Октябрь 7. 2019
Take a chance tonight and try something new You're getting boring, you're, oh, so boring And I don't recognize the zombie you've turned into
Тому, кто погряз в рутине дней грядущих, нередко доводится присутствовать при грустном, но любопытном явлении, а именно при том, как вдруг умирает пустяшное воспоминание, по случайному поводу вроде поглощённой в дороге сдобной булочки с кофе по дороге от дома к кампусу, вроде пробежавшего под ногами рыжего котёнка, уносящего в зубах пойманную мышь, вроде редко падающих с кроны деревьев капель тумана. Всё это умирает в глубинах нашей памяти, даже не успев толком пожить. Таким же незатейливым образом умирает и грусть вместе с воспоминаниями о том, что приходится нам отпускать, чтобы не погрязнуть в мрачной пучине самоистязания и самообесценивания ради амбиций тех, кого мы считали дорогим нашему сердцу.I'm about to let you see. This is what'll happen if you ain't giving your girl what she needs
Оно мерцает, оно еще пульсирует и дёргается,- но тут же на ваших глазах, разок вздохнув, покидает земную сень, не выдержав слишком быстрого перехода в настоящее. Отныне остается в нашем распоряжении лишь блеклая тень, лишенная, увы, обаятельной убедительности подлинника. И так каждый день, месяц, год, человек, пойманный в цепкие лапы ежедневной рутины, вынуждает совершать суицид таких вот мелких воспоминаний, из которых состоит вся наша жизнь. И получается так, что человек вовсе не жил. Возможно, я одна из этих ходячих мертвецов в пешем потоке офисного планктона, врачей, полицейских, учителей с учениками и прочих, иду, чуть ли не бегу, широко раскрыв глаза, потому что проспала и стараюсь не опоздать хотя бы к началу коллоквиума. На повторение у меня не будет времени - придётся импровизировать. Умение импровизировать и выбираться сухой из воды, я считаю, тот дар, который мне дала судьба, поцеловав в темечко прямо при рождении. Господи! Больше столько пить я не буду! Но хорошую же вещь сказал Плиний, что истина в вине: нам с Люси удалось поговорить о стольких вещах, что я даже не страдаю о разрыве с Дареллом, и кто бы мог знать, было ли у нас с ним общее счастливое будущее. А пока мне остается нестись с гордо поднятой головой и учиться любить себя.Get outta my way!
— Прочь с дороги! - восклицаю я, протискиваясь сквозь толпу у кофешопа. — Смотри, куда прёшь! — Что за?! — Как некультурно! Фыркают филистеры-завсегдатаи хипстерских заведений, а я чувствую их испепеляющие и полные надменности взгляды на своём затылке и болтающейся позади сумке. Такого у нас в Балтиморе нет. На часах 8:49. Если я уже побегу, то, успею прямо к тому моменту, как закроется кабинета, а проф Олдридж не отчитает меня за опоздание и не выпроводит из кабинета. Звуки просыпающегося и суетящегося города настойчиво и неуклонно начинают проникать в голову даже сквозь громкую музыку в наушниках, даже через рой собственных мыслей. А тело будто и нарочно готово сорваться с места, чтобы преодолеть оставшуюся дорогу за какие-то жалкие десять минут, которую всю я обычно прохожу за сорок. Но ритмичные, окрыляющие звуки музыки не позволяют удержать мой шаг, толкая в спину, хитро подмигивая. Ну, может, только в этот раз. На часах 8:52. Заводной бит в ушах догоняет меня, и я срываюсь с места, схватив сумку за лямку, чтобы та не билась о бедро. Ветер приятно ласкает волосы, а люди вокруг будто исчезли, поблекли, став фантомами на периферии зрения. В душу пробралось благоговейное одиночество, которое бывает в моменты вдохновения. Наверное, именно это чувствуют толпы бегунов по утрам?Get outta my way! Got no more to say, he's taken your place Get outta my wa...
