***
Тяжесть меж девичьих рёбер, кажется, стала её вечным грузом, к которому, как бы она не старалась, привыкнуть не получится. Каждый вздох, даже самый робкий и осторожный, напоминал ей о боли. Конец каждой мысли, как ни крути, возвращал к той части воспоминаний, от которой ей хотелось раз и навсегда сбежать, оставив их наконец позади. Каждое её моргание глаз сопровождалось искренним желанием заплакать, зарыдать в голос, содрогаясь всем телом. Только вот, слёз у неё не было, а горло лишь неприятно першило, лишая девушку возможности нормально говорить. Она правда хотела пойти к нему, хотела ему всё рассказать, но не решалась сделать даже одного шага, просто стояла, уперевшись ладошками в подоконник, и смотрела куда-то вдаль. Ничего не видела — перед глазами лишь горькие воспоминания. Дверные петли тихонько заскрипели. Деревянные половицы еле слышимо заскрежетали. Тяжёлые шаги нарушили былую идиллию женской спальни. Серкан медленно подошёл с стоящей около окна женщины, остановившись позади той. Она никак не отреагировала, даже не обернулась. — Эда… — тихим мягким голосом протянул её имя Болат, осторожно опуская широкую ладонь на женское плечо, — как ты?.. Кареглазая, невольно вздрогнув от его прикосновений, шумно вздохнула, искренне не зная, как ответить на этот вопрос. Как она после того тошнотворного зрелища? Или как она после сотни горьких воспоминаний, неподъёмным грузом свалившихся на неё за какие-то считанные секунды? Как она?.. разве она вообще может быть в порядке после всего того, что ей пришлось пережить? — Прости, я даже и не подумал о том, что мне на почту могут скинуть нечто подобное… — аккуратно обнимая Йылдыз со спины и ласково прижимая ту к себе, обеспокоенно шепчет молодой человек, — мне не следовало открывать при тебе непроверенные письма… извини. Девушка крепко сжимает веки, чувствуя быстро нарастающую тревогу внутри. — Отпусти меня, — устало бормочет кареглазая, торопливо выбираясь из ласковых объятий. Болат мгновенно выполняет просьбу Эды, делает несколько неуверенных шагов назад, опуская подбородок чуть вниз. У них только всё начало налаживаться, жизнь только стала постепенно возвращаться в обычное русло, как вот опять девушка вздрагивает от малейших прикосновений и спешит выбраться из успокаивающих объятий. — Я… прости, мне не следовало этого делать, — рассеяно пожимая плечами, грустно отвечает мужчина. Он медленно подходит к девичей постели, садится на край той, поднимая внимательный взгляд на стоящую возле подоконника женщину, вновь уставившуюся в окно. — Эда, я понимаю, ты испугалась… мне и самому не по себе от тех снимков, — негромко говорит Болат, взволнованно сцепляя руки в замок, — может, ты хочешь о чём-нибудь поговорить? Отвлечься? Или, может, наоборот, хочешь рассказать мне о том, что сейчас чувствуешь? Йылдыз отрицательно качает головой, тяжело вздыхая. Если бы она только знала, как объяснить то, что ей приходится чувствовать. Отвратительная болезненная тяжесть, повисшая на сердце. Холодная дрожь во всём теле. Вновь пылающая ярко-алым ненависть к самой себе. Все былые эмоции в раз и в стократном размере. — Я хочу побыть одна, — только и отвечает Эда, разглядывая пустыми глазами скрывающуюся за окном даль. Понимающе кивнув, молодой человек поднимается на ноги, с грустной улыбкой глядит на шатенку и, слабо покачав головой, направляется в сторону выхода из девичей спальни. — Я сейчас поговорю с юристами, а потом принесу тебе твой любимый горячий шоколад с маршмэллоу, — произносит он, а затем скрывается за тяжёлой дверью, позволяя девушке побыть наедине со своими мыслями.***
