Бан Чан всё ещё не мог поверить, что всё, что происходило, было реальным. Он выглянул из иллюминатора: самолёт уже начал снижать высоту, и очертания Сиднея, выложенные бесчисленными огнями, заставили сердце сладко сжаться. У него не укладывалось в голове, что он наконец-то возвращается домой. Наконец-то он возвращается туда, где прошли его беззаботные юные годы, где было много солнца, морской воды, палящего солнца. Он возвращался туда, где он когда-то стал собой.
Отчего-то у него мелко дрожали руки. Однако волнение было, бесспорно, сладостным. Он даже не предполагал, что скучал по Сиднею так сильно.
Два предыдущих месяца
were just wild. Like, really wild.
Хан быстро сориентировался, когда Бан Чан и Чанбин примерно обрисовали ему свою ситуацию. А после того, как проиграло несколько треков Феликса, глаза Хана засверкали тем самым блеском, после которого он всегда говорил: «А, ну давайте тогда вот как…» – и далее следовала какая-то крутая идея. Бан Чан так измучился за эти долгие месяцы, пытаясь найти для Феликса идеальную «обёртку», что уже не испытывал никаких уколов совести из-за того, что позволяет другому продюсеру подкидывать идеи. В конце концов, повторял про себя Бан Чан, он всегда руководствовался тем, что хотел дать Феликсу самое лучшее. И если самым лучшим оказывался совет со стороны, пусть и не от постороннего человека, значит, так тому и быть. Бан Чан был готов поступиться своей принципиальностью ради того, чтобы мечта Феликса наконец-то исполнилась.
– А вы… – уставившись в одну точку расфокусированным взглядом, начал Хан. – вы не думали сделать из него этого, как его… ну, андрогина?
У Бан Чана чуть земля не ушла из-под ног. Неужели всё было
настолько просто?!
– А что, это мысль, – и Чанбин посмотрел на Бан Чана вопросительно. Бан Чан задумался. Превращать и без того эксцентричный проект в ещё бо́льшую провокацию казалось одновременно опасным и провальным решением. С другой стороны, и псевдоним, и музыка, за которой стоял сам Феликс, тогда объединялась при помощи этого образа. Получалось, что проект обретал возможность стать либо самым оглушительным провалом, либо хайпануть, либо сказать новое слово в своей нише. По первым прикидкам плюсов вроде было больше, чем минусов.
В груди Бан Чана загорелся трепет. Тот самый, который всегда помогал ему идти дальше и подниматься после падений.
– Может, приделать ему длинные волосы тогда? Что думаете? – спросил он. Чанбин и Хан улыбнулись и синхронно покивали.
И вот, спустя больше, чем год, с момента своего зарождения проект наконец-то смог дебютировать.
Не всё получилось сделать идеально. Однако Бан Чан ни секунды не сомневался, что всё, что они делают, они делают правильно. Феликс, в последнее время постоянно взволнованный и нервный, но со счастливой улыбкой на губах, учился буквально на ходу. Длинные волосы, практически до середины груди, кардинально изменили его внешний вид, а многочисленные украшения и другие аксессуары завершили его имидж самым логичным образом. В итоге получился молодой репер-бунтарь, не из банды, а словно только что сошедший с подиума, смелый, стремящийся показать себя таким, каким он был на самом деле, без страха осуждения. Вкупе с природной красотой Феликса, усиленной хитростями стилистов, образ получался невероятно красочным и мощным. Многие новостные издания, писавшие о музыке, отмечали не только смелый подход Феликса к репу, но также его уникальную, по-женски привлекательную внешность, оттеняемую исключительно низким мужским голосом, которым он читал реп.
Продажи альбома, записанного при помощи Сынмина, в первую же неделю оказались достаточно высокими для новичка. Бан Чан и Чанбин старались вкладываться в промоушен, чтобы в самом начале карьеры Феликс был освещён в медиа как следует. Первое время Бан Чан боялся делать какие-либо выводы, но после двух недель понял, что теперь-то можно говорить о том, что проект удался. Уже несколько лет у него не было так радостно и хорошо на душе.
