***
— Добрый вечер, Селин, — молодой человек галантно отодвинул стул для девушки, тепло улыбаясь той, — как ты? Парень внимательно оглядел её. Его подруга выглядела, как всегда, элегантно и дорого. Короткое чёрное платье с закрытым декольте. Высокие коричневые каблуки. Меховое пальто цвета крем-брюле. Небольшая сумка-клатч на золотистой цепочки. Роскошный образ молодой бизнесвуман. Даже и не скажешь, что она просто пришла в гости к своему другу. — Привет, Серкан, — аккуратно сложив верхнюю одежду и перекинув её через спинку кожаного кресла, женщина заняла место напротив Болата, дружелюбно ответив, — спасибо, я в порядке. Ты как себя чувствуешь после вчерашнего? Мужчина лишь рассеянно пожал плечами, слабо улыбаясь. Не скажет же он, что после её ухода ему пришлось чуть ли не молится на «случайную» смерть неизвестного ей человека, а потом разочаровываться от того, что чуда не произошло и Сеймен не словил шальной пули. И как бы сильно Болат не хотел попросить своих людей просто застрелить Мелиха вместе с его жалкой охраной, он прекрасно понимал, что убийство такого влиятельного человека принесёт массу проблем. Только вот более рациональные и безопасные попытки никаких результатов ведь не давали — Йылдыз осталась в прежнем заточение, а он с былым ощущением вины и долга перед ней. — В норме, — отмахнулся молодой человек, взяв вилку в руку, — да и что мы всегда обо мне говорим? Давай лучше ты о себе что-нибудь расскажешь, м? Как протекает твоя работа с психологом? До сих пор мечтаешь стать дизайнером одежды? Серкан осторожно приподнял чашку с салатом, складывая тот в свою тарелку. — О себе я могу многое рассказать, — как-то совсем невесело хмыкнула блондинка, — после нашего последнего разговора с Эдой я наконец-то поняла, что мне с тобой действительно ничего не светит. Такое очевидное для всех и нисколько не очевидное для меня озарение о том, что ты её любишь, а не меня, — блондинка грустно вздохнула, опуская весьма печальный взгляд на уставленный различными блюдами стол, — глупо, наверное, так долго соображать, но я почему-то до конца надеялась, что однажды ты вновь взглянешь на меня тем же взглядом, которым смотрел в Америке. Как бы странно это ни звучало, порой я скучаю по тем сумасшедшим временам, скучаю по тем нам, которые были в штатах. А потом я смотрю на Эду и вижу в ней юную себя, такая же чересчур смелая и очень самоуверенная, — девушка на пару мгновений замолкает, делая глубокий вдох и сжимая в руках столовые приборы, — она тебе нравится за те черты, которые были у прошлой Селин и которых точно не будет у нынешней, понимаешь, именно этим Йылдыз меня и задевала. Она в какой-то степени эхо моего прошлого, по которому я долго скучала, — женщина вновь делает паузу, начиная медленно разрезать стейк, — в общем, спустя год я вновь начала ходить к психотерапевту, месяцами до этого я тебе врала о каких-либо сеансах… чтож, мне выписали некоторые препараты, не скажу, что я резко лишилась всех своих совершенно не здоровых чувств к тебе, однако мне удалось хотя бы осознать, что у нас с тобой разные дороги и дело не в Эде или ещё ком-то, а в нас, нас самих, которым просто не суждено стать теми, кого обещали мне родители. Я убила достаточно много времени на то, чтобы заслужить твоего внимания, однако мне так и не удалось его получить, потому что, оказывается, тебе никогда не нужна была рядом идеальная жена, которой стремилась стать я… теперь же мне наконец захотелось сконцентрироваться на своих целях и мечтах, я недавно начала заниматься на курсках от одного известного модельера, не знаю, смогу ли я их закончить, хватит ли желания и терпения, но пока мне очень нравится. Это то, чем я мечтала заниматься с детства. Молодой человек задумчиво вздохнул, протягивая Атакан руку и трепетно сжимая её тёплую ладошку в своей. — Знаешь, а ведь ты права, — медленно поглаживая большим пальцем тыльную сторону женской кисти, отвечает Болат, — у Эды такой же пыл, как у тебя в те годы, — молодой человек грустно глядит, на то, как наполняются слезами голубые глаза, — я правда жалею о том, что ты тогда отказалась от своей мечты и без каких-либо раздумий уехала со мной в штаты, однако за это я тебе безмерно