35
14 марта 2024 г. в 14:44
Примечания:
!!!предупреждения!!!
crossdressing
эмоциональная нестабильность
сталкинг
По виску бежала капля пота. Он стёр её подрагивающей рукой.
Ему не было жарко. Всё тело было ледяным. Он приоткрыл пересохшие губы. Стало страшно, что с ним сейчас что-то случится. Обморок, сердечный приступ, смерть.
Это был конец?..
Хёнджин моргнул, сжимая веки сильнее. В черноте разорвался нездоровый, пугающий фейерверк. Сердце сорвалось на бешеный бег, и глаза открылись сами. Чёрная захламлённая комната. Дышать нечем. Окно зашторено, но не полностью – через узкую щель сочится серо-голубой свет.
Ногти впились в ладонь так, что она вспотела. Боль должна была привязать его к реальности, оторвать от потолка, под которым он плавал, будто наблюдая самого себя со стороны.
Огромная ссутулившаяся куча тряпья, источавшая сахарный тошнотворный запах с химическим привкусом. Не шевелится, будто вросла в край разложенного дивана. Наверное, если бы его увидел со стороны кто-то ещё, то они бы испытали самый настоящий страх. Что это за чудовище такое? Кто это? На человека это создание не похоже нисколько.
Сердце колотилось в самом горле; его приходилось постоянно сглатывать, чтобы оно хотя бы на секунду опускалось на своё место. От лица отслаивалась маска, под которой не было ничего. В груди, где-то между рёбер, застрял вопль. Было неясно, о чём этот вопль. Но ему не выбраться наружу, ни за что: челюсти сжаты, они под замком, их не разомкнуть. Тело стало каменным. Наверное, смерть на некоторых людей опускается именно так – медленно, как тонкое покрывало забвения.
Это был конец.
Сквозь звон в ушах и черноту перед глазами начали восстанавливаться слайды того, что произошло ранее. Нельзя было сказать, сколько времени прошло. Сколько-то точно: хотя бы потому, что тело теперь было дома, а не там, в путанице улиц, с одной-единственной мыслью в голове.
В тот вечер он больше не отражался в зеркале – с той стороны на него смотрела высокая женщина. Он не узнавал себя. Кажется, он этому даже радовался, потому что кардинальная перемена сулила огромный успех. Женщина была бесспорно красивой. Возможно, даже он сам находил её привлекательной. Богатая, таинственная, сексуальная женщина – это он. Он – это она. Или она – это он. Но у неё не было ни имени, ни личности. Значит, пока всё по-старому. Он – это Хёнджин.
Хёнджин готовился к этому вечеру заранее. Он следил за обновлениями во всех соцсетях той дряни, которая носила с Минхо одинаковые обручальные кольца. Он знал, знал очень хорошо, что Минхо ни за что не поменяется. Минхо всегда, всю свою жизнь отчаянно цеплялся за свои привычки. Его жизнь могла функционировать только по определённому графику, который он строил сам. Работа в органах также была частью этого плана, потому что двигаться по определённой инструкции для Минхо было понятно и приятно. Хёнджин был готов поклясться, что даже брак с этой дрянью его нисколько не изменил. Он так же встаёт в шесть тридцать, выпивает стакан воды, идёт на пробежку или качает пресс дома. Выходит на работу всегда в одно и то же время, чтобы, не дай бог, не опоздать. Работает ровно до тех пор, пока часы не пробьют тот час, когда ему нужно возвращаться домой. Наверное, как хороший муженёк, он забирает свою мерзкую жёнушку с работы, идёт с ней по магазинам, чтобы накупить идиотских здоровых продуктов. Потом готовит ужин, сорок минут читает книгу, пятнадцать минут занимается сексом с этой самодовольной дурой. Кончает в презерватив без пятнадцати одиннадцать, чтобы успеть привести себя в порядок, завести будильник и в одиннадцать уже проваливаться в сон. Хёнджин знал, ни секунды не сомневался, что именно так Минхо и живёт день ото дня, радуясь тому, что его жизнь – это отлаженный механизм.