Репер LicksdiX занял место рядом с успешными новичками. В соцсетях уже активно обсуждались перспективы если не следующего альбома, то хотя бы фита или EP. Бан Чан смеялся, говоря, что для этого Феликсу надо набраться вдохновения для нового материала. Феликс его явно понимал не так, потому что краснел и отводил глаза в сторону.
После более чем активного промо, Феликс начал быстро выгорать. Первой на это обратила внимание Сара, и сразу же забеспокоился Чанбин. Феликс пытался храбриться, говорил, что с ним всё в порядке, что он сможет работать дальше. Однако с этим проектом Бан Чан не хотел торопиться, заставляя артиста прогибаться под условия, диктуемые рынком.
– Почему бы вам не смотаться в Австралию дней на десять? – предложила как-то Сара. – Пусть Феликс побудет вдали от суеты, наберётся сил. Да и тебе, Крис, тоже пора отдохнуть. Ты уже давным-давно заслужил отпуск. Полежи на солнце, поспи – просто приди в себя после всего.
Саре не пришлось уточнять, что она имела в виду под «всем». Бан Чан понял её моментально. И в который раз согласился, что время от времени Сара подаёт ему одни из самых лучших идей.
Именно так Бан Чан, Чанбин и Феликс оказались на борту самолёта, который по прошествии десяти с чем-то часов доставил их в Сидней.
Дома было спокойно. Бан Чан наконец-то увиделся со всеми родственниками. Он так отвык видеть эти лица вживую, а не на экране, с не всегда идеальной связью, что улыбки и объятия ощущались нереально объёмными, словно слишком живыми. Даже перестраиваться под более жаркий климат было не так уж и сложно просто потому, что рядом были близкие люди. Жизнь в Корее стала неотъемлемой частью его повседневной рутины, однако Сидней всё равно ощущался как дом. Как то место, куда нужно возвращаться, как только заканчиваются не только силы, но и надежда.
Феликс тоже заметно оживился. Он постоянно таскал Чанбина куда-то по городу, показывал значимые для себя места. Бан Чан замечал, что Чанбин чувствует себя в Австралии не совсем в своей тарелке, – был и небольшой языковой барьер, и, наверное, какой-то культурный шок, – но он послушно следовал за Феликсом повсюду. Феликс обильно мазал Чанбина кремом, а потом сам ходил с обгоревшим носом. Чанбин настаивал на том, что платить за них везде будет он. А ещё они практически всегда держались за руки. Бан Чан не помнил, когда бы Чанбин влюблялся в кого-то настолько серьёзно. Обычно Чанбина устраивали краткосрочные отношения, не требовавшие больших временных и эмоциональных вложений. А сейчас казалось, будто он задался целью стать самым лучшим на свете бойфрендом. Бан Чан радовался за него, о чём он нередко говорил ему вслух. Однако он умалчивал, что где-то в глубине души его подтачивает зависть.
Чему именно он завидовал? Ответить однозначно было сложно. Бан Чан всё ещё винил себя за тот сон, который привиделся ему довольно давно, ещё во время отношений. Ему было стыдно, что он даже на секунду позволил себе допустить интерес к Феликсу, пока был с другим человеком. К тому же, максимальная дистанция, на которую к нему приближался Феликс в системе его ценностей, – это младший брат. Он сам всегда настаивал на том, что он и Чанбин должны заботиться о Феликсе, должны помочь ему расправить крылья. А в итоге получилось, что они оба испытывали к нему совсем не родственный интерес? И ведь у него самого даже хватило наглости один раз попытаться подкатить к Феликсу, тогда, в ресторане, когда Феликс дал понять, что ему интересен кто-то другой (теперь, получается, это был Чанбин? как тесен мир, однако). Наверное, было очень некрасиво с его стороны потом накидываться с обвинениями на Чанбина. Выглядело это так, словно он сорвался на Чанбина из-за того, что тот заполучил желаемое, а Бан Чан – нет, словно Бан Чан осудил его лишь из зависти. Была ли в тот момент зависть? Возможно. Но больше зависти было из-за того, что у Чанбина и Феликса складывались совершенно адекватные отношения. Они никогда не скандалили, не выясняли отношения. И не потому, что старались отделять свою профессиональную жизнь от частной (Бан Чан всё равно заметил бы по Чанбину, что что-то с ним не так). Они как будто были другими – или их история была совершенно другой. В их отношениях не было этой нескончаемой борьбы, которая стала костяком в отношениях Бан Чана. Бан Чана шокировало спокойное развитие близости между Чанбином и Феликсом. Почему они не играли ни в какие игры? Почему Чанбину не приходилось тратить массу сил и времени, чтобы завоёвывать Феликса? Почему они открывались друг другу постепенно и в равной степени? Где надрыв, где однобокость? Где, наконец, это неуверенность, что и завтра, и послезавтра, и на следующей неделе вы всё ещё будете вместе? Где это безнадёжное ожидание взаимного «я тебя люблю»?