благодарен, ты не бросила меня одного в той стадии отчаяния, о которой мне даже вспоминать страшно. Обещаю, сейчас я тоже буду рядом с тобой, если, конечно, ты позволишь… понимаю, я изрядно испортил тебе жизнь, но мне хочется думать, что мы всё-таки сможем вернуть нашу дружбу. Я знаю, мы потеряли очень много времени, сильно отдалились друг от друга, но я не хочу терять тебя окончательно, Селин, правда, ты очень дорога мне… — Ты мне тоже, — тихонько всхлипывая, перебивает его она, — как бы то ни было, но мы буквально выросли вместе, поэтому я тоже не хочу однажды стать тебе чужой. Болат встаёт со своего места, спеша притянуть в свои тёплые объятия плачущую девушку. — Тогда с этого момента мы — друзья? — со всей серьёзностью протягивая блондинке мизинец, несмело спрашивает молодой человек. — Лучшие друзья, — отвечая на его невинный жест, негромко говорит Селин, искренне улыбаясь. И каждый наконец чувствует долгожданное облегчение, думая о том, что вот он — конец их многолетней тяжёлой истории, который станет началом следующей главы в жизни, обещающей только счастье.***
Следующие три дня в доме Семихи ничем не отличались от предыдущего. Всё свободное от мужа время Эда просто скиталась по дому, дремала в тёплой постели, искренне радуясь тому, что в подвал её пока никто не ссылал, кушала и читала, на удивление, у неё легко получилось выпросить у Мелиха доступ к библиотеке Йылдырым, которую, к слову, вообще не заботило, чем занимается её внучка и как она себя чувствует. Однако это нельзя было назвать полноценной жизнью, скорее каким-то бесконечных режимом ожидания. Йылдыз знала, чем закончится очередная ночь, поэтому днём занималась тем, что неосознанно отсчитывала минуты до того момента, когда Сеймен зайдёт к ней в спальню или того хуже — заставит её прийти к нему. Второе, кстати, он практиковал всего раз и то в светлое время суток, видите ли, ему стало скучно… Единственное, что скрашивало ситуацию — это возможность общаться с близкими, которым Эда очень умело наврала о том, что она испугалась того, что Айфер не примет её замечательного муженька, поэтому и решила на время сбежать с любимым якобы в Испанию на медовый месяц. Ну и ещё по мелочам кареглазая наговорила, дабы точно звучать убедительно. Только вот помимо радости от возможности вновь общаться с дорогими ей людьми, шатенка испытывала отвратительное чувство отчаяния, когда подходила к Мелиху со словами: «давай сделаем фото, тёте отправлю, чтобы она не переживала», обнимала его и натягивала на лицо лучезарную улыбку, а затем отправляла получившееся селфи, рассказывая про их замечательный насыщенный день. Йылдыз врала, буквально утопила во лжи и от того чувствовала себя вдвойне ужасно. У неё была связь. У неё был номер полиции. У неё было всё, кроме смелости. Эда находилась в слишком большом стрессе и постоянном страхе, поэтому совершенно не готова была рисковать, опасаясь того, что её вновь запрут в сыром ледяном подвале.***
Сидя на широком подоконнике, выпрямив ноги и оперевшись спиной на холодную стенку, кареглазая бессмысленно теребила подол своего платья, зачем-то перебирая все эти складки. Лёгкая шифоновая ткань. Яркие пятнышки разных цветов. Платьице было действительно милым, ей оно даже нравилось вопреки тому, кто именно ей его подарил. Нравилось оно ей особенно сильно в те моменты, когда разум представлял, как Серкан увидит её в этом наряде и ласково протянет своё нежное: «принцесса», а она ведь так хотела быть его принцессой, под его защитой, в кольце его тёплых рук. Но она уже была замужем. За человеком, который не позволял ей банально выйти на задний двор, однако она уже была благодарна ему хотябы за возможность передвигаться по дому, потому что ещё хоть день том в жутком холодном подвале, и она бы точно сошла с ума. Хотя, если так подумать, то вся мерзкая боль, отзывающаяся в грудной клетке горькой тяжестью, заключалось не столь в самом месте, а в том, какие воспоминания были связаны с той скрытой за тяжёлой дверью спальней. Кажется, ничего кроме отвратительной боли и адского холода она и не помнила… посиневшие пальцы и онимевшие конечности, капли крови и нечеловеческая усталость, когда плакать хочется так