Арс никогда не узнает его постыдных желаний. Застигнутый врасплох, парень враз тушуется и виновато улыбается, делая несмелый шаг вперед, кладет мобильный телефон с краю на стол. – Доброе утро! Что будешь пить? Есть чай, кофе и купленное тобой вчера какао, – Антон прячет смущение за интересом и разглядывает белые пластиковые коробочки на столешнице. Арсений оборачивается, видит заинтересованного Антона и виновато улыбается: – Не было времени готовить, и я заказал нам сырники с доставкой. Надеюсь, ты не против? А то вся наша вчерашняя еда погибла в неравной схватке с воронами. Вот уж действительно, Бог им послал неплохой такой кусок сыра, ничего не скажешь. Ты, кстати, знал, что у них отличная память? – Нет, не знал. Чай, если есть, черный, с сахаром, – Антон разворачивается к мужчине и улыбается, принимает из его рук закрытые коробки с едой. Они еще горячие и приятно обжигают руки, и парень спешит поставить их на стол, поправляя деревянные подставки под горячее. – Не страшно, там все равно еды было не так много. Мясо только жалко, оно вкусное было. А сырники я обожаю. Сколько я тебе за них должен? – Антон, ты ничего мне за них не должен, – мужчина поворачивается к Антону и хмурится, упирая руку в бедро. Беззаботное веселье во взгляде обволакивает мутным туманом, и Антон почему-то чувствует себя пристыженным ребенком, хотя совершенно не понимает почему: он задал вполне логичный вопрос. Шаст хочет поспорить и доказать мужчине свою независимость, но портить с самого утра настроение Арсу и себе совсем не хочется. – На эти выходные забудь про деньги. Ты приехал ко мне, и ты – мой гость. Принимай мои правила. – Да, капитан, – Антон недовольно бурчит, потому что чувствует себя максимально некомфортно, не имея возможности банально заплатить за себя. Жить за чужой счет он не привык, это идет вразрез с его жизненными принципами. Он недоволен и хочет протестовать, но его попытки рубят на корню, и он молчит, стараясь смириться с новыми правилами. Арсения сложно переубедить, и без ссоры тут вряд ли получится что-то до него донести. Да и с ней не факт, что что-то выйдет. – Я не слышу! – неожиданно басит Арсений прямо на ухо Антону и выбивает из того случайную улыбку и почти баночку сметаны. Вот как на него можно злиться? Как можно всерьез обижаться на маленького ребенка, запертого в теле взрослого человека? Шаст выдыхает, улыбается еще сильнее и ставит на стол выданные ему баночки со сметаной и вареньем. Интересные факты про ворон он знает, блин. – Так точно, капитан! – громко рапортует Шастун, вытянувшись по струнке, и заливисто смеется. Он забирает у Арсения тарелки, расставляет их по двум сторонам стола друг напротив друга. Четко следует указаниям и открывает выдвижной ящик, достает оттуда вилки и протирает их бумажным полотенцем, раскладывает рядом. Живот требовательно урчит, как стадо голодных китов, и юноша тихо шепчет извинения под предательское хихиканье мужчины. Арсений опускает банку с рассыпным чаем, достает из полки специальное заварное ситечко и чайной ложкой засыпает в него сухие листья, а после кладет в кружку и заливает закипевшей водой из чайника. Достает откуда-то фарфоровую сахарницу, кладет Антону три ложки сахара и получает от юноши утвердительный кивок вкупе с теплой улыбкой: помнит, все помнит. Переставляет кружку на стол, после чего возвращается, достает из холодильника стеклянную прозрачную банку и засыпает в кофемашину две ложки молотого кофе. – Молотый кофе лучше всего хранить всего два-три дня и обязательно в холодильнике. Так он не потеряет свой аромат, – Арсений замечает удивленный взгляд Антона и спешит пояснить, что не сошел с ума и вдобавок к кофе в холодильнике не хранит молоко рядом с тарелками. Он закручивает крышку банки и жмет кнопку, а после непродолжительного сигнала в небольшую кружку начинает течь темная жидкость. Арс ждет рядом, сложив руки на груди. – А можно вопрос? Антон утвердительно кивает, когда машина сообщает о готовности напитка. Мужчина забирает маленькую белую чашку и ставит на стол рядом с чаем Антона, отодвигает стул и приглашает парня присесть. Шаст теряется и хочет слиться, но плюет на все предрассудки и принимает приглашение Арса: аккуратно опускается и ждет, пока мужчина придвинет его стул ближе. Садится полностью и заливисто смеется, когда замечает широкую улыбку Арсения напротив. – Так что ты хотел спросить? – Я не копался в твоем телефоне. Просто тебе так активно пишут сообщения, что экран не гаснет, и я случайно увидел одно из уведомлений, – Арсений тараторит без остановки и садится следом, придвигаясь ближе к столу. Виновато улыбается и косится в сторону стенки, а Антон только сейчас вспоминает, что положил туда свой телефон. Поворачивает голову и видит, что поставленный вчера на беззвучный режим телефон действительно каждые несколько секунд загорается уведомлением на экране. Холод обжигает горло и спускается ниже по пищеводу. Антон напрягается и замирает, потому что совершенно точно не знает, кто может ему так написывать. Мама обычно звонит, а не пишет, да и разговаривали они несколько дней назад. Дима знает, что его нельзя беспокоить, и точно писать не будет, Шаст ведь сам обещал отписаться по приезде. Шальная догадка колет в груди постыдным страхом, и он уже понимает, о чем, вернее, о ком, спросит у него Арсений. «Кто такой Егор?» «Вы встречаетесь?» «Почему ты мне не говорил?» То, что сообщения приходят в их общую беседу с парнями, Антон не увидел и напрочь забыл про возможность подобного варианта. – Почему Шаст? – Арсений виновато улыбается и тупит взгляд в чашку с кофе, а у Антона с плеч сыпется КАМАЗ мелкого щебня. Он едва заметно выдыхает, смотрит на мужчину и ждет, пока тот вернет голову вверх, ловит в ответном взгляде озорные огоньки блестящих глаз и заряжается весельем сам. Пока парень медлит с ответом и думает о своем, Арсений, видимо, неправильно истолковывает его молчание и пытается уйти от неуместного вопроса: – Если это личное – можешь не отвечать. Ты не обязан, если не хочешь. – Меня так друзья зовут еще со школы, – Антон пожимает плечами и на пробу поднимает кружку, от которой идет густой горячий пар. Запах бергамота приятно щекочет нос, а первый глоток ожидаемо обжигает чересчур длинный язык. Антон громко втягивает в себя воздух в попытках облегчить страдания, часто дышит и возвращает кружку на место. – Шаст – сокращение от фамилии Шастун. Шастун Антон Андреевич. – Красиво! Мне нравится, – Арсений кивает и наклоняет голову немного вбок, улыбается, а Антон не может не думать, как следы бессонной ночи варварски портят красивое лицо мужчины. Они поселились на уставшем даже после сна лице, залегая глубокими, многолетними морщинами и темными мешками под глазами, и ему отчаянно хочется провести по ним пальцами и убрать, разгладить, смыть все это безобразие, чтобы вернуть еще молодому лицу былую свежесть. – Меня вот всю старшую школу Графом дразнили, а я на самом деле просто был лучше их всех. Ну и одевался лучше. Сонный и несобранный Арсений, который сидит перед Антоном без своей любимой укладки и с мятым следом от подушки на щеке, разительно отличается от красивой вылизанной картинки, что Шаст привык видеть в своем телефоне. Но факт того, что Арс искренне ему открылся, что позволяет Антону видеть свою неидеальность, что доверяет себя настоящего, подкупает парня не хуже, чем многомиллионная взятка. Антон искренне счастлив видеть мужчину со всеми его морщинками, синяками под глазами и спутанными волосами. Видеть перед собой и улыбаться до немеющих скул. Какой же он красивый, боже. – А могу я спросить твою? Если ты, конечно, не скрываешься в программе защиты свидетелей, – за нелепыми шутками Антон пытается скрыть волнение, ведь личная жизнь Арсения – очень зыбкая почва. Он делает осторожные шаги, буквально ходит по лезвию ножа, ведь один неверный вопрос, и Арс снова закроется от него и уйдет в себя. Антон опасливо косится на мужчину, который делает глоток кофе и возвращает кружку на подставку под горячее. – Если вопрос неуместный, то не отвечай. – Попов Арсений Сергеевич к Вашим услугам, – Арс шутливо салютует и снимает воображаемую шляпу, пока Антон хихикает и внутренне выдыхает. Мужчина открывает крышку сначала одного контейнера, разворачивает его лицом к Антону, после открывает второй и двигает его ближе к себе. И пока Арсений хлопочет по хозяйству, Антон чувствует себя неприлично счастливым, ведь смог сломать еще одну стену между ними. – Доволен? – На все сто. Теперь мне больше не страшно у тебя ночевать, – Антон смеется, цепляет вилкой первый сырник и перекладывает его себе на тарелку. Осознание сказанного приходит не сразу, и Шаст тормозит, когда анализ в его голове успешно завершается. Он понимает, как звучит, и теряется, ведь приглашение Арсения действовало только на одну ночь. Парень спешит исправиться и чувствует себя при этом максимально глупо и нелепо: – Ну, вернее, страшно и не было, я просто… Но теперь точно не будет. Вернее, и не должно быть, я же помню про… Короче, не волнуйся. Я больше не буду тебе мешать и на вечер найду хостел. – Глупости не говори, Антон. Куда ты собрался? – Арсений поднимает голову от тарелки и хмурит брови. Тон его уверенный и непоколебимый, а глаза смотрят так грозно и серьезно, что Антон ежится от искрящегося в них холода. Мужчина застывает с вилкой в вытянутой руке в желании захватить сырник, но, видимо, Антон с его заикающимися предложениями его отвлек. – Ты мне не мешаешь, если ты об этом беспокоишься. Останься, пожалуйста, и на эту ночь у меня. Мне так будет за тебя спокойнее. Другое дело, если ты сам не хочешь. Только скажи, и я отвезу тебя куда угодно. – Я хочу остаться, – Антону все еще сложно дается честность и откровенность, но он сдается и сдает последние позиции, всухую проигрывая войну без единого боя, потому что ребенок внутри него и правда хочет остаться. Арсений загорается яркой улыбкой и наконец забирает свой сырник, отламывает от него кусочек и отправляет в рот. Довольный жует, делает еще глоток кофе и кивает Антону, мол, чего не ешь? – Ешь давай, – Арсений ждет, и Антон кивает в ответ. Берет свою баночку с вареньем, открывает пластиковую крышечку, цепляет вилкой небольшую порцию и размазывает ее на сырнике, после чего открывает сметану и щедро мажет ею сверху. Отламывает первый кусочек и кладет в рот, жует и закатывает глаза вверх: невероятно вкусно. Как же давно он не ел нормальной еды. – А жопа не слипнется? – Не слипнется, – мама учила его не говорить с набитым ртом, но Антон всегда был откровенно ленивым учеником и редко делал домашку. Он берет на вилку еще варенья и отправляет в себя, стараясь не смеяться, чтобы никакая часть сырника не покинула его рот раньше времени. Арсений пачкает сметаной свой второй сырник, когда Антон дожевывает первый. – А если уж слипнется, поможешь разлепить. За громким смехом Антон маскирует нервный смешок и красные щеки, ведь он позволяет себе шутить такие неуместные и прямолинейные шутки прямо за завтраком. Арсений округляет глаза и почти открывает рот, беззвучно смеется, прикрывая его рукой, потому что тоже до этого жевал. Смахивает слезы с уголков глаз, смотрит почти осуждающе и качает головой, молчит, но сыпется и широко улыбается. Они молчат и завтракают в тишине, поглощенные каждый своими мыслями. Антон сконцентрирован на еде: пробует чай, который остыл до приемлемой температуры, делает первый глоток и ест сырник, сдобренный одновременно вареньем и сметаной. Понимает, что сахар не до конца размешался, стучит ложкой по стенкам кружки и отпивает второй раз, ощущая на языке привычную сладость. Теперь отлично. Сырники и правда вкусные. Похожие ему когда-то готовила бабушка, обычно в выходные, когда по утрам у нее было много свободного времени. Антон кушает и прикрывает глаза от удовольствия, потому что вкус точно такой же, как в детстве: творожные сырники, прохладная сметана из холодильника и малиновое варенье, которое доставалось только по особым случаям. Интересно, в каком кафе Арсений их заказал? Антон открывает глаза и неожиданно для себя сталкивается с темным, мутным взглядом серых глаз, затянутых слепой поволокой. Он ловит свой язык на нижней губе и себя на тихом стоне, что предательски вырывается из бедного парня, довольного вкусной едой, пока Арсений пристально следит за каждым его движением. Шаст выдыхает, понимая, как пошло выглядит со стороны, материт себя внутри себя же и прячет лицо в ладони в нелепой попытке спрятаться. Арсений на этот раз его не тревожит и прочищает горло, ничего не говоря. По звукам в один глоток допивает свой кофе, ставит чашку на стол со слишком громким для нее стуком. Антону стыдно до чертиков, пляшущих свои адские танцы перед закрытыми веками, но он за столом и в самом разгаре завтрака уйти никак не может. Убирает вспотевшие руки от лица, натыкается на забытую вчера пачку сигарет и понимает, что за последние двенадцать часов не выкурил ни одной. Курить хочется смертельно. Но еще сильнее – перестать сходить с ума в присутствии Арсения Сергеевича Попова. Антон, забывшись, по привычке громко отхлебывает чай и сбивчиво извиняется, стараясь не пересекаться с голубыми глазами. Арсений сам не горит желанием гипнотизировать Антона и прячет взгляд в тарелку с сырниками, бормочет что-то успокаивающее и почти сразу замолкает, занимая свой рот небольшой порцией сметаны на вилке. Но лучше бы кое-чем другим. Антона отшатывает от собственных желаний, которые выбивают и без того рыхлую почву из-под дрожащих ног. Образы мужчины, который отсасывает ему за завтраком и принимает все в себя, сладко облизывается и глотает, грязно заедая вкус Антона сырником, заставляет парня захлопнуть и глаза, и раскрывшийся от безбожно пошлой картинки рот. Он на несколько секунд перестает дышать и пытается представить что-то мерзкое, чтобы перекрыть нарастающее возбуждение, но образ Арсения въедливый до безобразия и перманентно горит под закрытыми веками блядским калейдоскопом образов. Полный пиздец. – У меня на сегодня была пара планов, – Арсений вздыхает и принимается тихо говорить, и Шаст медленно успокаивается под звуки любимого голоса, под который не раз засыпал в ночных разговорах. Арс выглядит сбитым с толку, но усердно делает вид, что между ними все в порядке и совсем нет пропасти из нерассказанных желаний и неоговоренных отношений. – А вертолетов не было? – Антон шутит глупым каламбуром, потому что точно знает: Арсений оценит его попытки. Видит перед собой сначала непонимающий взгляд, приправленный приподнятой бровью, а после приоткрытый в немом смехе рот и запрокинутую назад голову. Антон не может не замечать, как начинает перенимать повадки мужчины и даже шутит его шутками, но поделать с собой ничего не может: он безобразно влюблен и совершенно не понимает, что ему делать дальше со своими чувствами. Пока Шаст залипает на призывно играющий кадык, Арсений тихо смеется и возвращает благодарный взгляд Антону в глаза. Напряжение медленно уходит из утренней кухни, пока Арсений рассказывает примерный план действий, а после Антон переключается на любимую тему работы, тем самым уводя