scarlet trail

Первое правило дом/саб отношений: всё строится на безопасности. Второе правило: всё строится на добровольности. Третье правило… У некоторых доминантов должны быть стальные нервы. Юнги последнее выдумал сам. Потому что с Чимином ему повезло — он выиграл джек-пот, когда пьяный в клубе подкатил к его столику. Ну, как подкатил… Свалился на пол возле диванчика, попытка удержаться за спинку провалилась и вот он уже вытирает текущую из носа кровь, приложившись о чужое колено. А дальше салфетка, ворчание, которое он теперь любит больше всего, и любезное: «Я отвезу тебя домой, отказы не принимаются». Домой его, конечно, отвезли, но не к нему домой, а в квартиру в одном из многочисленных муравейников недалеко от центра города. Приложили лёд, отправили спать, а утром прочитали лекцию о вреде алкоголя в больших количествах. Как будто сам не напивался, вы посмотрите на него! Ходит тут весь такой вальяжный, в домашних брюках и белой футболке с вырезом почти до пупка, хоть бы прикрылся! Сейчас Юнги вспоминает тот день с лёгкой улыбкой и теплом в груди, и о Чимине так не думает совсем. Простите… О Господине Чимине, который приручил его буквально за неделю. Мин подвисал, когда видел его в белых рубашках и брюках, тянулся, чтобы поправить воротник, прикоснуться. Как же его доминанту чертовски идёт эта классика, можно только слюни пускать. Что, собственно, Юнги и делает. Чимин не хотел брать себе новых сабмиссивов — так он сказал утром. Хотел отдохнуть и найти кого-то навсегда, или очень-очень надолго, поэтому выбирал тщательно, но критериев не имел, доверял собственным ощущениям. «Им могу стать я», — протянул Юнги. Маленький и строптивый — так его прозвали. Но оставили. На испытательный срок.

━✕━

— Господин, — Юнги почти спотыкается, выбегая из комнаты, поскальзываясь на ковре. — Да блять… — и резко задирает голову, пряча невинный взгляд, прикусывая язык. Чимин не разворачивается, хотя его плечи приподнимаются от тяжёлого вздоха. Саб вцепляется в край безразмерной футболки, оттягивая её вниз, прячет коленки. Чимина радует, что по утру Юнги надевает только её или рубашку, не нужно возиться со штанами, достаточно просто сдёрнуть с него трусы. — И куда ты так нёсся? — буднично интересуется Чимин, разворачиваясь. — Иди сюда. В глазах Юнги явно читается «Можно не надо…» Но шаг делает, нерасторопный, потом ещё один, пока между ним и домом не остаётся расстояния в пару сантиметров. — Оно вырвалось, — тараторит Юнги, — я не специально, вы же видели… Я чуть не упал, это рефлекс. — Конечно, — этой улыбке и прикрытым глазам доверия нет. Чимин уже что-то придумал. — Рефлекс, — облизывает пальцы, кажется, от сыра, который намазывал на хлеб. — Г-Господин? — приподнимая бровь и вжимая голову в плечи, тянет Юнги. — Только не ухо, ухо то за что?! — хватается за руку дома, когда тот хватает его за мочку и тащит в сторону гостиной. Юнги матерится только в особо эмоциональных ситуациях, но и этого достаточно, чтобы возмутить Чимина. Ему всего семнадцать, а он уже не способен выражать возмущение как-то иначе. — Я посчитал, что так лучше доходит, — падая на диван, объясняет Чимин. Отпускает пострадавшее ухо только чтобы поправить домашнюю рубашку. Юнги опускает взгляд в пол. Он рад бы сейчас провалится туда, потому что чувство стыда ненавидит всем своим сердцем. Юнги не нужно указаний — он медленно опускается на колени, взгляд не поднимает. — Простите, — бубнит он себе под нос, — это было некрасиво с моей стороны, — и задирает голову и смотрит, пялится откровенно, хлопает ресницами, улыбается. Чимин