Связь

Со времени открытия злополучного сейфа незаметно пролетело три дня. Якова, пожалуй, даже устраивало то, как они проходили. Николай, в основном, старался не попадаться ему на глаза, но находился где-то поблизости. Большую часть времени он проводил в маленькой комнате, облюбованной им для занятий творчеством. Хороший выбор — Яков в своё время обустроил её для редких минут отдыха от повседневной суеты, проводимых в неспешных размышлениях, чтении, или просто рассматривании размещённых там изображений озёр, водопадов и лесных чащ. Размерами эти полотна совпадали со стенами, на которых висели, что создавало ощущение пребывания на природе. Ещё больше этот эффект усиливали горшки с карликовыми деревьями и другими растениями, а также мебель, покрытая резьбой с растительными мотивами. Конечно, Николай не мог не оценить по достоинству такое приятное местечко, где можно было укрыться от окружающей шумихи и подумать о своём. Идеально для писателя. Яков его не беспокоил, решив дать нынешней ситуации немного «повисеть». Сам же Гуро пока посвятил время бумажной волоките и проверке нескольких маловероятных версий для их основного расследования. С Гоголем они встречались, в основном, по утрам и по вечерам — во время завтраков и ужинов. Николай, хоть и мало, но всё-таки ел. То, что он не покидал его дом и не отказывался от еды, рождало чувство торжествующего удовлетворения — значит, оценил-таки прелести комфортной жизни и не хочет от них отказываться. Это хорошо — расширяет возможности для влияния. В глубине души Яков понимал, что подобное впечатление обманчиво, и Николая удерживают совсем иные причины, но, всё равно, нынешнее положение его устраивало. Гоголя он отпускать не собирался, и даже лучше, что тот остаётся добровольно. Во время их редких встреч, общение не шло дальше скупых приветствий и обмена ничего не значащими репликами. Николай, в основном, смотрел в тарелку, но изредка кидал на Якова страдальческие взгляды. Гуро предпочитал с ним не заговаривать. Гоголь, наверно, и хотел поговорить, но мялся и, в итоге, сидел молча. Напряжение, не имевшее возможности выхода, росло. Конечно, подобное не могло продолжаться долго. Неуверенный стук в дверь кабинета отвлёк Якова от написания очередного отчёта. Никто из слуг не отличался подобной застенчивостью. Гуро крикнул «Можно!», уже догадываясь о том, кто стоял за дверью. И точно — в кабинет вошёл Николай, державший в руках объёмную записную книжку. Ему было позволено заходить без предупреждения, но сейчас он решил проявить дополнительную вежливость. Это Якова не удивило. А вот его внешний вид… Одет Гоголь оказался в черный шёлковый халат с вышитыми белыми журавлями на фоне лиловых облаков — очередную попытку передать красоту восточной одежды, предпринятую тандемом Якова и его портного. Удачную, надо сказать. А Николай в нём смотрелся особенно очаровательно. Халат был длинный, и лишь немного открывал щиколотки, но пришёл Гоголь босиком, и Яков подумал, что, скорее всего, под тонким одеянием больше ничего не было надето. Эта мысль, против желания, весьма его взбудоражила. Все прошедшие дни они спали порознь, и теперь он явственно ощущал последствия такого воздержания. Николай подошёл ближе, и Яков почувствовал аромат сандала. Ему нравился этот запах, и Гоголю было об этом хорошо известно. Похоже, он заявился со вполне определённым намерением помириться и решил использовать для этого весьма занятные средства. Или тоже устал терпеть отсутствие близости. Такие методы в обычное время Яков бы несомненно оценил, но сейчас они лишь вызвали дополнительное раздражение. Пытаться давить на инстинкты, идя в обход рассудка — сомнительное решение. Николай аккуратно пристроил книжку на край стола, встал сзади и положил руки Якову на плечи. Гуро сжал его запястья и отстранил их. — Наносить на себя содержимое флаконов, которые ты отыскал в моих