разговор в безопасную для обоих зону. Он рассказывает нелепые глупости про наглых детей и не менее наглых родителей, жалуется на чертову стерву, которая буквально кормит его штрафами за любую провинность, и, сам того не замечая, расслабляется. Когда они заканчивают завтракать, Антон поднимается со своего стула с четким намерением перемыть всю грязную посуду в доме Арсения. – Ты куда собрался? – Арсений последним кусочком сырника вытирает края тарелки от абрикосового варенья, пока Антон составляет картонные коробки одна в одну и кладет в пустую тарелку пока только свою вилку. Мужчина жует и смотрит на его телодвижения, нахмурившись, пока Антон стоит перед ним и упирается острыми коленками в ножку стола. – Посуду хочу помыть, – Антон теряется, осматривает допитый чай и грязные кружки, смотрит на раковину и снова на хмурого Арсения. Тот поднимается следом и в одно движение забирает тарелку Антона у того из-под носа, берет свою и подходит к раковине, открывая воду. Антон поворачивает голову, хлопает глазами и от удивления находит в своей голове только одно слово: – Хэй! – Вчера я позволил тебе помыть посуду, но это было только потому, что у меня не было сил сопротивляться. Ты – мой гость и больше не будешь делать за меня мои домашние дела, – Арс перекрикивает шум воды, пока трет тарелку губкой, а Антон стоит на своем месте и дует губы в обиде. Как же элементарно его провели! Мужчина разворачивается и улыбается через плечо, смягчаясь: – Но ты можешь мне помочь и все вытереть. – И на том спасибо, – Шаст недовольно бухтит себе под нос, но заметно повеселевший подходит к столешнице и берет полотенце, протянутое Арсением. Улыбается, кивает и берет помытую кружку, выливая из нее собравшуюся на дне воду. Вытирает и по памяти ставит в шкафчик на металлическую полку рядом с другими кружками. Как будто делал так уже тысячи раз. Болтая о мелочах, парни убирают всю посуду и весь мусор, приводят кухню в порядок и вместе идут в спальню. Арсений – для того, чтобы взять из шкафа свои вещи, Антон – чтобы переодеться и собраться на долгую прогулку. Арс увлеченно рассказывает новости про недавний эфир, перебирает вещи и вытаскивает что-то из большой стопки, но Антону не удается разглядеть выбранный мужчиной наряд, а значит, со своим придется импровизировать и надеяться, что хоть немного угадает с местом. Арсений выходит из спальни и последний раз широко улыбается, оставляя Антона одного переодеваться. Закрывает дверь, а Шаст садится на кровать и принимается натягивать на себя привычные кольца и тяжелые браслеты, с вечера оставленные на тумбочке. Их планы на долгие прогулки и классические экскурсии полетели к чертям, но Антон и без всего этого перманентно счастлив последние сутки. Прошедшая ночь определенно стоила каждого потраченного на дорогу рубля и каждой нервной клетки, израсходованной на беспочвенные переживания. Юноша улыбается и крутит широкое кольцо на среднем пальце с короткой, но символичной надписью «Меняй». Он и рад бы все изменить, вот только где найти столько смелости и мужества, чтобы начать серьезный разговор с Арсением? Где прикупить полкило храбрости, чтобы рассказать о своих чувствах и перестать мучить недосказанностью их обоих, забив на возможность быть посланным в далекое эротическое? Он рад бы поступить по-взрослому и перестать играть в нелепые догонялки, но как продолжать смотреть в глаза любимому человеку, получив болезненный отказ? Антон смотрит на свои вещи, невысокой стопочкой уложенные на краю комода, и решается на отчаянный шаг. Он тянет из нее те самые узкие черные джинсы, проверяет прогноз погоды в телефоне и добавляет более или менее классическую белую футболку с Веномом, потому что выбор у него невелик. Прогноз обещает ему солнце и небольшую вероятность дождя в середине дня, но парень надеется, что им повезет под него не попасть. Он снимает спортивные штаны и тянет на себя джинсы, которые ожидаемо застревают на нем уже в районе голени. Они не скользят привычной свободой по ногам: они обтягивают Шаста второй кожей, стягиваются на нем средневековыми орудиями пыток, и Антону, чтобы натянуть их на свою задницу, приходится улечься на кровать. После недолгих усилий он застегивает пуговицу, вжикает молнией и поднимается, смотрит на себя в зеркало и первые секунды хочет умереть от стыда на месте. Антон всегда был непропорциональным, но ноги его, обтянутые этими жуткими джинсами, сейчас выглядят неприлично длинными и болезненно худыми. Он привык скрывать их за широкими штанинами, хотя мама его всю школу грозилась выбросить бесконечные шаровары, которыми Антон наполнил свой гардероб, и непременно всегда называла их картофельными мешками. Вдруг Арсений будет другого мнения на его счет и оценит небольшую смену образа? Шаст плюет на свои страхи, надеясь на лучший исход, натягивает выбранную майку и принимается вычесывать длинные кудри небольшой дорожной расческой. Давно пора постричься, но острая нехватка времени дает о себе знать отросшей челкой и бесконечными колтунами, и Антон про себя смеется: ну точно кот, забытый, заброшенный плохими хозяевами заросший кот. Заканчивает, раскладывает по карманам телефон, сигареты и зажигалку, оставляет ключи и наушники на тумбочке и, выдохнув последний раз, выходит в коридор. – Уже готов? – Арсений встречает его долгим взглядом, нервно мажет снизу вверх, отводя глаза слишком быстро, и прикусывает губу, отворачиваясь. Антон бы точно заметил странности его поведения, но на мужчину даже не смотрит: ему страшно увидеть отвращение или жалость в голубых глазах. Он мнется около двери спальни, когда Арс останавливается рядом. – Я тут вспомнил, что не успел даже умыться сегодня. Пойдешь со мной? – Конечно, – уголки губ против воли разъезжаются в разные стороны, и Антон улыбается, сжимая кулаки за спиной. Он смотрит себе под ноги, смотрит на разноцветные носки Арсения, который уже даже не удивляет подобным, смотрит на очередные джинсы, в которых рваных дыр раза в четыре больше, чем вчера, и не может перестать улыбаться. – Подождешь, пока я щетку возьму? Арсений кивает, но Антон по-прежнему на него не смотрит. Мужчина осторожно касается его предплечья, привлекая внимание, и легкое прикосновение заставляет Шаста буквально подкинуть голову вверх. Арс улыбается и игриво, бессовестно игриво подмигивает, заставляя розовый румянец выступить под небольшой двухдневной щетиной. Антон сбивчиво что-то мямлит под нос, чувствуя себя полнейшим кретином, который и двух слов связать не может, и сбегает в спальню. Подлетает к рюкзаку и спешно ищет необходимый пакет, чтобы не задерживать Арсения, который настроил им планов заранее, а они так безбожно их просирают. Вещей в рюкзаке почти не осталось, на дне валяются только портативка да забытая Макаром одноразка, и Антон отчетливо помнит, что вечером по приезде точно проверял наличие мыльно-рыльных принадлежностей, но сейчас никак не может найти. Когда терпения остается на полшишечки, а желание разгромить чужую спальню опасливо подбирается к уязвимой глупой башке, щетка чудесным образом находится в боковом кармане. Антон бьет себя по лбу, пытаясь понять, как он вообще додумался ее туда положить и как выбить из глупой башки лишнюю дурь, только вот что делать, если кроме нее там ничего не осталось? Антон выходит из спальни с зубной щеткой наперевес, и они с Арсением проходят в его личную ванную. Мужчина открывает воду в раковине, делится с Шастом пастой, а Антон, засунув щетку в рот, не может перестать думать, что их ленивое утро напоминает ему сонную рутину давно женатых парочек. В глаза лезут красивые картинки, которые рисует слетевшее с катушек воображение, и в груди болью щемит невозможность осуществления и половины из нарисованного. Отчаянная надежда слепит, и парень усиленно старается забыть, где и в каком обществе они живут. Антон разгоняет тоску и старается наслаждаться тем, что у него есть. А есть у него действительно много, потому что дурашливый Арсений, который шутит с полным ртом пены, изо всех сил пытаясь развести Шаста на смех, стоит двух его одиноких жизней. Они дурачатся и нелепо шутят, стараясь не засмеяться, дурачатся, как дети малые, и Арсений в итоге с треском проигрывает, расплевывая пасту по раковине, столешнице и даже немного зеркалу. Мужчина недовольно ворчит, но улыбки сдержать никак не может. Пока он полощет рот, Антон урывками умывает лицо и брызжет водой на все вокруг, заставляя Арсения громко возмущаться и пытаться шлепнуть вредного юношу висящим рядом полотенцем. Вода попадает даже на самого Арса, который надел белую майку, и мокрые капли, насквозь пропитывающие тонкую ткань, заставляют смуглое тело бесстыдно проглядывать сквозь них. Антон по-собачьи трясет влажной головой, откровенно издеваясь над Арсением, который только-только обтерся полотенцем. Он дергает головой, и капли с длинной челки попадают мужчине на лицо. Шаст ловит смех Арсения, ловит его мутный взгляд, подходит ближе и, предупреждающе подняв руку вверх, стирает маленькую капельку с его носа. Невольно задерживает руку на колючей щеке, гладит ее большим пальцем, заглядывая в личную коллекцию аквамаринов напротив. И медленно умирает глубоко внутри. – Мне нужно линзы надеть, – Арсений говорит тихо, не двигаясь с места, а Антон не может убрать руку, ведь Арсений ощущается в ней так правильно, так тепло и желанно, что безжалостные пожары внутри гаснут в первые же секунды. Арс не отводит голубых глаз, но слегка наклоняется и тянет руки куда-то за спину Шаста, отчего тот дергается и руку свою все-таки убирает. Ладонь холодит колючая пустота. – Пустишь меня к зеркалу? – А можешь сегодня побыть в очках? – Антон не думает, о чем просит, потому что видит, как Арсений первые мгновения по инерции тянется за его ладонью в поисках контакта. Смотрит, почти не верящий, пока мужчина выпрямляется и смотрит на парня уже с интересом. Арсений нравится ему любым, но в очках на переносице сильно больше. Пытливый взгляд заставляет Антона потупить глаза вниз. – Они мне нравятся. То, как ты в них смотришься. И пусть они прячут твои красивые глаза, ты в них очень милый и мягкий. – Хорошо, – Арсений соглашается слишком быстро, а у Шаста от смущения и стыда в ушах гудят турбины самолетов. Он не поднимает голову, смотрит вниз на плиточные швы, а в голове вопит ошалевшее: «Что же ты творишь?!» Арсений стоит и однозначно смотрит на него, ждет, когда Антон вернет на него глаза, но кто вернет Антону его пропавшее сердце? – Если тебе так больше нравится, я оставлю очки. Глаза словно налились свинцом, иначе как еще объяснить, что их невозможно поднять вверх? Тяжело держать их наверху и не опускать себе под ноги. Антона внутри трясет, как старую стиральную машину, и он снова сжимает кулаки за спиной, не имея возможности громко вдохнуть и заскулить. Близость Арсения по-прежнему кружит голову не хуже алкоголя, но пить с утра – очень плохая привычка. – Птичка моя, ты чего переживаешь? – Арсений делает шаг вперед, не оставляя между ними практически ничего, кроме недосказанности. Воздуха критически не хватает, Арс стоит почти вплотную, касается коленкой ноги Антона, улыбается мокрыми из-за Антона губами, а парень загнанно смотрит на свои глупые носки с красными самолетиками. Чужое прикосновение жжет подбородок, заставляет Антона поднять голову и утонуть. – Не стыдись своих слов и желаний, особенно передо мной. Мы же не чужие люди. Антон улыбается, моргает и держит сердце в узде из последних сил, не давая тому сорваться в пропасть. В голове набатом стучит последняя фраза Арсения, отбивается ритмичным маршем в унисон с обнадеживающим «не чужие, не чужие, не чужие…» Бьется горькими буквами где-то в горле, пока хмурые хрипы рвутся наружу болезненными вопросами. А кто они друг другу? Дыхание застревает где-то в районе сердца, пока Антон молча хлопает глазами и ловит мягкие мокрые улыбки. Насколько они не чужие? И может ли он рассчитывать на что-то большее? Вопросы мельтешат в больной голове, настырно лезут в глаза, пока Антон лениво отмахивается от них и смотрит, смотрит, смотрит в близко-далекие небеса перед собственным носом, и раз за разом внутри что-то медленно гаснет и умирает. Смотрит на розовые губы в игривом изгибе улыбки, смотрит на яркие блики и прозрачные стекла любимых очков, смотрит на очередную каплю воды, небрежно стекающую по смуглой щеке, которая ведет его за собой и замысловатыми путями обходит грубую щетину. Чувствует горячие пальцы на своем подбородке, чувствует гулкие удары чужого сердца сквозь тонкую ткань, чувствует жаркое дыхание в районе играющего с его нервами кадыка. – Мы куда-то там собирались, вроде бы, – Антон улыбается, шепчет, почти не размыкая губ, но даже так безбожно хрипит. Слова срываются против воли, грубо нарушающие их хрупкую близость, но лучше они, чем нежеланные поцелуи, не вовремя и не к месту. Антон умрет на месте, если его оттолкнут и выгонят, поэтому он терпит. Только вот еще чуть-чуть, и юноша точно не сможет больше держаться. – Точно, – Арсений выдыхает в сжатые губы Антона, по-прежнему держит длинными пальцами его колючий подбородок и мечтательно улыбается, на секунду прикрывая глаза. Антон чувствует причудливые узоры большого пальца на своей щеке, чувствует напряженные пальцы, чувствует ногти, едва впивающиеся в нежную кожу. Из груди рвется запретное: «Опусти ее ниже, сожми, поцелуй», но прежде чем Антон успевает открыть рот, Арсений руку убирает. Взгляды, руки, дыхания сталкиваются, образуют собой страшные катастрофы, незримые человеческому глазу. Парни стоят в узкой ванной, стоят непозволительно близко друг к другу, а вокруг них разбросаны мутные образы покореженных обломков: прошлое, настоящее, равнодушное, бессердечное, любовное и болезненное. Бывшие незнакомые, ранее безразличные, а теперь кто? Беспорядочные горы вокруг множатся с каждой минутой, с каждым новым взглядом и неосторожным словом, окружая и не оставляя ни единого пути назад. Арсений делает шаг назад, потом еще один. Отходит к своему прежнему месту, берет полотенце и вытирает им мокрое лицо. Антон делает первый вдох, не наполненный его запахом, и легкие жжет острым запахом мятной зубной пасты. Забирает протянутое ему полотенце, аккуратно, чтобы лишний раз не касаться мужчины, прячет лицо в махровое укрытие и дышит. Все в этом доме пахнет удушающе одинаково. Арсений забирает полотенце, вешает его сушиться, оглядывает беспредел, оставленный ими в ванной, и машет рукой. Антон дает себе обещание помочь вечером убрать следы их бесшабашной придури, выходит следом за мужчиной и топает за ним в коридор, где Арс успел уже щелкнуть выключателем. – Что написано у тебя на майке? – Антон не хочет и не может молчать, когда всего несколько минут назад внутри него буквально жизнь перевернулась. Он щурится и смотрит на белую футболку, на рукаве которой приделана черная нашивка с буквами, пытается рассмотреть, но из-за частых движений мужчины у него мало что получается. Он с интересом косится на Арса, который внешне кажется возмутительно спокойным, и не верит, что именно он легко будоражит его чуткое молодое сознание. – Я перестал высыпаться, – Арсений