Староста факультета и новый студент

«Видел бы ты сейчас свое лицо!» — задыхаясь от хохота, выдаёт Саката и протягивает руку, помогая подняться. «Повелся-я-я!» — друзья выворачивают из-за угла, стирая с глаз выступившие от смеха слезы. И тогда Хиджиката влепил бы Сакате оплеуху за шутку, зашедшую слишком далеко, и наорал бы на этих негодников. Крикнул бы что-то типа: «Нашли время для веселья, дебилы!». Вот так все и случится, да. Вот сейчас. Надо просто подождать немного… Затягиваете же вы свою шутку, ребята. Но никто не появился, только ветер гулял по коридору и беспокоил пламя настенных ламп. Саката выжидающе смотрел и не улыбался. Его глаза были подернуты желтым отблеском светильников. Эти вспышки бликовали на красной радужке, делали взгляд влажным и кроваво-липким. За черными провалами зрачков зияла пугающая непроглядная бездна, будто из тела вырвали родную душу и вместо нее имплантировали какую-то темную, зловещую. Хиджиката чувствовал, как она смотрит на него — отстраненно, с недоброжелательным интересом. — Кто ты? — только и смог выдавить из себя он. Чужак в теле Сакаты округлил глаза и закатился неприятным булькающим смехом, будто воздухом подавился. Он стоял совсем рядом, но Хиджиката чувствовал, как с каждым мгновением между ними разрастается искаженное пространство, наполняется звенящей в воздухе дурной магической энергией. Под ее плотной тяжестью Хиджиката не находил в себе ни сил, ни воли подняться с пола — так и продолжал сидеть, цепко уставившись снизу вверх на того, кого еще пару минут назад считал самым близким человеком из всех ныне живущих. — Умеешь же ты развеселить! — выдал Саката, вдоволь отсмеявшись. — Значит, сначала обвиняешь меня в убийстве и ограблении банка, а теперь, когда я в лоб говорю тебе правду, ты мне не веришь? — он вскинул брови и снисходительно улыбнулся. — Что ж, сочту за комплимент! Потому что это своего рода достижение. Втереться в доверие к бабке было раз плюнуть, но ты… — Саката склонился над ним, и все внутри Хиджикаты сжалось под его взглядом. — Месяцы работы ушли на то, чтобы получить твое расположение. Причем не только дружеское, — Саката ехидно улыбнулся и быстро, по-змеиному, облизнул губы. — Настолько подозрительный и осторожный… Я и подумать не смел, что смогу подобраться к тебе настолько близко. Но оно того стоило, каждая секунда… — Прекращай эту комедию, актер из тебя бездарный, — холодно перебил Хиджиката, почувствовав подступившую к горлу тошноту. — Ты прав, я не настолько доверчивый. Я доверяю только себе, потому что мои ощущения никогда меня не обманывают. И сейчас я вижу одно: ты — не Саката. Я тебя не знаю. Кто ты? Чужак замолк, словно застигнутый врасплох, улыбка превратилась в кривую застывшую гримасу. Его глаза нехорошо блеснули, и Хиджикату захлестнуло воспоминанием о той ночи, когда они с Сакатой встретились впервые. Ссутуленные плечи, обескровленное лицо, отсутствующий взгляд в свете камина — тогда новый студент показался Хиджикате призраком. Теперь он видел нечто более мертвое, чем все призраки, с которыми он когда-либо был знаком лично: из прорезей глаз на него смотрел некто, отринувший свое прошлое и будущее, безразличный к природной жажде жизни. Во взгляде его сквозило пугающее отчаяние того, кому нечего терять. От чужака разило опасностью, и волшебная палочка Хиджикаты сама собой незаметно выскользнула из рукава в ладонь. По теплому гладкому дереву гуляла магическая энергия, напитанная коктейлем смятения, ужаса и с трудом контролируемого гнева. — Вынужден расстроить, — продолжил Саката после короткого молчания. — Интуиция в этот раз тебя подвела. Все еще не веришь, что я Саката? Опять думаешь, что я самозванец? Я и забыл, что тебе вечно нужны доказательства. Допустим! — он склонился еще ниже, и его бледное лицо затмило свечение ламп. — Моя любимая еда — шоколадный пудинг. В сливочное пиво я добавляю клубничное молоко. Мой любимый цвет — синий, — он хмыкнул, и лицо Хиджикаты опалило дыханием, привычно пахнущим чем-то сладким. — Синий, как твои глаза… Каждую новую фразу Хиджиката ощущал как удар по голове, хладнокровный и прицельный. Манера речи, ужимки, даже тельный запах с нотками клубники — все это ещё каким-то образом можно было пронаблюдать и хитроумно сымитировать, но факты… мог ли их кто-то подслушать? — А впервые поцеловались мы… — продолжал Саката, и взгляд его скользнул на губы Хиджикаты. — Да… на заднем дворе магазина перьев в Хогсмиде, — злая усмешка плясала