ящиках, может быть очень рискованно, — довольно прохладно сказал он. — Копаться в одежде тоже. Николай отодвинулся от него и пристроился сбоку от стола. Яков увидел, что его щёки залила краска. — Но… Ты же сам мне показывал… И запах этот я запомнил… Его голос звучал растерянно. Видно, не ожидал такого приёма. — Ладно, забудь. Что за книжка? — Это тот итальянский сборник повестей. Помнишь, ты дал мне его на перевод? Там ещё кое-что… — Ах, да, конечно. Не ожидал, что ты так быстро с ним управишься. — Ты посмотришь? — робко спросил он. Яков заглянул под обложку. Там были какие-то стихи. Видимо, Гоголь добавил к переводу и нечто своё. Теперь понятно, над чем он корпел все эти дни. Его можно было похвалить за такое рвение, да только не хотелось Якову это читать. Какой смысл сейчас в его стихах? — Я пока занят. Попозже ознакомлюсь. И рассчитаюсь с тобой за выполненную работу. — Рассчитаешься? — эхом переспросил Николай. Его лицо застыло и ничего не выражало. Несколько секунд он просто стоял, затем взял свою книжку, пролистнул несколько страниц, непонимающе глядя на них, а потом, внезапно, швырнул её на пол. Стремительно опустившись следом он, всё с тем же ничего не выражающим лицом, стал выдёргивать листы и рвать их на части. — Что же ты делаешь! — Яков подскочил к нему и схватил за руки. — Только и умеешь, что всё портить! — Да. Я всё порчу. И мне, наверно, давно уже следовало убраться отсюда. Но я хочу, чтобы ты сам сказал мне об этом. Сам!!! Скажи, чтобы я ушёл!!! — заорал Николай. — Прекрати сейчас же свою истерику! Мне и так тошно от того, что ты сделал, я не намерен ещё и её выслушивать! Ты совсем ничего не ценишь? — он грубо встряхнул Гоголя. Тот стал дёргаться, пытаясь вырваться, и Яков резко отпустил его. Не удержав равновесия, Николай упал прямо на изодранные листы и уткнутся в них лицом, дрожа всем телом. Один из листов он яростно мял в кулаке. Вместо жалости, Яков почувствовал, как на свободу вырывается злость, так тщательно удерживаемая им все эти дни. Поистине, Николай был просто невыносим! Мало того, что напакостил, так теперь ещё и заявился сюда скандалить! Его ведь даже не трогали, зачем же самому лезть на рожон? А тот, между тем, продолжал подливать масла в огонь. Оторвавшись от пола, он уставился на Якова огромными, горевшими безумным огнём глазами и прошипел: — Я не ценю? А ты? Рассчитаешься со мной за перевод. За работу. А потом за что? За то, что сплю с тобой в одной постели?! Конечно, в такой роли мне не положено иметь своего мнения! Тебе, наверно, было бы лучше, если бы у меня вообще мозгов не было! — О, Ники, поверь мне, последнему требованию ты, как оказалось, идеально соответствуешь. Даже превзошёл все ожидания! — не сдержав себя, Яков перешел к приёмам, которые в отношении Николая использовать было нельзя. Он тут же понял свою ошибку, но нельзя сказать, что сильно о ней пожалел. Реакция Гоголя последовала незамедлительно — не найдя, что ответить, он швырнул в Якова испорченную книжку. Гуро поймал её на лету и аккуратно положил на стол. Всё-таки надо прекращать эту стычку, пока она не привела к дурным последствиям. Николай, между тем, резко вскочил на ноги и выглядел готовым кинуться с кулаками на оскорбившего его обидчика. — Давай сейчас успокоимся, разойдёмся и поговорим попозже, — предложил Яков. — Нам нужно остыть. Николай язвительно прищурился. — Я найду способ успокоиться. Эту ночь я проведу с кем-нибудь другим. Ты сам мне это разрешил, и я, пожалуй, воспользуюсь твоим советом. Ну что за дрянной мальчишка! Моментально оказавшись позади него, Гуро сжал его запястье, а другой рукой обхватил поперёк груди. — Ты — что? — прошипел он ему на ухо. — Отстань! Тебе же плевать! Тебе плевать на всё, что не касается твоих интересов! Яков развернул его к себе: — Да что ты несёшь, в конце-то концов! Разве я плохо к тебе отношусь? Чего тебе не хватает?! Уже