открывает дверцу шкафа и достает яркие молодежные кеды. Прислоняется к стенке, обувает сначала один, потом второй, затягивает длинные белые шнурки, пока Антон, игнорируя висящую буквально перед его носом лопаточку, пытается кое-как через пятку натянуть любимые кроссовки. Поправляет задники и довольный перекатывается с пятки на носок. – Ее я тоже сам сделал. – И давно? – он видит улыбку Арсения и сам щурится, улыбаясь, потому что знает, они оба знают причину их вечного недосыпа. Арсений выпрямляется, оправляет на себе майку и заглядывает в зеркало, встречается через него глазами с Антоном и закатывает глаза. Поправляет и без того идеальную прическу, которую, по всей видимости, успел сделать, пока Антон одевался, и улыбается. – Я бы так не сказал, – привычно скрытый Арсений профессионально уворачивается от достаточно конкретного вопроса и выразительно звенит связкой ключей в руке. Антон вздыхает, закатывает глаза, передразнивая любимый жест мужчины, и проходит мимо, проворачивая замок и открывая входную дверь. Видит, что Арсений проводит его долгим, тяжелым взглядом, но решает не комментировать. Пока Антон идет дальше и жмет кнопку вызова лифта, Арсений копошится в квартире и после несколько раз проворачивает ключ, закрывая дверь на надежные три замка. Идет следом за парнем, и тот не может сдержать в себе усмешку, когда оборачивается: Арс несет в руках свою куртку и его байку, успешно забытую в шкафу на вешалке. Бурчит что-то про безответственность и холодные питерские вечера, пока двери лифта разъезжаются в стороны, и Антон делает шаг в него, а как будто бы в пропасть. Арсений решает ехать в центр на машине, «чтобы больше успеть посмотреть». Антон сидит на привычном пассажирском, слушает тихий голос про Ледокол Красин, что стоит совсем недалеко от квартиры Арсения, про музеи и набережную Шмидта, про пышечную, в которой они обязательно должны побывать, честно слушает, но не может не думать про байку. Глупую старую байку, что лежит на заднем сидении, заботливо сложенная в почти ровный квадрат. Забота. Давно забытое, незнакомое, с едва различимым привкусом детства, когда мама не выпускала на улицу без куртки, когда ворчала весной после работы, ведь видела Антона в первый теплый апрельский вечер в одной майке. И когда после ставила горчичники на грудь, потому что Антона ожидаемо продуло. Что-то про горячий суп на ужин и про субботнее утро с блинчиками. Что-то про… любовь? Шаст отталкивает от себя такие страшные и громкие слова, потому что точно не готов мечтать ни о чем подобном, но сердце тянет от ощущения небезразличности мужчины рядом. Как поглядывает чуть ли не каждую секунду, хотя нужно следить за дорогой, как рассказывает про Благовещенский мост, совсем не нудно, как учителя в школе, как смотрит и улыбается, держит взгляд дольше положенного и иногда закусывает нижнюю губу, когда думает, что Антон не видит. А Антон видит. Все видит, потому что смотрит. Потому что хочет видеть. Отчаянно хочет больше, хочет сдвинуть с мертвой точки что-то между ними, хочет проверить и подтолкнуть Арсения, потому что знает, что не может равнодушный человек принести забытую, да и вовсе не нужную в жару байку. Не может смотреть и трогать так, не может бесконечно улыбаться и искриться, как елка новогодняя. Не может такое сыграть. Антон гладит взглядом ажурные перила, пролетающие мимо его бокового окошка, внимательно слушает совсем не нудное про первый мост через Неву, пока яркое солнце весело поблескивает на поверхности реки и ярко слепит глаза. Думает с сожалением, что забыл дома солнечные очки и заодно вынудил Арсения остаться в своих обычных, и надеется, что ему не слишком неудобно смотреть на дорогу. Мост большой и кажется невозможным его ночное разведение. Антон крутит головой вокруг, пытается насмотреться на жизнь вперед и задает Арсению тонны вопросов на «почему» и «зачем». Не боится показаться глупым, потому что Арсений не стебет его и не осуждает: он хихикает, широко улыбается и рассказывает очередной интересный факт про мосты, который совсем не интересный, но если от Арсения, то можно и нужно. Говорит, водит руками, показывая что-то, пока машина катится вперед по ровной дороге, а Антон слушает и честно пытается запомнить хоть что-нибудь, но все вокруг такое красивое, Арсений такой красивый, что он честно пропускает мимо ушей больше половины. Арсений съезжает с моста, кружит несколько минут по району и находит платную парковку в ближайшем паркинге, потому что в выходные в центре проще найти смысл жизни или пятый угол, чем свободное место. Антон смеется и выходит из машины, кивает и идет, готовый на все, лишь бы самый счастливый в его жизни день никогда не заканчивался. Арс вспоминает, что им обязательно нужно попасть на улицу пяти углов, и на это Антон тоже кивает. Он вообще сегодня больше похож на болванчика с приборной панели, но что делать, если он и правда хочет всего и побольше? Из темноты парковки они выходят на залитую солнцем улицу. Антона слепит, и он спотыкается на ровном месте, но Арс с готовностью хватает его и держит за плечо. Улыбается, пока Шаст бубнит тихие извинения, улыбается, пока они идут по запутанным дворам, улыбается, когда они выходят на площадь рядом с набережной с Медным всадником в самой середине. Антон тянется к телефону в кармане и делает несколько фотографий, усиленно придумывая предлог сфотографироваться вместе с мужчиной. И жалеет, что не сможет ничего выложить в Инсту. Разве что только маме показать? Они проходят дальше и идут по Александровскому саду, который в эту пору пышет зеленью, где раскидистые ветки деревьев прикрывают дорожки от непривычно яркого для Питера солнца. Арсений просит сфотографировать его у фонтана, или вон у тех крутых зеленых кустов, и Антон с готовностью соглашается, потому что ну а почему бы и нет? И даже не замечает, как простая прогулка превращается в личную фотосессию Попова, ведь красивых кустов много, а он красивый такой один. Так Антон узнает, что фотографироваться Арсений любит до потери сознания и нервного тика в глазах фотографа, а Арсений – что Антон совершенно не умеет фотографировать. У него вечная проблема с заваленным горизонтом, потерей фокуса и длинным пальцем в левом нижнем крае кадра, а еще он частенько обрезает ноги и дергает рукой, отчего фотка смазывается и превращается в экспонат на выставке постмодерна. Арсению бы злиться и раздражаться на такое, но он лишь тихо смеется и просит повторить. А Антон повторяет, потому что готов на все, лишь бы мужчина всегда выглядел таким счастливым. Они оба смеются, незаметно для них самих входят в кураж, и Арс просит прохожую пару сфотографировать их вдвоем. Девушка с радостью соглашается и берет его телефон, а Антон чувствует на спине легкое касание мужской ладони, обмирая в чувственных руках. Касание едва чувствуется, оно легкое и приличное, классически вежливое и не переходящие рамки дозволенного обществом, но поясница сгорает в считанные секунды. Антон едва дышит и, натужно улыбаясь в кадр, косится на самоуверенный профиль мужчины, который стоит и даже глазом не ведет: точно чувствует частое сердцебиение, но улыбается как ни в чем не бывало и только игривые пальцы едва заметно скользят по тонкой футболке. И ни миллиметра за. Арсений благодарит девушку, забирает телефон и возвращается к отмеревшему Шасту. Принимается что-то рассказывать и показывать в телефоне, и после короткой лекции об основах фотографии Антон достает руки из задницы и делает несколько вполне приличных кадров. В суете и шуме прохожих ловит пару снимков на свой телефон и прячет его далеко, чтобы Арсений о них не узнал. Арсений доволен, и юноша утаскивает его дальше, бережно унося свой секрет и горящее пятно невидимого ожога под футболкой, где еще совсем недавно его касались чужие руки. Они выходят на площадь, и Антон крутит головой из стороны в сторону, пока они идут к Триумфальной арке. Людей много, чересчур много, все толкаются и ворчат недовольно, но парню плевать на всех остальных и особо наглых он шлет куда подальше. Он глазеет на все подряд, открыв рот, как маленький, улыбается, дергая Арсения за рукав, и бормочет что-то себе под нос. Поднимает голову вверх и, пока пытается рассмотреть наконечник высоченного монумента, останавливаясь, совершенно упускает из виду сделанные где-то сбоку тихие фото на чужой мобильный. – Хотел сводить тебя в Эрмитаж, но уже слишком поздно, – Арсений возникает словно из ниоткуда: подкрадывается незаметно и шепчет из-за спины почти в самое ухо, чтобы в шуме снующей толпы парень точно смог его услышать. Мужчина неожиданно перехватывает его рукой за талию и тянет куда-то вбок, в сторону от толпы туристов, за ближайший выступ, а Антон бредет: слепой, ведомый и абсолютно покорный. – Как думаешь, сможешь пережить такую потерю? – Определенно точно смогу, – Антон чувствует, как сзади прижимается к нему чужое тело, чувствует его жар и совершенно не понимает, как реагировать. Арсений увел его от лишних глаз, но Антон не спешит поворачиваться, потому что как смотреть ему в глаза в таком состоянии? Тело предательски подрагивает от волнения, но он невольно жмется ближе, льнет к его рукам и ничего не может сделать. – Никогда не был фанатом скучных музеев. – А как же духовное просвещение? – Арсений понижает голос и скользит вверх по рукам, сжимая хрупкие плечи. Его широкая спина прикрывает обзор случайным прохожим, пока он совершенно безбожно скользит носом по чуткой шее Антона, которая с готовностью на него реагирует и тут же покрывается мурашками. Шаст ждет, пока мужчина поднимется выше, и прижимается щекой к его щеке, словив нужный момент. Вседозволенность происходящего кружит голову обоим. – А я сильно похож на ценителя духовного? – голос Антона невольно становится ниже, и он вторит тихому Арсению. Мужчина разворачивает его в своих руках и с разбега заглядывает в глаза, словно действительно раздумывая над ответом, а Антон оказывается буквально в нескольких миллиметрах от знакомых розовых губ. Беззастенчиво заглядывается на них и лижет языком свои пересохшие от волнения, отчего в глазах напротив загорается недобрый огонек. – Можем просто по Невскому погулять. – Тогда пойдем, – Арсений снова невозможно близко и дышит прямо во влажные губы. Давай, сделай же первый шаг, сдвинься чуть ближе, коснись, поцелуй. Дай хоть какой-то знак, что делать дальше? Арсений прикрывает глаза, глубоко вдыхает и тянет Антона за руку, выводя из транса и из своеобразного укрытия снова в толпу туристов. Они ныряют в них, как в холодное море, и Шаст почти захлебывается острым контрастом эмоций. Арс тянет парня за собой безвольной куклой, но тот совершенно не сопротивляется. Он довольно улыбается, пока мужчина его не видит, потому что теперь уверен точно: суровая крепость Попова начинает сдаваться под натиском настойчивого наступления. Антон понимает, как влияет на Арсения. Видит, что делает с ним близость Антона, видит, как быстро мужчина вспыхивает и заводится, видит темнеющий взгляд и тяжелое дыхание. Видит, но никак не может этим воспользоваться, потому что сам теряет остатки адекватности в его объятиях. Сделать первый шаг самому означает лишить мужчину возможности выбирать, ведь последнее, чего хочет Антон, это давить на Арсения и принуждать к чему-либо. Он все еще оставляет для себя мысль, что реакции Арса ему только кажутся, что он придумал их в своей голове, и на самом деле они не более чем просто знакомые. Не хочет, но оставляет, потому что надеется, что с ними не так больно будет падать с высоты своих надежд. Хотя кого он обманывает? При любом раскладе падать будет чертовски больно. Арсений выпускает его руку из своей, но далеко не отходит: благо, количество толпящихся на проспекте людей позволяет им не бросаться в глаза. Солнце медленно скрывается за кучерявыми облаками, что незаметно для всех нагнало ветром, и пока Невский прячется в прохладной тени, мужчина идет близко и костяшками частенько задевает ладонь Антона. Привычная для их общения неловкость быстро проходит. Антон рассказывает про маму и про детство, как всегда мечтал сюда приехать и как серьезно собрался в одиночку после девятого, даже билеты купил. Мама его тогда заперла дома, и Антон смеется, что всегда был отчаянным ребенком, в любой момент готовым в приключения. Жаль только, что в Арсения с головой все никак не получается, но об этом парень все же решает умолчать. Арсений смеется и ведет его на другую сторону, тянет в любимый книжный, ведет в ближайший сквер и показывает очередные красивые здания. Они увлечены воспоминаниями прошлого, и Арс рассказывает, как в свое время приехал в Питер на время, а остался насовсем. Как впервые вышел на Невский и влюбился в город, как искал квартиру и первое время жил на самой окраине, перебиваясь дешевыми вариантами. Говорит, пока они гуляют в летней зелени парка. Горячо шепчет на ухо, потому что в книжном тишина и нельзя шуметь. Громко кричит, проталкиваясь по проспекту, чтобы перекричать туристов и шумные машины. На пересечении с Фонтанкой их застает внезапный ливень, который буквально за секунду обрушивается на головы ошарашенных парней. Капли удивительно крупные и, падая, разбиваются вдребезги прямо под усталыми ногами. Парни громко смеются, бегут куда-то вперед, плутая по улочкам и дворам, пока с неба потоками хлещет пробирающая до костей прохлада. Они забредают в небольшой уютный дворик, сплошь окруженный зданиями, и забираются под маленький навес у крайнего подъезда, переводя дыхание. Смеются до одури, цепляются руками друг за друга, жмутся тесно, пытаясь согреть продрогшие тела, вроде от холодного дождя, но на деле от бесконечного одиночества. Козырек неприлично маленький, между ними совсем не осталось места, а зонт в машине, вместе с курткой и байкой, такие далекие, и до них никак не добраться. – А это знаменитые питерские дворы-колодцы, как ты успел заметить, – Арсений вытирает лицо от крупных капель и поворачивает голову, оглядываясь. Показывает рукой куда-то вокруг них, пытается отдышаться, ухватившись за плечо Антона, но почти падает и в итоге сдается. Выходит из укрытия, становится перед парнем и вытягивает руки в стороны. Задирает лицо вверх, и крупные капли барабанят по лбу и щекам, пока вода стекает по длинным волосам, которые от влаги стали еще темнее. – Сами решили с тобой познакомиться. – Арс, что ты делаешь? Вернись под крышу, – Антон смеется в унисон и тянет руки вперед. Ловит мокрую ладонь, хватает, тянет на себя и ловит мужчину в крепкие объятья, а тот буквально падает в Антона с разгона. Он ловит Арсения, перехватывает руками и одной держит напряженную спину, а второй пытается стереть каплю, которая щекотно течет на его глаза. – Ну и зачем ты повел меня гулять в дождь? – Это же Питер, птичка моя, – Арсений улыбается, прикрывает глаза и льнет еще ближе, вдыхая куда-то в шею Антона. У того снова мурашки, снова дрожат все внутренности, словно он космонавт в центрифуге. Пытается смотреть с укором, но Арс такой смешной с каплей на кончике носа, с прилипшей прядью челки, которая лезет в глаза, что снова смеется и улыбается. – Тут всегда