***
Больничный коридор пахнет медикаментами, Мангетсу плавно перетек от поста ничего не подозревающей медсестры к нужной палате. Очутившись по ту сторону двери, он осторожно приблизился к постели Амеюри. Она лежала очень бледная, к ее телу были подведены различные трубки, зеленоватое свечение медицинских печатей проступало даже сквозь одеяло. Ее правая нога была не укрыта, и, после перебинтованного колена заканчивалась пустотой. Ампутация. Наверняка эти крысы в белых халатах ей об этом ничего не сказали, иначе бы она ни за что не согласилась на операцию. Амеюри быстрее покончит с собой, чем даст превратить себя в подобие человека. Мангетсу подошел ближе. Он чувствовал бессильную злость. На врачей, на обстоятельства, на остальных мечников, которые сейчас были заняты экзаменами на джонина, и тем самым избежали испытания, выпавшего на его долю. Злился он и на себя. За то, что не смог ей помочь тогда, в бою, а теперь колебался сейчас. Ему нужно сделать все быстро. Быстрее, чем Амеюри проснется, и поймет, что с ней стало, и что она никогда не вернется в строй. Мангетсу протянул руку, складывая пальцы, готовый приставить их к ее виску. Накаченная обезболивающими, она ничего не почувствует. В тот момент, когда вода уже собиралась на кончиках пальцев, готовая пробить чужую плоть, Амеюри открыла глаза. Мутный взгляд, когда-то веселых, смеющихся глаз устремился в потолок, но Мангетсу уверен, что она ничего перед собою не видела. — Этот человек… — ее тихий и хриплый голос звучал в пустой палате как громкое эхо. — Он нас всех погубит… — О ком ты говоришь? — прошептал Мангетсу, склоняясь к ее лицу. — Назови имя, и я найду его! — Он… нас всех погубит, — повторила она, в ее груди что-то заклокотало. — Он… заставил меня… сомневаться… в собственной адекватности, — она закашлялась. — Звуки… вещи, — ее голос становился все тише, Мангетсу с трудом разбирал слова. — Он… приходит из неоткуда… Это он… убил Джинина… тогда… в гостевом доме… — Откуда ты знаешь? — Мангетсу схватил ее за чуть теплую руку, сжимая тонкие пальцы, надеясь поймать ту нить, что удерживала Амеюри в сознании. — Он… сам мне сказал… — Амеюри повернула голову к нему, их носы едва не соприкасались. — Он… был здесь… прошлой ночью… — она замолчала, ее грудная клетка остановилась на выдохе, больше не поднимаясь. Медицинские печати на ее теле медленно угасали, какой-то прибор на столе издал пронзительный писк. И на одного человека в палате стало меньше.***
Он убрался из палаты за секунду до того, как туда прибежали врачи. Мангетсу тяжело опустился на скамейку для посетителей в холле, и, глядя невидящим взором в пространство, прокручивал в голове последние слова Амеюри. Этот человек… Он нас всех погубит… Амеюри что-то выяснила перед собственной смертью, но обрывки фраз, которые он услышал, не хотели выстраиваться в полную картину, им не хватало деталей. Он приходит из неоткуда… Есть какой-то шиноби, который идеально маскируется и владеет особой техникой перемещения в пространстве. Он создает странную активность вокруг тебя — звуки, передвигает предметы, чтобы заставить усомниться в собственном рассудке. Но зачем ему это?.. Мог ли это быть тот, кого они знают? Кто-то из отряда мечников? Или это чужак?.. Мангетсу только сейчас заметил, что до сих пор держал пальцы сложенными, будто готовясь создать водяную пулю. Он разжал их, разминая уставшую руку, испытывая облегчение, что ему не пришлось делать того, зачем он сюда пришел. Хотя какое тут могло быть облегчение. Амеюри больше нет. Осознание этой мысли легло ему на плечи всей своей тяжестью. Мангетсу видел много смертей, он и сам зачастую становился ее причиной. Все эти люди были безликой, серой массой, которая быстро стиралась из памяти. Но потерял друга он сегодня впервые. Он смотрел в одну точку, пытаясь примириться с тем, что больше никогда не услышит ее смех, или как она поет. Никто не расскажет ему очередную байку про «двух болванов», не отчитает его за то, что он слишком строг с братом… — Простите? — к нему подошла та самая медсестра, которая не пропустила его и Суигетсу к Амеюри. — Амеюри-сама назначила вас распорядителем похорон, — она сделала паузу, но Мангетсу никак не отреагировал на ее слова. — Вы не знаете, — продолжила девушка, немного помедлив, — как… она относилась к пересадке органов? Нескольких пациентов можно было бы спасти, если… Мангетсу сжал кулаки. Его ответственность за Амеюри не заканчивалась после ее смерти. Теперь ему придется заниматься организацией ее похорон, распоряжаться ее имуществом — у нее нет родственников. Ему хотелось крикнуть, что это жестоко, что она требует от него слишком много, и не может так с ним поступать! Его злость пропадает едва зародившись. У Амеюри не было семьи, поэтому она могла положиться лишь на того, кого считала своим другом, человека, которому доверяла. Не привлекать же к этому «двух болванов»… Медсестра все еще стояла возле него, ожидая ответа. Как она относилась к пересадке органов? Он снова вернулся в воспоминаниях в тот вечер, когда они говорили о призраках. Куй, кузнец, пока горячо, Было сердце, станет мечом. Был огонь — станет зола. Куй, кузнец, я так долго ждала. Он не знал, как Амеюри относилась к пересадке органов, и задумывалась ли об этом при жизни. Но у нее было сердце воина, и она была бы рада, если оно еще кому-то послужит. Мангетсу поднялся со скамейки, кивнул, и коротко ответил: — Пусть. Медсестра поклонилась в знак благодарности, и исчезла в тускло освещенных коридорах.***
