Забери меня

      — Заберите меня, — чуть растянуто звучит в телефонной трубке знакомым голосом.       Автомобильный гудок заставляет Энди окончательно рассыпать хрупкие мысли, отпрыгнуть в сторону, в последний момент увернуться и скользнуть толстой подошвой некрасивых, но удобных ботинок по мокрому асфальту. Размытые, разлитые по лужам-ручьям дождевой воды огоньки фар и уличных ярких фонарей подрагивают, тянутся косой рябью от наступивших в них ботинок, заляпывают, пачкают серо-коричневой грязью серо-голубые джинсы до колен.       — Миранда? — девушка поправляет ремешок сумочки, скатившийся с плеча и норовящий окончательно ускользнуть из рук. — Но… Но как вы узнали мой номер? — Противный мелкий дождь, словно пригвоздившийся к одному и тому же месту, над одним и тем же пятачком огромного Нью-Йорка, вредничает и мочит свалявшиеся от неприятного, колко-осеннего сентябрьского ветра, срывающего золотистые листья.       — Ох, Андре-а, — Энди кожей чувствует, видит внутренним взором, как Миранда закатывает глаза, может даже слегка встряхивает волосы. — Просто заберите меня, это же вы можете сделать еще? 76-я авеню…       Энди не задает вопросов, вертящихся на языке: «Что мешает вам взять такси? Попросить новую или старую Эмили, кто там у вас работает сейчас? Вызвать водителя?». Перепрыгивает огромные лужи, — что с ливневками? Снова забиты? — на ходу доставая из сумочки ключи от своей малолитражки, купленной через полгода после Парижского ухода из «Подиума». Накрапывающий гаденький дождик только усиливается, увеличивает количество и объем капель, заливается за шиворот некрасивой, но удобной коричневой ветровки.       Забрасывает сумку назад, усаживается поудобнее, вставляет ключ в зажигание и поворачивает. Машинка сверкает фарами, загорается приборная панель; девушка настраивает зеркала, хотя, скорее, смотрится в зеркало заднего вида, поправляя уже почти совсем отросшую челку и чуть прищуриваясь, пытаясь разглядеть в темноте салона, подсвеченного только размытыми огнями уличных фонарей и вывесок. Выглядит она так себе для такой, как Миранда Пристли. И ведь это все еще беспокоит ее, — усмехается, — почти год в «Подиуме», выполняя безумные просьбы Пристли не проходит даром и даже восемь с половиной месяцев без Миранды не отменяют зафиксировавшихся в мозговой коре рефлексов.       Ее поражает уже даже не тот факт, что Миранда с чего-то вдруг позвонила ей, ее поражает тот факт, что Миранда просит ее забрать с 76-й, и Энди припоминает статьи в желтой прессе, что дом на 76-й по суду отошел Томплинсу. Негодяйский и грязный развод, в который он окунает Миранду еще до Парижского банкета почти (если очень округлить) годичной давности, позволяет ему отобрать половину ее имущества и Энди, в то время зачем-то читавшую всю эту дрянь, коробит и раздирает, отчего она полностью прекращает интересоваться жизнью Миранды. Черт, ведь почти два года обратно она о ней и знать не знала, а теперь госпожа Пристли везде: следит за ней через буквы, через дизайны и верстку, фотографии, витрины магазинов. Миранда всюду, заполняет своим духом весь Нью-Йорк, только Энди этого еще до конца не понимает, как и не понимает того странного чувства, что возникает у нее в шикарном номере Кристиана Томпсона, когда еще до конца не отрезвевший мозг, испытывающий похмелье организм, отдают неловким вздрагиванием и участившимся биением сердца, когда ей до чертиков хочется вцепиться в эту смазливую, белокурую морду того, кого она несколько часов назад целовала и ласкала. И после того банкета, на котором Найджел не получает ожидаемого, на котором Миранда вновь, только теперь уже на глазах у Энди, идет по головам, та самая Андреа Сакс принимает решение, что быть такой же она не