дождь. Совсем, что ли, из-за этого не гулять? – Обожаю дождь. Антон больше не борется: он устал. Поднимает руку и убирает мешающую Арсению прядь назад. Проводит пальцами по щеке, подбородку, скользит вниз и легко царапает шею. Собственные намокшие кудри мешают, и Шаст в сердцах зачесывает их назад, чтобы не отсвечивали. Смотрит, не отрываясь, на мужчину, что млеет в его руках. От его рук. Арсений больше не смеется в растянутые улыбкой губы. Слегка отстраняется и мутным, потемневшим взглядом скользит по каплям на влажном лице юноши, бегает и ныряет в такие же темные глаза, что смотрят мучительно, открыто и отчаянно, умоляют сделать хоть что-нибудь, но он застыл и совсем не двигается. Терпение Антона лопается. С треском, с грохотом, разгоняя кровь в продрогших телах. Он больше не борется: ему слишком. Он сокращает и без того минимальное расстояние между губами и в полном отчаянии врезается ими в мужчину, зажмуривая от страха глаза. Он не дает себе опомниться, потому что если начнет думать, то точно сбежит. Замирает, давая Арсению возможность отстраниться, и молодое сердце стучит на пределе возможностей, грозя тахикардией как минимум, а как максимум – инфарктом с летальным. Стоит с закрытыми глазами и онемевшим сердцем, чувствует, что еще секунда, и он точно сойдет с гребанного ума. Умрет от стыда и страха, провалится сквозь землю, исчезнет, испарится, только чтобы не испытывать больше такого ужаса внутри. Арсений не двигается, только сильнее сжимает поясницу Антона, пока по прозрачным стеклам очков текут холодные дождевые капли. Он больше не борется: он на пределе. Секунды кажутся вечностью. Антон никогда не был верующим, несмотря на старания бабушки, но сейчас молится всем известным и неизвестным богам, пытаясь найти в них спасение, ощущая на своих губах жар чужого тела. Он ждет, но мужчина в его руках ему не отвечает. Дождь над ними старательно стучит по крыше, а сердце Антона стучит отчаянно и глухо, разбивая вдребезги хрупкие ребра. Влажные от дождя, горячие от волнения и частого дыхания, эти губы ощущаются волшебно и как-то привычно-правильно, только вот упорно ему не отвечают. Болезненное бездействие бьет оплеухой, и Антон держит в себе крик отчаяния, с первого удара отправленный в нокаут. И когда парень находит в себе силы отстраниться и признать поражение, извиняясь, ему, наконец, отвечают. На пробу, медленно, но отвечают. Он успевает несколько раз умереть, но ни разу воскреснуть, когда чувствует, как его втягивают в робкий поцелуй: несмело, растянуто и до одури нежно. Железная хватка внутри рассыпается в пепел, и Антон впервые с момента поцелуя может нормально вдохнуть. Легкие затягивает дымкой мужского парфюма, запахом знакомого геля для душа, которым пропитаны оба, пока язык ощущает вкус мятной жвачки. Нереальность происходящего кружит голову и заставляет сомневаться в собственной адекватности, но Антон не может открыть глаза, чтобы проверить. Не переживет, если это все-таки сон. Он обхватывает губами чужие губы и едва гасит в себе тихий стон, ощущая их удивительную мягкость. Они податливы, и, пока Антон целует мужчину, стараясь не перейти грань дозволенного, его накрывает даже от такого невинного контакта. Его безграничное счастье рвет на части, бьет под дых и финальным – в голову. Арсений почти не дышит, не пытается перехватить инициативу. Покорно отвечает, скользит губами в ответ и хаотично бегает пальцами по влажной пояснице Антона. А Антон целует. Целует и слизывает капли, что падают с мокрых волос. Они полностью мокрые, с ног до головы. Мокрые и счастливые до космического сияния в темных глазах. Арс отмирает и целует теперь чуть более требовательно. Запускает руки во влажные кудри, оттягивает их назад, заставляя Антона едва приподнять голову. Ему приходится стать на носочки, чтобы быть с парнем на одном уровне, но он легко держится за счет него, упирается ему в грудь и целует все глубже. Шаст целует в ответ, азартно прикусывает немного нижнюю губу мужчины и чувствует, как тот усмехается в поцелуй. Они мягко отстраняются и прижимаются друг к другу лбами, с которых стекает дождевая вода. Смотрят долго, прямо и глупо улыбаются, встречаясь носами, пока оголтелое счастье не покинуло маленький уютный дворик в самом центре Питера. Белая майка Арсения бесстыдно облепила его торс и совершенно не скрывает подтянутого тела, позволяя Антону наслаждаться открывшимся видом. Он гладит руками рельефные мышцы, ощущая теплоту кожи под кончиками пальцев, касается, потому что может. Чувствует ответные касания на своей пояснице, отчего та покрывается мурашками, и чуть ли не сжимается в предвкушении. Арсений мягко оглаживает его, и по телу пробегает неконтролируемая дрожь, когда игривые пальцы касаются линии над поясом штанов и многообещающе скользят ниже. – Ты замерз. Нужно в тепло, – Арсений выдыхает в зацелованные губы, которые буквально горят огнем, и пьяно улыбается, а Антон не может думать ни о чем другом, кроме мужчины в его руках, в его объятиях, такого разгоряченного, бесстыдно расхристанного и возбужденного, что рвет и без того пострадавший, покалеченный чердак. Он хочет целовать его до потери сознания, до онемения губ, потому что вдруг потом не сможет? – Пойдем в кафе. Тут недалеко. Антон слушать не хочет, но Арсений смотрит требовательно, и подростковое желание целоваться под подъездом уходит на второй план. Он вспоминает, о чем говорил мужчина, и согласно кивает, потому что ему все равно, что делать, главное – с Арсением. Арс кивает в сторону открытой арки, но перспектива отпускать того из объятий совсем не радует, и Антон тянет время как может, перебирая пальцами мокрую ткань. – Не хочу уходить, – он смотрит, пытаясь вложить во взгляд все, что в сердце и в голове. Все, о чем думает и что чувствует, то, о чем мечтал не один месяц, лежа перед сном в кровати. Улыбается, наполненный до краев безграничным счастьем, ведь со вчерашнего вечера его самые страшные мечты удивительно быстро сбываются. Может, его еще и на работе повысят? – И не хочу тебя отпускать. – Я же никуда не убегу от тебя, – Арсений льнет ближе и снова тесно жмется своей грудью к его. Поднимает руку и касается колючего подбородка, гладит щеку и заглядывает, нет, не в глаза: куда-то глубже, где обычно жухлая клумба давно разрослась в бескрайнее цветочное море. Облизывает губы, слишком хорошо осознавая последствия своих действий. – Мы просто сходим в ресторан погреться и поесть. – Для этого мне придется тебя отпустить, – Антон – упрямый мальчишка, который, наконец, дорвался до самого желанного подарка. Он еще не успел наиграться, а его уже забирают обратно, и пусть только на время, но забирают. А он не хочет отдавать. Он хочет навсегда с Арсением, в Арсения, хочет обнимать и вдыхать его бесконечно, хочет долго и счастливо. – А я не хочу. – Но ты же замерз, как цуцик, – Арсений смотрит с укором, но Антон прыскает от смеха, потому что Арсений как всегда – Арсений. Святый Боже, ну вот кто вообще так говорит в двадцать первом веке? По всей видимости, только его мама и теперь вот Арс. Мужчина не обращает внимания на его веселье и закатанные (жаль не в банку и не на зиму) глаза, но все равно широко улыбается. Пока Антон, незаметно для самого себя, перенимает его вредные привычки. – Еще не хватало, чтобы ты заболел. Я за тебя отвечаю, между прочим. – Я взрослый мальчик и сам за себя отвечаю, – юноша хмурит брови и выпячивает нижнюю губу, но от того, как громко смеется Арсений в хмурой тишине тихого двора, как сыпется и снова трогает его плечо, припадает к нему в очередном приступе смеха, смеется сам. Они не заметили даже, что дождь уже закончился, и только редкие капли падают с крыши на жестяные отливы. – Ага, поэтому хочешь стоять на ветру в мокрой одежде, – Арс встает на носочки, коротко касается губами его подбородка, мажет едва ощутимо по краешку губ, однозначно специально, и, пока Антон невольно тянется к нему дальше, отступает. Ловит Антона, который запнулся о собственную ногу, смеется в его предплечье и ставит ровно, зачесывая мокрую кудряшку за ухо. – Пошли. Арсений многообещающе улыбается и властно тянет парня за ворот майки за собой, делая шаг из-под козырька. Их счастье, что никто так и не вышел из подъезда, не застал их за непристойным, но главное – не помешал. Антон вздыхает, выходит следом, поддаваясь и понимая, что и правда замерз. При упоминании еды начинает преступно урчать живот, и Шаст согласно кивает. Они выбираются из своего укрытия и неторопливо бредут к выходу из двора, старательно растягивая интимные минуты теплого уединения. Их близость опасна, но никто из них не думает о возможных любопытных в окнах, потому что все они где-то там, а нежные они – здесь. Арсений протягивает Антону свою руку, и парень счастливо укладывает в нее свою, крепко сжимая. Ловит теплый, плывущий после поцелуя взгляд и почти растекается лужицей среди других таких же мокрых пятен на асфальте. Они идут, держась за руки: как маленькие дети, как совсем взрослые люди, как влюбленные парочки или много лет женатые пары. Идут рядом, глупо улыбаются и думают, каждый о своем, но, в целом, об одном и том же. Сжимают друг другу руки, дышат тяжело, а Антон все пытается себя ущипнуть, но никак не просыпается. Двор кажется мучительно маленьким и невероятно огромным одновременно, а минута растягивается на часы, тут же сжимаясь в микросекунды. Они выходят из арки, и Арсений с сожалением выпускает его руку. Антон не расстроен, ну разве что совсем чуть-чуть, ведь он пусть и влюблен до беспамятства, но совсем не тупой. Он никогда не забывает, где и в каком обществе они живут, а подставляться или, что хуже, подвергать опасности Арсения хочется меньше всего. Он, безусловно, до последнего будет стойко держать оборону, но дрался последний раз классе в десятом, поэтому надолго его точно не хватит. Тут как в сексе: главное – практика. Которой у него нет ни там, ни там. Они идут по небольшой улочке, потом сворачивают с нее на другую, уходя в мудреные питерские дворики. Арсений идет уверенно, явно хорошо зная дорогу, и уже через несколько минут они оказываются у суровых деревянных дверей совсем не кафе – фешенебельного дорогого ресторана. Арс жмет руку мужчине в форме на входе, здоровается и спрашивает о чем-то, тот приветливо улыбается, открывает им дверь и пропускает внутрь, несмотря на довольно потрепанный внешний вид. Не то чтобы Антон в шоке, нет. Он в ахуе. Замирает на пороге и смотрит на большое светлое помещение с окнами в пол и огромной люстрой на потолке, которая, наверное, стоит, как три его жизни. Окидывает взглядом сервированные столы, рефлекторно касается своих мокрых джинсов, которые облепили его, словно вторая кожа. Он весь промок до нитки, он идет и оставляет за собой мокрые следы, а богатое помещение так и воняет роскошью. Ему тут отчаянно не место. Арсений проходит следом и касается его спины коротким прикосновением, успокаивая. Здесь он, судя по всему, постоянный гость: здоровается с милой хостес – молодой девушкой Екатериной, если верить надписи на бейдже, – обворожительно улыбается и извиняется за внешний вид, шутит и что-то едва заметно протягивает девушке. Антон стоит рядом, абсолютно потерянный, поглядывает на официантов с примесью страха и смущения и думает сбежать отсюда прямо сейчас. Он и в обычной жизни совсем не про роскошное и дорогое. Он – обычный воронежский парень, завсегдатай фастфуда и фудкортов в торговых центрах, иногда еще баров, но чаще всего одного конкретного. И мало того, что в принципе своем не знает, как себя вести в заведениях подобного уровня, так еще и сейчас выглядит хуже атомной войны, весь мокрый и грязный, совсем не к месту. Антон чувствует себя вонючим бомжом, который случайно забрел на светский раут. – Антон, все хорошо? Ты чего застыл? – Антон вздрагивает, когда Арсений подходит со спины и тихо шепчет в самое ухо. Он вообще любит подкрадываться и пугать, но Шаст выдыхает и улыбается, поворачивая голову. С волос все еще капает, как и со всего остального, и он уверен, что если сейчас опустит глаза, то увидит под собой натекшую лужицу. Господи, как же неловко. – Пойдем. – Да, я… Нормально все, – Антон кивает и медленно идет за мужчиной и девушкой, которой, кажется, совершенно плевать на их внешний вид и причиненный ресторану ущерб. Ступает осторожно грязными ногами по тщательно намытому, отполированному полу, чувствует себя конченым ублюдком, что ходит по помытому, и по-хорошему удивляется Арсению. Как он может быть таким спокойным? Екатерина уводит их вглубь ресторана, проводя по длинному коридору через все столы в большом зале. Антон старается смотреть вперед, на спину Арсения, который мило беседует с девушкой, шутит свои любимые нелепые шутки и лучезарно улыбается, а та тихо смеется, прикрываясь планшетом, и совершенно возмутительно строит ему глазки. Антон жалеет, что глазеть по сторонам неприлично, ведь смотреть на них почти болезненно, и он никак не может унять обидчивого собственника внутри себя. Они сворачивают несколько раз и оказываются рядом с одной из приватных кабинок, огороженных небольшими стенками, скрывающими посетителей от любопытных глаз. Шаст с ехидством думает, что это, должно быть, популярное место, чтобы привести сюда любовника или любовницу, и скрипит зубами, поглядывая на девушку, которая, в общем-то, совсем ни в чем не виновата. Она ведет их в самую далекую, в конце у самой стены, предлагает присесть и оставляет папки с меню. Антон оставляет попытки отрицать очевидное. Юноша смотрит на кожаные диваны у небольшого стола, и ему кажется совершенно преступным садиться на них в таком виде. Он однозначно оставит на дорогой коже мокрые полужопия и несмело мнется, не решаясь сделать шаг вперед. Оглядывается еще раз, смотрит, как девушка уходит, и прикидывает, во сколько ему может обойтись обед в подобном месте. Слава богу, он заранее купил билет обратно. – Предпочитаешь есть стоя? – Арсений уже сидит на своем месте и ехидно улыбается, сложив руки на груди. Он откинулся на спинку дивана и смотрит на Антона снизу вверх, отчего выглядит невероятно пошло с припухшими губами и блестящей испариной над верхней губой. Антон думает обо всем этом сразу, признавая невозможность делить мужчину с кем-то другим. Он впервые чувствует такую сжирающую ревность. – Стоя больше влезет, – Антон пытается отшутиться и решиться, но бабушка вложила слишком много себя в его воспитание. Он всегда думает про чужой труд и ставит его выше своего комфорта, пусть это, наверняка, очень неправильно. Арс смотрит уже без улыбки, ждет, приподняв бровь, а Антон лишь мнет край футболки между пальцами. Попадает в капкан требовательного взгляда и сдается: – Боюсь испортить этот диван. Я же весь мокрый и грязный. – Переставай волноваться по мелочам. Поверь мне, его легко отмыть, – Арсений выдыхает, и уголки губ снова тянутся вверх. Ледяной взгляд теплеет, и мужчина поднимается, подходит к Антону и касается его плеча, успокаивающе сжимая. Несильно жмет на них, подталкивая вперед, и Антон сдувается, словно воздушный шар: с таким же смешным пердящим звуком выдыхает и тут же смеется. Плюхается