Он спустился по лестнице, к узкой, мрачной клетушке, где ему выдали небольшой ящик — вещи Амеюри, которые находились в камере хранения при больнице. Ящик был запечатан, Мангетсу подобрал нужную печать для открытия только со второй попытки. Внутри лежал гребень из слоновой кости, несколько игл сенбон, свернутая темная ткань, и толстый конверт. Здесь мое жалование за последние два месяца, говорилось в короткой записке. В моем доме нет ценных вещей, он и все имущество в нем, после моей смерти отойдет резиденции Мизукаге. Раздели деньги с Забузой, и распоряжайся своей долей, как хочешь. Это моя последняя просьба. Мангетсу перечитывал письмо Амеюри, удивляясь, почему она так поступила. С покойником теперь не поспоришь, но и отказаться от ее денег — оскорбить ее память. Странно, почему она не предложила разделить «общак» на всех?.. Возможно, Кисаме и Кушимару с Джинпачи уже получили свою часть?.. Впрочем, это не имело значения. Мангетсу спрятал деньги в карман, и развернул темную ткань. Это оказалось сменной одеждой — черная водолазка, которую обычно носили под кимоно или хаори. Он натянул ее на себя — естественно она была ему не по размеру. Рукава заканчивались чуть ниже локтя, и подол едва прикрывал живот, но ему было все равно. Мангетсу оттянул ворот и вдохнул — ткань пахла Амеюри, эта вещь все еще хранила ее запах. Трав, табака, и чего-то еще, неуловимо знакомого. От всего этого в горле стоял ком, но он запретил себе давать волю чувствам. Нужно выполнить ее просьбу.***
Забуза жил в старой части деревни. Его дом, точнее квартира, находилась под самой крышей, на которой располагалась теплица. Стены дома были овиты каким-то тенелюбивым, не цветущим плющом, листья которого уже начинали постепенно желтеть, из-за чего казалось, что жилье Забузы находилось на дереве. Как и ожидалось, его не было дома, Мангетсу никто не открыл. Недолго думая, он подобрался к окну, которое Забуза не закрыл до конца, и пробрался внутрь. Комната была еще меньше той, в которой он жил со своим братом. В помещении было очень душно, из-за генераторов, расположенных на крыше, где находилась теплица, поэтому Забуза держал окно открытым, не опасаясь воров. Красть у него было нечего, да никто бы и не рискнул пробраться за наживой в дом к одному из мечников тумана. Листья плюща плотно обвивали оконную раму, в комнате был полумрак. У стены стояла узкая кровать, застеленная темным, походным одеялом, небольшой, низкий стол, пара полок с книгами и свитками. Если бы Мангетсу жил один, его дом выглядел бы также. Как дом человека, который приходит сюда, чтобы переночевать. Убежище, чтобы скрыться ото всех и спокойно зализать свои раны. Он огляделся, но ничего, более подходящего, чем оставить конверт на постели не придумал. Забуза рано или поздно вернется домой, непременно почувствует присутствие чужака и заметит послание. Из окна виднелись красные крыши стоящего в нескольких кварталах отсюда здания — клиники для душевнобольных. Не хватало только кладбища по соседству, подумал Мангетсу, но тут же одернул себя. Он выполнил просьбу Амеюри, пора возвращаться. Мангетсу вышел на улицу, и направился в сторону своего дома. У Забузы было тихо и чисто, и все рано, его не покидало чувство, будто он наведывался в берлогу к дикому зверю.***
Он уладил все формальности, и проводы Амеюри официально состоятся послезавтра. Мангетсу сидел на крыше, и курил, выдыхая дым к небу. Ночь была расчерчена яркими следами комет, которые летели сюда умирать с другого конца вселенной. Он еще никогда не видел столько звезд. В последнее время ночи стали едва ли не ярче дней, словно огромный зверь раздирал когтями небо. С ним все чувства становятся счастьем, сказала однажды Амеюри о кирийском чае, но Мангетсу не чувствовал себя счастливым. Ему по-прежнему было тоскливо и пусто, и трава, которую он раскуривал в очередной раз, не избавляла от этого чувства. Глупая. дурацкая, Амеюри, ну зачем же ты умерла?! Мангетсу натянул на лицо ворот ее водолазки, которую до сих пор не снял, и вдохнул знакомый запах. Запах создавал иллюзию, что