подпирает голову кулаком, прищуриваясь. — Давай-ка ещё раз. Юнги уже знает, чего от него хотят. Во рту разливается глухое чувство смущения и стыда. Он перекатывается ягодицами по пяткам. — Прости меня, — зажмуривается, а щёки так и горят, — папочка, — в горле стынет, — я буду стараться матерится меньше. Чимин хлопает себя по колену: — Или совсем не будешь материться, хотя бы не в моём присутствии. Юнги сглатывает, подползает ещё ближе и забирается на колени, утыкаясь носом в подушку, брошенную в угол дивана, и зажмуривается. Лёгкие шорты сдёргивают почти до колен. Тело съеживается от прохладного воздуха, окутывающего обнажённые бёдра. Как объяснить Чимину, что уже октябрь и нужно хотя бы немного прибавить отопление?! Или просто Юнги чересчур теплолюбивый… Постоянно укутывается в плед, по вечерам надевает мягкие штаны, а ещё обязательно тёплые тапочки. Обдумать это не дают, обжигая ягодицы первым ударом ладонью, звук от которого расходится по комнате. — Знаешь, что мне нравится в порке ладонью? — Он размышляет или спрашивает? Вот по интонации вообще ничего не понятно. Юнги шумно выдыхает и приподнимает голову, готовый слушать. — То, — Чимин останавливает удар, — что я могу почувствовать, как ты напрягаешься, — мнёт кожу, щипая, — как съеживаешься, готовясь к новому удару. Юнги стискивает зубы, когда его шлепают вновь, оттягивая тонкую кожу. Синяк будет, ей богу. — Вы просто садист, признайте, — он смеётся, гаденько так, словно нарочно. — Я сейчас тебя раздену, — хрипло выдыхает Чимин, — положу на пол, — Юнги затылком чувствует, что он наклонился ближе, коснулся кожи губами, — завяжу глаза и… напомню о твоём пирсинге на сосках. Как думаешь, сколько ты продержишься, если я достану его и остужу, а после вставлю обратно? Всё будет цивильно, я даже обработаю их холодным антисептиком. Всё для тебя… — губы прижимаются к уху, — badbaby. Пирсинг на сосках Юнги сделал месяц назад, а до этого примерно столько же ходил вычурно послушным, не пререкался, даже привычка цокать языком вдруг испарилась. Всё ради небольшого, крохотного дозволения. «Ему же скоро восемнадцать! Это будет прекрасный подарок!» — и Чимин согласился, сам нашёл мастера и салон, даже был на процедуре, сидел по правую сторону от головы саба и поглаживал по уху, чтобы он расслабился. — Тогда чего же вы ждёте? В голосе Юнги озорство. Он тихо смеётся в сжатый кулак, жмётся лицом в подушку, ещё чувствуя дыхание Чимина на коже — тёплое и ровное, будто тот чего-то выжидает. Юнги хочет быть наказан. Звучит глупо. Иногда даже самому себе с трудом удаётся объяснить, откуда оно. Вроде бы встал рано, зубы почистил, в комнате прибрался, постель заправил, даже задание в колледж все выполнил без напоминаний! Такого только хвалить и гладить. Но не хочется. Юнги не желает похвалы, объятий, поцелуев в щёку и слушать, как он хорошо постарался за это утро. В нём закипает практически сумасшедшее желание встать на колени и молить, молить, задыхаясь в собственных всхлипах. Чимин это знает. Было бы странно, если б не знал. — Забыл, — дом наматывает прядь волос на палец, — что иногда ты так и хочешь, — тянет Юнги назад сильным рывком, — вспомнить, где твоё место… и как вести себя не следует. Встань. Сейчас же. Юнги подскакивает, подтягивает шорты, и вытягивается, опуская взгляд в пол. По спине так и ползёт холодный пот. Чимин на него не смотрит. — Тебе повезло, что мне сегодня не на работу, иначе я бы просто высек тебя и поставил в угол до своего возвращения — подумать, — Чимин толкает язык за щеку. — Или не повезло, badbaby. Юнги сжимается, вдыхая