хочет, да только Миранда не выходит из головы, не слезает с полок и витрин магазинов, красотой дизайнерских тряпок привлекая внимание. Что-то в этой женщине, с интересом и, чуть приспустив очки, когда-то смотревшей на новый вид новой Эмили, когда Андреа училась подбирать себе наряды сама, когда радовала глаз и зарабатывала тот самый короткий и почти незаметный один кивок. И потом, лежа с Нейтом в постели, после его провалившегося окончательного собеседования в Бостоне, рассматривая потолок, она ловит себя на мыслях о Миранде. Тот полный бездны взгляд в покрасневших глазах, тонкие, хрупкие откровения, рвущиеся наружу вымученными птицами, — от Миранды Пристли сбежал очередной муж, — грустная тонкая усмешка, вздрогнувшими уголками губ, беспокойство за близняшек, и тут же стекленеющий, холодеющий леденеющим топким сиропом взгляд, слова о работе, а вырвавшиеся совсем недавно на свободу птички пойманы за крылья-перья и посажены обратно в клетки. И Энди в тот момент безумно хочется отворить решетчатые дверцы, спасти пернатых, дать им волю, ту самую, к которой они только что рвались, выхватив кроткий глоток свежего воздуха, да ничего кроме банального: «Могу я вам чем-то еще помочь?» в голове не рождается. Работа отвлекает, спасает, защищает, — Андреа это уже знает не понаслышке, сбегает в Париж, топит в коктейлях, людях, событиях, чертовом Кристиане своих только родившихся щенков-эмоций. Да может потому и попадается, пусть, еще совсем не осознавая, в ту липкую осмысленно-неосмысленную ловушку закрытых, запертых эмоций.       Останавливается с аварийным сигналом в нескольких метрах от дома, запрокидывает голову, до конца не понимания, не осознавая, почему голос бывшей начальницы все равно заставил подчиниться.       Белые волосы, темные очки даже в ночное время суток, черное с вставками тонкое пальто от Louis Vuitton, в карманы которого спрятаны руки. Энди несколько секунд смотрит на замерзающую фигуру, потом, спохватившись, пару раз коротко сигналит, привлекая внимание. И ей снова кажется, как она видит прищуренный взгляд и выдох недовольства. Да только Миранде везет и в этой части города, над ее – не ее домом не идет, не моросит холодного вредного дождя.       Сакс вздрагивает, когда пассажирская дверь открывается и Миранда оказывается рядом с ней в машине, в которой пахнет дешевым парфюмом самой Энди; к нему добавляется благородный цветочный аромат Пристли, хлопает дверь и женщина, наконец, снимает очки и пристально рассматривает девушку.       Андреа помнит, знает, так же записала, высекла на подкорке — главному редактору Нью-Йоркского «Подиума» совсем нельзя задавать вопросы, получишь облаченный в острые, шипастые латы взгляд, да удар метафорической дубинкой по голове так, что польются горячие искры-слезы из глаз.       — Домой? — только и спрашивает Энди, смотря в левое зеркало.       — Конечно, — выдыхает Миранда и откидывается на спинку сиденья.       — Мне не нужна большая машина, — оправдывается девушка, выполняя разворот.       — Конечно, Андре-а, — по-особенному, как умеет только мисс Пристли, она растягивает последние буквы ее имени, — вы предпочитаете довольствоваться малым. Я ошиблась тогда сказав, что вы похожи на меня в молодости. Я читала пару ваших статей в этом, как его… журнале, в котором вы печатаетесь. Посредственно.       Энди сжимает руль так, что пальцы становятся бескровными и белесыми. Винит, шипит, рычит на себя внутренним зверем, — к чему согласилась ехать? Почему не стерла, не удалила из памяти телефона и своей собственной эти цифры, рабочий номер Миранды? Да вот только не удалила, из памяти уж точно, а звонила ей мисс Пристли не с рабочего, а с какого-то другого, иного номера, набора цифр.       — Потому я буду крайне благосклонна и дам вам еще один шанс. На днях уволился автор статей о новых коллекциях. Могу предложить вам эту должность, Андре-а, — в голосе читается легкая, лисья усмешка, короткий, но такой важный ход в шахматной партии.       Машина резко встает, выехав за ограничительную линию, почти на самый перекресток под запрещающий сигнал светофора, все еще пахнет цветочным парфюмом, скребут дворники по лобовому стеклу, мерцает поворотник.       — М-да, если вы, конечно, нас не угробите предварительно, — надев очки, добавляет Миранда.       Светофор вспыхивает зеленой стрелочкой и девушке удается закончить поворот, аккуратно встроиться в поток машин и дальше медленно, но верно ехать по прямой.       — Я не слышу вашего ответа, Андре-а.       — Я… Мне нужно подумать.       — О чем тут думать? Такие предложения случаются один раз в жизни. Завтра в восемь вы должны быть в отделе кадров, в девять на своем рабочем месте. Эмили вам все покажет.       И даже не звучит: «если вы не придете». Миранда всегда говорит безапелляционно, Миранда всегда утверждает, никогда не спрашивает, никогда не повышает голоса.       Энди не находит слов, чтобы сказать Нейту о своем новом месте работы. Она не спит всю ночь, сидя за столом, устало обновляя поисковую страницу и рассматривая заголовки новостей. Она не понимает себя, не понимает того, что вращается и распускается внутри, шипами роз покалывая внутренности и в то же время оставляя аромат предвкушения красоты, когда цветы раскроются.       Вероятно, тогда, став ассистенткой Миранды Пристли Андреа Сакс подписала договор с дьяволом, продала ему свою душу в обмен на что-то тогда еще непонятное и эфемерное, продала, сдала по глупости, за дешево, привязала себя невидимыми нитями к Элиас-Кларк, заставляя выискивать, выхватывать глазами, даже потом, всегда, белые волосы, дизайнерские наряды, уверенный и слегка недовольный тон даже не слыша его, а только видя, читая, рассматривая фотографии, сделанные Найджелом. И теперь поздно пить боржоми, поздно искать входы-выходы обратно, назад, в ту прежнюю жизнь, когда и не подозревала, не знала, не имела об этой грозной дьяволице в юбке никакого понятия, когда смеялась с Лили и друзьями, округляла глаза от удивления, что кто-то о ней что-то знает. На земле 6 миллиардов человек, неужели про всех надо знать, пусть ты и журналист? Так теперь заказан путь назад, билетов нет, кассы закрыты, поезда не ходят. Только вперед, по острым, совсем не обточенным шпалам; прыжок будто, совсем коротко вечен, — очередная завитушка-подпись на бумагах; увольнение по телефону, — конечно, ведь им уже сообщили, что сама Миранда Пристли, восемь с половиной месяцев назад разочаровавшаяся в своей помощнице требует ту на должность автора колонки. Андреа так и не признается Нейту: график работы ничем не отличается от старого, больше никаких ожиданий Книги до двадцати двух тридцати, никаких химчисток, выгулов Патриции, горячего Старбакс по утрам и поджатых губ. Энди даже выдыхает, занимая свое рабочее место, вникая, изучая, набирая темные буквы на белом фоне открытого текстового документа. Найджел, потускневший, похудевший обедает с ней, говорит без искры и энтузиазма.       Нейт с недовольством подмечает, как одевается Энди, в ее гардероб вновь возвращаются дизайнерские вещи, только Андреа скорее отмахивается, отшучивается, соблазняет и играет, но так и не решается разрушить их хрупкий мир с частыми ссорами признанием, что она снова в «Подиуме» и зарабатывает теперь в два раза больше, чем в том журнале, что вещи эти уже ее, приобретенные, купленные, потому что ей хочется быть красивой, потому что ей хочется сталкиваться утром с Мирандой, улыбаться и ловить на себе оценивающий взгляд.       