она все еще здесь, сидит рядом с ним, и глаза ему разъедало от дыма ее кисеру, и слезы его душили от смеха над ее очередной историей. Но теперь все это стало прошлым. Теперь тело Амеюри предадут земле, а ее сердце будет биться в чужой груди. Впервые ему было так больно, что хотелось выть в голос. За спиной раздалось копошение — брат выбрался к нему на крышу. Он не говорил Суигетсу, что Амеюри больше нет, Мизукаге сделает заявление завтра утром. Амеюри заслужила того, чтобы уйти достойно, вся деревня соберётся, чтобы ее проводить. — В академии я и Химуро в одном классе, — начал Суигетсу, подойдя ближе. — Он всем рассказал, что ты — убийца его родителей, и теперь остальные не хотят со мной играть! — пожаловался брат, прижимаясь к его плечу, ожидая поддержки. Химуро был одним из правнуков тогдашнего лидера клана Хозуки — Митараи. Мангетсу никогда не вникал в то, кого он убил в ту самую зиму, эти люди встали у него на пути, за что и поплатились. Он просто сделал, что должен, чтобы он и Суигетсу могли спастись. Его вдруг так это разозлило. Сегодня он потерял человека, который был ему не безразличен, и эти детские проблемы казались такими глупыми и ничтожными, по сравнению с настоящим горем. — Чтоб больше я этого не слышал! — он оттолкнул Суигетсу, брат пошатнулся и чуть не упал. — В следующий раз, когда Химуро откроет свой рот, не реви, а дай ему сдачи! Суигетсу, закусив губу, обиженно потирал ушибленное плечо. Он, ссутулившись, побрел прочь, к окну, Мангетсу услышал, как он зашмыгал носом. Голос Амеюри уже отчитал его в голове за то, что он был так груб и не сдержан. Брат не виноват в том, что выбрал для разговора неподходящий момент, и, что кроме Мангетсу ему больше не к кому пойти. Не отталкивай. Это ты сейчас косоротишься, а потом жалеть будешь. Мангетсу вздохнул. Он был не прав, но сейчас он был не в состоянии принимать взвешенные решения, и поступать правильно. Все, чего ему хотелось — это забыться. Походы на пляж приводили Суигетсу в восторг. Как будто мир вдруг расширялся вокруг их дома и вокруг него самого. — Гди! — брат показал на покрытый галькой берег. Он еще плохо разговаривал, и порой, понять, что он имел в виду, можно было лишь по окончаниям слов. — Пчицы! На земле лежали запутавшиеся в сетях альбатросы. Они были мертвы, не сумев выбраться из сети, в которую угодили во время охоты. Глаза стали мутными, перья слиплись, из раскрытых клювов вывались языки. Море вынесло их трупы на берег во время прилива. — Кыш! Кыш! — брат замахал руками, надеясь спугнуть их. — Ети! — Они никуда не полетят, Суигетсу, — Мангетсу остановился рядом с трупами птиц. — Они мертвы. — Метвы? — Суигетсу удивленно смотрел на птиц. — Тсу, как это? — он не выговаривал свое и его имя. — Это когда больше не существуешь, — Мангетсу пытался подобрать слова, чтобы объяснить. — И не можешь делать то, чем занимался раньше. Птицы не летают, рыбы не плавают, звери не бегают. — А я тоже буду как они, мейтвый? — Суигетсу подошел к брату и взял его за руку. — И не буду гуять и пвавать? — Дети не умирают, — ответил Мангетсу. — Они растут, — конечно, он солгал, но вряд ли бы брат его сейчас понял. Но точно стал задавать вопросы, на которые он не знал ответов. Объяснять красоту, созданную человеком, куда проще, чем жестокость, на которую он способен. — А ты, Тсу? Тоже станешь как пчицы? — Да, — Мангетсу кивнул, — но это случится еще очень нескоро, я хочу посмотреть, как ты вырастешь, — он улыбнулся, и потрепал брата по волосам. — Я надеюсь, перед тем как умереть, мы еще очень долго побудем живыми. Вместе… Воспоминания о пляже рассыпались и осели в памяти как волна, разбивавшаяся о берег. Мангетсу заметил на соседней крыше какое-то движение, и, присмотревшись, понял, что это пятнистая кошка. Кошка принюхалась к водостоку, потрогала там что-то лапой. Потом, задрав хвост, направилась вдоль крыши к соседнему зданию. — Суигетсу! — позвал он. Брат высунулся из окна, Мангетсу указал на идущее навстречу судьбе животное. — Видишь ту кошку? Поймай ее. — А зачем? — спросил Суигетсу удивленно. Раньше ему не разрешалось притаскивать домой животных, Мангетсу был не в состоянии заботиться о ком-то еще, кроме брата. — Ну, а что она, одна гуляет, — Мангетсу пожал плечами. — Будет наша. Суигетсу такое объяснение вполне устроило, и он поспешил ловить «нашу кошку», пока она окончательно не убежала. Мангетсу думал, что брат стал достаточно взрослым, чтобы нести ответственность за чужую жизнь. И что в звериной компании ему будет не так одиноко. Кошка не сопротивлялась, когда посреди намеченного пути, Суигетсу подкрался к ней, и взял на руки. Он поднял ее над головой, показывая сидящему на соседней крыше брату, что справился, и «захватил цель». Мангетсу кивнул, на ближайшие несколько часов брату будет, чем заняться. А ему нужно было уйти в еще одно место. Оставленных Амеюри денег как раз хватало, чтобы вернуть Кисаме долг.***