на злосчастный диван, и Арсений садится следом, в тот момент, когда Екатерина приносит им два небольших полотенца. Шаст с благодарностью смотрит на девушку, и жаба ревности внутри квакает уже тише. Он улыбается и благодарит ее, протягивает руку к стопке и ощущает теплую мягкость свежих полотенец. Дожидается, когда хостес уйдет, хотя, по-хорошему, вообще не должна была приходить к ним второй раз, берет одно и утыкается в него мокрым лицом, вытирая холодную влагу. Косится на Арсения и принимается совершенно безобразно для заведения подобного уровня ерошить и сушить насквозь промокшие волосы. Он трет их, совсем как дома, смотрит на Арсения и тихо хихикает. Слышит рядом смех и видит, как богатый, но совсем несерьезный с виду Арсений в самодельной майке и кислотно-желтых кедах, задумавшись лишь на секунду, делает то же самое. Они веселятся, тихо пересмеиваются, совсем как дети, и Антон думает, что Арсений – лучшее, что с ним когда-либо случалось. Отсмеявшись, но все еще хитро переглядываясь, они откладывают полотенца в сторону, и Антон берет в руки тяжелое меню и раскрывает его на первой странице, холодея от ужаса. Первая же страница заставляет его зажмуриться и проверить зрение, потому что он правда думает, что у него двоится в глазах. Таких цен ведь не бывает в жизни, да? Парень переворачивает страницу, потом еще одну, но нет, ему не мерещится: нулей все так же много. Он легко может оставить здесь месячную зарплату и все равно будет чувствовать себя голодным. Антон снова оглядывается, хотя за перегородкой мало что видно. Ему здесь не место. Он не может отделаться от ощущения, что он просто оборванец с улицы, которого пустили сюда по ошибке и уже вызвали охрану. Ему страшно прикасаться грязными руками к чистым, натертым до блеска приборам и прозрачному стеклу стаканов с водой, которые им приносит официант. Арс говорит что-то, видимо, просит еще времени на выбор, и парень временно уходит. Антон смотрит на воду и думает, что в горле пересохло от волнения и чувства отчужденности. Это место отталкивает его, он здесь чужеродный элемент. Он даже не слышал их разговор: в ушах мерно гудит ужас, а в голове – калейдоскоп из оценивающих и высокомерных взглядов посетителей за столиками первого зала. Антон потерялся в собственной неуверенности. Арсений беззвучно открывает рот и смотрит на него с беспокойством, а он в ответ – большими глазами, потому что ну а что ему сказать? Что он бедный и ему здесь не место? Что у него никогда в жизни не хватит денег на обеды в подобных ресторанах? Что он никогда не будет соответствовать Арсению и не сможет его даже на свидание привести? Гадство. Антон хочет отсюда свалить и спрятаться. Забрать Арсения, вытянуть его из лап высокомерных толстосумов, на которых он так отчаянно не похож, отвести в ближайший ларек и купить шаурму (или шаверму, черт их разберет, этих питерских интеллигентов) и никогда больше не появляться в подобных местах. Но он сидит. Сидит, терпит, и, совершенно безобразно положив руки с локтями на стол, сжимает в них плотный картон излишне вычурного меню. – Как ты? – Арсений касается его сжатой практически в кулак ладони, и только после этого туман в его ушах рассеивается. Антон поднимает голову, но все равно молчит, потому что он никак, и в голове слишком много потому. Он опускает меню, позволяет мужчине забрать и отложить в сторону треклятую красную папку и вложить его руки в свои. Антон напрягается и оглядывается по сторонам в поиске случайных прохожих, но Арс спешит его успокоить: – Тут можно, расслабься. – Такое, – Шаст отвечает неопределенно, потому что сам толком не понимает. Трет переносицу и думает, как бы съехать с неудобной темы, но правильное ли это решение? Не лучше ли сразу все расставить на свои места? Нахмуренные брови Арсения не предвещают ничего хорошего, и, видимо, скрывать эмоции и правда не вариант. Между ними и без того много недосказанности. – Какое такое? – Арс не оставляет ему вариантов, придвигается чуть ближе к столу и так же кладет руки вместе с локтями. Держит Антона, гладит запястья, там, где бешено колотится пульс, улыбается нежно, словно подталкивая к ответу. Антон выдыхает. Была не была. – Бля, Арс, дорого тут. Чувствую себя как шпрота на багете, – Арсений смеется и приподнимает брови, не понимая или не принимая сравнения. Антон расслабляется, потому что юмор всегда помогал ему, улыбается почти против воли и спешит пояснить мужчине свой неумелый экспромт: – В смысле место это мне не по статусу. Все важные такие сидят, хуи бумажные в костюмах. Смотрят еще так, словно я обесчестил их святыню своей грязной жопой. А еще тут рыба по цене моего аванса. Пиздец. Антон договаривает и укладывает голову на предплечья, прячась в импровизированном укрытии. У него рвет крышу, и от резких переживаний наружу полезла давно забытая воронежская сущность. Он матерится без умолку, хоть и не должен, ведь вроде культурный, но только так держится, чтобы окончательно не поехать кукухой. Арсений на его слова только громко выдыхает, заставляя Антона этим выдохом поднять голову. Почему он улыбается? Мужчина перегибается через стол, берет колючий подбородок в свои пальцы и поднимает его голову вверх, заглядывая в глаза. – Птичка моя, я уже просил тебя не переживать по поводу денег, – Арсений говорит тихо и горячо, наклоняет голову вбок. В глазах – уверенность на двоих, обезоруживающая, та, от которой слабеют коленки. Антон открывает рот, чтобы поспорить и возразить, но, как и в прошлый раз, возмутиться ему не дают. Только в этот раз Арсений накрывает его губы своими в коротком, но настойчивом поцелуе. – Ты мой гость, помнишь? Позволь тебя угостить. Удивительно, как быстро они перешли этот рубеж, но Антону ок, и Антон не возражает. Он грустно улыбается в чужие губы, целует еще раз уже сам, гладит подушечкой пальца грубоватую от щетины щеку и отстраняется. Садится на место, открывает меню еще раз и тяжело вздыхает, пытаясь погрузиться в изучение блюд. – Чувствую себя альфонсом, – Антон не может молчать и канючит, как маленький. Глупо, конечно, но внутри саднит и ноет задетое самоуважение. Все еще хочется уйти отсюда, но из-за Арсения, который успокаивает его, как может, уже чуть меньше. Тот нашел под столом его ногу и зажал между своими, как в тиски, а Антон смеется про себя: чтобы и правда не сбежал. – Намекаешь на продолжение? – Арс щурится и совершенно возмутительно играет бровями, вгоняя Антона в краску. Стыд, страх, презрение к себе смешиваются в страшный, смертельный коктейль, и парень трет глаза руками. Арсений щелкает парня по кончику носа, мягко улыбается и кладет ладонь на щеку, к которой тот льнет и трется, как самый ласковый на свете кот. – Шучу я, не переживай. Что будешь есть? – Возьми мне «Цезарь», – Шаст не разбирается в длинном меню, в котором одних салатов страницы на две. Выбирает проверенную классику, которая есть всегда и везде, совсем не к месту вспоминает первое увиденное шоу с участием Арсения и вздыхает. Надеется, что салат не будет стоить, как его почка (ага, будет стоить, как ее половина), и гадает, получится ли хоть так обмануть свою совесть? Арсений хмурится и хочет что-то сказать, но Антон успевает быстрее: – Расскажешь, где туалет? – Прямо, направо и налево, – Арс указывает в сторону темного прохода, по которому их сюда вели, и Антон встает чуть быстрее положенного. Путается в ногах, спотыкается, но равновесие держит. Мужчина тихо улыбается себе под нос и делает вид, что изучает меню и ничего не видит, и Антон благодарен ему за это. Ведь он в буквальном смысле позорно сбегает. Мужской туалет оказывается небольшим, но достаточно просторным помещением, что, собственно, неудивительно для заведений подобного уровня. Антон подходит к раковине, вмонтированной в массивную мраморную столешницу, подносит руки к крану и смотрит, как автоматически включается вода и течет в протянутые ладони теплым потоком. Парня потряхивает, и совсем непонятно, то ли от холода, то ли от волнения. Он пытается согреться горячей водой: несколько раз моет руки с мылом, плещет на лицо и держит под струей окоченевшие пальцы, – но дрожь не проходит. Антон зачесывает волосы назад, а после замечает рядом со своим локтем электрическую сушилку для рук и решает воспользоваться удобной приватностью отдельного санузла: присаживается почти на корточки и, согнувшись так, что в пору вызывать сатаниста для изгнания парочки бесов под левым ребром, подсушивает волосы. Шаст надеется, что в туалете нет камер, но, если все-таки есть, что охранник сейчас не ржет над ним в своей каморке. Антон разгибается уже спустя минуту, разминает затекшую спину и смотрит в зеркало, приглаживая распушившиеся кудряшки, а безумный взгляд напротив кажется ему совершенно чужим. Парень грустно улыбается, распутывая сбившиеся в колтуны волосы: кто ты и что ты сделал с Антоном, странный сумасшедший чувак? Ему некомфортно, он хочет домой и спать, хочет обратно в свою уютную раковину, в ежедневную рутину, где все скучно и понятно, где ты всегда знаешь, чем закончится твой вечер и с чего начнется утро. Он устал переживать и волноваться, каждую минуту сходить с ума внутри себя. Мама была права: он всегда все принимает близко к сердцу. В своем маленьком мире он – хозяин своей жизни. Он – взрослый, самостоятельный парень, который много лет сам себя обеспечивает, который нашел вторую работу, когда перестало хватать денег на «хотелки». Который помогал матери и бабушке, когда отец ушел и они остались одни, каждую ночь слушая слезы за тонкой стенкой, и помогает до сих пор. Которому пришлось рано повзрослеть и работать лет с двенадцати, чтобы хватало денег на его содержание. Антон никогда не боялся труда и работы: надо выйти дополнительно – выйдет, надо взять доп. нагрузку – возьмет. Не хватает денег на парня из Интернета – найдет вторую работу. Ему не привыкать. Арсений же вероломно вторгается в его жизнь со своими правилами, размахивая шашкой решалы наперевес, пытается одним ударом переломать сложившиеся за много лет устои Антона. Он непреклонен в своем стремлении все контролировать и за все платить, и этот непонятный напор пугает юного Антона. Он хочет объяснить все гостеприимством и желанием угодить, но нежелание Арсения слышать мнение самого Антона обескураживает и совершенно сбивает с толку. Если они не могут услышаться в таких основополагающих вещах, что же будет дальше? А будет ли вообще это дальше? Антона переебывает внутри от невозможности высказаться и отстоять свою правду. Он же не прихлебальник, который тусит с Арсом ради денег! Он ведь искренне хочет общаться, хочет встречаться, и ему не нужны все эти глупые излишества ради излишеств. Ему нужен просто Арсений, а купить себе поесть или оплатить ужин на свидании он может и сам! Злость не находит выхода, копится внутри, рискуя привести к неминуемому взрыву и разрушить все то нежное и хлипкое, что им с таким трудом удалось построить. Антон понимает необходимость серьезного разговора. Он не сможет быть с человеком, который не уважает его и его мнение, который не считает его равным и не прислушивается к просьбам. Неужели Арсений не относится к нему всерьез? Неужели и правда не видит в нем личность с собственным мироощущением и считает его просто маленьким мальчиком? Антон точно не сможет строить отношения на таких условиях, и хорошо бы такие вопросы решать на берегу, но, с другой стороны, отношения ему никто и не предлагал… Тогда о чем говорить? Антон еще раз наклоняется к раковине и набирает полную пригоршню воды. Она снова теплая, он пытается понять, как в этих сраных умных кранах переключить температуру на холодную, ищет, но ничего не находит. Шаст психует, умывается теплой, потому что в целом уже наплевать, легче ведь не становится ни на грамм. Легче станет, только если поговорить, а разговоры начистоту всегда были его слабой стороной. Антон сдается и отходит от умывальника, пытается мокрыми руками оторвать бумажное полотенце, но оно рвется и размокает, мелкими кусками прилипая к ладоням, из-за чего парень злится еще сильнее. Почти рычит, отдирает бумажные шелушенки с рук, словно только что вытирал руки не полотенцем, а туалетной бумагой, и ненавидит этот ресторан еще сильнее. Подсушивает руки сушилкой, пытается подсушить футболку, искорячившись узлом под маленькой коробочкой, но плюет и оставляет изначально обреченную на провал затею. Им определенно нужно поговорить, и с таким основополагающим вопросом долго лучше не тянуть, чтобы потом не было мучительно больно. Антон поворачивает замок, открывает дверь, оглядываясь по сторонам, и пытается вспомнить, откуда он пришел. Даже несмотря на головокружительную влюбленность, юноша четко понимает, что смириться с неуважением не сможет ни на каких условиях, поэтому Арсению нужно все популярно объяснить. Они же не в сраном американском фильме про галимый БДСМ, где Арс – таинственный садист, подавляющий чужую волю, а Антон – тупая баба, которая не слышит голоса разума. Хотя вот с последним у Антона тоже есть небольшие проблемы, но он над ними работает. Честно. Шаст решительно поднимает голову и идет по памяти к их приватными кабинкам, настроенный максимально серьезно. Собирается с мыслями, подбирает слова, но они рассыпаются мусором к его ногам, не желая складываться в осмысленные предложения. Он должен звучать серьезно, должен доказать свою правоту, но кроме «Бля, Арс, ну чо как этот, я так не могу» и «Арс, я не такой, услышь меня» ничего толкового в голову не лезет. Может, стоит словарь прикупить, чтобы улучшить свой словарный запас? А то пока он годится только на то, чтобы коту в лоток подсыпать. Он подходит к их последней кабинке, видит затылок Арсения и тяжело вздыхает: времени на подготовку совсем не осталось. Антон тянет на себя дежурную улыбку, пока мысли хаотично путаются в уставшей голове, и решается действовать по обстоятельствам: импровизировать у него получается так себе, но трудные времена требуют отчаянных мер, верно? – Арс, надо поговорить, – Антон говорит и одновременно плюхается на диван, лишая себя шанса слиться и передумать. Арсений смотрит с удивлением, откладывает телефон в сторону, и под тяжелым взглядом серых глаз Антон на секунду теряется. Юношеская пылкость испаряется за секунды, и он сдувается, как старый футбольный мяч, честно отработавший во дворе не одно лето. – Арс, я так не могу. – Что ты имеешь в виду? – Арсений хмурится и складывает руки в замок на столе, пока Антон крутит кольца на длинных пальцах. Молчит, ждет ответ, принимая правила игры, а парень формулирует мысли в слова, нервно кусая губы, ищет подходящие, чтобы и самому выглядеть достаточно убедительным, и при этом не обидеть мужчину, который, как он надеется, всего лишь так проявляет заботу. – Ваши напитки, – молодой официант подходит почти неслышно, и Антон дергается, прикрывая уже открытый в первой попытке высказаться рот. Он терпеливо ждет, пока тот закончит, смотрит с недоумением, как с подноса на стол переставляют два бокала с красным вином, один – с белым, рюмки с чем-то темным и полный бокал пива. Дергается возразить, что они не заказывали ничего подобного, но