Нейт целует шею, пробегая губами по белой коже, оставляя влажные дорожки языком, спускается к ключицам, руками скользит по спине Энди, прикасаясь пальцами к застежке лифчика, — все еще обычного, простого, что она носила раньше и носит сейчас, как ушла от чертовой дьяволицы.       Телефон, лежащий на кухонном столе, бесцеремонно звенит и, вибрируя, катится к краю; на часах без четверти одиннадцать вечера; Андреа ловким движением вырывается из рук своего бойфренда, с разгоряченным, раскаченным сердцем, ловит соскальзывающий со стола мобильник и, не глядя на цифры, принимает вызов.       — Заберите меня.       — О боже… — обреченно роняет Энди, закидывая влажные после душа волосы назад, потирая лоб, невольно косится на Нейта, принимающего самый безразличный вид, но полностью обращенного в слух. — Уже совсем поздно, я.. Я не могу. Простите.       — 76-я авеню.       И звонок обрывается, оставляя в трубке только тишину. Энди еще раз бросает взгляд на Нейта и, набрав побольше воздуха в грудь, глупо импровизирует: с утра печать номера, а в статье грубые ошибки? И их никак не исправить утром? И копию я не забрала с собой, все только на рабочем компьютере.       Врет, наслаивая одну ложь на другую, складывая кирпичиками-лего, попутно одеваясь, словно продолжая диалог с главным редактором, потом, уже у выхода из квартиры, прижав телефон к груди, виноватыми глазами говорит: ты же все слышал. Мне нужно ехать, очень нужно. Прости, Нейт!       Она сама не знает, зачем и к чему врет, заводит свою небесно-голубую малолитражку, нажимает педаль газа и трогается с места; отчего ей кажется, верится, страшится, что Нейт ее совершенно не поймет, осудит, ранит? От того, что сама понимает, что вот так неправильно срываться, врать, да не может ничего поделать, — билетов в кассе назад уж нет, только вперед, только по шпалам.       — Я не такая, не-не-не, — машет головой, растрепывая волосы, говорит сама себе Сакс, притормаживая у дома бывшего мужа Миранды.       — Это в последний раз, — холодно произносит Энди, отключив игравшую в машине музыку и выезжая обратно на полосу движения. — Миранда, я не Эмили, я не могу вот так вот срываться по первому вашему требованию. И я категорически не понимаю, почему вы просите меня это делать. И что вы делаете там так поздно, меня тоже не особо волнует. В следующий раз, — еще строже добавляет девушка, — я просто не отвечу вам во внерабочее время. Напоминаю, что я не ваша помощница.       — Андре-а, — после минутной паузы, начинает мисс Пристли, — вы продолжаете меня разочаровывать своей категоричной недогадливостью. Но… Я поняла вас, что вам не составит труда оставить человека одного, в темноте, вдали от дома, у дома того, кто вытряс всю душу и нервы, на растерзание довольным желтопресочникам.       — Миранда, — сжавшимся в комочек сожаления сердцем, говорит Энди, — я и подумать не могла…       — Да уж куда вам! — колко выбрасывает Пристли и поджимает губы, коря себя за ненужную откровенность, вырвавшуюся эмоциональную птичку. — Остановите вон там, дальше я возьму такси, — слегка дрожащей рукой женщина указывает на неоновую вывеску какого-то подвального бара.       — Я довезу вас до дома, — бормочет Сакс, надавливая на педаль газа еще сильнее.       — Я не готова сейчас идти к дочерям. Потому, прошу вас, остановите у бара.       Энди включает поворотник, медленно паркует машину, чертыхаясь и крутя головой, пытаясь выполнить параллельную парковку. Не в этот раз. Она не оставит Миранду. В голове свищет ноябрьскими ветрами, в забившемся в несчастный крохотной уголок сердце восходит сопереживание и сожаление, тонкая поросль чего-то еще, отдающего цветочным ароматом и некоторой терпкостью. Выключает мотор, когда Миранда уже входит в двери бара, выбирается из машины, блокирует двери, ставит сигнализацию и спешит, цокая неудобными шпильками, по скользко-влажному асфальту.       