В комнате пахло краской, стены давно высохли, но запах все еще не выветривался. После того землетрясения Кисаме, наконец, удалось привести дом в порядок. От обоев пока пришлось отказаться: началась осень, и в доме будет еще больше сырости, чем обычно. В не отапливаемом помещении они быстро отвалятся, дома, он, все-таки, бывал не так часто. Поэтому, обои пришлось отложить до весны. Он писал отчет о проведенном экзамене. Половину кандидатов пришлось отмести — будут пересдавать в следующем году. Самоуверенные слабаки, которые в критической ситуации теряются, и не умеют принимать решения. Таким нельзя доверять группу чунинов или генинов, под их неумелым «командованием» погибнут люди, и миссия будет провалена. До этого он считал подобные меры лишними, но теперь понимал, что Ягура правильно сделал, что ужесточил отбор. Потому он и Мизукаге. Он отодвинул бумаги в сторону и прислушался. Ему показалось, что под окнами кто-то ходил, но никакого стука в дверь не последовало. Прежде, чем Кисаме успел достать кунай, на край стола, с тихим шелестом опустилась стопка купюр. — А я-то думал, что это бог богатства и процветания Тамонтэн снизошел до моего убогого жилища, — Кисаме покачал головой, глядя, как Хозуки усаживается сбоку. — Я же сказал тебе, что не нужно мне их возвращать, — он встретился с ним взглядом, с неудовольствием замечая огромные зрачки и отсутствующее выражение лица. — А я сказал, что верну, и вот возвращаю, — бесцветно отозвался Мангетсу, прислонившись спиной к стене. Кисаме вздохнул, спорить с ним сейчас было бесполезно. Он спрятал деньги между книгами, которые лежали рядом, потом решит, что с ними делать. Мангетсу склонился над столом и прикуривал от зажжённой свечи. — Я не против, когда ты куришь в рекане или у себя дома, — Кисаме сощурился. — И осуждаю, когда ты выходишь за пределы разумного. Но у себя дома, ты уж извини, я курить не позволю, — добавил он твердо. — Поэтому, либо прекрати, либо выметайся. — Амеюри умерла, — ответил Мангетсу, упрямо глядя ему в глаза. «Ну, и что ты теперь мне сделаешь?» — Это, — он убрал сигарету от лица, — единственное, что меня все еще с ней связывает, — он выдохнул дым к потолку. Кисаме замолчал, эта новость ударила его под дых. Он знал, что она в больнице, и собирался проведать ее, как только завершится первая волна экзаменов. Но смерть не стала его дожидаться. Хороший ты человек, Кисаме. — Когда?.. — Кисаме зарылся пятерней в волосы, пытаясь уложить в голове происходящее. Сначала Джинин, а теперь Амеюри… Мангетсу и Амеюри были довольно близки, естественно, его в известность поставили первым. — Все катится к морским чертям, Ку. Все к чертям! — Послезавтра. Они замолчали. Кисаме погасил свечу, словно в знак траура, и теперь лишь красная точка дымящейся сигареты Хозуки была единственным источником света. В воспоминаниях Кисаме Амеюри рыжей молнией бросалась в гущу врагов, звонко смеялась и громко пела. Хороший ты человек, Кисаме. Сейчас она лежала в погребальном кимоно на дне гроба, который скоро отправится под землю. Кисаме тоже хотелось провалиться сквозь землю от стыда, за то, что не успел с ней как следует попрощаться, прикрываясь более важными делами. За то, что не ценил то время, когда она была живой. — Этот человек, — голос Мангетсу неожиданно раздался в темноте. — Он нас всех погубит… — О ком ты говоришь? — Кисаме уставился на светящийся кончик сигареты. — Тебе стало известно о том, кто расправился с Джинином? — Ничего мне неизвестно, — устало отозвался Мангетсу. — Это так, — он махнул рукой, красная точка заплясала в пространстве, — мысли вслух. — Мысли вслух? — Кисаме ни на секунду ему не поверил. Все повторяется, как и в прошлый раз, когда они говорили о призраках. Неосторожно брошенное слово, как приманка, и вот, они оказываются в одной постели. Вместе с возбуждением Кисаме одновременно чувствует злость. Его ужасно бесит то, как Мангетсу себя ведет, и то, как он в очередной раз пытается уйти от ответа. Он груб и не сдержан, не пытается проявить нежность, и не заботится о чужом удовольствии. Вдалбливая в матрас податливое тело, Кисаме зажимает во рту край простыни, потому что иначе, он начнет рвать зубами его. — Скажи мне, кто он! — цедит он сквозь плотно сжатые челюсти, ткань расползается с громким треском. — Скажи мне, кто он! — уже в голос. Мангетсу лишь учащенно дышит, и будто не замечает, что это уже не просто секс, что от него требуют конкретного ответа. Его ноги только сильнее скрещиваются за спиной Кисаме, руки вцепляются в плечи, он был уже на пике. Момент, когда пальцы Кисаме сомкнулись на его горле, отрезвляет обоих. От невозможности вдохнуть