Арс, заметивший его открытый рот, под столом толкает его ногой. – Не знал, что ты обычно пьешь, – Арсений говорит тихо и медленно, ждет, видимо, пока молодой человек закончит выставлять напитки и уйдет. Официант коротко улыбается, забирает поднос и уходит, а мужчина выпрямляет спину и спешит пояснить: – Решил не терять времени и попытаться угадать. Я помню, что ты пиво любишь, но мало ли, вдруг тебе захотелось бы вина, поэтому его я тоже взял. Не был, правда, уверен, красное или белое, и взял оба. Это Сиро Паченти, урожай две тысячи шестнадцатого года. Мне кажется, оно должно тебе… – Поэтому решил скупить весь ресторан? – брошенная фраза звучит чуть резче, чем должна бы, но в Антоне снова начинает кипеть злоба. Он бесцеремонно прерывает поток мыслей Арсения, и тот замолкает в удивленном ожидании. Кем он вообще себя возомнил? Где тот простой мужчина, который в одиночестве пьет скотч у себя на кухне? Где Арсений, который дома сам варит офигенно вкусные борщи и не бросает пыль в глаза своими никому не нужными деньгами? – Просто хотел сделать тебе приятно, – Арсений совершенно сбит с толку, и голос заметно теряет былое веселье. Мужчина сидит, сложив руки на столе, сжимает пальцами предплечья, и от излишних усилий на руках уже взбухли вены. Он снова хмурится, отчего по лбу тянутся паутинки мелких морщин, и сердце тянет желанием разгладить их и поцеловать. – Лучше бы ты как-нибудь по-другому мне приятно сделал, – Антон сначала говорит, потом только думает, и из-за этой неправильной последовательности у него всю жизнь проблемы. Да уж, импровизация точно не его конёк: так и норовит ляпнуть какую-нибудь херню. Уголки губ Арсения дергаются в несмелой попытке улыбнуться, пытаясь замять возможную ссору, но сведенные почти к переносице брови Антона не сулят ничего хорошего. – Арс, я как раз об этом и хотел поговорить. Ты немного перегибаешь. Мне приятно, безусловно, что ты заботишься обо мне, что так проявляешь свое внимание, но деньги для меня – вопрос независимости. И я не буду закрывать глаза и слепо тебе подчиняться. Антон тяжело вздыхает и делает паузу. Сидит ровно, держит спину, сложив руки на груди, смотрит прямо и все повторяет про себя: «Пойми меня, прошу, пойми правильно». Арсений смотрит в ответ внимательно и терпеливо ждет, не перебивая, и Антон благодарен хотя бы за это. Главное сейчас – высказаться, а дальше – будь что будет. Согласится ли мужчина принять его правила или поставит ультиматум – Антон примет любое решение. Арсений кивает, просит продолжать. – Арс, давай начистоту: между нами пропасть. Наш с тобой доход отличается во много раз, и мне за тобой совсем не угнаться. Ты можешь сказать мне, что никуда бежать и не надо, но по-другому я не могу, и за чужой счет жить не намерен. Я не хочу тебя обижать, я понимаю, что ты делаешь так, чтобы меня порадовать, но не нужно беречь мои деньги, я привык сам себя обеспечивать. И я справлюсь. Я могу и завтрак себе оплатить, и хостел снять, и рассчитаться в ресторане, даже если это будут мои последние деньги. Арс, я просто прошу тебя хотя бы попытаться меня понять. Не забирай у меня мою независимость. Антон даже не заметил, как сильно сжал свои коленки: следы от колец точно отпечатались на тонкой коже. Он заканчивает свою сбивчивую речь и опускает глаза, не выдерживая долгого зрительного контакта. Уверенность в своих словах не исчезает, а вот смелости под конец эмоционального спича значительно убавляется. Шаст не отказывается от своих слов и готов платить, но тогда на его карте останется около ста рублей, и ему точно придется ночевать на улице. Он, в целом, готов и к таким трудностям ради доказательства своих убеждений, но проверять на прочность ближайшие лавочки как-то не особо хочется. Арсений хмурит брови и молчит. Расцепляет руки, берет в одну бокал с красным вином, немного отпивает и ставит обратно на стол. Крутит в пальцах за тонкую ножку, рассматривая багровый напиток, который играет со светом ближайшего светильника, думает о чем-то, но выражение лица совершенно не читаемо. Шаст чувствует себя гораздо легче и даже немного гордится: он справился, и никакая земля под ним не разверзлась и не забрала его в свои пучины. Страшно, правда, до одури, но лучше уйти с высоко поднятой головой, чем потом разгребать тонны дерьма и многолетних взаимных обид. Хотя уходить тоже смертельно не хочется. – Спасибо за откровенность, Антон. Я тебя услышал, – Арсений начинает тихо и медленно, словно сомневаясь в том, что хочет сказать. Обдумывает каждое слово и тянет зачем-то время, но прочищает горло и продолжает: – Большие деньги у меня появились относительно недавно, и я еще толком не понимаю, как правильно себя вести. Я ведь тоже всю жизнь жил скромно, да и сейчас мало на что трачу, а тут ты появился, и у меня что-то совсем чердак поплыл. Арсений виновато улыбается, а у Антона сердце пропускает несколько ударов. Боже, что же он такое говорит? Это самое откровенное признание, что прозвучало между ними с момента начала их странного общения, и Антон никак не может найти в себе остатки былой злости и обиды. Нет, пусто, больше ничего не осталось, кроме той серой моли в животе, которая по ощущениям выросла уже до размеров птерозавра. – Впредь я постараюсь контролировать свои порывы и буду чаще к тебе прислушиваться, ладно? Только вот заказ я уже сделал, – тянет Арсений и исподлобья смотрит на Антона, а Шаст успевает простить ему все грехи ближайшего столетия, ворочая в голове плывущий от него чердак. Господь Всемогущий, и что им с этим делать? – Я подумал, что одним салатом ты не наешься, поэтому прошу тебя перетерпеть один обед, оплаченный мной. Ты как, сможешь переступить через себя и попробовать вкуснейший в городе стейк? Попов старается казаться серьезным, но уголки губ подрагивают в игривом нетерпении. Он выглядит слегка задумчивым, но в целом спокойным и довольным, смотрит вопросительно, а в голубых глазах облегчением искрит веселье. Антон выдыхает, расслабляется и откидывается на спинку дивана, и Арсений истолковывает его реакцию как согласие. Антон, как завороженный, смотрит на любимые ямочки, тянет руку к тяжелому бокалу светлого нефильтрованного (помнит ведь, дьявол) и пробует, довольно жмурясь от вкуса любимого напитка. – Не понимаю, как можно за еду платить такие деньги, – Антон высказывает главную мысль последнего часа и видит, как Арсений кладет свою руку на стол, раскрывая ладонь и требовательно перебирая пальцами. Смеется и вкладывает свою, переплетая их пальцы, а птерозавр внутри все смелее расправляет кожистые крылья. – Это ж дичь какая-то. – В подобных местах ты платишь не столько за еду, сколько за сервис. И еще за это, – мужчина выразительно кивает на их сложенные руки и успокаивающе водит большим пальцем по нежной коже запястья. Антон прикрывает глаза, погружаясь в невесомые прикосновения, все еще задаваясь вопросом, почему Арсений не боится выставлять их довольно недвусмысленные касания на всеобщее обозрение. – Ты платишь за молчание и приватность. За иллюзию свободы, возможность побыть собой, если хочешь. – Я так понимаю, ты тут частенько бываешь, – даже не вопрос, а утверждение, потому что перед глазами слишком много очевидных фактов. Арсений согласно кивает, и Антона тянет спросить с кем, но язык не поворачивается: у него болит от одной лишь мысли, что он водил сюда кого-то еще. – И часто, видимо, пользуешься их иллюзией свободы. – Я здесь бываю, потому что иногда ленюсь готовить. А еще тут тихо и можно подумать, – Арсений улыбается, хитро прищурив глаза, и Антону кажется, что его насквозь читают с первых же строк постыдных мыслей. Арсений наклоняется ближе к столу, опускаясь ближе к парню, и, понизив голос, добавляет: – А если ты имеешь в виду другое, то на свидании я был последний раз больше пяти лет назад, еще до всех заработанных денег. – А мы что, на свидании? – ему бы прикусить язык, но страсть как хочется хоть какой-то конкретики. Антон говорит ровно, но дается мнимое спокойствие ему ценой половины нервных клеток. Птеродактиль Саня готов в любой момент сорваться с цепи и разворотить его грудную клетку, и Шаст дышит, улыбаясь, а сердце делает очередной кульбит. – Зависит от того, какие у тебя планы на этот счет, – Арсений профессионал в своих стремлениях не говорить прямо, и стоит признать его многолетний опыт. Он смотрит на Антона из-под тонкого стекла очков и бокала с вином, пьет как ни в чем не бывало, и Антон находит свое спасение в своем бокале. На языке как в сердце – терпко. – Самые что ни на есть серьезные, – и снова общие, ничего не значащие фразы, и снова никто не говорит ничего толкового, но Антона кружит, как потерянный целлофановый пакет на ветру. Безбожный, нелепый флирт, от которого лицо заливает багрянцем, переглядки из-под полуопущенных ресниц и горы недосказанности – Антона впервые в жизни настолько сильно мажет от чужого человека. Он даже подростком ничего подобного не испытывал. Им приносят еду, и на какое-то время они занимают себя салатами. Антон не рискует больше поднимать острых тем и выбирает нейтральную, как ему кажется, тему кино, тем самым открывая ящик Пандоры, потому что на фильмах у Попова, определенно, шиза. Пока Антон рассказывает про свою любовь к вселенной супергероев, Арсений горячится и говорит, что смысловой нагрузки в подобных продуктах минимум, а создают их только ради денег и продажи мерча. Антон не обижается и мягко улыбается, потому что примерно нечто подобное и ожидал услышать. Но он готовился. Шаст не претендует на звание «Кинокритика года» и обычно смотрит все фильмы без разбора, но горячо любит супергероев еще с детства. Когда Арсений заканчивает эмоциональный спич, им приносят горячее, и Антон предлагает мужчине посмотреть на вселенную под другим углом. Он вспоминает детство и рассказывает, как нашел спасение в комиксах, когда от них ушел отец. Как зачитывался ими допоздна в библиотеке, погружаясь в другую реальность, где все суперы крутые и сильные и всегда легко решают проблемы и спасают мир. Только вот тот маленький мальчик вырос, а любовь к супергероям так и не прошла. Антон смотрит все фильмы мультивселенной и захлебывается интересом, когда на экране оживают любимые годами персонажи. На премьере последнего Паучка его вообще чуть на части не порвало, когда вернулись любимые пауки Магуайера и Гарфилда. Он рассказывает мужчине и об этом, вообще обо всем, что знает, и не замечает, да и не может, как у него при этом горят глаза, зато видит неподдельный интерес Арсения и не может остановиться. Они приступают к горячему, и Антон честно старается не болтать с набитым ртом. Получается плохо, но Попов, кажется, не против: сидит, улыбается и активно задает миллион вопросов. Шаст наглеет и просит еще бокал пива, пока Арсений медленно тянет щедро заказанное им же вино, а парень чувствует, как сильно успел проголодаться за день. Еда невероятно вкусная, пиво прохладное, а стейк вообще выше всяких похвал: мясо, не обремененное лишними специями, буквально разваливается на волокна. Арсений вмешивает ложкой сливки в тыквенный суп и слушает Антона, мнение которого кардинально разнится с его собственным, но удивительно близок к тому, чтобы его принять. Шаст не собирался доказывать ему что-то и пытаться переубедить, он просто говорит все, что думает, и мужчина, к его удивлению, совсем не злится и даже спорить перестал. Только улыбается и спрашивает, когда же будет следующая премьера нового фильма. – Блин, Арс, ну давай посмотрим хотя бы несколько, – Антон дожевывает кусок мяса и в который раз нудно тянет просьбу, потому что Арсений отказывается от его затеи чисто из вредности. Мужчина улыбается и загадочно отводит глаза в стену напротив, но, когда Антон наклоняется и тычет пальцем ему куда-то в район подмышки, дергается и тихо смеется. – Можем пропустить Халка и начать с Железного человека. – Я даже не знаю. Как-то все сомнительно… Мне надо подумать, – Арсений отодвигается ближе к спинке дивана, чтобы Антон не смог его достать, но Шаст не гордый и ради такого случая даже может встать. Он откладывает вилку и быстро, пока Арс не успел среагировать, пересаживается на его сторону и зажимает его на диване между собой и стенкой, угрожающе поднимая руки. – Только не нужно щекотки, прошу тебя. – Тогда соглашайся, – Антон коварно смеется и тянет длинные руки к мужчине, который весь сжался и упорно скользит по дивану в сторону стенки. Парень касается рук Арсения, сложенных на животе в попытке защитить уязвимое место, наклоняется и почти ложится на застывшего мужчину. Оба замирают в нерешительности, буквально на мгновение теряясь от непривычной близости. – Ладно, я согласен, – Арсений смеется и поднимает руки вверх, признавая поражение. Довольный Антон поднимается и усаживается рядом, решив не возвращаться на свое место. Он переставляет свою тарелку, садится рядом с Арсом, так, что они вплотную касаются друг друга бедрами, и смотрит на его реакцию. Мужчина смеется. – Но тогда ты обещаешь мне посмотреть все фильмы Тарантино. Антон готов пообещать Арсению моря, горы и звезду с неба. Он готов смотреть хоть Тарантино, потому что Арс считает его фильмы непревзойденным шедевром кинематографа, хоть странные фильмы про самопознание или самое стремное артхаусное кино, если это сделает Арсения хоть чуточку счастливее. Надеется, конечно, отделаться малой кровью и парочкой триллеров или боевиков, но, если что, отступать не собирается. И если есть хоть малейший шанс того, что он сумеет растопить ледяное сердце в неприступной крепости Арсения, Антон готов сделать ради этого все возможное. *** Совершенно пьяный и преступно счастливый Антон едет на заднем сидении такси, глазея на все вокруг. За окном смеются пейзажи ночного Питера, а парень заливисто смеется с очередного глупого каламбура Арсения про таксу в такси, который тот горячо шепчет ему прямо в ухо. Они взрываются раскатистым хохотом, в очередной раз пугая водителя, скомкано извиняются, но алкоголь из многочисленных баров одной из самых тусовочных улиц Санкт-Петербурга не дает им успокоиться ни на секунду. Мужчина за рулем перестает обращать на парней внимание, но они этого и не замечают: они так увлечены друг другом, что потеряли всякую совесть на пару с бдительностью. Антон сидит безобразно близко к Арсению, буквально вжимает его в пассажирскую дверь, хотя на заднем сидении еще достаточно места. Достаточно настолько, что можно свободно откинуться и даже развалиться с комфортом, но Антон не хочет отстраняться, ведь тепло мужчины у него под боком такое теплое… А он – глупый пьяный дурак. Шаст смеется на очередное тихое замечание Арсения и наваливается на него всем весом, трогает руками его руки: скользит по всей длине и оглаживает рельефные бицепсы, проводит кончиками пальцев по выступающим венам. Арс отвлеченно рассказывает о чем-то и пытается жестикулировать, несмотря на то, что попал в цепкий капкан из чужих конечностей, а Антон увлекается и бессовестно лапает чужое бедро. Арсений чутко реагирует и не оставляет без внимания ни единого касания. Синие глаза скользят поволокой тягучего возбуждения, ползут по телу