Бан Чан насильно вбивал себе в голову мысль о том, что у
нормальных людей всё происходит иначе. У
нормальных людей любовь – это любовь, а не удушающая гонка.
Нормальные люди ведут честные, открытые разговоры, а не прячутся в своих параноидальных страхах.
Нормальные люди просто наслаждаются обществом друг друга, а не пытаются переиграть, переубедить, переломать.
В итоге он в который раз убеждался в том, что то, чем он жил и дышал, было болезнью, а не чистым, искренним чувством. Вывод был горьким, зато правдивым, как отрезвляющая пощёчина.
Спустя несколько дней сознание озарилось мыслью: а где сейчас Глен, что делает? Он попытался узнать что-то у знакомых, которые когда-то знали Глена, и оказалось, что он всё ещё живёт в Сиднее, только на другом конце города. Бан Чан не представлял, захочет ли Глен его видеть после стольких лет. Однако воспоминания о проведённом вместе времени были непоколебимо хорошими, и Бан Чан всё-таки решился отправиться по адресу, который ему удалось найти.
Район был сплошь застроен небольшими семейными домиками и производил впечатление квартала, где проживают представители среднего класса со своими детьми. Бан Чан почувствовал себя немного неуместно, но продолжил идти. Надвинув на глаза тёмные очки, он перешёл дорогу и оказался прямо перед тем домом, номер которого был записан у него в телефоне.
Первое, что бросилось в глаза, – это огромная фигура, легко маневрировавшая тяжёлой газонокосилкой. Высокий рост, широкие мускулистые плечи, блестящие от пота. Всё такая же выгоревшая на солнце копна вьющихся волос, уже чуть побитых сединой. Старая, как будто ещё с девяностых, бандана на голове. Сердце даже не забилось, а задрожало в груди. Кровь как будто прилила к лицу и тут же отхлынула обратно. Бан Чан подошёл к невысокому забору и стал ждать момента, когда газонокосилка заглохнет.
– День добрый! – крикнул Бан Чан, как только мотор стих. Глен обернулся. Опустил старомодные чёрные очки на самый кончик носа – жест, который Бан Чан до сих пор помнил очень, очень хорошо, словно видел его в последний раз только вчера.
– Добрый, – ответил Глен недоверчиво и прищурился. – Крис Бан, не ты ли это?
– Это я, – протянул Бан Чан, не понимая, откуда в нём вдруг взялась эта игривость и эта распевчивость в голосе. Лицо Глена озарилось широкой улыбкой, от которой сердце затрепетало ещё хуже.
– С ума сойти, ты только подумай, а, – бормотал Глен, подходя к воротам, чтобы впустить Бан Чана. Как только Бан Чан смог войти, он сразу же бросился обниматься. Он не мог сдержать свой порыв. Несмотря на то, что прошло много времени и многое могло за этот срок поменяться, что-то внутри него свято верило в то, что Глен будет рад его увидеть, несмотря ни на что.