его тело выгнулось дугой, удушье довело до разрядки, и Кисаме почувствовал, что его пальцы сжимали лишь пустоту. Мангетсу растворился и перетек на противоположную сторону кровати. Его шумное дыхание разносилось по комнате, и Кисаме отчетливо понимал, что если бы Мангетсу не смог вырваться, он бы его убил. — Прости, я забылся, — Кисаме не лукавил, он действительно не контролировал себя в тот момент. Так себе извинения за то, что чуть не убил человека, но на что-то более красноречивое он был сейчас не способен. — Но объясни мне, пожалуйста, что с тобой происходит?! Все эти твои вопросы, разговоры о призраках, «мысли вслух». Я хочу тебе помочь, но я не умею читать мысли, пойми ты уже, наконец! Мангетсу не ответил. Шелест ткани, он, молча, оделся, и покинул дом, также, как недавно пришел.***
Он возвращался к себе по темным улицам, фантомная ладонь Кисаме все еще сжимала его за горло. — Скажи мне, кто он! Скажи мне, кто он! Кровь стучала в ушах, заглушая требовательный голос Кисаме, глаза заволокло слезами. Кратковременное забвение оборвалось, и теперь реальность накатывала со всех сторон, с каждым толчком внутри припечатывая его к действительности. Амеюри больше нет, Кисаме призывал его к ответу, намереваясь вырвать признание у него из глотки. Он сбежал сюда, бросив брата, он просто трус и слабак, избегающий ответственности, уставший быть взрослым. И ему вдруг захотелось сдаться, позволить Кисаме дойти до конца, чтобы этот бесконечный цикл потерь и боли завершился. «- Ты будешь как пчицы?» Устыдившись собственных мыслей, Мангетсу растворился, ускользая из рук Кисаме, и медленно перетек на противоположный край постели. Он обещал Суигетсу на пляже, что еще долго пробудет живым. Он должен сдержать данное брату слово. Пока он переводил дух, Кисаме извинялся перед ним, и перед самим собой, за то, что перешел черту. Мангетсу не стал говорить о том, что хотел, чтобы он не останавливался. Они оба балансировали над бездной, и он не простил бы себе, если бы из-за него Кисаме сорвался. Было давно за полночь. Суигетсу спал, рядом с ним, свернувшись клубком на подушке, лежала кошка. Надо же, как быстро брат смог ее приручить. Он задумчиво смотрел на пятнистую шкурку, подумав, как вовремя у них в доме появилось это животное. Этот человек… он нас всех погубит… Мангетсу неосознанно повторил последние слова Амеюри, и объяснения с Кисаме ему избежать не удалось. Теперь, когда в доме будут слышны странные звуки и станут пропадать вещи, можно будет свалить все на кошку. Он еще не решил, как будет искать «этого человека» и как с ним бороться. Он слишком разбит, чтобы сейчас придумывать тактику, этот день и остаток ночи отняли у него слишком много сил. Мангетсу лег на свой футон, накрылся с головой одеялом, и провалился в сон, как в пропасть. Кошка довольно замурчала, когда возникшая из темноты рука погладила ее за ухом.***
Он поздно проснулся, душ не принес ему бодрости, он ел, не замечая вкуса, жизнь будто проходила мимо него. Посыльный от Мизукаге сообщил, что завтра, в десять утра состоится церемония прощания с Амеюри. Суигетсу расстроился, услышав известие, но согласился, что завтра нужно будет пойти, проводить ее. Это будут первые в его жизни похороны, так что, помимо чести тут угадывалось и любопытство. Мангетсу словно в полусне покупал ему детское траурное кимоно, отвечал на его вопросы. Все казалось каким-то неправильным, непостижимым, извращенным. Вечером Мангетсу попытался отвлечься от всего этого за чтением, но спустя полчаса понял, что просто пялится в текст, не понимая при этом ни строчки. Суигетсу скомкал бумажку, и катал с кошкой по полу получившийся «мячик», когда раздался стук в дверь. Брат первым прошмыгнул к выходу, и открыл. — Забуза! — радостно воскликнул он. Суигетсу взял кошку за передние лапы, и стал прыгать с ней будто в парном танце. — Забуза здесь! Забуза здесь! — Здорова, шкет, — Забуза запустил свою крупную, покрытую полосатой перчаткой ладонь в его волосы, и взлохматил. Мангетсу стоял в дверях, не начиная разговор первым, ожидая, когда Забуза обозначит цель своего визита. Такой человек, как он никогда не зайдет к тебе просто так, чтобы поздороваться. — Что, даже внутрь меня не пригласишь? — Забуза уверенно шагнул за порог, и стал напротив Мангетсу вплотную, но тот не подвинулся ни на миллиметр. — Не приглашу, — спокойно ответил Мангетсу. Забуза был выше, чтобы смотреть ему в глаза, пришлось задрать голову, его подбородок уперся ему в грудь. — Я не звал тебя, Забуза, так что, не жди к себе особого отношения. Они, молча, обменивались взглядами, изучая друг друга. Забуза выглядел старше своих лет, но Мангетсу знал, что они ровесники. Он чувствовал, что между ними была некая схожесть характеров, поэтому, ему самому было комфортно рядом с