Минхо ещё не подозревал, что именно этот отлаженный механизм очень скоро превратится для него в механизм взрывной.
Хёнджин вложил в подготовку всего себя. Отдал ей всё свободное время. С тех пор, как он остался один, вернул себе свою свободу, времени тоже стало больше. Он смог выстроить сначала примерные, а потом и более точные маршруты, по которым следовал Минхо по будням и на выходных. Минхо оставался всё таким же предсказуемым, как и раньше. И всё таким же невнимательным. Иначе в один из дней он всё-таки заметил бы, что на расстоянии нескольких метров от него нередко появляется фигура в чёрном, с закрытым лицом, и преследует какую-то часть вечера.
«Ха, да ты вылитый сталкер!» – засмеялся как-то Билли, когда случайно застал Хёнджина в процессе подготовки к слежке. Хёнджин сначала испугался, что Билли всё поймёт. Но Билли был настолько глупым, насколько он всегда старался казаться. Он ничего не заподозрил, и Хёнджину оставалось только от него отмахнуться и сделать вид, что этого по-детски наивного комментария не было вообще.
Был ли он на самом деле сталкером? Нет. Это какой-то бред. Сталкинг – это истории из ненастоящей, выдуманной жизни. Он просто хочет справедливости. И возмездия. А это – совершенно разные вещи.
Хёнджину нужно было довести начатое до конца. Если он не отомстит за себя сам, никто этого больше сделать не сможет. А если мести не будет, то что же это значит? Что он позволил себя растоптать и уйти? Нет. Ему тогда было очень больно. Он почти умирал. И Минхо должен поплатиться за каждую секунду, которая далась Хёнджину так тяжело.
Ведь из-за Минхо, в конце концов, всё и началось. Из-за Минхо Хёнджин стал ледяной сукой, не чувствующей ничего. Минхо должен был узнать, обязательно узнать, каково это, когда тебя размазывают по стене без права на сопротивление. Каково это, когда ты больше вообще ничего не чувствуешь и живёшь с одной-единственной мыслью, которая заставляет сердце биться, хотя смысла уже давно нет.
«Я тебя уничтожу. Я не оставлю тебе ни малейшего шанса» – таково было обещание, данное самому себе. И Хёнджин намеревался его сдержать, чего бы это ему ни стоило.
Хёнджин пока ещё не решил, какая именно участь ждёт Минхо, как только они окажутся друг напротив друга. Внутри Хёнджина пробуждался маниакальный смех, когда он представлял, всего лишь на минуту, что Минхо дойдёт до черты только тогда, когда под угрозой будет находится не только его семья, но и он сам. Но в таком случае, угроза должна быть серьёзной, весомой. Хёнджину нравилось играть с этой мыслью у себя в голове. Нравилось думать, что он получит полный контроль над Минхо и заставит его бояться, страдать, умолять.
Ему никогда не хотелось сделать с кем-то что-либо подобное. Наверное, можно считать Минхо особенным?
От этой мысли в груди, посреди темноты и холода, тихо разгоралась крошечная искорка тепла. Хотелось улыбаться, хотя даже дышать было тяжело. Ведь это было правдой: Минхо и в самом деле был особенным. Он был уникальным. Огромным осколком жизни, который было нужно прижимать к груди, чтобы не потерять, несмотря на то, что все края осколка были острыми, как лезвия. И Хёнджин, истекая кровью, никак не мог с ним расстаться…
Они уже давным-давно стали единым целом. Минхо и Хёнджин. Любовь, их тайная, якобы постыдная любовь скрепила их навечно. Им никогда и ни за что не уйти друг от друга. На протяжении всей жизни их будет связывать бесконечно длинный канат, выходящий прямо из груди и уходящий глубоко в другую грудь.