в красных глазах. — Даже жаль, что на поцелуях все и закончилось, а я ведь приложил все свое обаяние, чтобы тебя соблазнить. И, главное, знаю, ты тоже хотел меня. Все это время хотел. Несчастный, всеми брошенный бедолага, ты так сильно истосковался по чужому теплу и ласке, — вдруг улыбка слетела с его губ, а издевательски елейный тон сменился равнодушно-надменным. — Что ж, может, отец позволит мне в качестве награды повеселиться с тобой напоследок, когда я приведу тебя к нему. Пошли. С этими словами Саката дернул Хиджикату за ворот мантии, и это простое физическое воздействие пробудило отточенные месяцами тренировок рефлексы. Накопленный гнев неистово ринулся на свободу. — Экспульсо! Хиджиката и сам не осознал, какое мощное проклятье применил, пока в коридоре не сверкнула синяя вспышка и не раздался оглушительный взрыв. Саката успел лишь округлить глаза — и тут же отлетел назад, словно тряпичная кукла. Хиджиката тяжело поднялся. Отмахиваясь от дыма и запинаясь о собственные ноги, он поплелся по коридору. Почти у самого конца стены, раскинув руки в стороны и замерев, лежал Саката. Глаза его были закрыты, бледное, испещренное мелкими царапинами лицо омывал подернутый желтый свет настенных огней. Он не шевелился, но грудь его мелко подрагивала дыханием, а по белой мантии на левом плече расползалась уродливая красная клякса. В полном отупении Хиджиката смотрел на пожирающее ткань пятно, разрываясь между горячечной мыслью причинить предателю еще больше боли и желанием срочно перевязать рану от взрыва. Не придумав ничего лучше, он оттащил за ноги неподвижное тело в ближайшую нишу под охрану статуи феникса. Затем юркнул рукой за пазуху Сакаты, выудил оттуда скомканную мантию-невидимку и набросил на него сверху, словно могильный саван. Убедившись, что его фигура полностью исчезла под волшебной тканью, Хиджиката не оглядываясь бросился в кабинет декана. Он бежал, не чувствуя пола под ногами. Редкие фигуры студентов, испуганных звуком взрыва, призраками вытекали из теней коридоров и приоткрытых дверей. Взгляд скользил по их обеспокоенным лицам, не фокусируясь ни на одном. Кажется, кто-то пытался с ним заговорить, кто-то даже хватался за его мантию с расспросами. Хиджиката молча одергивал руку, не сбавляя скорости. Время искажалось, и ему казалось, что он бежит уже целую вечность, а все вокруг — знакомые каменные стены замка, сумеречная серость за окнами, сам воздух — рассыпалось в полуявь из прошлого и настоящего. В ней нельзя было терять бдительность, нельзя было давать волю каким-либо мыслям и чувствам, нельзя признавать эту пугающую реальность. Нельзя. Сейчас нужно было действовать, нужно рассказать Отосе, какую змею она пригрела на груди… но действительно ли это был Саката? Разве он позволил бы так легко себя победить? «Все еще ищешь подтверждения, что это был не он? — ненавистный внутренний голос резонировал эхом в голове, сжимал сердце в тиски. — Так сильно доверяешь ему, что легко отбрасываешь факты? Продолжаешь цепляться за этот милый самообман, за свой уютный выдуманный мирок? Слабак! Ты же с самого начала чувствовал, что с ним что-то не так, с самого первого дня!» «Заткнись! — приказал себе Хиджиката. — Рано делать выводы! Сперва нужно узнать…» «Это именно то, что ты должен знать в первую очередь… — мягкий голос Сакаты — того близкого, ставшего родным Сакаты — прорывался воспоминаниями в сознание, сбивал выверенное дыхание и подстегивал ускорить бег. — И что бы ни случилось в будущем — помни это и верь в это…» — Профессор! — Хиджиката с разбегу врезался в приоткрытую дверь кабинета декана. От неожиданного окрика Отосе дернулась так, что по каменному полу скрипнули ножки ее письменного стола. — Что случилось?! — вскочила она с места. — Саката нас предал! Ято идут сюда, в Хогвартс! — захлебываясь словами, выпалил Хиджиката, быстрым шагом направляясь к ней. — Что ты сказал?! — упавшим голосом переспросила Отосе, огибая стол и тяжело опираясь на него обеими руками. — Саката был в моем доме в ночь нападения! Это они с отцом… — Я не об этом! — холодно прервала декан, двинувшись ему навстречу. — Это мне давно известно. Что там с Ято? Хиджиката остановился, будто наткнулся на невидимую стену, и взглянул в ее серьезное напряженное лицо. И в этот момент осознание накрыло его резко, словно приступ тошноты. В один миг небо рухнуло ему на голову, придавило всей массой атмосферы разом. Пол сделался мягким, зыбучим, как вязкая топь. Ему