Йылдыз искренне пыталась делать вид того, что всё осталось прежним: старалась натягивать улыбку каждый раз, когда покидала комфортную зону своего одиночества; заставляла себя терпеть хоть и невинные, но совершенно неприятные ей мужские прикосновения; вынуждала себя вести непринуждённые беседы даже в те моменты, когда память предательски прокручивала ужасающие картинки прошлого. И Эда была уверена, что на протяжении всей этой недели её великий обман шёл гладко, что никто не заметил за ней каких-то изменений. Однако, Серкан знал её слишком хорошо, чтобы повестись на эту бессмысленную уловку. Он прекрасно видел в девичьих глазах былое отчаяние и боль, чувствовал, как она непроизвольно напрягалась, стоило ему только прикоснуться хоть к миллиметру её тела, слышал фальшь в её смехе, видел, как она дрожит и плачет во сне, прижимая к груди плюшевого медвежонка и изредка бормоча что-то невнятное себе под нос. Болат прекрасно понимал, что они вновь вернулись к самому началу, что Эда вновь закрылась в себе, однако он никак не мог догадаться, в чём же была причина так резко изменившегося состояния женщины. Да, конечно, парень помнил о тех фотографиях, только вот, по словам психотерапевта кареглазой, пара страшных снимков не вызвала бы столь острую реакцию у девушки, значит, дело было в другом. Но в чём конкретно, молодой человек понять ещё не мог.***
Стрелка часов стремительно близилась к двенадцати часам ночи. Йылдыз, сидя в чёрной атласной пижаме, состоящей из коротких шортиков и рубашки с недлинным рукавом, склонилась над белым альбомным листом, неторопливо двигая карандашом по гладкой бумаге. Эда и раньше любила рисовать, однако сейчас эта любовь ощущалась особенно остро. Шуршащие листы понимали её так, как никто другой. Карандаши оставляли блеклые следы, без слов отражая сидящую меж рёбер боль. Три коротких стука в дверь побудили Йылдыз торопливо перевернуть лист скетчбука на старый рисунок и натянуть на лице расслабленную улыбку. Она задрала подбородок, переводя взгляд в сторону своего незваного гостя и устало помахивая тому правой рукой. — Чем занимаешься? Рисуешь? — с интересом разглядывая рабочий стол кареглазой, приветливо произнёс Серкана. Эда сгорбила спину и неосознанно опустила ладони на атласные шорты, максимально растягивая край тех, чтобы скрыть за их тканью побольше обнажённой кожи ног. Она боялась спровоцировать кого-то вновь. Она боялась пережить это снова. — Ага, — протянула в ответ Йылдыз, прижимая коленки друг другу, — а ты что так поздно пришёл?.. ну, в том смысле, что… что времени уже много… ну, в смысле ночь, — шумно выдыхая воздух через нос, устало добавила она, — ну, ты понял… Болат, наклонившись чуть вперёд, поставил на стол большую чашку с горячим чаем, облако пара от которого неторопливо поднималось вверх, а затем он взял скетчбук девушки, обратно выпрямляя корпус. — Увидел, что не спишь, вот и решил принести тебе чай с мелиссой и мёдом, он помогает заснуть, — разглядывая знакомый набросок, ответил ей парень, — это ведь старый рисунок, да? Я, кажется, его уже видел… могу увидеть новый? Кареглазая с недоверием глянула на керамическую кружку, осторожно протягивая к той руки. В голове мгновенно всплыли воспоминания: ждавшие её в самолёте Мелих с Семихой, принесённая Серканом вода, расплывающаяся перед глазами реальность и пугающая тьма. Эда задумчиво глянула на светло-янтарную жидкость, сладостно пахнущую терпкой мелиссой и цветочным мёдом, нехотя поднося кружку к губам и неуверенно делая глоток. А что если он решил подставить её вновь? А что если он нашёл новых покупателей? — Спасибо, очень вкусно, — поставив обратно кружку на стол, с наигранной благодарностью прошептала Йылдыз, прекрасно понимая, что, пожалуй, пить этот чай она больше не будет, — ну а рисунки… — поднимая чуть взволнованный взгляд на парня, неуверенно ответила она, — можешь посмотреть. Болат осторожно перевернул страницу, с удивлением разглядывая нарисованные цветы, под которыми красовалась сегодняшняя дата: пожелтевшие, увядшие бутоны с трудом напоминали очертания ромашек; кончики засохших лепестков закручивались, ломались; грязные листья измученно прижимались к гниющим стеблям. Серкан тяжело вздохнул, переворачивая страницу. Пять дней назад Йылдыз нарисовала алую розу с одним опавшим лепестком; четыре дня назад — две бледные розы также с одним опавшим лепестком; три дня назад — поникшие жёлтые герберы; два дня