Антона вверх до скрытого в темноте ночного такси счастливого лица и обратно вниз на характерный бугор под узкими черными джинсами. Мужчина фокусирует свой взгляд, потом внезапно щурит глаза, тянет хитрую ухмылку и поднимает голову. – Вы не подскажете, будем ли мы проезжать мимо Академии художеств? – Арсений невинно хлопает глазами и смотрит в зеркало заднего вида, пересекаясь глазами с водителем, а правой рукой медленно скользит по хрупкой коленке Антона. Парень давится собственным вдохом, когда ладонь уверенно сжимает его бедро, настойчиво продвигается все выше, а ногти впиваются в нежную кожу. Мужчина что-то коротко отвечает и возвращает взгляд на дорогу именно в тот момент, когда Арсений накрывает пах Антона, своим простым движением взрывая салюты в юной голове. Шаст ловит в себе стон и прячет его за выдохом, закусывая губу, пока Арс наклоняется чуть ниже и прикусывает мочку его уха. Боже правый, Арс, что же ты творишь? Где и в какой момент они окончательно потеряли стыд? Кажется, баре на пятом, но Антон где-то после восьмого шота и третьей настойки перестал считать. Антон опускает свою руку ниже и кладет ее на чужую горящую поясницу. Футболка сбилась на спине и задралась вверх, обнажая смуглую кожу и позволяя парню беспрепятственно скользить по ней пальцами. Арсений вздрагивает, и легион мелких мурашек бежит через все податливое тело, выдавая хозяина с головой. Арс прикрывает глаза и подается назад, ближе к касаниям, а Антон, закусив губу, теряет последнюю совесть: мажет границу пояса штанов и скользит ниже, нащупав приятный телу хлопок нижнего белья. Машина останавливается у знакомого шлагбаума, распугивая неожиданным окончанием поездки все неосторожные прикосновения. Антону приходится отодвинуться вбок, и, пока он сидит, пытаясь скрыть внушительный бугор на непривычно узких для него джинсах, смущенный Арсений спешно вынимает из кармана кошелек. Достает несколько купюр, передаёт их водителю и тянет еще одну на чай, сбивчиво извиняясь в который раз, а по лицу ползет прелестный розовый румянец. Антон оставляет в машине тихие извинения и вежливое прощание, захлопывает дверь и вдыхает свежий воздух летней ночи. Туман в голове проясняется, но ровно до того момента, как парень натыкается взглядом на мужчину напротив: волосы растрепались, взъерошенные настырными пальцами самого Антона, щеки горят, а рот приоткрыт в частом дыхании с надеждой на протрезветь. Машина отъезжает от шлагбаума, а у Шаста отъезжает чердак, потому что Арсений сейчас такой раскрытый и расслабленный, что впору прятать его от возможных поздних прохожих. Все извилины юного мозга насквозь пропитаны алкоголем, они купаются в нем и устраивают массовые заплывы на метраж, но не скорость, пока Антон пускает слюни на возбужденного Арсения. У Арса стоит с тех пор, как они сели в такси, у Антона – чуть раньше, и мужчина отмирает первым: подходит к Шасту и тянет того за руку, увлекая за собой в сторону подъезда. Антон смеется и топчется следом, путается в ногах и чудом спасает себя и Арсения от стремительного падения. Арсений подхватывает парня за талию и ведет домой, пока Антон думает только об одном: Арс такой сладкий и вкусный, что он просто обязан облизать его с ног до головы, как один большой чупа-чупс. Тихо хихикает себе под нос, спешит поделиться своими мыслями с мужчиной и слышит удивленный рваный выдох в район собственного кадыка. Сочтет это за согласие. Антон пьяный до отключки мозгов и не может перестать лапать Арсения ни когда они открывают входную дверь, ни когда ждут лифт. Он всем своим существом тянется к мужчине, тянется куда только может дотянуться, мокро целует шею и потирается носом о нежную кожу, которая удивительно пахнет его сигаретами, немного парфюмом и смесью всех баров, в которых им удалось побывать. Двери лифта, наконец, раскрываются, и Попов буквально толкает Антона внутрь, вжимая того спиной в металлическую стенку. Наваливается весом всего тела, жмется вплотную и впечатывается губами в пьяную улыбку, сдвигая опьянение на второй план. Юноша пытается ответить, но его губы безжалостно сминают чужими, беспардонно проникая в рот влажным языком. Арсений как заведенный водит руками по худощавому телу и останавливает руки на заднице. – С самого утра меня с ума сводишь, – Арс почти рычит Антону в ухо, и от такого тона парня прошибает холодный пот. Он сжимает руки на пояснице мужчины, держится за него, только чтобы не улететь – вверх, вниз, неважно куда – и горячий шепот наотмашь бьет по самоконтролю. – Ты вообще видел свои джинсы? Тебя в них на улицу выпускать нельзя, а ты весь день таскался по городу и светил своей обтянутой задницей у всех на виду. Если ты хотел меня помучить, то поздравляю, у тебя получилось. Пока Арсений сбивчиво шепчет дикие откровения и выцеловывает мокрую дорожку от ключиц до подбородка, Антон стремительно и не вовремя трезвеет. Частицы адекватности просачиваются в голову, и пьяная, необдуманная близость начинает казаться неуместной и какой-то неправильной. Арс слепо находит губы Антона и целует, целует так, словно душу хочет из него вытрясти, и Антон рад бы отдаться ему без остатка, оставив мысли о большой ошибке, но не может и хочет выть от безысходности. Арсений целует сладко и долго. Находит язык Антона своим и играет с ним, скользит по мокрым губам и буквально вылизывает его рот изнутри. Он просит большего, стонет в поцелуй, когда женский голос сообщает о прибытии на нужный этаж. Запускает пальцы в запутанные кудряшки и тянет их на себя, открывая лучший доступ к телу Антона. Ведь в сердце доступ он давно уже получил. Мужчина отстраняется, но только для того, чтобы схватить руку обомлевшего парня и потянуть за собой. Красиво, как в кино, не получается: Шаст сначала бьется о стенку лифта рукой, потом головой о деревянный косяк тамбурной двери, а после больно впечатывается ногой в чей-то велосипед. Губы горят огнем, так же, как щеки и уши, пока Арс ведет его к двери и отпускает, но только пока ищет ключи в кармане. Руки не слушаются, что говорит о состоянии Арсения больше, чем он сам. Он не может попасть ключом в замочную скважину, отчего тихо ругается себе под нос и часто дышит, а Антон стоит рядом и смотрит на мужчину, который впервые на его памяти настолько не в себе. Арсений психует и снова лезет к парню, прижимает того к стене прямо рядом с дверью, наплевав на соседей, которые могут не спать в такой поздний час. – Арс, – Антон возбужден уже почти болезненно, и, когда бедро Арсения давит на его пах, он протяжно стонет ему в губы. Целует в ответ, жадно и страстно, потому что другого такого момента может и не быть, но включившийся мозг так просто не выключить. Антон вздыхает и упирается руками Арсу в грудь, отодвигая: – Арс. Дверь. Мужчина пьяно улыбается, тихо смеется и отстраняется, вставляя ключ в замок с первого раза. Открывает дверь, приглашая парня войти первым, и Антон проходит. Слышит за собой громкий хлопок железной двери, звон ключей на тумбочке и три проворота замка. В точности, как накануне вечером. Вот только если вчера между ними была пропасть из неловкости и смущения, то сегодня они плавят все стопы, сжирая все вокруг беспощадным пламенем желания. Шаст нащупывает на стене пластик и хочет включить свет, но вид потерянного Арсения, который так и застыл на пороге, заставляет об этом забыть. Челка колышется в такт поднимающейся груди, руки обнимают собственные плечи, а в глазах такое раскаленное возбуждение, что к черту сжигает все убеждения и самоконтроль. Антон буквально срывается с места. Подходит, упирает Арсения спиной к двери и целует уже сам. Прижимается пахом к паху, выбивая из мужчины рваный выдох, сдавленно стонет в поцелуй и ловит руки Попова своими, перехватывая их над его головой и фиксируя. Они горячие и подрагивают, а грудью, вплотную прижатой к Арсению, Антон чувствует, как быстро колотится его сердце. Шаст проводит языком по губам и спускается ниже, выцеловывая линию подбородка. Тянется к месту за ушком, коротко лижет и вдыхает запах волос. Внутри атомная война вперемешку с Армагеддоном. Арсений дрожит в его руках. Крепкое тело бьет мелкой дрожью, он податливый, как пластилин, тянется за прикосновениями и просит большего. Антон опускается ниже и ловит губами игривый кадык, проводит по нему языком, пробуя на вкус. Арсений рвано выдыхает и сглатывает, отчего тот дергается у Антона во рту, а Шаст легонько прикусывает тонкую кожу и улыбается, заставляя Попова невнятно мычать от удовольствия. Антон поднимается и, все так же держа руки мужчины наверху, заглядывает в темно-серые глаза. Они цвета грозового летнего неба, и внутри них плещется… что? Антон не понимает, всматривается, но не видит, а Арсений совершенно не настроен ему помогать, прикрывая веки, и смотрит так, что хочется содрать с себя кожу. В местах, где касались его руки, кожа горит чуть сильнее обычного, и парень выпускает их из плена, стремясь вернуть себе те невесомые прикосновения. Антон готов сорваться в любой момент и отправить в бездну невозвратного их обоих. Он балансирует на грани, опасно ходит по самому лезвию, держится изо всех сил, чтобы не потерять рассудок. Член стоит колом, упирается в металлическую молнию на ширинке, а плотная ткань делает и без того патовую ситуацию в разы хуже. Он больше не может думать ни о чем другом, кроме как снять чертовы джинсы и хорошенько себе подрочить. В его руках растекается мужчина его мечты. Мужчина, на которого Шаст дрочил столько раз, что стыдно даже вслух называть неприлично трехзначную цифру. Он видел его во всех позах и разных состояниях: обнаженным и пьяным, заросшим и спящим, веселым и умоляющим быстрее кончить. Видел и хотел так сильно, что внутренности скручивало от невозможности прикоснуться, а сейчас… Что случилось сейчас? – Арс, подожди, – в голове щелкает тумблер, и Антон словно включается. Он собирается безобразно растоптать все, о чем мечтал последние месяцы, и уверен, что будет ненавидеть себя за это, но его чертовы принципы не дают парню переступить через себя. Арсений выдыхает и смотрит огромными, полными непонимания глазами так волнительно, что Шаст почти готов сдаться, но… – Ты уверен, что правда хочешь этого? Что меня хочет Арсений, а не выпитая бутылка самбуки? Последнее, чего я хочу, чтобы ты проснулся завтра и пожалел о нас. Ты дорог мне, Арс, и я не хочу терять тебя из-за такой глупости. Возбуждение, оставшееся без внимания, совсем не думает спадать, отзываясь внизу живота привычной тяжестью, но Антон грубо затыкает навязчивый голос у себя в голове. Он старается думать мозгом, а не хуем, и пусть пока получается плохо, он честно старается. Под градусом признание дается легче, но страх быть отвергнутым никуда не исчез, и парень с опаской смотрит на Арсения, который старательно выныривает из глубокого омута возбуждения. – Арс, я хочу тебя, правда. Сильнее всего на свете я хочу с тобой переспать и, поверь мне, уже несколько месяцев, – Антон говорит медленно, касается ладонью колючей щеки и заглядывает в глаза, но по факту – глубоко внутрь. Не лучшее время для признаний, но раз начал, но придется идти до конца. – Но я не хочу быть сексом на одну ночь. И не хочу быть твоим шансом забыться. Не сочти меня старомодным, но секс для меня не просто спорт или развлечение. Мне важно знать, что ты хочешь именно меня, а не сам секс. Арсений устало выдыхает и опускает голову вниз, разрывая зрительный контакт. Он трет лицо руками, закрывает глаза и утыкается лбом Антону в грудь, и парень может лишь крепко обнять мужчину, зарываясь пальцами в мягкие волосы. Он только что собственноручно обломал себе золотой шанс потрахаться, но сожаление уходит на второй план: внутри тихо, совесть молчит, что значит, что он все сделал правильно. Отношения с Арсением, пусть пока только совсем призрачные и зыбкие, для него важнее, чем мимолетная ночь в пьяном угаре, о которой на утро будут жалеть оба. Арс начинает ему доверять, начинает открываться и идти на контакт, и Антон не для этого так бережно выстаивал путаные дорожки, чтобы разрушить их всего за одну ночь. Пусть он и наивен не по возрасту, но верит в лучшее, поэтому успокаивает дыхание и гладит мужчину по широкой спине. Арсений отзывается на прикосновение и поднимает голову, рассыпая на лбу длинную челку. Ничего не говорит, но в глазах плещется такая бездонная тоска, что внутри все холодеет и скукоживается. Антон рук не убирает и ждет, что его грубо оттолкнут, но Арс просто размякает в его объятиях и кладет голову на плечо. – Наверное ты прав, – мужчина говорит тихо, приглушенный телом Антона. Парень чувствует плечом чужую улыбку, но вряд ли ее можно засчитать за нормальную: ему совсем невесело, судя по голосу. Шаст не может отделаться от мысли, что упускает что-то важное, что-то главное, что-то, из-за чего голос в конце ломается, но Арс упорно не дает ему подсказок. Он еле держится на ногах и хватается за Антона, чтобы не упасть. – Голова закружилась, прости. – Все хорошо. Но тебе нужно прилечь, – Антон водит руками по спине мужчины, слепо целует макушку и ловит взгляд. Арсений все еще грустно улыбается, но держится за Антона, вцепившись пальцами в футболку, а по ощущениям – в саму его суть. Антону жаль и Антон волнуется, он готов забрать себе всю его боль и все переживания, которыми Арс буквально пропитан и так стойко носит в себе, не делясь, но ему не позволяют. Он может только быть рядом, играть по правилам, и ему мало до дрожи в коленках, но он ждет. Терпеливо ждет следующего шага. – Можешь сегодня снова не идти на диван? – Все еще волнуешься о моей спине? – Арсений пытается шутить, но на веселье сил ни у кого не осталось. Антон пьяный, но Арсению еще хуже, поэтому Шаст не ждет его согласия и мягко тянет в сторону спальни, предварительно стянув с него многострадальные кеды. Свои кроссовки он снял сразу, как зашел в квартиру: стянул с пяток и небрежно откинул куда-то в сторону. Они двигаются медленно, потому что Арсений ожидаемо тяжелый, а Антон хиляк, который считает спортзал пустой тратой времени. Ползут практически по стеночке и один раз заваливаются так, что почти падают прямо в коридоре, а все потому, что Арс решил ухватиться за невидимую дверь ванной. Мужчина кренится вниз, не делая даже никаких попыток предотвратить падение, и Антону приходится ловить его буквально на лету, как безвольную куклу. Шаст крепко прижимает свой золотой улов и улыбается, потому что они оба такие дураки. Арс тихо смеется и благодарно целует Антона в щеку, но попадает в шею и один раз в ухо, отчего в нем звенит еще несколько секунд. Попов закидывает руку за голову Антона, держится за шею, пока они поднимаются на ровные ноги. Кое-как доходят до кровати, и Антон роняет Арсения на кровать прямо так, в одежде, а сам, недолго думая, заваливается рядом. Уставшие от долгих прогулок и измотанные противоречивыми чувствами, они лежат в сумерках белых ночей и молчат, а Шаст теряет счет времени. Лежат рядом, касаясь друг друга предплечьями и бедрами, не произнося ни единого слова. Сексуальное напряжение ушло безвозвратно, и Антон лениво гоняет в голове образы того, что могло бы сейчас