показалось, будто он летит по кривой дурного сна, где все, во что он верил, обернулось враждебной иллюзией. «Бежать!» — завопило что-то из глубин рассудка. И он послушно рванул назад к двери. — Тоширо! Остановись немедленно! — властный голос декана ударил ему в спину, лишь подгоняя. Хиджиката почти успел выскользнуть в широкий проем, окантованный блеклым светом, льющимся из спасительного коридора, как вдруг дверь с громогласным грохотом захлопнулась прямо перед его носом. Он влетел в нее всем телом, не ощутив ушибов, с силой дернул за ручку. Заперто. Обреченно пнув дверь ногой, Хиджиката резко развернулся, подрагивающими пальцами выхватил волшебную палочку и направил ее на декана. Видимо, обуявшее его отчаяние загнанного в угол зверя явственно читалось в глазах, потому как заледеневшие черты лица Отосе оттаяли, а взгляд смягчился. Она медленно подняла обе руки, не выпуская из правой свою палочку. — Успокойся, Тоширо, — осторожно проговорила она. — Я тебе не враг. И Гинтоки тоже. — Вы врали мне все это время… — голос бурлящим потоком поднимался откуда-то из недр груди. — В глаза врали. Почему я должен верить сейчас? — Я не врала тебе, Тоширо. Я лишь хранила чужую тайну, как меня попросили. — Убийца попросил вас не рассказывать о своем преступлении — и вы так просто смолчали? — выплюнул Хиджиката, даже не думая опускать палочку или отводить взгляд. — Вы правы, это не ложь. Это еще хуже. — Гинтоки не убивал твоего брата, Тоширо. — Да? Это он вам так сказал? — Хиджиката не сдержал злой нервной усмешки. — Может быть, вы тоже думаете, что это я убил своего брата?! Отосе опустила руки и с болью в глазах всмотрелась в его лицо. — Этого я не знаю наверняка, Тоширо. Мне не сообщили деталей. Но я знаю, как по преданиям передается та сила. И что разум для своей сохранности может блокировать ранящие душу воспоминания. — Быть того не может! В висках и темени заломило так, что захотелось схватиться за голову. Перед глазами все поплыло, тело заштормило, и Хиджиката приложился спиной на запертую дверь, ища точку опоры. Память его дробилась, рассыпалась обрывками фраз и отдельных кадров, как если бы её размотали, словно киноленту, и раскромсали на мелкие фрагменты. Белая вспышка лица в темноте спальни. Пропитанная красным простыня. Врач скоро приедет. Холодная, липкая от пота рука. Все хорошо. Отвлеки меня пока, ладно? Поджатые от боли губы. Давай же. Покажи мне, как ты умеешь за себя постоять. Раскаленное последними проблесками жизни сияние из-под ресниц. Волшебная палочка в руке. Обезоруживающее заклинание… обезоруживающее ли? Выдох облегчения и сразу следом — последний вдох. Отлетевшая в угол палочка брата. Палочка брата… Стоп, стоп, надо вернуться! Какое заклинание там было, черт возьми?! Чем дольше он пытался сконцентрироваться на этом, тем глубже проваливался в искаженную, будто во сне, версию прошлого, где все кружилось и сверкало разными гранями цветных стекол при вращении калейдоскопа. — Тоширо, — голос Отосе выдернул его из беспамятливого дурманного болота. — Понимаю, ты в шоке, узнав обо всем вот так. И я не жду, что ты мне сразу поверишь, — она сделала несколько осторожных шагов ему навстречу, участливо заглядывая в глаза. — Но сейчас, похоже, у нас серьезная проблема, и если мы не поспешим, то весь Хогвартс, все твои друзья будут в большой опасности. Понимаешь? Ты сказал, Ято идут сюда. Это действительно так? Ты уверен? Хиджиката слышал слова, но смысл их доходил до него с секундной задержкой. В голове что-то вспыхивало и гасло, как будто мозг, разум, сам его дух изменялись на химическом уровне. Что-то важное, чистое и невинное вытравливалось, выжигалось изнутри, сгорало и поднималось струями разноцветного дыма, как над котелком с варящимся зельем. И это хитросплетение оттенков опадало густым пестрым туманом, вкрапливалось в каждую частицу того простого черно-белого мира, в котором Хиджиката жил до сегодняшнего дня. Люди, которых он считал друзьями. Люди, которых он считал врагами. Хорошие и плохие люди. Правила и то, что действительно правильно… — Тоширо? — снова позвала Отосе. Хиджиката на некоторое время задержал на ней взгляд — и опустил палочку. — Да… — беззвучно выдохнул он, с трудом вспомнив вопрос, и, только не услышав своего голоса, с нажимом повторил. — Да. Уверен. Ято идут сюда. И с ними еще некий… Уцуро, если не ошибаюсь. Лицо Отосе всего за мгновение выцвело и осунулось. — Позволь спросить, откуда у тебя эта информация? В ее голосе