назад — белые медленно умирающие ирисы; и сегодня — засохшие, полусгнившие ромашки. Молодой человек молча вернул скетчбука девушки, осторожно положив тот на её рабочий стол, а затем тяжело вздохнул, аккуратно присаживаясь на корточки. — Что с тобой происходит?.. — с явным волнением в голосе прошептал Серкан, протягивая кареглазой руку, — малышка моя, что случилось? Йылдыз тихонько сжала мужскую ладонь меж своих ладошек, рассеяно пожимая плечами. — Всё нормально, правда, я в полном порядке, — торопливо пробормотала она в ответ, наигранно улыбаясь. Парень отрицательно покачал головой, как бы говоря, что он ей не верит, однако Эда лишь вновь пожала плечами, поджимая губы и явно не собираясь что-либо ещё говорить. — Месяц назад, когда мы с тобой праздновали Новый год, тогда вот действительно всё было нормально. Две недели назад ты тоже была в порядке, но сейчас… — с искренней грустью в голосе протянул молодой человек, а затем через небольшую паузу добавил, — сейчас с тобой явно что-то происходит, — он ласково провёл подушечкой большого пальца по нежной коже женской ладошки, заглядывая в печальные девичьи глаза, — Эда, ты только посмотри на то, что ты рисуешь. С каждым днём твои рисунки становятся всё более и более мрачными, это ведь совершенно ненормально. Шатенка шумно выдохнул через нос, отворачивая голову в сторону лежащего на столе скетчбука. Ей срочно нужно что-то придумать. — Да нет… ты всё не так понял, — задумчиво помолчав, кареглазая поспешила добавить, — я просто учусь рисовать цветы такие вот необычные, ну… знаешь, новый опыт… Йылдыз вновь натянуто улыбнулась, переводя обеспокоенный взгляд обратно на Серкана, выжидающе глядевшего на неё. — Эда, ты мне врёшь, я ведь это прекрасно вижу, — молодой человек терпеливо смотрит на Эду, ожидая от той хоть какого-то ответа, однако она лишь по-прежнему молчит, — ты всю эту неделю ведёшь себя странно: избегаешь меня, почти не общаешься с тётей и подругами, вздрагиваешь от прикосновений, плачешь по ночам, а ещё, оказывается, рисуешь такие вот картинки… Малышка, расскажи мне, что случилось. Ты испугалась тех фотографий? У тебя что-то заболело? Или… — значительно тише и даже с неким неверием в голосе добавляет молодой человек, — ты что-то вспомнила? Неосознанно отпрянув назад, кареглазая опустила подбородок, пряча глаза от внимательного мужского взгляда. Ну разве она может сказать ему правду? Признаться в том, что она грязная девчонка, лишённая чести? Признаться в том, что она собственными руками вонзила нож в чью-то шею? Признаться в том, о чём ей даже думать стыдно? Признаться в том, за что она ненавидит собственное тело? — Я не хочу об этом говорить, — тяжело вздохнув, с ощутимой болью в голосе бормочет кареглазая, — хватит, отстань от меня с этими дурацкими вопросами. Болат устало поднимается на ноги, однако правую руку с девичьих ладошек не убирает, лишь ещё более ласково поглаживает пальцами женскую кожу. — Эда, солнце моё, — опустив левую ладонь на подбородок шатенки и тихо приподняв тот, вынуждая Йылдыз взглянуть на него, мягко отвечает ей он, — я ведь просто хочу тебе помочь. — А я разве прошу об этой помощи? — недовольно и будто даже обиженно произносит Йылдыз, с трудом сглатывая подошедший к горлу ком, — нет, Серкан, не прошу. Не прошу, потому что со мной всё в порядке, я в норме, слышишь? Я в норме. Молодой человек, отрицательно покачав головой, делает глубокий вдох. Он, наклонившись чуть вперёд, тихонько чмокает кареглазую в лоб, а затем, нехотя убрав руки с нежной девичей кожи, делает несколько шагов назад. — Хорошо, ты не хочешь обсуждать это со мной, но, пожалуйста, поговори хотябы со своим психотерапевтом, просто… честно, меня уже начинает пугать твоё состояние, я боюсь, что ты что-то с собой сделаешь, — искренне просит Болат, убирая руки в карманы пижамных штанов. Йылдыз недовольно вздыхает на его просьбу, закатывая глаза и скрещивая руки на груди. — Хватит, прошу тебя, я не хочу ни с кем ничего обсуждать, — с лёгкими нотками раздражения в