В слепое никуда: дни

Ещë с самым пробуждением Эл понимает, что ему плохо. Пытается встать– и ноги немеют, зубы стучат от холода, рвота хватает за горло ледяной хваткой, синяк от недавнего удара ноет. Он ложится обратно. Так он лежит всë утро до двенадцати, пока звонок в дверь не гремит так, что от головной боли хочется плакать и кричать. И Эл кричит. -Открыто! Не закрыл дверь он ещё вчера, узнав, что, прямо скажем, первый и последний гость за всю его жизнь явится завтра с утра пораньше. Как видно, пораньше не получилось. Он слышит, как гость входит в прихожую, разуваясь и раздеваясь. Гость идёт через кухню, ставя тяжёлые сумки на пол, гость входит в спальню. Этот гость приезжает к нему раз в пять дней с провизией, книгами и всем, что Эл не может достать самостоятельно. Он не видит этого гостя, но точно знает, кто он. –Доброе утро. Ты болен? –Здравствуй, Ватари,– через кашель и хрип отзывается Эл. Он не смотрит на старика, отвернувшись к стенке, и знает, что он не обижается за это.– Да. Пожалуйста, помоги мне. Эл не понимает, что голос его звучит по детски и слишком мило, но Ватари слышит в этой фразе слишком много для одной фразы. Он слышит всё обиженное и обделенное детство этого мальчишки, видит его ребëнком, гением, который плача, кричит сквозь смех обидчиков, что он-то сумеет выжить безо всяких глаз. И видит Вамми, в котором было всë, что только вмещает в себя имя Эл, имя легендарного в кругу сирот ребенка. Он, конечно, видит Лоулайта насквозь. -Где же ты простудился? –Дождь. Дождевик. Его кто-то стащил, пока я сдавал сессию. -Они тебя не трогали? Эл хмурится в стену, потом вылезает из под одеяла и хмурится в сторону, откуда доносится голос Ватари. Врать нет смысла, да и ничего не поделаешь, ведь, конечно, старик видит его насквозь. -Не трогали. За то они прекрасно помнят меня, ждут каждого моего появления. Могут обозвать, это пока максимум. Но когда ни будь они подловят меня, встречи не миновать. Тишина. Дождь вливается в эту тишину и смягчает ее. –Я могу оставить приют на Роджера на время твоих экзаменов, но ты же знаешь, что нам и без того туго. Денег нет ни у кого и ни где. –Нет. Не надо никого оставлять. Ты слишком много делаешь для меня. Чем я потом смогу тебе отплатить? -Чем платить, Эл? Хоть когда ни будь я...?! Ватари замолкает, оставляя конец фразы Лоулайту. –Меня гложет совесть–бурчит Эл и отворачивается обратно к стене. Ватари заваривает чай, растворяет таблетки, включает обогреватель, меряет температуру у чихающего Эл. 39,4. Теперь он сидит под одеялом в шерстяных носках и с горячей кружкой в руках и повествует о сценарии фильма, в котором он- главный антагонист и крутой сыщик. –А ведь ребенком ты хотел быть детективом- смеëтся старик. Он слушает внимательно и впитывает каждое слово– это слышно, если хорошенько слушать и различать дробь капель по крыше и дыхание сидящего рядом. Эл радуется этому так, что впервые чувствует свой голос сквозь улыбку, и всё же фраза ранит что то глубоко внутри. –Прошлое остаётся в прошлом. – Кого же ты цитируешь, Эл? Уж не зачитался ли ты Шекспира? – Стив Фроуард. Я цитирую его. Эл не видит, как сильно удивляется Ватари его словам. Потом Лоулайт засыпает, а Ватари готовит, стирает, моет... Уходит он неслышно, аккуратно проворачивая ключ в замке. Всего пять дней- и он вернётся сюда что бы помочь снова.