почувствовалась едва уловимая надломленность, которая, как фальшивая нота в хоре, портила весь её невозмутимый, умудренный долгой жизнью образ. «Похоже, это важно для нее, а значит, я могу выставить за это свою цену», — сухо отметил про себя Хиджиката и сам поразился диковинности своего нового восприятия — какого-то изощренного сплава чуткости и безразличия по отношению к той, которой он доверял больше, чем кому-либо другому из взрослых. — Мы подслушали их разговор по каминной сети с Абуто, — сказал Хиджиката, тщательно подбирая слова. — С ним говорил старший брат Кагуры. Им нужен я, поэтому они идут сюда. — Вы подслушали… — Отосе прищурила глаза. — Вы с Гинтоки? — Да. — Что потом? — Потом я стал допытываться, откуда он узнал, что надо идти в кабинет директора, и Саката ударил меня заклинанием. Признался, что… — Хиджиката сглотнул и оборвал сам себя. — Вы поняли. Правда, он ещё сказал, что обманывал и вас тоже… — и только произнеся это вслух, он начал осознавать, что именно эта вскользь брошенная Сакатой фраза привела его к декану Гриффиндора, иначе он бы уже бежал прочь из Хогвартса. — Вот же идиот! — внезапно вспыхнула Отосе и коршуном ринулась к Хиджикате. — Доберусь до этого кучерявого сопляка — всыплю ремня! Где он?! В ее взгляде пылала праведная непоколебимая ярость. Хиджиката отчужденно подумал о том, что точно так же на него смотрела мама, когда узнала, что он впутался в неравную драку с группой старшеклассников. С усилием загнав это воспоминание поглубже, он взглянул на нее прямо и спросил: — Почему я должен говорить вам об этом? — Хиджиката Тоширо! — совершенно разъярилась Отосе и встряхнула его за плечи, больно впившись острыми ногтями в кожу. — Сейчас не время для твоего упрямства! — Ошибаетесь, профессор, сейчас самое время. И это не упрямство, это простой расчет, — Хиджиката повел плечами, выскользая из ее хватки. — Может, вы и не враг мне, но все же вы врали мне. Не кажется ли вам странным ждать от меня в ответ полного доверия? — лицо декана каменело с каждой секундой, но Хиджиката не собирался теперь отступать. Одиночество, так тяжело навалившееся на него всего пару минут назад, теперь вдруг подарило опьяняющую легкость свободы действий и еще более приятное ощущение наглой, почти веселой безнаказанности. — Вам нужна информация? Мне тоже. Предлагаю обмен. Отосе склонила голову и посмотрела исподлобья. Теперь её нахмуренное, изборожденное морщинами лицо скорее навевало мысли не о волшебнице, а о злой ведьме из страшных магловских сказок. — Мал ты ещё ставить мне ультиматумы! — отчеканила она, нависнув над ним. Под ее суровым взглядом внутри сжалось что-то крохотное и пугливое, частичка загнанного в угол детского страха, и Хиджикате на миг подумалось, что он сошел с ума, выходя на прямую конфронтацию с деканом. Но поворачивать назад было поздно, да и бесполезно. Потому он нарочито самоуверенно вскинул бровь: — Что ж, тогда желаю вам успехов в поисках Сакаты. Уверяю вас, его и Мерлин не найдёт, если ему не подскажут. — Вот же нахальный паршивец! — огрызнулась Отосе и вытянулась струной, сжимая кулаки. Они сцепились взглядами, но Хиджиката уже понимал, что в этом раунде он выйдет победителем. — Что ты хочешь знать? — наконец, процедила декан сквозь зубы. Хиджиката не думал ни секунды. Все вопросы намертво въелись под кору мозга — только успевай задавать. — Почему Саката с отцом напали на наше поместье? Что они искали? Почему Ято хотят меня убить? И что это за сила такая у меня, о которой вы все говорите? Отосе изможденно опустила плечи: — Про Ято я и сама лишь догадываюсь, а остальное… — она тяжело выдохнула. — Кратко тут не выйдет, а если я буду рассказывать в деталях, то за это время от Хогвартса камня на камне не останется. — Вы уж постарайтесь побыстрее. Время уходит, — цинично напомнил он и тут же прочитал во взгляде декана все виды расправы, которым его неизбежно подвергнут, когда все завершится. Он безразлично повел плечами — сейчас за ответы он и жизнь свою готов был разменять, так что детские наказания его совсем не пугали. Тем более он совершенно не был уверен, что вообще доживет до утра. — А что если… — начала Отосе, и в глазах ее прочиталось озарение. — Абуто же покинул кабинет директора? — Кажется, да, — не понимая, к чему она клонит, ответил Хиджиката. — Согласно их плану, он должен был отогнать часть дементоров, чтобы впустить Ято на территорию Хогвартса. Наверняка именно этим он сейчас и занимается. — Ясно, — декан