ним, поэтому Суигетсу тянулся к нему, и хотел, чтобы Забуза после академии стал его наставником. Забуза всегда был прямолинейным, и никогда не вступал во все эти социальные игры, жестко пресекая попытки втянуть его в это. Он всегда четко давал понять, что ему нравится, а еще лучше — что ему не нравится. Флиртовать с ним, набиваться в друзья — в лучшем случае вы будете осмеяны, в худшем — останетесь без головы. Забуза, как и он, не любил людей, и никогда этого не скрывал. Он не любил богачей, не любил шиноби, «греющих задницы в резиденции Мизукаге», не любил «породистых» женщин, излишне самоуверенных мужчин и их визгливых детей. Забуза мог убить за косой взгляд в его сторону, а мог отдать последний кусок мяса подыхающей от голода собаке. Вот таким человеком был Момочи Забуза, Киригакуре но Киджин, демон скрытого тумана. От тела Забузы исходило тепло, их дыхание смешивалось, и в голове волей неволей возникал калейдоскоп того, что могло быть сделано и не сделано, если бы тогда, во время миссии на юге, его спас не Райга, а Забуза. Если бы Забуза почувствовал за собой полное право обладать, он бы, без церемоний и громких слов, взял свое, не примешивая туда грязь, как это сделал Райга. А Мангетсу не стал бы отказывать ему в этом праве. — Есть разговор, — Забуза первым сдался, не выдержав затянувшуюся паузу. — Ты, — он положил ладонь Мангетсу на плечо, — пойдешь со мной. — А ты останься, — строго добавил он, посмотрев на брата. Мангетсу пришлось согласиться, хотя он чувствовал, что разговор не приведет ни к чему хорошему. Забуза отошел от него, Хирамекарей привычной тяжестью лег на плечо. Они спустились по лестнице на первый этаж, Мангетсу застыл, увидев исчезающую за входной дверью тень. — Мы не на миссии, и я не могу тебе приказывать, — напомнил о себе Забуза. — И все же, давай ускоримся, — просящие интонации в его голосе были непривычны, и резали слух. Мангетсу кивнул, и, направив чакру в ноги, они взмыли вверх, перемещаясь по стенам и крышам зданий.***
Официальное приглашение на погребение Амеюри только усилило у Кисаме ощущение нереальности происходящего. Жизнь дала трещину, их отряд разваливался, ссора с Хозуки стала последней каплей. Хотя, какая же это была ссора. Он чуть его не убил. Его все еще злила реакция Мангетсу, вернее ее отсутствие. Он выбрал свою излюбленную тактику — молчание, но Кисаме не собирался мириться с этим. Мангетсу что-то выяснил, и он намерен выведать, что именно он скрывает. Разговор напрямую ничего не даст, Хозуки станет все отрицать, он ничего не добьется. Он придумывал в голове аргументы, которые заставили бы Мангетсу выдать «того человека», но все они разбивались о стену молчания. Он должен понять, кто стоял за убийством Джинина. Что еще он может использовать? Угрозы? Шантаж? Кисаме зажмурился, от всех этих мыслей началась головная боль. Этот человек… он нас всех погубит… Он приблизился к дому Хозуки, так и не решив для себя, как действовать дальше. Как заставить одного человека поверить другому? Особенно, если он лжец. Кисаме метался в тени стоящих по соседству зданий, как зверь в клетке, пытаясь найти решение. Он заметил, что братья покинули дом, и вскоре его присутствие на их улице превратилось в слежку. Поход на рынок, несколько повседневных покупок, среди которых было траурное кимоно для Суигетсу — значит, завтра он тоже будет присутствовать на погребении. На подоконник уселась пятнистая кошка и принялась вылизываться. Странно, старший Хозуки никогда не питал особой любви к животным. Неужели, Суигетсу смог его уговорить оставить ее?.. День перетек в вечер, а Кисаме так и не решился встретиться с Мангетсу и еще раз обсудить случившееся. Может быть, он ошибся? Хозуки обкурился вчера и мог нести бессвязную чушь, он же видел, в каком он был состоянии. Смерть Амеюри подкосила их всех и никого не оставила равнодушными, каждый по-своему переживал эту утрату. Кисаме отругал себя за то, что оправдывал Хозуки, это непрофессионально, как минимум. Нужно забыть на время о личных отношениях, иначе миссия Мизукаге будет провалена. Если он хочет, чтобы Мангетсу ему доверял, то нужно, сначала довериться ему, и прекратить эту нелепую слежку. Завтра, после прощания с Амеюри он поговорит с ним еще раз. Найдет нужные слова, окажет поддержку… Когда он хотел вернуться домой и оставить свой «пост», то уловил знакомую чакру на противоположной стороне улицы. Забуза?.. — Забуза здесь! Забуза здесь! — звонкий голос Суигетсу слышан даже на первом этаже. Кисаме остановился в лестничном пролете, между ним и вторым этажом, подниматься выше было уже опасно. — Что, даже внутрь меня не пригласишь? Дверь за Забузой со скрипом закрылась, и Кисаме не разобрал ответа. Но судя по интонациям, радости брата Мангетсу не разделял. Так может… Забуза и есть тот самый человек? Снова заскрипела дверь, по лестнице разнеслись шаги. Кисаме поспешил убраться оттуда, и спрятался в кроне растущего возле дома дерева. С мечами за спиной, полностью экипированные, Забуза и Мангетсу понеслись прочь из деревни, в сторону бухты, где находилось баржа Жнеца и корабельное кладбище.***