одно то, что я терплю весь этот бред говорит о многом! — Терпишь? Стоит ли? — Не придирайся к словам! Это ты пошёл на обман, из своих соображений, а теперь ещё и устраиваешь безобразные сцены! Я не понимаю твоих претензий. Если на то пошло, так это ты моё мнение ни в грош не ставишь! Воспользовался, понимаете ли, своими способностями, уничтожил документы. И кто хуже после этого? — Я о тебе думал! А вот если у тебя встанет выбор между твоим ненаглядным тайным обществом и мной, что ты выберешь? Пойдёшь против них ради меня? — Николай, сколько можно уже?! Ну выйду я из тайного общества, а дальше что? Будем по миру скитаться? Ты не понимаешь и половины происходящего, а всё пытаешься ставить ультиматумы. Тебе сейчас разве плохо? — Да! Мне плохо! Именно потому, что я не понимаю и половины происходящего! И ты не торопишься с объяснениями, а вместо этого просто игнорируешь! — А мои объяснения тебе помогут? Сдаётся мне, после этого ты устроишь мне новый сюрприз. Сразу предупреждаю, терпеть рядом с собой человека, способного нанести удар в спину я не собираюсь. И разрушать свои планы тоже никому не позволю. Лучше бы тебе это сразу уяснить и запомнить. Николай замер, будто от удара, часто-часто дыша. — Вот в этом весь ты… — наконец, со злостью проговорил он. — Я больше не вижу смысла что-то обсуждать. Я ухожу. Он хотел было направиться к выходу, но Яков жёстко схватил его за руку. Остатки самоконтроля грозили улетучиться в любую секунду. Николаю удалось вогнать его в настоящее бешенство. И что он там нёс про кого-то, с кем собрался ночь проводить?! Гоголь попытался вырваться, но это привело лишь к тому, что халат на нём разъехался, обнажая грудь и плечо. Аромат сандала лёг на кожу Николая, смешавшись с его собственным, неповторимым запахом. Яков понял, что невероятно хочет взять его прямо сейчас, а испытываемая им ярость только распаляла это желание. Крепко прижав извивающегося Гоголя к себе, он впился в раскрытые в очередном протестующем вопле губы. Поцелуй долго не продлился, потому что Николай укусил его — не сильно, но предупреждающе. Гуро пришлось отстраниться, но он знал, что лишь на время. Выбора у Николая уже не было. — Ну чего ты кусаешься? Разве ты не за этим пришёл? Нацепил халат, надушился сандалом, чего ты хотел добиться? — Гуро запустил руку под полу халата, проводя пальцами по мягкой коже. — Как я и думал — под ним ничего нет. Щёки Николая вновь вспыхнули. — Отстань! — крикнул он. Гневно сверкнув глазами и задрожав от злости, Гоголь дёрнулся, но Яков лишь усилил хватку. — И не подумаю, — он поймал Николая за волосы и сжал кулак. Тот попытался расцепить его пальцы, судорожно царапая их ногтями. — Руки опусти, — приказал Яков. — Мне больно! — процедил Николай, со злостью глядя на него. — Перестань дёргаться, в таком случае. И не вздумай ещё раз меня укусить. В глазах Николая заблестели слёзы. Он покорно опустил руки и застыл. Яков подтолкнул его к столу и заставил сесть на него. Немного разведя ему ноги и устроившись поудобнее, он начал целовать его, водя рукой под халатом. Силы, похоже, покинули Гоголя, и он обмяк, совершенно не сопротивляясь. Яков почувствовал угрызения совести за то, что сделал ему больно. Может, он напугал Николая? Взглянув ему в лицо, он увидел, что колючесть не ушла из его влажно блестевшего взгляда, но к ней добавилось вполне определённое желание. Николай боролся, но, против воли, жаждал его прикосновений. Халат разъехался ещё больше, удерживаемый теперь лишь поясом, и его можно было бы снять вообще, но Гуро нравилась подобная полуобнажённость. Белая шея, которую он пару мгновений назад покрывал поцелуями, уже приобрела алые отметины. Нет, хватит прелюдий. Обхватив Николая руками, Яков быстро стянул его со стола и развернул спиной к себе. Нетерпеливо зажав глянцевую ткань халата в кулаке, он закинул её вверх. На фоне чёрного шёлка кожа Николая