быстрой решительной походкой направилась к двери, Хиджиката увязался следом. — Вот как мы поступим. Ты скажешь мне, где Гинтоки. Я найду его, и мы с другими профессорами и старшими учениками организуем оборону замка. — Вы не забыли про свою часть сделки, профессор? — Не забыла, — проворчала Отосе. — Слушай внимательно, что тебе следует сделать. *** Кабинет директора утопал в сумерках. Белесый свет ранней луны искрился на позабытых серебристых приборах, уснувших на некогда подвижных столах. Запасы выпивки на полках Мацудайры изрядно сократились — нынешний директор зря времени не терял. Хиджиката с тоской пробежал по деталям знакомого интерьера, взятым в заложники и ожидающим старого хозяина. Он мельком взглянул на темный угол, где когда-то впервые увидел Сакату — измочаленного и наспех залатанного, словно старая волшебная шляпа. Та, к слову, все еще восседала на своем законном месте — на полке над огромным, заваленным пергаментами письменным столом. Хиджиката знал, что времени у него мало, но все же обратился к ней: — Скажи, ты же не зря распределила Сакату Гинтоки в Гриффиндор? Шляпа зашевелилась, отряхиваясь от налипшей пыли, раскрыла расщелины глаз и рта и с заспанной хрипотцой переспросила: — Сакату…? — Твое последнее распределение. Серебряные кудри… — Аааа, помню-помню. Я своим выборам верна всегда… А что касается этого ученика, — она покряхтела, словно пыталась усмехнуться. — Такого отчаянного и отважного безумца еще стоит поискать! Не слишком удовлетворенный этим ответом, Хиджиката подошел к нише в стене, обрамленной потускневшими от времени зеркалами. В углублении на постаменте стояла светлая каменная чаша, окантованная резными письменами. Она была пуста, и только в этот момент Хиджиката вспомнил, что так было не всегда: в свое самое первое посещение этого кабинета он видел, как над ней парила яркая молочная дымка с белыми и плотными, как вода, прожилками. Тогда его внимание было приковано к общей диковинности интерьера, раненому Мацудайре и новому студенту, поэтому он не придал этому значения. Хиджиката достал из кармана мантии крупный стеклянный пузырек, будто наполненный сжатым туманом, откупорил и вылил содержимое в чашу. Вырвавшееся на свободу вещество завихрилось, словно живое, расширилось, магическим образом до краев заполнило большой сосуд серебристым светом. «Здесь все, что ты хочешь знать о Сакате… и даже немного больше», — прозвучал в голове голос декана. Хиджиката завороженно посмотрел в серебряную бездну и, зачем-то задержав дыхание, окунул лицо в искрящийся омут. Белый свет померк, и уже через мгновение он целиком утонул в пустоте, понесся в ней вниз, словно в одном из своих кошмаров. Он сжался, ожидая удара, от которого проснется в холодном поту, но вместо этого безболезненно опустился на гладкий, покрытый мелкими трещинами и кофейными пятнами паркетный пол. Хиджиката вскочил на ноги, машинально отряхнул колени, хотя брюки чудесным образом не запачкались, и, снедаемый любопытством, огляделся. Его взгляду предстал крохотный офис, с узким, расчерченным железной решеткой окном, за которым раздавался шум улицы и хаотичные трели автомобильных сигналов. Эти ставшие не привычными за прошедший год звуки окончательно выбили Хиджикату из реальности, и он отстраненно завертел головой. Низкий потолок, старый письменный стол со стопками бумаг, широкий компьютерный монитор, клавиатура, нашпигованная маленькими цветными записками, полки, доверху забитые папками с документами, на стенах — какие-то грамоты, провисший британский флаг и громко тикающие часы. Он опустил взгляд и только тогда заметил единственное живое существо в помещении. В самом углу, ссутулившись, сидел грязный щуплый мальчишка в обносках не по размеру: штаны едва доставали до середины голеней, а свитер, наоборот, был настолько велик, что рукава свисали с кистей почти на целый фут. Чересчур широкий ворот обнажал худую шею и торчащие ключицы. Ребенок устало выдохнул и запрокинул на спинку стула лохматую голову, увенчанную слипшимися серыми космами. — С… Саката? — прошептал Хиджиката. Мальчик не шевельнулся, даже не взглянул на него. — Саката! — по-прежнему никакой реакции. Он был на несколько лет младше: ноги худые, как спички, с лица еще не сошла детская припухлость, а копна нестриженных грязных кудрей топорщилась так, что напоминала вымоченный дождем одуванчик. Но все же, вне всяких сомнений, в нем узнавался Саката. Со смешанным чувством Хиджиката бросился