В бухте был полный штиль. Разбитые корсары и ржавые баркасы громоздились у берега, сломанные мачты выступали над водой. Баржа жнеца покачивалась в воде огромной, мрачной громадой. Скелет мурены будто светился, длинный позвоночник и огромные реберные кости торчали из воды, как барьер. По одну сторону стоял Забуза, по другую, сложив руки на груди — Мангетсу. Кисаме проследил за ними, и теперь плавал возле обезглавленного скелета мурены, наблюдая из-под толщи воды за своими товарищами. Забуза выбрал отличное место, здесь всегда безлюдно и никто не стал бы подслушивать. Кисаме узнал об этой встрече случайно, и не собирался упускать свой шанс вывести кого-то из них на чистую воду. Мангетсу, как всегда, держал паузу, не задавая вопросов, зачем Забуза его сюда привел, и что они здесь делают. Он задумчиво смотрел на него, поверх скелета мурены, склонив голову на бок, будто перед ним сейчас ползало какое-то насекомое, а он все не решался его раздавить. Кисаме давно усвоил, что если кто-то достаточно долго смотрит в глаза Забузе без особого уважения — этот человек либо глуп, либо крайне опасен, либо и то и другое. — Скажи, сколько раз ты бывал за пределами страны Воды? — неожиданно спросил Забуза, нарушая молчание. — Что? — Мангетсу нахмурился. — Да брось, — закатил глаза Забуза. — Ты же прекрасно слышал мой вопрос. — Ни разу, — хмыкнул Мангетсу. — Какое это имеет значение? — А тебя никогда не удивляло, почему у шиноби твоего уровня, не было ни одной миссии за морем, дальше нейтральной полосы? — Мангетсу не ответил. — Ладно, скажу за себя, — продолжил Забуза. — Я тоже нигде не бывал кроме наших земель. Я просмотрел личные дела Ринго и Хошигаки, и ты знаешь, они тоже, как мы, оказались «невыездные». — И что с того? — Мангетсу, как и Кисаме не понимал, к чему он клонит. — Раз нас не отправляли за рубеж, значит, в этом не было необходимости, — пожал он плечами. — Неужели? — глаза Забузы сузились в щелки. — Зато знаешь, сколько миссий было у Мунаши за морем? Тридцать две. Акебино выезжал отсюда, — Забуза начертил пальцем петлю в воздухе, — пятьдесят шесть раз. Куриараре — двадцать три, и прямо сейчас он и Мунаши находятся в стране Огня. И когда я спросил: «почему так распределяют миссии и ресурсы?», мне никто ничего толкового не ответил, — Забуза развел руками. — Мизукаге не обязан считаться с твоим мнением, — Мангетсу покачал головой. — Как и с мнением каждого из нас. — Да пойми же, я говорю не о личной обиде, а об исторической несправедливости! Я может, и гордец, но не честолюбец. Я сказал тебе это не затем, чтобы показать свою значимость. К тому же сегодня я гораздо больше, чем был вчера, уверяю, — Забуза зло сверкнул глазами. — Акебино, Мунаши, Куриараре, — он принялся перечислять, загибая пальцы. — Это все кланы из высшей касты, как и другие, у которых нет штампа «невыездной». Поэтому им можно бывать за границей — а нам нельзя. Чтобы мы не увидели, как живут там, — Забуза махнул рукой в сторону моря, — чтобы мы не узнали, что носители Кеккей Генкай это не человеческий материал, которым можно затыкать бреши в обороне своей страны, а уважаемые люди! Ни мне, ни тебе не дадут учеников, если мы перестанем быть мечниками. Потому, что «учитель» — это статус, а все статусы у нас по умолчанию присваиваются только высшим кастам! В академии и в наставничестве все шиноби — из «золотых» семей, с низов никого нет! То, что я и Кисаме оказались среди экзаменаторов на джонина — случайность. Потому, что снова потребовалось заткнуть брешь, если бы им хватало людей оттуда, сверху, — Забуза ткнул пальцем в небо, — в нашу сторону бы даже не посмотрели! Кисаме слушал речь Забузы, невольно проникаясь ей, чувствуя, как внутри него поднимается смерч негодования. Забуза ловко облачил в слова неприглядную действительность, которая царила в стенах резиденции Мизукаге. Собрал в едино факты, изобличающие, какой огромной властью пользуются семьи из высшей касты, и бросил их ему и Хозуки в лицо. — И вот ты веришь своей деревне, — продолжил Забуза, — любишь ее так, как тебе об этом говорят, а потом обнаруживаешь, что тебя лишь гладили по шерстке, чтобы ты вел себя спокойно. Вся суть нынешней власти Ягуры в том, что он буквально дает нам понять, что: «Здесь каждый может иметь все, кроме вас, ребята. Вас мы в виду не имели». Такое вот культурное оскорбление. И как ты станешь на подобное реагировать? — Я согласен, что в управлении деревней много слабых мест и не все