происходить на этой самой кровати, если бы его длинный язык не вмешался. Парень уверен, что ему понравилось бы все, но еще больше – спокойный и уравновешенный Арсений без скачков настроения. Антон поворачивается на бок, лицом к мужчине, и подкладывает под голову согнутую в локте руку. Шторы на окнах не завешены, и тусклый свет удивительно светлой ночи позволяет юноше рассматривать точеный профиль и любимый вздернутый нос. Он смотрит на приоткрытые в размеренном дыхании губы и двигающийся кадык, на прикрытые в пьяном бреду глаза и на пушистые ресницы и улыбается. Арсений красив до безобразия и наверняка хорошо знает об этом. Антон позволяет себе погрузиться в воспоминания сегодняшнего дня и вспоминает их поцелуй под крышей какого-то старого дома. Закусывает губу, чтобы не дышать слишком громко, но чувства рвутся из него аки бешеные голодные собаки на стадо овец. Может ли Арсений целовать его так, если ничего к нему не испытывает? Может ли сыграть такие чувства? Нутро подсказывает, что он актер и сыграть может многое, но сердце упорно отталкивает несправедливые доводы и отказывается верить в неискренность мужчины. Говорят, любовь на сцене сыграть нельзя, и Антон искренне хочет верить, что Арс с ним не играет. Он хочет, чтобы чувства его были всегда искренними и неподдельными: злость, презрение, влюбленность, страсть, тоска или даже боль – не важно, какие, главное – настоящие. Антон уже с ума сходит от этой перманентной недосказанности между ними. Со своими чувствами он ведь уже давно определился, только сказать о них все никак не может, а вот Арсений остается для него загадкой, которая упорно держит оборону. Ничего не говорит, от прямых ответов уходит, про личную жизнь ничего не рассказывает и в целом почти не дает о себе никакой информации. Одни только намеки, намеки, намеки, а у Шаста уже краны рвет от желания все прояснить. Кто они? Что могут позволить друг другу? Значил ли что-то их поцелуй? Значил ли что-то весь этот день? Антон аккуратно трогает плечо мужчины, привлекая к себе внимание. Думает, что тот спит, но Арсений поворачивает голову и слепо смотрит куда-то сквозь Антона. Вопросительно кивает, но выражение лица отсутствующее, и Антон не уверен, стоит ли начинать такие серьезные разговоры сейчас. С другой стороны, когда если не сейчас? Пока он под градусом, и смелости в дурной голове чуть больше, чем обычно, Антон набирает в легкие воздух, чтобы заговорить, как вдруг Арсений начинает говорить первым. – Помнишь, ты говорил сегодня, что в детстве убегал в комиксы? – тихий вопрос заставляет Антона молча закрыть рот и кивнуть. Он настороженно смотрит на Попова, пока тот отворачивается и смотрит вверх на белый потолок, на котором пляшут огни ночного города. Мосты за окном снова разведены, и звуки проезжающих мимо машин заметно поутихли. – Я тебя понимаю. Я тоже пытался сбежать. Когда умер папа, я думал, что сойду с ума, если не убегу. Антон практически перестает дышать и перебирает мысленную картотеку сочувствий и сожалений. От заезженных «Мне так жаль» и «Соболезную твоей утрате» отказывается сразу, потому что они Арсению явно уже оскомину набили. Не уверен даже, что вообще что-то должен говорить, поэтому молчит в ожидании и надеется, что не спугнет неожиданную откровенность мужчины любым неосторожным жестом. Это он любит, умеет и частенько практикует. Неожиданное признание режет тишину комнаты тупым ножом, оставляя после себя неровные рваные раны. Антон не торопит: ждет, пока Арсений найдет в себе силы и мужество говорить дальше, и молится, чтобы тот не передумал в последний момент. Арс тяжело вздыхает и прикрывает рукой глаза на несколько минут. – Я убегал в книги. Зачитывался ими до самой ночи, а с утра в школу проснуться не мог. Да и не хотел, честно говоря: там у меня тоже не все складывалось. Читал я все свободное время, книги неплохо его убивали и отвлекали, а потом просто втянулся. Так что в классе я прослыл полным ботаном, и, как ты понял, со мной мало кто вообще общался. Вернее сказать, я не общался. Зрение посадил в домашней библиотеке, но остановиться не мог. Арсений говорит тихо и медленно, словно пробует на вкус каждое слово, прежде чем его произнести. И в каждом, буквально в каждом сквозит такая тусклая печаль, что в пору окно закрывать – просквозит. Шаст совершенно потерялся и не понимает, что ему делать. Нужно ли вообще что-то делать? Успокоить? Отвлечь? Обнять? – Как ты и говорил, там все казалось простым и легким, ведь в конце книги тебя всегда ждёт счастливый конец, а дома… Мама работала сутками, чтобы нас прокормить, а мне годиков не доставало, чтобы пойти работать. Помогал ей как мог: приходил после школы, убирался, учился готовить, чтобы ей вечером не нужно было у плиты стоять. Жил так весь учебный год на одном лишь ожидании поездки к бабушке в деревню на все лето, представлял, как увижу ее и расскажу все-все, что прочитал, но… Она умерла в конце мая. Антон слышит рваный вдох и тихий всхлип. Дергается, чтобы сделать хоть что-нибудь, но останавливается в последний момент. Арсений проводит рукой по лицу, стирая со щек лишнюю влагу, поднимается на кровати и садится, спуская ноги на пол. Шаст поднимается следом, садится рядом и слепо находит чужую, влажную от слез ладонь, крепко сжимая. Любые слова бессильны перед болью потери, но мужчина должен знать, что он тут, рядом. С ним. – Я очень любил Ба, – слышно, что Арсений проталкивает слова в горло насильно. Пытается прокашлять ком, но слезы все равно катятся по колючим щекам, призванные нести облегчение, но только пачкают мокрыми пятнами да залежалой болью белую футболку. – Мы всегда были близки, но в тот год я нуждался в ней сильнее обычного. Ждал, что вот-вот поеду, рюкзак даже собрал, но она, к сожалению, так и не смогла пережить смерть единственного сына. Когда мне было десять, мы с мамой остались одни. А потом мама заболела. Арсений смотрит в никуда перед собой, пока соленые слезы текут маленькими, локальными водопадами. Зло стирает со щек мокрые дорожки, трет лицо руками и прячется в них, но он пьян и дал выход эмоциям, которые так долго ждали своего выхода, что теперь так просто не остановятся. Дышит часто, приоткрыв рот, а плечи трясутся в такт немым рыданиям. Антон сдвигается еще ближе и осторожно кладет ладонь Арсу на спину. – Я полжизни провел в поисках работы и еще половину – на самой работе. Хватался за любую возможность, чтоб только лишний рубль домой принести, доучивался в школе и… мечтал поступить в театральное, – Арсений впервые с начала разговора улыбается, но Антона дрожь пробирает от того, насколько холодной и печальной она выглядит. Рискует посмотреть мужчине в глаза и обмирает: Антон видит, и Антону больно. Боже, Арс, сколько же времени ты провел наедине со всем этим горем? – Я уже начитался книг и подумал, что такой способ побега должен быть более действенным. Я играл разные роли, превращался в других людей и проживал их жизни, а не свою. Пусть и на короткий промежуток времени, но я переставал быть собой. Я грезил поступлением в ГИТИС, представлял, как первый раз выйду на большую сцену, но мама буквально умоляла меня выбрать что-то более приземленное, что-то, «что всегда сможет тебя прокормить». Я решил ее не расстраивать: отказался от мечты и пошел учиться на инженера в Омске. Соленые слезы раздражают слизистую глаз, и Арсений трет их кулаками, как тот самый несчастный десятилетний мальчик. Антону сердце рвет от сучьей несправедливости, буквально все в нем кипит, хочет подорваться, хочет помочь, да сделать хоть что-нибудь, чтобы заглушить эту едкую боль внутри. Арсений мог бы прожить прекрасную жизнь, стал бы лучшим актером и наслаждался бы каждым днем, проведенным на работе, вместо того, чтобы продавать себя за деньги и ненавидеть каждый прожитый день. Господи, если ты есть, объясни: в чем провинился тот маленький мальчик? Зачем ты ему все это дал? – Мне нужно было доучиться до четвертого курса, чтобы понять, что я не смогу так. Не смогу каждый день ходить в офис и заполнять бесконечные бумажки, банально с ума сойду. Несмотря на то, что меня настойчиво отговаривал деканат, предлагал взять академ на подумать, мама плакала у меня на плече, не отпуская, просила меня хотя бы получить диплом и ехать потом, но я был молод, глуп и чересчур самоуверен. Устал от бесконечных конспектов и чертежей, в которых ни черта не понимал, решил впервые в жизни показать самостоятельность, забрал документы и поехал покорять Москву. Собственно, как ты можешь догадаться, вступительные я провалил. Арсений горько усмехается и вздыхает, а Антону кричать хочется от вопиющей несправедливости. Хотел бы он забрать хотя бы часть той боли, что носит в себе Арсений сутки напролет, хотел бы облегчить его страдания, но все, что ему доступно, лишь слушать и быть рядом. Он не сдерживает душевный порыв, потому что ему слишком, поднимает их накрепко сцепленные руки и едва касается сухими губами холодной кожи. – Я был настойчив в своих желаниях и домой не вернулся. Не представлял, как смогу смотреть маме в глаза после всего сказанного на прощание. Решил не отступаться: перебивался подработками, чтобы добыть хоть какие-то деньги, занимался с репетиторами, чтобы поступить на следующий год. Отдавал на эту подготовку все силы и средства, мог даже не есть иногда, только чтобы хватило на очередное занятие по сценической речи. Учил стихотворения, зубрил прозы, все свободное время положил на подготовку, – Арсений останавливается и молчит, запнувшись о болезненное прошлое. И если смерть близких он принял и смирился, то, по всей видимости, эту часть своей жизни не может отпустить до сих пор. Антон чувствует, как сильно Арс сжимает кулаки. – Я поступал пять лет, но так и не поступил. Мама до сих пор не знает. Думает, что диплом давно у меня в кармане. Откровенное признание собственного поражения падает с гулким ударом и разбивается вдребезги, осколками сожалений поражая все живое в радиусе километра. Арсений трет мокрые щеки, пока слезы градом текут вниз на футболку, а Антон думает только о том, что хотел бы прикрыть мужчину собою, принять все ранящие осколки в себя и защитить и без того настрадавшуюся душу, но… В борьбе с внутренними демонами Антон Арсению явно не помощник. Он пальцами пересчитывает позвонки на согнутой спине, гладит успокаивающе и надеется вложить все сожаление и сочувствие в эти ненавязчивые прикосновения. – Ты поэтому пошел в вебкам? – Антон рискует подать голос, когда понимает, что продолжать Арсений не собирается. Получает в ответ лишь неопределенный кивок и смазанное движение хмурых плеч, но на большем не настаивает: он не рассчитывал услышать и половины прозвучавшего. Нужно время, чтобы все переварить и уложить в голове, но Антон благодарен мужчине за каждую доверенную букву. Арс опускает голову вниз, а Шаст касается губами влажного виска. – Зато теперь ты зарабатываешь много денег. – Не думай, Тош, что это такие легкие деньги, – Арсения передергивает, и он обнимает себя руками, огораживаясь от окружающего мира. Антон спешит обнять мужчину следом, обхватить его всем своим худым и нескладным телом, подарить свое тепло и заботу, накрывая почти целиком. Арс кладет голову ему на плечо, шмыгает носом, а Антона плавит от интимности простого жеста. Пальцы дрожат от волнения, пока он зарывается ими в мягкие волосы и гладит. – Вебкам – адски тяжелый и совсем неблагодарный труд, который не щадит никого. И все свои деньги я заработал кровью, по́том и кое-чем похуже. За эти пять лет я сильно изменился, фактически потерял себя среди сотни видео и бесконечных приватов. И искренне ненавижу того, кем стал теперь. – Зачем же тогда продолжать? – Антон шепчет, потому что голос ломается, а горло затоплено невысказанными сожалениями. В подрагивающих пальцах он перебирает темные пряди, задает вопрос, очевидный для него, но совсем неочевидный для Арсения. Он чувствует, как мужчина медленно размякает в его руках, как расслабляются напряженные мышцы, а чужая грудь, вздымаясь, касается его собственной, как руки, до этого мнущие край собственной футболки, обхватывают его талию и несильно сжимают. – Потому что я больше ничего не умею? – сонно тянет Арсений куда-то Антону в плечо, но они сидят так близко, что не услышать просто невозможно. Привычно отвечает вопросом на вопрос, считая тему закрытой, но для Антона такой ответ – не ответ. Возмущение снова поднимает голову, готовое к бою, ведь как можно ставить на себе крест в тридцать, блядь, один год? Кто сказал ему такое? Кто сказал, что он не достоин лучшего? – Я бы и рад, только кому нужен вышедший в тираж вебкам-модель? Не думай, что я смирился с такой жизнью и доволен ею: я ненавижу каждую секунду записанного мной видео или эфира. Но это хорошие деньги, которые позволяют содержать мать и обеспечивать себя, да и податься мне некуда, поэтому и работаю. Как видишь, спасаюсь периодическими отпусками и отвлекаюсь. – Ага, бухлом, – Антон ворчит, а хочет кричать. Его злит пассивное неверие Арсения, его слепота и отчаянное нежелание видеть в жизни лучшее. Он сдался, смирился, что бы там ни говорил, но как убедить его, что красок гораздо больше, чем две? Что между белым и черным есть не только серый, а еще семь цветов и миллионы оттенков? – Отпуска твои запоями называются. Арс, никогда ведь не поздно менять свою жизнь. Я уверен, что ты просто себя недооцениваешь. Ты ж языки знаешь, явно много чего умеешь, нужно только поверить в себя! Можно же в универе восстановиться при желании, о-о, а еще лучше снова попробоваться в театральный! Арс, пожалуйста, не опускай руки. Арс? Попов не отзывается, и Антон поворачивает голову вбок. Мужчина молчит и тихо посапывает на плече у парня, совершенно не реагируя на его слова. Обвившись руками вокруг Антона, он спит сидя, прямо на нем, и Антон, пусть и не доволен таким завершением разговора, не может не умилиться этой детской непосредственности. Невесомо целует мужчину в висок, гладит пальцами пушистую макушку и аккуратно сдвигает вбок, укладывая Арсения на подушку. Шаст поднимается на ноги, разминает затекшие мышцы и думает, как бы раздеть Арсения, не разбудив его при этом. Думает, что снять футболку со штанами, не потревожив сон, у него точно не получится, и Антон решает его не трогать, а просто снять носки, расстегнуть ему ширинку и достать ремень, чтобы мужчине было удобнее спать. Арс, конечно, спит мертвецки пьяным сном, но рисковать не хочется, поэтому юноша делает, что может, а после стягивает с себя джинсы, чуть не рухнув около кровати, и укладывается рядом, забираясь под одеяло. Он обнимает Арсения со спины, прижимаясь так близко, как только может, целует в плечо и почти мгновенно засыпает, как только голова касается мягкой подушки. Сказывается общая усталость тяжелого дня, усталость переживаний и тяжелых эмоций, а Антон вскользь вспоминает про завтрашний поезд и несобранный рюкзак. Отмахивается, потому что все это – завтра, а сегодня он удивительно счастлив. Последней мыслью, оставшейся в неразберихе юной головы, проскакивают почему-то джинсы, которые после сегодняшнего вечера точно станут любимой вещью в его гардеробе.