– Неужели это ты? – смеялся Глен, хлопая Бан Чана по спине сильной широкой ладонью и буквально отрывая его от земли. Бан Чан прижимался к нему, узнавая всё, каждую мелкую деталь: жар и запах его прогретого на солнце тела, крепость его объятий, его смех, даже щекотку от его щетины. Бан Чан и не подозревал,
насколько хорошо он всё помнил. Или же просто не забывал?..
– Это я, Глен, это я! – посмеялся Бан Чан и невольно, поддавшись ещё одному порыву, прижался щекой к его плечу, как когда-то. Глен был всё такой же: человек-скала, рядом с которым становилось спокойно. Наверное, это чувство полной безопасности, ощущение спокойствия, возведённого в абсолют, – это единственное, что стёрлось из памяти за прошедшие годы.
– Глазам своим не верю, – усмехнулся Глен и покачал головой, всё ещё не выпуская Бан Чана из рук. – Неужели и правда этот взрослый серьёзный мужчина и есть малыш Крисси, а?.. Я думал, ты больше не вернёшься в Австралию. Ребята говорят, ты стал большой шишкой в Южной Корее… Как у тебя дела вообще?
– Если у тебя есть время, то приглашаю пройтись, может, выпить пива. За мой счёт! – Бан Чан зачем-то посмеялся. – Ну, ты как..?
– Я сегодня весь вечер свободен, так что я с радостью. Сейчас, только припаркую эту махину…
Пока Глен убирал в гараж газонокосилку, Бан Чан не мог не обратить внимание на небольшую детскую площадку. В душе сразу же начали бороться радость и горечь. Хотя, с учётом того, что Глену было уже около сорока лет, было вполне закономерно, что он больше не тот свободолюбивый холостяк, которого когда-то так обожал юный Крис.
Они поехали на машине Глена, – машина тоже была новая, нисколько не похожая на ту, в которой они занимались крышесносным сексом, – в сторону побережья. В салоне играла громкая старая музыка, полная радости, жизни, любви. Бан Чан смотрел в открытое окно, пропуская потоки воздуха через пальцы, и думал о том, что случилось с той тяжёлой мрачноватой музыкой, всегда звучавшей из колонок Глена. Может, Глен наконец-то нашёл своё счастье? Очень хотелось в это верить. Если Бан Чан и желал счастья кому-то, помимо своих близких людей, то это Глену. Глен заслуживал самого лучшего, что только было на этом свете.
«…Недостаточно времени
Для всего, чего я хочу для тебя.
Недостаточно времени для всех поцелуев и для всех прикосновений,
И каждую ночь
Я хочу быть внутри тебя…»
От этих слов в живот забирался жар. С Бан Чаном такого не случалось давно, ведь смутить его не так просто. Но в тот день происходило что-то необъяснимо особенное.
Песок лип к босым ногам приятно и знакомо; ладонь холодил вспотевший алюминий. Бан Чан и сам был такой же: холодно-горячий, словно немного испаряющийся на солнце, но из-за этого ничуть не переживающий. Он шёл рядом с Гленом по пляжу, плечом к плечу, и рассказывал обо всём, что случилось за эти годы. Глен слушал его с улыбкой, а от его искреннего участия сердце билось быстрее. Видя его заинтересованность, Бан Чан ни на секунду не сомневался, что все реакции, все взгляды и мимолётные прикосновения Глена – искренние. С Гленом никогда не нужно было угадывать, о чём он думает или о чём пытается сказать. Он всегда говорил обо всём прямо и вёл себя так, чтобы его понимали сразу же, без разночтений. Вот и сейчас, глядя на Глена сквозь солнечные очки, Бан Чан чувствовал тепло, радость,
наполненность. Он не представлял, откуда взялась наполненность и что она вообще значила на самом деле. Он всегда считал это слово модным веянием, а по сути – пустышкой. Ну как человек может быть наполненным, он что, сосуд? Однако, оказавшись лицом к лицу с Гленом, он запоздало спохватился, что только сейчас перестал чувствовать себя так, словно у него через грудь постоянно проходит влажный прохладный сквозняк.