Стало ещё больнее. Потому что в этот вечер расстояние между ними должно стало критически длинным. Настолько, что Хёнджин больше не сможет увидеть Минхо. Единственного человека, которого он любил и ненавидел всем сердцем и душой.
Хёнджин вытер нос рукавом, изо всех сил пытаясь сморгнуть из-под век тот самый момент, который разломил его жизнь на «до» и «после». Внутри и без того клубилась буря, и ему больше не хотелось терпеть очередную волну боли. В конце концов, он не дурак, может понимать с первого раза.
Он закрыл глаза и снова увидел перед собой большую, ярко освещённую витрину магазина. Минхо улыбался так, как и в памяти Хёнджина: полупрозрачно, буквально уголком губ. Он обернулся, подал руку той женщине. Хёнджин вдруг опомнился. Всё последнее время, всё то время, что он ходил за Минхо по пятам, Минхо был один. Это был первый раз, когда Хёнджин застал их вместе. И едва его взгляд скользнул по невысокой фигуре в широком платье, ему словно выстрелили в висок.
Под светлой тканью проступал живот. Он был уже достаточно округлым, чтобы можно было одурачить самого себя. Это был не простой набор веса. За занавесью ткани, внутри ненавистного Хёнджину тела, билось сердце новой жизни.
Именно в тот момент его не стало. Он смотрел на Минхо и его женщину, и они двигались как в замедленной съёмке. Минхо нёс какие-то сумки из магазинов, она держала его под руку – обыкновенная пара, счастливая в своём небольшом пузыре. Рука с обручальным кольцом легла на живот, словно желая убедиться, что он на месте, что всё в порядке, – после чего улыбка на её лице стала шире, счастливее.
Хёнджин, огромная уродливая фигура в женском тряпье, продолжала таращиться на них из своего укрытия. Точнее, даже не на них. Он никак не мог оторвать взгляд от её руки, покоившейся на животе. Хёнджин по инерции хотел дышать ненавистью, двигаться вперёд, используя жажду мести как топливо. Однако у него ничего не получалось. Он не мог даже пошевелиться. Что-то в нём сломалось, и он продолжал стоять в своём укрытии, так никем и не замеченный.
И теперь, когда он оказался в темноте своего дома, через мрак в сознании, через ужас, наполняющий сердце до краёв, он снова видел руку с обручальным кольцом на округлом животе. И ему хотелось беззвучно плакать, сползая на пол, закатиться под диван и исчезнуть с лица земли.
«Ребёнок ни в чём не виноват,» – звучал в голове приятный, мелодичный голос. Он не понимал, чей именно голос. Но голос лился бальзамом на все его раны. И со свежим удивлением, с неким просветлением он понимал: да, ребёнок ни в чём не виноват. Ребёнок, в отличие от его родителей, не сделал в этом мире ничего плохого. Чистая душа, просто сгусток любви и света, лучик невинности и доброты. Чем он мог заслужить несчастья? Почему он должен был претерпевать страдания, ещё не родившись? За что, за какое злодеяние эта чистая душа должна была расплачиваться разрушенной семьёй? Ведь у него на всём белом свете нет никого, кроме родителей. Неужели он, Хёнджин, готов взять на себя такой огромный грех и лишить ещё не родившегося ребёнка одной из двух главных опор в его жизни?
Даже если ребёнок будет похож на Минхо, он будет чистым. Он будет улыбаться, радоваться. Расти и развиваться, познавая мир. Так пусть его мир хотя бы с начала жизни будет цельным. От судьбы, если она решила кого-то наказать, не уйти, Хёнджин знал это слишком хорошо. Однако он не имел никакого права выступать посредником судьбы и делать ни в чём неповинного ребёнка несчастным. Он, в конце концов, не палач, не преступник, не чудовище. По крайней мере, у него никогда и ни за что не поднялась бы рука причинить вред ребёнку.