полной грудью. Ноги становятся совсем ватными, ещё немного — и его затрясёт. Он плюхнется на колени без явного приказа. Ягодицы ещё горят, напоминая о последних ударах, но не так сильно. Не так сильно, как хотелось бы. — Для начала, — Чимин разминает шею, — надень ту юбку, которую мы купили недавно. У Юнги уши горят, и он сводит колени вместе, хотя куда ещё ближе? — Клетчатую или чёрную? — Чёрную. Да, не забудь поводок. Где-то он у тебя завалялся, давно его не видел, — прищуривается Чимин, — и зажимы захвати, они нам понадобятся. — Да, хорошо. — Юнги. — Да, папочка, — тушуясь, роняет Юнги. Он недостаточно красный? Или ему начать заикаться, как во всех тех «аниме»? В комнате, конечно, стоит прибраться. Хорошо, что Чимин сюда не заходил последнюю неделю, иначе разнёс бы всю квартиру. Эта его чистоплотность иногда граничит с чем-то маниакальным. Но прибраться стоит, а то мало ли чего… — Так, юбка, — Юнги выкидывает футболки, шорты, майки из кучи вещей в ящике, достаёт почти до дна, пока не нащупывает пустую баночку из-под смазки. — Ладно, всё-таки нужно навести порядок, согласен, — ворчит он себе под нос. Просто времени нет, совершенно. Вот! В прозрачном пакетике на застёжке, совсем новенькая, Юнги её ещё ни разу не надевал. Чёрная в складку, едва бёдра прикрывает. Кидая юбку в сторону, он тянется к следующему шкафу. Три вида пробок, зажимы, цепочки, чокеры — всё в таких же пакетиках, а где-то на дне всего этого — металлические зажимы, силиконовые прокладки с которых снял собственноручно Чимин. Юнги был не против. Он вообще редко когда против того, что делает его доминант. Ошейники в отдельной тумбе: чёрный, белый, розовый с мягкой прокладкой, фиолетовый и красный. Красный как-то совсем не нравится, слишком пошлый. Юнги отходит от зеркала возле кровати, стягивает трусы, а следом и футболку, бросая их на кровать. Свинячить так по полной… Юбку натягивает, подпрыгивая. Стоит похудеть, только вот Чимин будет против всяких диет. «Никаких "потом поем", садись и ешь при мне». Ошейник с поводком оставляет. Точно, зажимы! — Юнги! Ты там умер? — в голосе Чимина слышится раздражение. — Считаю до пяти: раз… Чёрт! Заканчивая вертеться, Юнги подбирает брошенные на пол зажимы и снова ударяется ногой, но уже о косяк двери, с грохотом захлопывая дверь. — Два… Ещё бы сейчас не поскользнуться на том же ковре, а то за мат сегодня уже прилетало. — Три, — выдыхает Чимин, когда Юнги оказывается подле него и протягивает ошейник на вытянутых ладонях, опустив взгляд. — И? Ты что, с Луны свалился? Или в первый раз мы занимаемся твоим воспитанием? — Нет… Я не свалился, — прыскает саб, едва сдерживая улыбку. — Тебе, я вижу, смешно? — Чимин выдёргивает ошейник так, что жёсткая кожа больно прокатывается по пальцам, оставляя едва заметные следы. — Господин, я… — Закрой рот и развернись ко мне спиной, — он, кажется, едва держится, чтобы не повысить голос. — Сначала провоцируешь меня ради удовлетворения своих желаний, и не важно, есть у меня на это время или нет, — Юнги приподнимает голову, когда кожа ошейника касается его шеи. — Потом возишься в комнате почти десять минут, — первая петля, вторая, четвёртая… — Я уже молчу о том, что ты совсем забыл об обращениях, — ошейник застёгивается, — а теперь ты смеёшься, глядя мне в глаза? Какой весёлый Господин, повёлся на мои выкрутасы! — Я так совсем не думал, Господин, — шепчет Юнги едва слышно. Поднять голову и при этом не ощутить удушения невозможно. Ошейник давит на кадык и плотно прижимается к задней стороне шеи. — Повернись. Стоит это сделать — и его хватают за