***
Доминик чувствовал беспокойство. Почти такое же, как когда Мэтт должен был остаться с ночевкой. Правда, сейчас все было с точностью да наоборот — Дом остался у него. И сейчас он лежал на полу, где Мэттью постелил ему подле своей кровати. Мэтт вышел несколько минут назад, и Доминик не знал, сколько времени уже прошло. Беллами ничего не говорил, даже не знал, что Дом проснулся, но ушел, судя по тому, что Ховард все еще слышит журчание воды, в душ. Доминик уже сходил после того, как они недолго полежали в обнимку, а теперь, посреди ночи, успел сменить простыни на односпальной кровати Мэтта, чтобы тот вернулся в чистоту. Но что-то Мэттью долго льет воду. Ховард знал, что обычно у него уходит меньше времени. Тревожность окутывала его с ног до головы, будто бы оплетая, как какой-то сорняк, но ведь бывают и лекарственные сорняки, так ведь? То, что они сами по себе появляются — ничего не значит. И она победила здравый смысл, когда Дом встал с постели, тихо проходя к двери ванной. Он постучал. Ему не ответили, он постучал громче, требовательнее. — Это я, открывай. «Чего я там не видел», — с легким неуместным самодовольством промелькнула мысль. Но Мэтт молчал. И тогда тревога пробила его, как костлявый локоть под дых, превращаясь в страх. Дом дернул ручку, но там было заперто. Он знал, что там внутри щеколда, и снаружи ее никак не открыть. Единственным источником шума была льющаяся вода. И тогда Доминик отошел к противоположной стене коридора, намереваясь вышибить дверь. Он разбежался, хотя нельзя сказать, что полтора шага — это разбег. Он направил свое плечо, но вместо того, чтобы вынести щеколду, он лишь больно ударился. Тогда он попробовал еще, другой стороной. И еще, еще, хотя инстинкт самосохранения не позволил ему ударить так же сильно, как в первый раз. Решение нужно было принимать быстро, и Дом вложил в последний удар все оставшиеся у него силы. Когда щеколда оторвалась от двери, срывая след резьбы самореза, открылась спальня миссис Беллами. Доминик увидел то, чего больше всего боялся. Мэтт лежал, одетый в пижаму, в кроваво-красной, но все еще полупрозрачной воде, и вода уже выливалась за борты. Страх не сковал Доминика, он бросился к Мэтту, видя поперечный глубокий надрез чуть ниже запястья. — Миссис Беллами, пожалуйста, вызовите скорую! — взмолился Дом, не зная, что еще может сделать. Он прижал три пальца кончиками слева от гортани, пытаясь нащупать пульс, но он не имел таких навыков, и до самого приезда скорой не знал, жив Мэттью или нет. К счастью, парамедики оперативно явились, выставив его из ванной, и когда Мэтта выносили, Доминик видел у него давящую повязку на запястье, а порез был закрыт пропитывающимися кровью бинтами. Он выбежал на улицу следом за врачами, вместе с ним мать Мэттью. Она решила, что не стоит оставлять Доминика одного в такой страшный момент. — Мы поедем за ними, — сказала она, направляясь к своей припаркованной машине. Дом молча послушно сел на заднее сиденье, и он никогда прежде не видел, чтобы Мэрилин так гоняла, учитывая, что она носила очки, а на улице было темно: скорая явно торопилась. Но все же они прибыли позже, и дальше Мэрилин пошла, нет, даже скорее побежала, засеменив своими кривоватыми ногами, которые передала сыну. А Ховард остался переживать в приемной один. В травмпункт мать не пустили, она смогла войти в палату только тогда, когда Мэтта подшили в хирургическом кабинете под местным обезболиванием (подготовка операционной для такой маленькой манипуляции будет жуткой растратой времени), сделали ему переливание и поставили системную капельницу. Доминик услышал, как она вошла в какую-то комнату. Он и сам вошел следом. В комнате было около десяти кушеток, разделенных хлипкими шторками, и Мэтт лежал на одной из таких. Кожа ниже ключиц у него была немного розовая от воды с кровью — отмывать его было бы потерей ценного времени. В локтевой ямке игла, Мэттью медленно дышит, но его глаза закрыты. Благо, на улице лето, и с него сняли мокрую футболку и штаны, надев вместо пижамы какую-то больничную робу с завязками по бокам: можно было надеть такую даже на спящего. Насколько Доминик понял, Беллами был в отключке. Мать молча сидела рядом, смотря на живого сына, на повязку на запястье. Доминик подошел к ней и положил ей руку на плечо. — Ой, Домми, ты пришел, — удивленно сказала она, вытирая слезы. — Прости, что не пошла сказать тебе, — Мэрилин поморгала. — Я так распереживалась, что забыла, что ты с нами поехал. — Все хорошо, миссис Беллами, я понимаю, вы в шоке. Дом убрал руку, когда понял, что у него мокрый рукав. — Мэтт жив. Мне сказали, что мы вовремя успели, — она медленно произносила слова, будто бы пытаясь устаканить их в голове. — Спасибо тебе, я бы совсем не заметила, да и эта щеколда… В общем, сама бы я ни за что не справилась. Доминик задумался. Быть может, если бы он не занервничал, то утром Мэтта уже нашли бы холодным. И как же хорошо, что он не знал, что надо резать вдоль. Ховард не верил своему везению и внутреннему чутью. Он смотрел на Мэтта, на то, как поднимается и опускается его грудная