Кто здесь смелый, а?

      В Топях все было иначе: не по-людски, либо абстрактно, либо гиперболизировано и в целом стремно. Правил не было ни у наглухо отбитого мента, ни у проплаченного покойного батюшки. Делали так, как велел Хозяин. Денису приказал он провести молодых в последний путь: неважно, говорил, как правильно, души их просто очисть перед погребением, а закапывает пусть Козлов. Оказалось, был тут где-то погост — то ли в дебрях лесных, то ли на выезде. Впрочем, дело его заключалось лишь в отпевании. Нужно было прочесть псалмы с молитвами над трупами и не проблеваться от запаха. Благо, что не заставили его заниматься этим поочередно с каждым, по три дня, как подобает. Раз плюнуть, как два пальца об асфальт, тем более за денежный бонус. Денис предполагал, что опустошал Иван Витальич фонд отца Ильи.       Обшарпанные монастырские стены, густая паутина в углах и морозная сырость давно перестали отторгать. Чувство отвращения вызывали лишь покрытые белыми простынями покойники в сколоченных из говна и палок гробах. Денис заглянул туда, как только пришел. Потом поспешил вернуться к Соне в келью. Рано еще.       Редкие лучи таяющего в верхушках сосен солнца пробивались сквозь полуразбитые окна. Атмосфера стояла умиротворенная, забылось и то, что за столом, где сидела теперь Соня, когда-то пересчитывал бабки отец Илья. Все-таки даже здесь, где перемены не происходили в силу аномальной местности, многое менялось: и власть из тоталитарной превратилась в более демократическую, и на месте жившего по Библии батюшки оказался Денис с кровью на руках. Такие проблески       давали надежду на то, что может стать лучше.       — Точно рясу не наденешь? — переспросила Соня, стоило иссякнуть обмену новостями.       Денис покачал головой:       — Не, в жопу это. Я ж не клоун. Погоды не сделает.       Соня кивнула, отвела взгляд. Задумалась о чем-то.       Вообще проснулась попросту брезгливость, почти как тогда, когда ебашила боязнь усугубить состояние ковидом и в обиход, став мастхэвом, вошел антисептик. В Топях попустило. Денис заграбастал себе пацанских шмоток, так и оставшихся в дорожных сумках, и даже пару кросс. Но вот батюшкиными одеяниями пренебрегал. Мертвяков хоть голым отпевай, не увидят же.       — Че, не страшно тебе с трупами за стенкой спать?       — Это живых надо бояться, — кротко усмехнулась Соня. — Тем более я не одна… Никто не поднимался, пока я за них молилась. Ты тоже не бойся.       — Тебе делать было нечего?       Она пожала плечами.       — Ну да. Только это все, как бы там ни было, неправильно. Сюда нужен настоящий батюшка, Бог ведь все видит. Я переживаю, что Ему такая самодеятельность не понравится.       — Думаешь, не возьмет в рай?             — Не знаю… Туристов возьмет, они-то ничего плохого не сделали. А вот нас…       — Сонь, да и мы и так уже в аду.       — Там хуже.       Денис подумал, что хуже быть не может, косо усмехнулся и сфокусировал внимание на молитвеннике в руках. Не его это была стезя, не шли никак молитвы. Вера изнутри должна идти, из книжек получался фарс. А Бог у Дениса был свой…       Трижды перекрестившись, он неуверенно вошел к покойникам. Закатные лучи лились по сверкающим иконам и блестящим позолотой крестам; в оконных щелях шумел ветер. От какого-то зреющего внутри неясного ощущения Денис затрепетал от волнения, хотя стоило всего-то полчасика почитать вслух стихи. Не то чтобы страшили мертвецы, которых Хозяин мог поднять в одночасье, просто обстановка эта — гробовая тишина и пустые взоры святых — резко показалась чужой. Денис привык к Спас-Прогнанию, к его убогим алтарям, но не к новой роли во всей хозяинской постановке. Вместе с остальными стал он куклой в не то колдовских, не то бандитских руках.       Отогнав мысли о немощности и людях, к чьим смертям сам приложился, Денис разложил книги, расстелил шубу и закурил. Потом прошелся, зажигая каждую свечу и пыхтя сигаретой, и наконец устроился на полу. Не просек он на этот раз всей таинственности и сокровенности. Вперив взгляд в гроб, затягивался и думал, что Соня справилась бы лучше и что дело это было поручено именно ему неспроста. В чем заключался все-таки смысл известно одному Хозяину. Не настолько близок был с ним Денис, потому и оставался лишь пешкой в его непонятной игре.       Повозив смятым бычком пепел, Денис вздохнул, взглянул еще раз на покойных, а после открыл девяностый псалом и тихо, не вникая в слова, начал.       Денис не нервничал, но голос его отчего-то подводил — приходилось останавливаться, перечитывать. С каждой перевернутой страницей росло неясное напряжение, накрывало все больше тревогой, словно что-то из ряда вон должно было произойти. Да ничего не менялось: смеркалось потихоньку за окном, плавились свечи, а гробы стояли все так же неподвижно. Мистики не было, она осталась позади — в чаще леса, на дне озера, во снах.       Денис пытался сосредоточиться на молитвах — мысли же уносились в прошлое. К роковой безлюдной станции, прошлому Хозяину, баб Нюриному деду с попугаем и починувшим навеки московским подружкам. Воспоминания то казались выдуманными, то вспыхивали и несли за собой шквал эмоций. Выжечь их хотелось в любом случае.       Невзирая на просветы, сохранялась стойкое ощущение того, что дальше только хуже. А не сделать ничего, ведь поезд ушел, когда высадил в ебенях, — оставалось лишь поддаться, пропустить сквозь себя бесчеловечность и безумие и забыть обо всем оставшемся. Денис понимал, что докатился, стоило нацепить сутенерскую шубу и сунуть ружье в рот, но, как бы ни обманывал себя, никак не принимал. Думал: развлекаловка по-дешмански, духовный чил.       А теперь, читая перед трупаками молитвы, осознал в полной мере: это пиздец просто феерический. Аж смешно.       И ничего с этим не поделать.       — Господь и Бог наш, Иисус Христос, — еле проговаривая заключал Денис. — Благодатью щедротами своего человеколюбия, да простит вам все согрешения ваши, и я, недостойный иерей, властью Его, мне данною, прощаю и разрешаю вас от всех грехов ваших. — Выдохнув, подытожил: — Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. — И перекрестил покойных.       Вдруг загремело сзади — Денис подскочил, прижимая к груди молитвенник, и ошалело оглянулся. Сквозь распахнувшиеся окна ворвался ветер. Свечи мигом погасли.       Все погрузилось во мрак.