к нему, но тут задребезжал ключ в замке, и в кабинет ввалился мужчина в полицейской форме. Едва не задевая внушительным животом полки, он хлопнул за собой дверью и грузно вместился за письменный стол. Не обратив внимания на присутствие Хиджикаты и не произнеся ни слова, полицейский раскрыл принесенную им толстую папку и с недовольным видом зарылся в документах, близоруко щурясь и одышливо сопя. Саката продолжал безучастно пялиться в потолок, скрутив губы трубочкой, и никак не реагировал на вошедшего мужчину, словно тот был еще одной деталью неказистого интерьера. Наконец, полицейский отлип от бумаг и посмотрел на сидящего напротив него ребенка, будто только что вспомнил о его существовании. И тут взгляд его вдруг размылся, стал неприятно-масляным. — Саката Гинтоки, значит… — почти ласково произнес он. — Так точно, сержант, — безразличным тоном отозвался мальчишка. — Я инспектор, — поправил полицейский, нахмурившись, но кашлянул в кулак и все тем же елейным тоном продолжил. — Как же ты, Гинтоки, к своим-то десяти годам… — Мне одиннадцать, — возразил Саката и привычным для Хиджикаты жестом запустил палец в ухо. Полицейский растерянно моргнул, затем закопошился в страницах, ища самый первый бланк дела, вчитался в текст под фотографией, цыкнул и продолжил: — К одиннадцати годам довел свою жизнь до того, что у нас на тебя дело толщиной с говяжий бургер, а? — Не знаю, — Саката равнодушно вытер ушную серу с пальца о грязную вытянутую тряпку, некогда бывшую свитером из отдела для взрослых. — Вы явно эксперт по говяжьим бургерам, сержант. Вы мне и скажите. — Я инспектор! — полицейский вскочил, толкнув пузом стол, и дернул свой пиджак с плеча так, что ткань натянулась до треска. — Видишь пипсы на шевроне?! Это значит, что я инспектор! — Почему же инспектор тратит свое время на обычного несовершеннолетнего вора? — без любопытства спросил Саката. — Обычно мной занимались сержанты или констебли, — большие детские глазищи посмотрели на полицейского отсутствующим взглядом. — Кстати, как поживает констебль Оогуши? Его золотая рыбка поправилась? — Она сдохла. — Печально, — отстраненно ответил Саката и снова уложил затылок на спинку стула. Полицейский некоторое время растерянно молчал, изучая ребенка сквозь узкие щелки заплывших глаз, а потом оперся мясистыми кулаками на стол, грозно нависая над ним, и продолжил: — Я забрал твое дело, Гинтоки, потому что ты не обычный вор. Ты настоящий рецидивист. Еще и пироман, ко всему прочему. — Скажете тоже, — невесело хохотнул Саката, созерцая потолок. — Да-да, — кивнул своим словам полицейский. — Пока в силу возраста тебе все сходит с рук, но — помяни мои слова! — с таким послужным списком ты уже через три года попадешь в учреждение для несовершеннолетних нарушителей. — Учреждение для несовершеннолетних нарушителей? — со сквозящим в голосе безразличием переспросил Саката. — Звучит как курорт по сравнению с тем местом, где меня содержат сейчас. — О нет, малыш, ты еще многого не знаешь, — полицейский неспешно обогнул стол и прошел так близко к Хиджикате, что тот смог увидеть крупные капли пота, стекающие по толстому загривку за воротник. — Это полноценная тюрьма, скажу я тебе. Ты хоть имеешь представление о том, что в этих местах делают с парнями, у которых такие милые мордашки, как у тебя? — полицейский нагнулся над Сакатой, загораживая ему вид на потолок. — Это ни в какое сравнение не идет с тем безопасным детским домом, где ты сейчас… — Безопасным? — прервал его Саката, и от его напускного небрежного вида не осталось и следа: плечи напряглись, лицо опустилось, и он тяжело посмотрел на полицейского исподлобья. — Для кого он безопасный? Вы понятия не имеете, что с нами происходит там, за закрытыми дверями, — его глаза запылали злым отчаянием. — Будь все так радужно, стал бы я сбегать оттуда и жить на улице с бомжами? Но сколько бы я ни пытался вырваться, меня каждый раз ловят, как бешеного щенка, отчитывают и отправляют назад. И вы тоже отправите, так ведь? — он презрительно прищурился. — Ни к чему мне ваши поучения! Ничего нового вы мне не скажете, так что не тратьте время попусту. — Ну-ну, уверен, ты преувеличиваешь, — покачал головой полицейский и по-отечески потрепал Сакату за грязные кудри. — Все детские дома регулярно проходят инспекцию под надзором… — Ни разу не видел у нас инспекцию, — Саката попытался увернуться от прикосновения, но тяжелая рука полицейского еще увереннее легла на его голову, придавливая