клетка, затем посмотрел на его мать. — Не стоит, — ответил наконец Дом. — Я просто захотел в туалет и почуял неладное. Мэрилин задумалась. — Как думаешь, это все из-за?.. — она не стала договаривать, знала, что Доминик ее прекрасно поймет. Она внимательно следила за лечением сына и каждый день переживала. В тот день, когда она узнала о том, что случилось с ее сыном, она не могла уснуть несколько дней, понимая, что могла потерять своего ребенка. Узнала она и о том, что у ее сына были некие отношения с Кристофером, но на фоне основного открытия это было мелочью. Конечно, теперь она догадывалась, что Доминик не просто друг для Мэттью. Но напрямую такого не одобряла, и даже ни разу не дала понять, что все знает. — Он давно не видел его. Думаю, после того, как Крис ушел, Мэтт находил в этом какую-то отдушину, а теперь ему приходится заново принимать его смерть. Мэрилин кивнула. — Да, наверное. Доминик продолжал разглядывать Мэттью. Мэтт был бледен, и показалось в какой-то момент, что он уже мертв, но Мэтт цеплялся за жизнь, делая очередной вдох. Дом задумался, и без посторонних мыслей коснулся холодной ладони, будто бы проверяя, на самом ли деле он жив. — Крис? — спросил Мэттью невероятно тихим шепотом сквозь сон. Все ясно, он даже не в отключке, просто спит. — Не угадал, — Ховард печально улыбнулся, стараясь не подавать виду, но у него все было написано на лице. Почему-то с Мэттом все скрывать становится крайне сложно. Мэрилин не знала, что сказать Доминику. Она все услышала, и ей хотелось как-то поддержать разбитого юношу, но в то же время… Это же, черт возьми, ее сын! Одна мысль о том, что Дом наверняка позволяет себе с ее сыном какие-то непристойности, могла заставить ее промолчать, и она не знала, что сильнее. И все же она видела, что Доминик, должно быть, правда любит его. Заботится, приводит рано домой, сообщил, когда узнал, как Мэттью болен, умудрившись сохранить с ним дружбу в конечном итоге, и даже теперь Мэрилин не знала, как можно было бы по достоинству его отблагодарить, ведь если бы не Доминик… Мэрилин сдалась. — Не обижайся на него. Наверняка ему просто что-то снится, ему ведь часто снится, как Крис тонет, ты же сам рассказывал. Дом тяжело вздохнул, глядя в закрытые глаза.***
— Я пришел домой без проблем. Встретимся завтра, люблю тебя, — обыденно прошептал Мэттью перед тем, как повесить трубку. Дом замер у телефонного аппарата. Он еще никогда не слышал, чтобы Мэтт говорил эту фразу, и он думал, что Беллами признается как-то более подчеркнуто, нарочно подберет момент, но вместо этого попрощался, как человек, живущий в браке лет десять, говорящий такие вещи по привычке. Ховард не выдержал и уже через полминуты набрал номер. — Я не ослышался? — через несколько гудков, которые казались вечностью, спросил Доминик в ответ на «Алло?». — О чем это ты? — Мэтт играл дурака. — Ты сказал мне, что любишь меня. — Люблю, — по интонации Дом явно слышал улыбку. — Ты позвонил за этим? — он усмехнулся. С момента последней попытки суицида прошло больше года. И Доминик правда был бы готов в это поверить, не скажи Мэтт это так неожиданно. — Может быть. — Ну, теперь ты знаешь, — Мэтт не видел Криса с той самой ночи. Кристофер не появлялся больше во снах и наяву. Только, бывало, порой, память была готова разодрать Мэттью на куски, но он уже никогда от этого не избавится: иногда люди оставляют после себя болезненные шрамы, даже если не хотели причинить вреда. Шрам Мэтта иногда чесался. А иногда нестерпимо ныл по ночам глубоко в груди. Но большую часть времени Мэттью был занят совсем другими вещами. Например, как оказалось, весьма приятными отношениями с Домиником. Музыкальной деятельностью. Работой. Мечтами о будущем, и лишь изредка — о том, как все могло бы провернуться по-другому. — Ты сказал это действительно серьезно? — Да, — но Мэттью уже никогда не поведает Доминику. — Я тебя люблю, и мне кажется, что ты просто хочешь, чтобы я это повторял. О том, что он все еще вспоминает Кристофера по ночам, думая о том, что было бы, не утони Крис в тот летний день. И не стоит. Никому от этого не станет легче, и Мэттью не хочет терять Доминика из-за этого. Сейчас Дом ценнее каких-то расплывчатых воспоминаний и невозможной мечты, Мэтт не хочет причинять ему боль. — Я тоже тебя люблю. — Я собирался идти спать, — сообщил Мэтт, бросая трубку в этот раз без предупреждений, потому как что-то снова страшно заныло. Доминик был счастлив это знать, он уснул умиротворенным, несмотря на смятое прощание. Они ведь уже попрощались до этого, это лишь мелочь, к тому же, Мэтт правда устает. Мэттью не мог до конца поверить, что все же сказал это. Он понимал, что, вроде бы, сказал правду, он же любит его, это точно, но в то же время недоговорил, не сообщая без надобности о своих мыслях по поводу Криса. Решив, что это было во спасение, Мэтт все же уснул уже глубокой ночью. Впрочем, мысли это только мысли, правда ведь? Их контролировать нельзя, тем более, что Крис когда-то жил в его голове. «Ничего особенного», — заключил Мэттью. — «Просто память о нем уже стала частью моего собственного «я».