сильно, что не хватает сил даже на то, чтобы банально лишний раз вздохнуть, сделать ещё один малый глоток необходимого воздуха, в такие моменты хочется лишь отчаянно рыдать, выть от ужаса, надеясь, что станет хоть немного лучше, что горькие слёзы опьянят так, что сон заберёт истерзанное сознание в свои нежнейшие объятия. Сон, в котором она будет видеть красивый мужской силуэт, по сей день ассоциирующийся у неё с безмятежным спокойствием, тихим умиротворением, родным комфортом. Эда соврала бы, если бы сказала, что простила Серкана за столь сильное предательство, но и не могла сказать, что она не хочет вернуться в те времена, где его широкая ладонь утишающе поглаживала её по голове, а кареглазая лишь крепко-крепко прижималась к его телу, зная, что он её в обиду никогда и никому не даст. Она готова его простить в любой момент — хоть сейчас, пусть только обнимет её в ответ. Как же всё-таки иронично вышло: она плакала по нему больше, чем от жгучего ощущения после различных травм. А самая сильная истерика на неё накатывала в те моменты, когда в голову закрадывалась мысль о том, что пока она сидит, как пленица, в заперти бетонных стен, её любимый человек проводит время с другой. Звонко смеётся в объятиях блондинки, уже и не вспоминая про ту, которую совсем недавно называл своей. Осознавать это было чересчур невыносимо, пожалуй, даже в сотню раз больнее, чем ощущать на своём теле чужие руки. — Госпожа Эда, как вы? — шатенка аж вздрогнула от неожиданности, услышав голос своего врача. Лишь устало вздохнув, она отрицательно покачала головой, искренне не зная, как описать своё состояние словами, как объяснить то, что разливается горем по её венам. — Вы любили другого? — с прищуром глядя на растерянную девушку, предположил доктор, имя которого она так и не узнала, подходя поближе к своей единственной пациентке, — так заметна ваша тоска по какому-то человеку. — Люблю до сих пор, — грустно улыбается Йылдыз, поднимая на седоватого мужчину свои стеклянные глаза, — хоть он меня и предал, — она тяжёло вздыхает, — но я не могу отказаться от своих чувств к нему. Эда, кажется, впервые говорила с кем-то в этом доме на душевную тему, остальные жильцы совсем не замечали, как же сильно нуждается девушка в банальном: «как дела?», да что уж говорить, если они её за человека то не считали — просто вещица, которая приносит им выгоду. Мелиху развлечение. Семихе укрепление связей в бизнесе и новый крайне выгодный контракт. — Думаю, неизвестный мне господин не хотел вас так обидеть, вы ведь столь особенная девушка, — врач скрещивает руки на груди, задумчиво произнося, — знаете, за свои годы я повидал разных людей, но такие чистые душой, как вы, попадаются крайне редко, поэтому вас обычно легко узнать по глазам, — мужчина внимательно разглядывает каждую карюю крапинку на девичьей радужке, — они у вас по-детскому искренни. — Толку-то? — шатенка нервно пожимает плечами от собственной безнадёжности, — я помогала всем, кому могла и не могла, пыталась хотя бы… а сейчас сижу тут, одна, взаперти, мне больно буквально от всего, но никому и дела нет, всем плевать, — с трудом сдерживая горькие слёзы от осознания собственной никчёмности, с хрипотцой в голосе шепчет она, — добро почему-то никогда не ценят, быстро забывают, к сожалению. Седоволосый мужчина, чуть потоптавшись на месте, всё же поближе подошёл к кареглазой, совсем робко и неуверенно обнимая ту за плечи, ему стало её слишком жаль. Девчонка бледными пальчиками крепко вцепилась в рубашку на его спине, буквально содрогаясь от невольно нахлынувшего плача. Ей просто необходимо было получить хоть немного сострадания. Ей было слишком тяжело нести это всё в себе. Ей было слишком сложно быть призраком в обществе людей. — Госпожа Эда, не сдавайтесь раньше времени, пока ваше сердце бьётся, вы можете всё исправить, — чувствуя, как его хлопковая рубашка намокла от девичьих слёз, он лишь чуть сильнее обнял несчастную девушку, искренне надеясь, что ей станет хоть немного лучше.***