Удар! Плечо пронизывает, как электрический ток, тупая боль, и я валюсь с ног, споткнувшись, прямо на дорогу. В ухо, из которого вылетает наушник, тут же проникают пронзительные стоны гудка автомобиля, несущегося на меня за спиной. Но фатальному столкновению не суждено случиться - чья-то холодная рука хватает меня запястье, затащив через выступающий поребрик на пешеходную часть. Что бы могло произойти со мной и моей тушкой? Ах если бы я только смотрела по сторонам, а не грезила! — Прошу прощения! Вы в порядке? Наконец я вижу причину столкновения и моего спасителя в одном лице. Первое, что бросается в глаза - голубые, широко раскрытые в ужасе глаза на осунувшемся лице землистого цвета. — Чёрт! Простите! Простите! Я очень спешу! - резко выхватываю руку и вновь стремглав мчусь прямо к виднеющимся вдалеке воротам кампуса. Бедный парень. Я его напугала и даже толком не поинтересовалась, в порядке ли он. Какая разница! В этом городе почти миллион человек и этот миллион попадает в передряги подобного рода чуть ли не каждые пять минут. Вы думаете, что при столкновении со случайным человеком люди обмениваются получасовыми любезностями, а потом зовут друг друга на чашечку кофе, чтобы загладить свою вину и отблагодарить за спасение? Возможно.***
Чёткий, вплоть до миллисекунды, расчёт времени. Пара проездов на красный. Невозмутимость во взгляде и движениях. А ещё конская порция удачи. Я провожаю взглядом Тебя, пропадающую за коваными воротами Твоего университетского кампуса. Какая грация и лёгкость. У меня всё ещё перед глазами стоит картина Твоего испуганного личика. По правде говоря, у меня самого сердце чуть в пятки не ушло в тот момент, когда я увидел надвигающийся на Тебя автомобиль. Ты была в тот момент слишком близко к краю. Перед глазами теперь проносятся страшные картины исхода условной оплошности с моей стороны, и исполинская волна отчаяния теперь захлестывает меня с головой. Что бы я сделал с собой, если бы по моей вине с Тобой что-то случилось? Порезал себя? Кричал раненным зверем в пустоту человеческой толпы? Размозжил себе голову об стену? Забрал бы Твоё тело, усадив на соседнее сиденье моей машины и утопился в Гудзоне, разогнавшись по хайвею? Спровоцировал каких-то хулиганов, чтобы те меня избили? Я чувствую, как слёзы режут глаза, отчего мой взгляд бесцельно блуждает по крышам домов, по лицам прохожих, по тому месту, куда Ты упала. Но что это? Джекпот! Под поребриком одиноко лежит голубой шнурок с ключами от Твоей квартиры и студенческим ID. Я резко наклоняюсь и подбираю связку и карточку. Это точно Ты! Твоя фотография и Твоё полное имя, которое я смакую на своём языке, как самый сладкий и вкуснейший десерт. А что это? Твоя электронная почта и номер телефона! Это подарок судьбы! Как же мне сегодня везёт! А Тебе, детка, повезло со мной - Твой рыцарь на белом коне вот-вот спасёт Тебя снова! Мысли скачут как бешеные: Ты, я, Твои ключи, встреча. В таком состоянии мне только одна дорога – в Dad’s Damn Diner. Добравшись до своей минивэна, на стекло которой уже успели прилепить штраф за неправильную парковку, и сев за руль, я наконец, могу улыбаться так широко, насколько мне позволяет архитектура моего рта, и залиться громким победным хохотом, будто карикатурный опереточный дьявол, чувствуя, как всё внутри взрывается неописуемой гаммой эмоций: я чувствую облегчение, возбуждение, волнение, страх, триумф. Я не могу успокоиться, и трясусь, как наркоман в абстиненции, которому пообещали новую дозу. А мой наркотик - Ты. И время до нашей встречи - вечность.***
—Тысяча извинений! - Пролетаю вихрем прямо перед лицом профессора Олдриджа, сбив спесь с его с морщинистого лица еврейской наружности, и торможу только на своём привычном месте в аудитории, сбивчиво дыша и доставая ноутбук. Тот молча изгибает густую графичную бровь, положив стопку книг и папку со сданными на прошлой неделе эссе. — Анфан террибль. - На ломанном французском вздыхает профессор, оглядывая собравшуюся в аудиторию восьмёрку, заострив своё внимание на мне, злостной нарушительнице его привычного распорядка, но тут же страдальчески закатывает глаза. — Я прочитал то безобразие, что вы мне сдали на предыдущем занятии и могу заключить, что работать вам в захудалой газетёнке или в никому не нужном интернет-издании - гороскопы сочинять для мамочек в декрете и офисного планктона. В аудитории чувствуется, как воздух становится тягучим от страха, будто здесь не кислород, а угарный газ. Верно. Сейчас вот-вот может разгореться тирада высокомерного и переквалифицированного профи, о скупости на похвалу которого ходят легенды. — Я надеюсь, что вы удосужились прочитать хотя бы краткое изложение заданного произведения, чтобы казаться сведущими в теме нашего разговора? В ответ последовали немые кивки со стороны нашей группы. Брэндон Бэй - парень, который присылал в групповой чат бесполезные ссылки на жёлтые издания, скучающе листает ленту Инстаграмма, разглядывая профили девушек, страдающих отсутствием удобной одежды, которая могла бы прикрыть их тела, изогнутые в неестественных позах перед зеркалами туалетов, примерочных и фойе баров. — Кто-нибудь может сказать, почему Джон Стейнбек, считал этот роман одним из великих, хотя у автора были куда более занятные работы и он мог бы значительно преуспеть на