идеально, — подал голос Мангетсу, столкнувшись с Забузой взглядом. — Но я не чувствую себя ущемленным от того, что мне «не дают» бывать за границей, или я не смогу обучать чужих детей, на которых, я, в общем-то, плевать хотел. Все, чего я хочу — спокойно дожить свой век, и чтобы мой брат никогда не узнал, что такое настоящая бедность. И все это выполнимо и под властью Ягуры. — Да ты посмотри, как вы живете! — огрызнулся Забуза. — При втором Мизукаге ваш клан процветал, ваши кварталы занимали все восточное побережье! А теперь вы кучкуетесь на окраинах, без свободного доступа к морю. Вас и другие кланы с Кеккей Генкай согнали как скот, в зоопарки для людей, под названием резервация! В последний раз международный экзамен на чунина проходил еще при третьем Мизукаге. Если раньше решение о твоем повышении принималось несколькими людьми уровня Каге, то теперь это решает один человек, который, прежде всего, смотрит на твое происхождение и, чью ты носишь фамилию! И ты считаешь это нормальным?! — Не надо наседать на меня с ответственностью перед кланом, — в голосе Мангетсу послышались опасные интонации. — Ты не мой отец, не тебе меня отчитывать, — он сощурился. — Чего ты хочешь добиться, понося Ягуру? Чтобы я встал на твою сторону и поддержал тебя, когда ты попытаешься его свергнуть? Тебе нужны мои способности, ты ведь за этим пришел? — Забуза кивнул. — Хочешь, чтобы я весь свой клан настроил против него? Кисаме сжал челюсти. Сейчас Забуза открыто признал, что готовится заговор. Он разделял его недовольство, понимал людей, которых он также красноречиво убедил за собой пойти. Скольких же шиноби Забуза поставит под удар своим бунтом… Лицо Хозуки было непроницаемо, неужели, он согласится? Кисаме, как и Забуза ждал его ответа с тяжелой гирей на сердце. Чтобы он не ответил — ему придется доложить Мизукаге. — Мой ответ — нет, — раздался над водой голос Мангетсу. — Я не пойду против Мизукаге. Ты отличный шиноби, Забуза, и я тебя уважаю. Поэтому я не буду доносить о нашей сегодняшней встрече. Но если мне отдадут приказ тебя убить — я тебя убью. И в этом не будет ничего личного. — Делай что хочешь, — сплюнул в ответ Забуза, — я от своего не отступлюсь! Они одновременно направили чакру в ноги, и каждый отправился в свою сторону. «Делай что хочешь», такую фразу приятно услышать, когда решил с кем-то порезвиться в постели, а не от человека, задумавшего устроить резню и сместить действующую власть. Если мне отдадут приказ тебя убить — я тебя убью. И в этом не будет ничего личного. Ничего личного… Кисаме про себя вздохнул. Он бы хотел, чтобы в его смерти было что-нибудь личное. Он всплыл на поверхность, глядя на удаляющиеся в разные стороны точки. Мангетсу двигался к деревне, а Забуза в сторону туманного леса. То, что Хозуки не стал доносить на Забузу — благородно, но делало его в глазах Мизукаге преступником. Ягура не посмотрит ни на то, что он отказался присоединиться к бунту, ни на то, что на его попечении находится младший брат. Предательство — сразу высшая мера, смертная казнь. Мысли Кисаме разбегались, велик был соблазн поддаться речам Забузы, и потребовать от деревни свое. Он вспомнил об отряде шифровальщиков, о Миру, понимая, что не вправе обесценить эти жертвы. Если он умолчит о роли Хозуки в этой истории, то тоже станет преступником, когда правда выплывет наружу. А хранить тайны в Киригакуре становилось все труднее. Но он должен что-то придумать, чтобы его спасти! Забуза скрылся в лесу, Кисаме, немного помедлив, стал его преследовать. Минут десять они прыгали между деревьями. Вскоре лес расступился, потом раздался короткий свист, и на плечо Забузе уселся ястреб. Тот быстро вложил свернутый лист в крепление на спине птицы, и отправил ввысь, к звездному небу. Подождав, пока Забуза исчезнет из виду в тени деревьев, Кисаме сложил печати. Нужно перехватить послание. Оглушив птицу, он достал письмо, и понял, что у него в руках находилось то, что спасет шкуру Хозуки. В короткой записке были указаны дата и место «встречи». Именно тогда произойдет нападение на Мизукаге, Кисаме в этом не сомневался. Удачное Забуза выбрал время, ничего не скажешь. Хотя, на его месте, Кисаме бы поступил также. Он сделал копию, и отправил ястреба дальше, к месту назначения. Теперь с докладом к Ягуре он вернется не с пустыми руками, и Хозуки можно будет не упоминать. Скажет, что следил за Забузой с момента экзамена, его поведение показалось ему подозрительным. Значит, это Забуза убил Джинина? За то, что тот не согласился его поддержать?.. Они все чуть не погибли на том острове, стал бы он так рисковать? Подготовка к бунту шла не один день, неужели Забуза мог все перечеркнуть из-за того, что не контролировал свою ярость? Кисаме шел к резиденции Мизукаге, так и не найдя ответа на этот вопрос.