Когда пришла очередь Глена рассказывать о том, чем он занимался, Бан Чан, раскачиваясь на волне жгучего солнца, чуть захмелевший от лёгкого пива, улыбающийся, как в семнадцать, как-то естественно и непринуждённо нырнул ему под руку. Он не знал, зачем и почему, но его тело как магнитом тянуло к Глену. Быть ближе, вбирать в себя его тепло – и при этом понимать, что черту он ни за что не перейдёт. Его жест, в конце концов, был дружеским, парни постоянно обнимались друг с другом таким же образом. Даже он и Чанбин делали то же самое.
Однако он и Чанбин не были горячо влюблены и не проводили бессонные ночи в одной постели…
– Ты всё такой же игривый, а? – улыбнулся Глен в ответ на жест Бан Чана и потрепал его по плечу, прижимая к себе на короткий миг. – Я рад, что тебе удалось сохранить этот солнечный лучик. Ну знаешь, у тебя раньше как будто солнечный зайчик бегал по лицу, когда ты улыбался. И глаза блестели так, что можно было ослепнуть… Чёрт, Крис, да ты и сейчас такой же!
Бан Чан засмеялся и припал к нему ближе, тоже закидывая руку ему на плечо. Как Глен может быть таким внимательным? Они же друг другу практически чужие люди, а Глен, оказывается, годами хранил в памяти улыбку старшеклассника-Криса? У Бан Чана чуть не закружилась голова. Неужели он,
он мог представлять для кого-то такую значимость? Неужели его образ не стёрся из сознания Глена, как только самолёт из Сиднея приземлился в Инчхоне? И сейчас Глен смотрел на него поверх очков настолько внимательно, почти с трепетом, будто бы Бан Чану было незачем вывариваться в ненависти к самому себе последние несколько месяцев.
В голову боязливо закралась безумная, но при этом удивительно трезвая мысль: а что, если с ним на самом деле всё в порядке? Последние отношения срастили его с идеей о собственной ненужности, второстепенности. С
тем человеком Бан Чан нередко ощущал себя каким-то бесплатным приложением к жизни, от которого хочется избавиться. Рядом с
тем человеком Бан Чан превратился в обузу – к сожалению, даже для самого себя. Самоуважение растворилось в кислоте токсичности
того человека, а любовь, в которую Бан Чан верил всегда, отчасти благодаря Глену, потеряла всякий смысл. Тот человек заставил Бан Чана сомневаться в собственной ценности, сузив его значимость до ряда сексуальных навыков.
А сейчас, обнимая человека, с которым не виделся так долго, но который смотрел на него, не отрываясь, Бан Чан начал заново понимать, что
может быть и по-другому.
И ведь действительно, это так. Хотя бы потому, что однажды так уже было: без скандалов, унижений, нереалистичных требований, без, чёрт возьми, железобетонного отказа во взаимности. Обнимая Глена, купаясь в его безраздельном внимании, Бан Чан восстанавливал фундамент своей уверенности. В какой-то момент в голову случайно пришла мысль о том, что однажды будет так же, как было с Гленом, только рядом будет другой человек. Будет так же тепло, надёжно, спокойно. Можно будет быть собой и никем не прикидываться, не идти на компромиссы с самим собой лишь ради того, чтобы угодить, чтобы хотя бы на короткий срок впасть в милость. Можно будет любить так, как любишь, и не ограничивать себя в словах, поступках, признаниях. Можно будет расти вместе, поддерживать друг друга и не быть той самой эрозией, разъедающей ваш же собственный корабль. И все эти выводы показались настолько простыми, очевидными, настолько рациональными, что Бан Чан был какое-то время буквально ошеломлён. Он жался к Глену, чтобы заземлиться и слушал его, цепляясь за детали.