Ему вдруг вспомнились те слёзы, которыми он давился под дождём, когда Минхо его бросил. Те слёзы были его последними чистыми, искренними слезами. Когда-то он был почти такой же, как этот ребёнок – неиспорченный, открытый миру, полный любви. Это было целую вечность назад. Но это было. Было в нём что-то человеческое, что теперь упрашивало, умоляло его не причинять ребёнку вреда.
Как в бредовом тяжёлом сне Хёнджин начал раздеваться. Снял с себя шиньон, платье, украшения, длинные пластиковые ногти. На секунду он остался совсем обнажённым в комнате, и тогда страх прихватил его за горло ещё сильнее. Он ведь и вправду такой: нагой и совсем один во всём мире. У него нет ничего, за что можно было бы ухватиться, чтобы не провалиться в пропасть внутри себя.
Пытаясь хоть как-то вогнать сознание обратно к себе в тело, перестать наблюдать за собой со стороны, Хёнджин обхватил себя обеими руками за талию. Однако объятие было холодным, безжизненным. А вдруг он уже умер? Ведь целью его жизни все последние годы была месть. А теперь, получается..?
Хёнджин заткнул себе рот кулаком, чтобы не издать ни звука. Так же беззвучно он опустился на пол, обхватил руками колени и положил на них голову. Начал раскачиваться вперёд-назад в такт часам, тикавшим из глубины коробки, в которой он жил.
Он никогда не задумывался. Никогда не задумывался ни о чём, вообще. Оступился один раз – и полетел с лестницы вниз, даже не попытавшись себя спасти. Ведь когда-то жизнь была другой. И он был другим. Всё ощущалось иначе. А теперь? Что теперь вообще было? И что теперь будет? Будет ли вообще что-то?..
Мозг судорожно входил в рабочий режим. С треском, фырканьем, скрежетом мысли начинали приходить в тягостное движение. Нужно найти кого-то, кто поможет. Да, именно так. Нужно закрыть глаза и отдать себя тому, кто прижмёт к груди и не даст больше провалиться на самое дно и дальше. Да-да-да, ведь совсем недавно кто-то очень похожий был рядом… кто же?... кто же это был?..
Образ начал прорисовываться по частям, буквально деталь за деталью. Тепло, тепло отовсюду. Крепкие руки, держащие его надёжно, так, словно не отпустят никогда-никогда. Грудь, в которой бьётся сердце в такт его собственному. Широкая счастливая улыбка, сияющие глаза. Тихий голос, шепчущий на ухо «Я тебя люблю, Хёнджин-а, baby».
Это был Крис. За Криса можно было зацепиться, чтобы не потеряться в этом огромном бесчеловечном мире.
Хёнджин почти было потянулся за телефоном. Кинуть «sos», позвать на помощь, выкрикнуть последнее «спасите» перед тем, как окончательно уйти на дно. Однако по руке Хёнджина хлестануло воспоминание: Криса в его жизни больше нет. Значит, звать на помощь тоже некого. Хёнджин снова обнял самого себя. Из какого-то угла комнаты послышались задавленные рыдания.
Крис был единственным, кто мог лгать настолько убедительно. Порой у него получалось настолько хорошо, что Хёнджин, вдруг теряя бдительность, верил ему на несколько секунд. Верил в то, что Крис и правда его любит, правда хочет быть с ним и заботиться. Правда хочет, чтобы Хёнджин показал себя настоящего и любил в ответ – чтобы они любили в унисон. Чтобы всегда засыпали и просыпались вместе, чтобы вместе разделяли радости и горести, чтобы поддерживали друг друга в трудную минуту, чтобы дурачились вдвоём, чтобы просто молчали, глядя друг другу в глаза, чтобы шли за руку по жизни, чтобы… чтобы…
Какие-то акварельные фантазии. Из жизни, которой никогда не могло быть и никогда не будет. Крис был, наверное, хорошим. Точно был тёплым. Но его ложь… хотя в глубине души, где-то настолько глубоко, что было страшно даже заглядывать, очень хотелось ему верить. Каждому его слову. И быть рядом с ним. Просто дышать, жить, любить.