поприще поэзии? Все молчат, пугливо пряча глаза, чтобы не столкнуться взглядом с профессором. — Наверное в том, что автор смог убедить читателя в том, что главный герой не такое уж злобное зло. - С ходу говорю я, пожимая плечами, отчего восемь пар глаз глядят на меня, полные интереса. — Продолжай. - Профессор щурится, сложив руки в замок на круглом животе. - Ну… язык автора позволяет ему балансировать на грани между чувственностью и откровенной эротикой при описании переживаний главного героя в отношении предмета его обожания. Увлечение писателя энтомологией закрепило в нём умение внимательно наблюдать и глубоко исследовать поставленные перед ним вопросы. — Да! На момент написания романа у граждан была на слуху история о похищении девятилетней девочки, и тогда орудовал Эд Гин. - Пищит Джоди, шмыгнув носом. — Но роман был опубликован в тысяча девятьсот пятьдесят пятом, а Гина арестовали только в конце пятьдесят седьмого. - Возражаю я в ответ на комментарий из группы. — Продолжай, голубчик. - Профессор удовлетворенно кивает, полуулыбаясь в своей манере, рождённой раздражением. — Из-за реалистичности сюжета писателя не хотели печатать многие издательства, основываясь на “Кодексе Хейса” и пуританских нравах того времени. Лично я считаю, что поступки главного героя отвратительны; он жалок и находится в плену собственных комплексов, прорастающих из детства - периода, когда он впервые влюбился. Он создаёт идеальный образ своей жертвы и фокусируется на нём. - Пальцами я делаю кавычки в воздухе. - Невзирая на её возраст, интересы и натуру. Главный герой лишает её базовой потребности в безопасности. Профессор слушает меня. — Набоков показал видение преступника-эстета, для которого цель оправдывает средства, для которого собственные фантазии важнее жизни другого человека. В конце концов до главного героя доходит, что он монстр, который разбил вдребезги жизнь ребёнка, но, к сожалению, он это понимает слишком поздно. Он понимает это, находясь под стражей после убийства. — А ты не считаешь, что жертва виновата в том, что соблазнила главного героя? — Простите, но Лолита не соблазняла Гумберта. Она была лишь несчастным ребёнком, чью судьбу разрушил Гумберт с патологическими наклонностями и нездоровой одержимостью. Это был выбор главного героя вестись на кокетство двенадцатилетней девчонки. Если он ему поддался, то, следовательно, его эмоциональный интеллект так и остался на уровне её сверстников. — Хорошо. - Проф вкрадчиво кивает, сжимает губы и, облизнув их, поглядывает на часы. - Надеюсь, вы, молодые люди, записали за вашей подругой её позицию? Если нет, то советую выудить из памяти хоть что-то и пометить себе это в заметках. После моего краткого синопсиса к Набоковской “Лолите” проф Олдридж начинает разбирать похожие художественные приёмы, которые были также использованы в других произведениях оного. Олдридж рассказывает, как когда-то ему удалось попасть на лекцию самого Набокова, как он был заворожен тем, как тот работал в паре со своей женой, попутно снисходительно, отзываясь о нас и нынешнем поколении “дэбилов”, до тех пор, пока не наступает время перерыва. — Дружочек, - профессор подзывает меня к себе, достав из папки, видимо, мою работу. — Да, сэр? - Я неспешно подхожу к нему и опираюсь о близстоящий стол бёдрами, разглядывая его лицо, которое тот топит в испечатанном листе. В конце концов, ничего страшного не произойдёт. — Я отстраняю тебя от работы над групповым проектом. Произойдёт. От его слов всё, включая звуки на улице, затихает. Будто на глазах у всего мира произошло убийство. Кажется, убили мою самооценку, которая только начала жить, и мои зелёные перспективы. Олдридж держит в руке моё эссе, на котором написано что-то сверху его рукой - к сожалению я нахожусь на том расстоянии, на котором невозможно разобрать всё то, что он написал размашистым почерком. — Я отстраняю тебя от работы над групповым проектом и даю новое задание. - Очки его поблескивают деловитым азартом. — Слушаю. — Пятнадцатого октября будут чтения в литературном клубе. Десять лучших попадут в новое издание ежегодного сборника. Так что я жду расширенный вариант твоих умозаключений. - Профессор протягивает мне листы. — Но я ведь только на первом курсе и не доросла до кружка, где одни магистры. — Талант не определяется возрастом и опытом со званием, голубчик. Он либо есть, либо его нет. Роль обучения и практики заключается лишь в шлифовке и огранке природного дара, чтобы тот был представлен миру и сиял как можно ярче. Я чувствую, как мой затылок пронизывают семь пар ненавидящих взглядов. Но лишь одни глаза выражают какие-то смазанные потуги уважения в мою сторону. Профессор Олдридж кивает мне, сделав привычный жест - сложив руки на столе в замок. — Но на какую тему мне писать? — А вот тут я тебе не советчик, я могу только проверить твоё написание. Тему выбираешь ты. — Ну и ну! — Или ты больше хочешь писать никому ненужную статью о том, как молокозаводы ненавидят производителей растительного молока? - Вновь полуулыбка издёвки мелькает на его лице, но затем смягчается хитрым подмигиванием. Я смотрю на то, что он написал на моей работе, и от увиденного мне становится смешно и так легко:“Настоящие художники не обращают внимания на современников. Они выпендриваются перед вечностью”