сияла, словно снег. Гуро склонился к нему, с силой сжимая упругие бедра. По телу любовника пробежала дрожь и он судорожно вздохнул. Его правая рука потянулась вниз, в поисках скорейшего удовольствия, но Яков поймал её и завёл Гоголю за спину. — Терпи, — сказал он. Осталась лишь одна небольшая, но очень важная деталь — масло. Учитывая частую потребность в нём, оно теперь хранилось, в том числе, и в ящике рабочего стола, так что долго ждать Николаю не пришлось. Прикосновения, похоже, показались ему холодными — он вздрогнул и всхлипнул. Яков понимал, что, несмотря на злость, должен быть внимательнее к состоянию партнёра. Столь изящное тело требовало бережного к себе отношения и не должно было расплачиваться за дурость своего владельца. Но, помимо собственного желания, он распалялся всё сильнее — ему хотелось обладать Николаем, только эта прихоть, как он уже понял, вряд ли когда-нибудь сможет удовлетвориться полностью. Яков брал его так, как не делал с ним никогда раньше — грубо и жёстко, сдерживась лишь у границы, за которой был риск нанести партнёру физический вред. Он прикусывал тонкую шею, сдавливал узкие рёбра, снова и снова толкался вперёд, но вместо удовольствия ощущал лишь горечь. Как бы ему хотелось выбить из Николая всю непокорность! Эта независимость, это вечное собственное мнение на всё, это постоянное принятие в штыки того, что делал Яков — как же они надоели! — Ну почему ты такой? — рычал он, овладевая доведённым до исступления телом. Над ним Гуро имел власть — оно трепетало, подавалось навстречу и принимало его в своё, столь желанное, нутро. Но Николай не давал ответа на его вопрос, лишь хватал ртом воздух, стонал, уже переходя на крик, а по его лицу, не переставая, катились крупные слёзы. Ноги у него подкосились, и он практически лежал на столе, безвольно дёргаясь в такт движениям Гуро. Ему было больно — равно, как и Якову. Близость только усугубляла тягость нынешнего положения, доставляя физическое наслаждение, но усиливая страдания душевные, ведь она ничего не могла сделать с их взаимным недовольством друг другом. И меняться никто из них не собирался. После бурной разрядки наступила тишина, прерываемая лишь сдавленными всхлипами Николая. Он приподнялся и теперь стоял оперевшись на стол и низко опустив голову. Гуро не рискнул его трогать. Лишь через некоторое время, кое-как запахнув халат и старательно прикрывая заплаканное лицо, Гоголь, ничего не говоря, стремительно покинул кабинет. Не иначе, как отправился приводить себя в порядок. Яков занялся тем же самым, но отдельно от него. А ведь обычно это был один из их излюбленных способов позаботиться друг о друге… Довольно быстро завершив все манипуляции и, после этого, выждав немного, Гуро отправился на поиски Николая, но тот сам вышел ему навстречу. Уже успокоившийся, — недавние переживания выдавала только ещё более побледневшая кожа, — одетый в свежую рубашку и чёрные брюки, он, не глядя на Якова, сказал: — Мне… Мне бы хотелось вернуться домой… Это конечно же, было ожидаемо. Но… Куда домой? Зачем? Разве его дом теперь не здесь?! — Ты уверен, что это необходимо? — только и спросил Яков. — Мне нужно побыть одному, — всё так же не глядя на него, ответил Николай, а потом, смягчив тон, добавил: — Но это не значит, что я отказываюсь участвовать в расследовании. Если понадоблюсь — ты знаешь, где меня искать. Об остальном… я должен подумать. «Тебе думать вредно» — обречённо посетовал про себя Яков, уже прекрасно понимая, о чём именно собрался предаваться размышлениям Николай, находясь в гордом одиночестве. Только, в одиночестве ли? — Там же Яким тебе покоя не даст, — решил он использовать вовремя подвернувшийся аргумент. — Может, останешься? Я не буду нарушать твоего уединения. Им обоим просто нужно успокоиться. Поговорить. Расставить приоритеты и решить, кто и где способен уступить, а какие темы лучше просто не