пружинящие волосы. — Возможно, когда вы их проводите, меня не выпускают из подвала. — Вот как? Значит, тебя держат в подвале? — сочувственно спросил полицейский, продолжая гладить Сакату по волосам. Эта нехитрая ласка и проникновенный тон словно надломили его выверенный апатичный фасад. Голова вжалась в худые плечи, пальцы принялись нервно мять подол грязного свитера, мышцы на шее зашевелились от частых сглатываний. Полицейский грузно присел перед ним на корточки и поинтересовался: — Почему тебя запирают, Гинтоки? — Потому что могут, — Саката надрывно вздохнул. — Потому что я им не нравлюсь. Потому что они обожают мучать детей, дай только повод, а вступиться за меня некому. Родителей у меня нет, — он шмыгнул носом. — Инспекции, говорите? Вам наверняка показывают только этих послушных причесанных детей, которые вечно жалуются на меня нянькам, — он посмотрел на полицейского, большие бордовые глаза заблестели и в них впервые показалось что-то детское, беззащитное. — Даже если я ничего не натворил. Сами сломают что-нибудь — и сваливают на меня, а эти верят! Еще и конфеты дают этим мелким ублюдкам за доносы… — голос его предательски сорвался, подбородок задрожал, и Саката спрятал лицо в ладонях. Полицейский продолжил ласково трепать его по голове, и тот сжался под его рукой, громко и размеренно задышал, словно сдерживая рвущиеся из груди рыдания. Складывалось впечатление, что плакать он не умел, но не мог вместить в своем маленьком хрупком теле все накопленные за нелегкую жизнь обиды, всю безысходность своего положения. — Вот как? — вздохнул полицейский и поднялся. — Значит, в тюрьму хочешь? Саката замер на несколько мгновений, а затем ответил: — На свободу хочу, — ладони приглушали его и без того сдавленный голос. — К сожалению, твоя свобода постоянно приводит тебя к нам, — напомнил полицейский. — Тогда… уж лучше тюрьма, чем то место… — всхлипнув, ответил Саката, и его ссутуленные плечи задрожали. Сердце Хиджикаты скрутило от жалости. Он не забыл свою ярость на предателя, но эта эмоция отправилась на второй план. Он ненавидел другого, повзрослевшего Сакату, который надругался над его доверием. Сейчас же перед ним сидел несчастный ребенок, не видевший за свою жизнь ничего хорошего. Хиджиката и сам еще не был взрослым, но отчетливо понимал, что дети не должны мечтать попасть в тюрьму, не должны подвергаться ужасным наказаниям, не должны воровать, чтобы получить кусок хлеба. Он с жалостью смотрел на этого маленького исхудавшего Сакату и сжимал кулаки от желания увести его домой, в Хогвартс, накрыть стол из шоколадных пудингов, одеть в чистую и выглаженную форму первогодки Гриффиндора и пообещать, что отныне у него все будет хорошо. Но слова призрака из будущего не достигли бы сейчас его слуха, поэтому Хиджиката перевел переполненный надежды взгляд на полицейского — и вздрогнул. Инспектор пристально смотрел на плачущего Сакату, по-хозяйски присев на стол позади себя. Его губы исказила довольная улыбка, а взгляд стал горячечным, нездоровым. Хиджиката оцепенел. Не может страж правопорядка так выглядеть. Не может нормальный взрослый человек так смотреть на детские слезы. — Я мог бы это устроить, Гинтоки, — вдруг сказал полицейский. Саката вмиг замер и недоверчиво взглянул на него мокрыми глазами: — Но… я же еще недостаточно взрослый? — Есть пара лазеек, — деловито ответил он. — Я могу затянуть твое дело на более долгий срок. Пока оно ведется, тебя несколько месяцев будут содержать в одной из камер полицейского участка. Трехразовое питание, прогулки во внутреннем дворе и никаких наказаний. Будешь хорошо себя вести — получишь от меня сладости. Закончив говорить, полицейский широко растянул губы, и Хиджикату передернуло. Теперь он был уверен, что ему не показалось: улыбка инспектора была пропитана больным, голодным предвкушением. Но Саката, очевидно, эти дурные предчувствия нисколько не разделял, намертво уцепившись за свой шанс улизнуть из детского дома. — Вы серьезно? — он восторженно округлил глаза. — Что угодно бы отдал, лишь бы вырваться хоть на время из этого ада! — Нет-нет, — в ужасе зашептал Хиджиката, хоть и понимал, что останется неуслышанным. — Не ищи защиты у этого типа! Не ведись на это, глупый, тут явно какая-то западня! — Может, получится и не на время, Гинтоки, — полицейский отвел взгляд и начал рисовать толстым пальцем незамысловатые узоры на столе. — Может, пока ведется расследование, я смогу походотайствовать о проведении