В баре удушливо серо, пахнет потными телами, смешанными ароматами дешевых алкогольных напитков, одеколонов и парфюма, сальные, потрескавшиеся стены увешаны плакатами панк-групп, повсюду типичные представители субкультуры, которые не обращают никакого внимания ни на появившуюся в пальто от Chanel женщину, ни на девушку в черной кожаной куртке и сапогах от Calvin Klein. Вокруг снуют и гомонят люди, пытаясь перекричать оруще-хрипящую музыку, вдалбывающую в кости неритмичную мелодию.       — Зачем вы пошли за мной? — спрашивает Миранда, делая глоток синего напитка и тут же морщится, то ли от крепости, то ли от вкуса. У бара пахнет жареными крылышками, искусственным дымом и кожей. Пристли кажется чем-то неестественным, словно пририсованным к неудачному фону портретом. Энди поджимает губы, потом чуть приоткрывает, по-рыбьи хлопает ими, но так и не подбирает слов-смыслов, растерянно бросает черный клатч на барную стойку и просит любой безалкогольный коктейль, бармен усмехается, перечисляет ей какие-то невообразимые названия, большую часть из которых Сакс расслышать из-за грохочущей музыки не может, потому заказывает «Трезвого сантехника», ловит смешок Миранды и пожимает плечами, всем своим видом показывая, что понятия не имеет, о чем речь.       Врать бойфренду в шумно-гамном зале бара кажется непосильной задачей, но Энди списывает что-то на ремонт в соседнем кабинете, кричит, стараясь, чтобы он услышал ее правильно, что придет поздно, потому что помимо своей статьи, нужно переделать и еще одну; зажимает пальцем свободной руки второе ухо, стараясь расслышать ответы Нейта, но кроме неопределенного бормотания и какого-то серого: «Делай, как знаешь», ничего не разбирает. Быстро-быстро произносит типовые слова любви, смешивая их с извинениями.       — Стивен, — начинает Миранда, когда Энди возвращается на барный стул и прячет мобильник к клатч, — хочет получить общение с моими девочками. Давит на то, что являлся им отцом целых, — саркастично выделяет последнее слово, — два года. Имеет связи в опеке, предпочитает так грязно и низко шантажировать меня, стараясь продлить наше общение.       — Но он же сам подал на развод, — поражается Андреа, — зачем ему общение с вами?       На что мисс Пристли только косо усмехается, делает еще глоток синего напитка.       — Для меня все еще поразительно то, как вы отчаянно пытались меня предупредить тогда, в Париже. Уверена, Эмили бы не попыталась сделать нечто подобное. Что вы тогда думали?       Энди давится кисло-горьким «сантехником», в глазах появляются слезы от попыток не кашлять, в итоге ей все равно приходится отвернуться от Миранды, в сторону какого-то пузатого мужика с красным ирокезом и зайтись в долгом болезненном кашле.       Вернувшись корпусом, взглядом и вниманием к Пристли, Сакс ищет слова, роется в памяти в каких-то непонятных и, кажется, тщетных попытках объяснить Миранде, что с ней тогда происходило, что это называется… Дружбой? Сопереживанием? Пониманием? Да только не говорит напрямую, отчего-то опасаясь, что Дьяволица совсем не поймет ее, высмеет, что в мире Миранды Пристли таких слов не существует, они давно вытерты, выброшены из словарей.       Потому, когда останавливается неподалеку от пентхауса Пристли в четвертом часу ночи, чувствуя, как подкатывает к горлу тот самый «сантехник», Энди не верит в тихое, уносимое ветром «спасибо» из уст Миранды. Хлопает дверь, оставляя девушку в мокрой тишине накрапывающего тонкими капельками по крыше машины дождика, начавшегося аккурат, как за мисс Пристли закрылась входная дверь ее дома.