загривок, оттягивая волосы. — Я понимаю твою игру в «спровоцируй доминанта», но ты иногда не чувствуешь грани и заставляешь меня злиться всерьёз, — его лицо снова так близко, нос едва касается щеки. — Я что, должен каждый раз проводить с тобой лекции о том, что хорошо, а что плохо? Почему в погоне за удовольствием ты забываешь о том, что может быть неприятно мне? Юнги часто моргает. Кажется, он попал куда-то не туда… Не в смысле в ситуацию, а в состояние Чимина. Где-то он точно просчитался, потому что провоцировать доминанта, чтобы тот ткнул носом в твоё место — это одно, но когда перегибаешь палку и задеваешь его чувства — это уже не игра, и никакие роли здесь не помогут. Нужно принять ошибку и извиниться, насколько бы тяжело это ни было, как сильно бы ни тряслись коленки. — Господин, я не хотел… — у Юнги они трясутся в прямом смысле слова. — Скажешь что-то ещё? А то у нас каждый раз «Господин, я не хотел»… — Вы просто согласились на наказание, и я думал… — То есть, после моего согласия можно наглеть дальше? Я, так сказать, дал добро на смешки в свою сторону? — Нет, Господин, не давали… — Тогда в чём проблема, Юнги? Я понимаю, если бы ты был моим сабом неделю, бог с ним, месяц, но прошёл уже год. — Я просто хотел, чтобы вы меня наказали, но никак не хотел грубить, Господин. — То есть, оно само вышло? Ещё раз: ты мой сабмиссив уже год, ты знаешь все мои реакции вдоль и поперёк. Так какого чёрта, Юнги?! — Чимин отстраняется, отпуская его волосы, опирается на столешницу и смотрит будто сквозь него. — Господин… — Юнги делает шаг ближе. — Я сожалею, мне стыдно за то, что задел вас. За то, что я, не понимая этого до конца, нагрубил и заставил сомневаться во мне. За то, что спровоцировал вашу злость. Я не хотел этого, совсем-совсем не хотел, — поджимая губы, он шмыгает носом, отводя взгляд. Кажется, вот-вот провалится сквозь землю. Чимин тяжело выдыхает, смотрит на Юнги искоса, и хочется сразу же затеряться или убежать, но саб стоит. — Может, ты больше… Ну, не знаю… Не понимаешь, кто я? — роняет Чимин. — Нет-нет, Господин, я понимаю, я знаю! Пожалуйста, простите, я заигрался, — Юнги всё-таки опускается на колени, тянется к штанам дома и смотрит в пол, а внутри весь трясётся. — Или я просто расслабился, подумал, что достаточно воспитал тебя, — продолжает тот, будто не слыша слов Юнги. — Господин… Мне так стыдно, если бы вы только знали, как мне стыдно… Я больше никогда так не поступлю, обещаю, — сдавлено тараторит саб. Он жаждет прощения, но не знает, как его заслужить, как понять, что Чимин больше не сердится, что он не расстроен его поведением. — Иди сюда, — Чимин поднимает его, позволяя уткнуться носом в грудь и невесомо гладит по волосам. — Badbaby, я сам, кажется, проглядел, когда спустил поводок, но ничего, исправимся. — Ты ни в чём не виноват, — смаргивая слёзы, шепчет Юнги. — Папочка, ты самый лучший у меня… — Самый? — усмехается Чимин, придерживая саба за талию. — Самый-самый, — Юнги быстро-быстро кивает. — Нужно позавтракать. А в качестве небольшого наказания, — Чимин наматывает на кулак поводок от ошейника, — будешь ходить с ним весь день, да и в юбке тоже. — Радовать вас? — подмигивает Юнги и наконец, спустя долгие минуты, улыбается. — Разумеется, — Чимин оставляет лёгкий поцелуй на его щеке, а Юнги тянется получить ещё, уж очень ему это нравится. — А к вечеру мы всё-таки повторим воспитательный процесс. Юнги от этого тяжёлого низкого голоса не по себе. Он сжимается, старательно пытаясь успокоить быстро бьющееся сердце. Расплывается в лужу и не может удержать себя на ногах.