Йылдыз не особо помнит, в какой момент она оказалась лежать на подушке, находившейся на коленях её врача. Мужчина сидел на краю постели, а она, укрытая лёгким пледом, лежала, свернувшись в клубочек. Зеленоглазый господин крайне осторожно поглаживал её по виску и макушке, заботливо подцеплял шелковистые кудряшки пальцами, перебирая те. Эда могла поклясться, лёжа, прижав к груди коленки, и смотря на мягкий свет своими зарёванными глазками, ей было совсем не страшно, она лишь хотела, чтобы человек, который так трепетно обращался с ней, никуда не уходил. Пожилой мужчина относился к ней крайне ласково, возможно, предполагала Йылдыз, из-за её абсолютно потерянного состояния и её довольно юного лица он увидел в ней забившегося в угол ребёнка, который так нуждался в банальном — заботе. Кажется, это был первый и единственный час под крышей этого дома, в который Эда смогла действительно с облегчением вздохнуть, не боясь того, что с ней что-нибудь сделают. — Госпожа Эда, вам лучше? — заметив, что женщина перестала хныкать, тихонько поинтересовался Джеймс Уильямс, имя которого по-прежнему было загадкой для девицы. Стоило ему наклониться чуть вперёд, мужчина, который, к слову, был родом из Великобритании, заметил, что до этого дрожащие веки девушки были закрыты, она, совсем выдохшись из-за выплеснутых эмоций, заснула от бессилия. Осторожно переложив, завернутую в бежевый плед девушку на середину постели, от чего, к слову, та даже не заворочалась, её личный врач покинул одну из гостевых спален дома. Сказать, что Джеймс был ярким представителем нравственного человека, конечно, нельзя было. В конце концов, даже своё рабочее место он получил довольно грязным путём и сделал это мужчина далеко не со светлой целью — лечить пострадавших людей, а лишь ради денег, однако такой меркантильный пыл был свойствен ему лишь в году его молодости, ближе к тридцати пяти годам Уильямс действительно проникся симпатией к медицине, а к пятидесяти четырём — искренней жалостью к измученным пациенткам. Пока он работал на отца Мелиха, с таким не сталкивался, но вот сын уважаемого Ахмета был крайне кровожадным ребёнком, поэтому врачу приходилось буквально штопать истерзанные тела всех возлюбленных молодого принца, только этим он им совсем не помогал, ведь лишь продлевал мучения несчастных девушек. За два года работы на Сеймена Уильямс стал действительно ненавидеть своё место работы, хоть и платили по-прежнему много, он чувствовал себя соучастником преступлений принца, ведь по сути мужчина просто чинил для него «поломанные игрушки» и от этого осознания ему было крайне противно, тошно. Только вот и уйти со своего поста мужчина уже тоже не мог, он видел слишком много, чтобы его могли отпустить на полностью вольную жизнь, поэтому британцу пришлось смириться с тем, что под его руками будут оказываться хрупкие тельца погасших звёзд… но он морально не был готова к тому, что одной из таких звёздочек будет девочка, которую он помнил ещё совсем маленьким ребёнком. Ему было тридцать четыре года, когда малышку Эду на летний месяц привезли в гости к Айфер, проживающей ещё в то время на территории материнского особняка. Его же Господин Ахмет отправил в дом Йылдырым в качестве партнёрской помощи Семихе с трёхлетней внучкой, владельцы двух больших турецких компаний тогда имели очень важный контракт, поэтому они старались поддерживать крайне положительные отношения, ведь негатив мог плохо отразиться на каждом из них. Уильямс хорошо запомнил эту мечтательную девочку с большими карими глазками, горящими любовью к всему живому и любознательным огнём. Он помнил, как она с милой улыбкой вручила ему рисунок, где был детской ручкой нарисован он со стетоскопом на шее. Он помнил, как заклеивал ей коленку лейкопластырем после того, как маленькая Эда упала с дивана на террасе. Он помнил, какими тёплыми чувствами проникся к этой прелестной девочке за месяц, поэтому видеть её сейчас в таком убитом состоянии было вдвойне тяжелее. Ей было двадцать три. Её карие глазки были по-прежнему большими и красивыми, но они больше так сказочно не сияли, разве что только блестели от горьких слёз. Её взгляд больше не горел такой любовью к жизни, а былая мечтательность и вовсе пропала. Её буквально сломали, и он это прекрасно видел. Видел, но был совершенно бессилен… мог лишь немного утешить, но этого было совсем мало, чтобы ей действительно помочь.