затрагивать. К чему сейчас подобные сцены? — Дай мне время, — коротко сказал Николай. Спорить с ним сейчас было бессмысленно. — Тогда я помогу тебе собраться. — Позволь, я сам это сделаю. Вещей у Гоголя и правда было совсем немного. Категорически отказавшись от услуг кучера Якова, равно как и от его экипажа, он поймал извозчика на дороге и укатил, прижав к груди свою небольшую дорожную сумку, даже не кинув прощального взгляда. Какое-то время Яков простоял, бездумно глядя на стремительно удалявшуюся повозку. Затем вернулся в квартиру и бродил по комнатам, сам не зная, зачем так делает. Дом казался опустевшим. Николай провёл здесь совсем немного времени, кроме того, очень любил закрываться в своей маленькой комнатке, но даже тогда его присутствие хорошо ощущалось. А сейчас… Всё было не так. Яков зашёл в кабинет, где произошла их некрасивая стычка. Истерзанные страницы всё так же валялись у стола. Он собрал клочки и попытался соединить разорванные листы. Довольно скоро удалось это сделать. Стихи, с которыми он не захотел сначала ознакомиться, представляли собой нечто вроде посвящения и были адресованы тому, кого любил Николай — ему. Написаны они были пронзительно и красиво. Следом шли переводы повестей. Гуро прочитал первые испорченные страницы и перешёл к уцелевшей книжке. Он тогда сунул Николаю первую попавшуюся новинку, только ради того, чтобы дать ему видимость работы, ведь просто деньги Гоголь бы не взял. Повести, на самом деле, не отличались особым полётом мысли автора и представляли собой весьма посредственное творение. Николай мог бы вообще плюнуть на этот перевод, и Яков даже не стал бы спрашивать о нём. Но тот отнёсся к задаче со всей ответственностью. Он не мог не заметить слабости как языка, так и сюжетов, но, вместо того, чтобы не задумываясь, перенести всё, как есть, постарался улучшить исходный материал, тщательно подобрав стилистику и даже кое-где перестроив текст. Отсебятина, конечно, но какая! Различия между оригиналом и переводом оказались огромными. Первое ничем не выделялось в массе других подобных изданий, тогда как чтение второго доставляло колоссальное удовольствие. Истории, в первом варианте казавшиеся совершеннейшими банальностями, во втором буквально раскрывались с новой стороны, а то, что казалось обыденным, превращалось в меткое жизненное наблюдение. Яков, без преувеличения, был в восхищении. Ещё больше удивляло то, как мало времени потребовалось Николаю для такой большой работы. С другой стороны — так ли уж мало, учитывая, что последние дни он практически не выходил из комнаты? Столько сил потратил, а тот, для кого всё делалось, даже не посмотрел… Много ли нужно тонко организованной натуре для потери душевного равновесия? Яков продолжал злиться на Николая, но не мог отрицать того, что собственная реакция в этом случае оказалась очень грубой. Равно как и то, что он не оценил всего остального… Мужчина мог использовать подобные приёмы только как самое крайнее средство. Николай, вне всяких сомнений, был очень оскорблён его реакцией. И больше Якову такие сюрпризы не светят. Но это ещё полбеды… И всё-таки Гоголь не должен был обманывать его, тогда бы и всей этой ситуации не было! Яков не привык к подобному. Перечили ему очень редко. Кто-то боялся и не рисковал, а кто-то восхищался им настолько, что и в мыслях не допускал действий против его воли. И это люди с положением и деньгами. Даже Бенкендорф в некоторых вопросах полностью полагался на его мнение. А тут — просто мальчишка! Пусть с тёмными способностями, но разве это меняет дело?! Обложка книжки нагрелась от пальцев Гуро. Даже она отдавала тепло, а вот человек, в которого он вкладывал время и силы, не стремился оправдать этих затрат. И ничем-то его не проймёшь. Он любит, но нужна ли Якову такая любовь? Гуро привык контролировать, а чувства — слишком эфемерная материя, чтобы на них полагаться.