голосе отвечает ему кареглазая, — я в полном порядке. Не беспокойся, хорошо? Болат чуть сощуривает веки, не торопясь с ответом. Внимательно разглядывает девушку: слишком напряжённая поза, слишком крепко сжатые колени, слишком сгорбленная спина. Она словно пытается от него спрятаться… — Ты всё-таки ещё что-то вспомнила, да? — неуверенно предполагает он. Эда по-прежнему молчит, только вот её собственный взгляд выдаёт за неё всю горькую правду. Промелькнувшая в женских глазах боль и проблестевшей в смолистых зрачках страх служит для парня безмолвным ответом. — Мне жаль… правда жаль… — почти безмолвно шепчет он, с искренним сожалением глядя на Йылдыз. Молодой человек тяжело вздыхает, делает шаг вперёд, желая заключить девушку в крепкие объятия, однако в последний момент он отдёргивает руки и замирает на месте, резко понимая, что она вновь не хочет, чтобы к ней прикасались. — Точно не хочешь об этом поговорить? — на всякий случай уточняет Болат, прекрасно понимая, что Эда может просто побояться начать эту тему, — я всегда выслушаю тебя и, обещаю, всегда буду на твоей стороне. Йылдыз скептично хмыкает на его слова, подумывая о том, что мужчина наверняка пожалеет о своих обещаниях, когда узнает правду. — Я устала и хочу спать, — осторожно поднимаясь со стула, лишённым каких-либо явных эмоций произносит кареглазая. Она демонстративно подходит к кровати, аккуратно стягивает с той плед, взбивает подушку, откидывает край одеяла в сторону, а затем поудобнее устраивается в постели, понимая, что если притвориться спящей, то точно сможет избежать столь нежеланного сейчас разговора. — Ладно, солнце, конечно, ложись, отдыхай, — мельком глянув на стоящую на столе керамическую кружку, говорит Серкан, — чай будешь? Принести тебе? Эда с подозрением сощуривает глаза, понимая, что она действительно опасается пить этот напиток, однако понимает и факт того, что отказ вызовит ещё больше вопросов со стороны парня, ведь обычно она выпивала всё, что приносил ей молодой человек. — Да, пожалуйста, — с лёгкой неуверенностью произносит Йылдыз, переводя взгляд на мужчину. Болат, аккуратно подняв кружку со стола, подносит ту к кровати, осторожно передаёт её девушке и тихонько присаживается на край девичей постели, молчаливо глядя на Эду. Шатенка неторопливо подносит ко рту кружку, чуть приоткрывает тот и неуверенно прижимается губами к тёплой керамики, делает маленький глоток, первый, второй, третий… Медовая сладость мелиссы приятным послевкусием остаётся на языке. — Эда, — ласково протягивает девичье имя Серкан, немного грустно и устало улыбаясь, — знай, пожалуйста, я всегда рядом с тобой, и если тебе понадобится помощь, то ты всегда можешь ко мне обратиться, — не рискуя притронуться к женщине, шепчет молодой человек, — ты не одна, слышишь? Рядом с тобой есть много людей, и мы всегда готовы тебя выслушать, помочь тебе, а главное — понять тебя. Просто знай это, хорошо? Кареглазая, отодвинув кружку с горячим чаем от губ, в ответ лишь слабо кивнула. — Посидеть с тобой? Могу погладить тебя по головке, пока ты не заснёшь, хочешь? — мягким голосом уточняет Болат, искренне не зная, что ему делать: стоит ли оставлять женщину в одиночестве или же, наоборот, нужно составить ей компанию. — Не нужно, спасибо, я хочу побыть одна, — сделав ещё пару глотков чая, устало отвечает Эда. Серкан понимающе кивает, поднимаясь на ноги, неосознанно делает шаг вперёд, желая наклониться вперёд и чмокнуть девушку в лоб, однако всё же отступает, уважая желание Йылдыз. — Ладно, солнце моё, отдыхай, не буду тебе мешать, — глядя на девушку, Болат неторопливо идёт в сторону выхода из девичей спальни, — спокойной ночи. Кареглазая расслабленно вздыхает, с облегчением смотря на отдаляющегося от неё мужчину. — Доброй ночи, — шепчет она в ответ, опуская полупустую кружку на прикроватную тумбу. Эда провожает его взглядом, а затем укладывает голову на подушку, прижимая к груди плюшевую игрушку, тяжело вздыхает, понимая, что эту ночь она вновь проведёт практически без сна.