Но всё было потеряно. Хёнджин напомнил самому себе, что он отрезал все пути назад. Пути назад больше не существует. Есть только мучительное, нестерпимое «здесь и сейчас». И он, в этом чёрном вакууме. Один в целом мире.
Память щедро напомнила: а ведь он уже бывал в похожем состоянии. Это было как раз тогда, когда его бросил Минхо. В тот день вся жизнь пошла прахом. А то, что не разрушилось, он распинал ногами, как замок из песка. Все грехи и злодеяния накатили на него многометровой волной. Он вспомнил, как решил, что кроме как в стрип-баре, он нигде работать не будет. Ему так хотелось отомстить самому себе за наивность, что он решил пойти туда, где любви не может быть в принципе. Учёба в университете перестала иметь смысл ещё раньше. Он почувствовал, что в обычной, порядочной жизни ему больше нет места. Любовь к Минхо была его билетом в счастье, но этот билет он потерял, и потому остался ни с чем. И поскольку он никак не мог поверить в то, что такой замечательный, такой перспективный и красивый Ли Минхо может быть один, откуда-то в голове вдруг взялась идея про Ёнбока. Теперь, в черноте приближающегося цунами, Хёнджин смотрел на эту мысль и не понимал, откуда она вообще появилась. Он жил с этой мыслью годами, каким-то образом подпитывал, убеждал себя всё больше в том, что так оно и есть: Минхо ушёл к Ёнбоку, а Ёнбок – шлюха и предатель. Но с чего он вообще это взял? И зачем тогда поддался обиде и ярости и написал тот огромный, полный ненависти анонимный пост про Ёнбока в онлайн-сообществе их университета?! Он ведь тогда забрал документы и ушёл, так и не узнав, что было с Ёнбоком. Вдруг он и его обрёк на мучения, которых Ёнбок на самом деле не заслуживал?..
Хёнджин всего этого не хотел. Правда не хотел. Он как будто попал в круг ненависти, обиды и жгучей любви. И просто не смог остановиться. Наверное, в нём есть какая-то моральная гнильца, раз он не смог выбраться из этого порочного круга все эти годы. Но прямо сейчас вся жизнь переворачивалась с ног на голову, и все грехи, заметённые под ковёр, забытые и не давившие на совесть, вдруг набросились на него, напоминая о себе с удвоенной силой.
Он не выдерживал. Ещё немного, и он сломается под этим давлением.
Действуя самостоятельно, без поручения какой-либо мысли, левая рука вытянулась вперёд и начала шарить в темноте. Ладони коснулся холод телефона, и Хёнджин прищурился, пытаясь сквозь звёздочки и слёзы перед глазами разглядеть хоть что-то. В записной книжке было очень мало номеров. Но к счастью, был тот, который можно было набрать всегда и везде.
Он прижал трубку к уху подрагивающей рукой. Прокашлялся, чтобы не напугать сразу же. Он не представлял, что скажет. Но сейчас ему было жизненно необходимо понять, что он ещё существует и что он в этом мире не один.
– Да?
Он хотел было поздороваться – горло сдавило слишком сильно.
– Джин-а, что случилось? Что-то ведь случилось? Почему ты молчишь? – в голос даже через трубку пробилось беспокойство. Хёнджин не хотел больше сеять разрушения. Поэтому он изо всех оставшихся сил попытался собраться, чтобы выдать хоть что-то, похожее на человеческую речь:
– Мам, это я.
Пауза. Хёнджин снова начал задыхаться. Снова на горле начала сжиматься рука страха.
– Джин-а, что случилось? Мой хороший, скажи хоть что-нибудь, у меня же сейчас сердце просто…
– Мам, поговори со мной… пожалуйста?