У Глена теперь был свой автосервис: ему всегда нравилось возиться с машинами, поэтому Бан Чан очень за него порадовался. Глен был женат на учительнице начальных классов, самой понимающей, весёлой и бойкой женщине во всём Сиднее, по его собственному признанию. У них было двое детей, обе девочки. Бан Чан не мог не умилиться про себя, представляя, что у девочек есть такой замечательный папа, заботливый, сильный и любящий. Наверное, они и их мама, которой тоже очень повезло, чувствуют себя словно в огромном тёплом коконе, защищающем их ежесекундно.
Когда солнце скрылось за горизонтом, утягивая за собой длинный розово-персиковый шлейф, они оба поняли, что пора возвращаться домой. Они шли до машины Глена всё так же, не отпуская друг друга, и разомкнули объятия только тогда, когда было нужно занять места в салоне. Глядя на закатное небо, совсем непохожее на то, что он видел в Сеуле, Бан Чан не мог не улыбаться. Почему? Он и сам не представлял. Наверное, на душе стало хорошо и спокойно. Он будто смог наконец-то уловить внутренний баланс и даже удерживал его, причём, без особых сложностей. Он дышал свободно и глубоко, вбирая в себя солоноватый морской воздух, напитываясь им наперёд.
В салоне теперь играла совсем другая песня, но голос казался знакомым, будто бы того же самого исполнителя:
«…Полюби снова, прикоснись снова.
Наверное, давным-давно хотелось какого-то рая, и это было неумно, очень неумно.
Посмотри снова, я говорю, прикоснись снова.
Поверь своей судьбе, ведь это нормально…»
Каким бы Бан Чан стал, если бы тогда не нужно было поступать в вуз в Сеуле? Он ведь мог бы остаться в Сиднее, быть с Гленом – что было бы тогда? Увлёкся ли бы он продюсированием или же нашёл бы другую нишу? Был ли бы счастлив, все эти годы купаясь в любви и поддержке, щедро даря то же самое в ответ? Он, наверное, был бы другим человеком… И Глен тогда не женился бы, не стал бы отцом дочерей, которых он очень любит. Но всё же…
Машина остановилась перед домом родителей Бан Чана. Бан Чан засмеялся:
– Представляешь, это первый раз в жизни, когда ты подвозишь меня именно до дома, а не до поворота!
– Слава богу, скрывать мне больше нечего. Да и ты, Крисси, уже давно взрослый мужчина, – посмеялся Глен и похлопал Бан Чана по плечу. Однако Бан Чан почувствовал, что расставаться на этой ноте было бы как-то неправильно. Он посмотрел на Глена. Глен улыбался ему своей спокойной, довольной улыбкой. Не удержавшись, Бан Чан подался вперёд и оставил лёгкий поцелуй в уголке его обветренных губ. Глен фыркнул и покачал головой – но совершенно нисколько не осудил Бан Чана. Было ясно, что эта маленькая вольность Бан Чана пришлась ему по душе.
– А что это за группа, кстати? – спросил Бан Чан перед тем, как выйти из машины.
– INXS, малыш, – подмигнул Глен, и Бан Чан хлопнул себя по лбу: ну конечно, как он мог не узнать!
– Я наверстаю! Переслушаю всю их дискографию, обещаю! – сказал Бан Чан, делая пометку в голове. – Спасибо тебе, Глен. Я был очень рад встретиться, правда. Для меня это было очень важно.
– Для меня тоже, Крис. Я рад, что у тебя всё хорошо и дела идут в гору. Удачи тебе с новыми проектами! И я уже завидую твоему будущему партнёру. Не в рабочем плане.
Бан Чан сначала остолбенел, а потом ему в грудь как будто подкинули уголёк из барбекю. Его начало распекать изнутри, а в голове зазвучал гомон из разномастных мыслей, однако все они были радостными. Откладывая рефлексию на потом, Бан Чан пообещал приезжать в Сидней почаще. Глен сказал, что будет не против увидеться ещё, может, даже покататься на доске вместе. Бан Чан покивал, как получивший самый лучший на свете подарок мальчишка, и побежал в сторону дома родителей.
Сердце билось так, что почти выпрыгивало из груди.
“I am alive! Alive!!!”