внеплановой инспекции в твоем приюте и по ее итогу оформить твой перевод в другой детский дом. — Правда? — детские глаза засияли восторгом. — Вы сделаете это для меня? — Дааа, — полицейский отлип задницей от стола и повернулся к Сакате. Теперь Хиджиката мог наблюдать лишь его плотную спину и, не видя лица, забеспокоился еще сильнее. — Только вот это уже не совсем в моей компетенции. Надо будет договориться кое с кем из органов опеки, выдать пару «подарков», — он поднял руку и потер подушечками указательного и большого пальцев друг о друга. — Бесплатного в этом мире ничего не бывает. Сам понимаешь. Ты ведь взрослый мальчик, тебе уже одиннадцать, верно, Гинтоки? Хиджикате очень не понравилось, как он произнес это слово: «одиннадцать». Протяжно, смакуя каждый звук. И то, как он выговаривал имя, не понравилось тоже. Ему захотелось, чтобы Саката сейчас же оказался как можно дальше от этого человека. Но сам Саката неотрывно и с энтузиазмом смотрел на полицейского: — У меня есть почти двадцать фунтов! Правда, у меня их забрали при аресте… Но вы можете их взять! — Гинтоки, ты такой щедрый мальчик. Но разве может офицер полиции присвоить себе деньги из конфиската? — полицейский чуть склонился над Сакатой и ласково приподнял его личико толстыми короткими пальцами. Для Хиджикаты это стало последней каплей. Он в два шага настиг инспектора: — Руки убрал от него! Быстро! — свирепо сказал он и дернул полицейского за плечо. Вернее, хотел дернуть, но пальцы утонули в толстом теле, как если бы оно было соткано из тумана. Хиджиката свирепо посмотрел на свою бестелесную ладонь, словно та предала его в самый ответственный момент. Умом он понимал, что не может вмешаться в прошлое, но все внутри бунтовало и кипело негодованием. — Это же мои деньги! — горячо возразил Саката, не обращая никакого внимания на потные пальцы на своем подбородке. — И я вам их дарю! Вы же поможете мне?! — Они ворованные, — напомнил полицейский и покачал головой. — К тому же, этого в любом случае не хватит. Нужно куда больше. Саката сжал губы и жалостливо всмотрелся в него покрасневшими от слез глазами. — Но у меня есть идея получше, — выждав и словно напитавшись отчаянным детским взглядом, добавил инспектор. Он протянул вторую руку к двери. Замок щелкнул, как взведенный курок, и от этого звука внутри Хиджикаты что-то оборвалось. Горло сдавило спазмом, все тело покрылось гусиной кожей. — Только посмей… — прошептал он. — Ты можешь эти деньги отработать. — Только посмей, ублюдок… — голос закипел в горле. Хиджиката выхватил палочку и направил ее на полицейского. Рука дрожала от ненависти и омерзения. Физически он ничего не мог сделать, но магия же и не на такое способна, верно? — Я… я ничего толком не умею, — глаза Сакаты неуверенно забегали. Он был еще слишком мал, чтобы осознать то, к чему вел этот грязный торг, однако чувствовал подвох интуитивно: весь ссутулился, втянул шею, нервно прикусил внутреннюю сторону щеки. — О, не переживай. Ты быстро научишься, — не отнимая пальцев от лица Сакаты, полицейский второй рукой завозился с пряжкой ремня. — В этой работе нет ничего сложного, тебе просто нужно делать мне приятно время от времени. Коротко вжикнула ширинка, и Хиджиката сорвался. — Петрификус Тоталус! — крикнул он, махнув рукой, однако из палочки не вырвалось даже искры. — Конфринго! Экспульсо! Круцио, черт тебя дери! — в тот момент его ненависти хватило бы даже на Непростительное заклятье, но никакие чары в этом ужасающем прошлом не работали. Хиджиката в бессильном ужасе посмотрел на Сакату. Тот с остатками теплящейся в глазах надежды изумленно переводил взгляд с лица полицейского на ту часть его тела, которая находилась на уровне глаз. Саката сглотнул, неуверенно повертел головой, но толстые пальцы на его подбородке не отпускали, вдавливаясь глубже и нещадно сминая кожу. — Ну же, — ласково пропел полицейский. — Ты ведь не хочешь возвращаться в то место? От тебя требуется всего ничего. Открой ротик… Хиджиката убрал бесполезную палочку и заметался по кабинету, вцепляясь пальцами в волосы. Тошнота подступала к горлу. Взгляд бегал по комнате, мысли мельтешили в голове. Надо срочно что-то придумать. Надо как-то вмешаться. Что-то же он может сделать, верно? Иначе зачем Отосе отправила его сюда? Он требовал у нее ответов, но… что он должен был здесь увидеть?! Превозмогая дурноту, Хиджиката обернулся. Саката вжался в спинку стула, забрался на него с ногами, подтянув острые колени к груди, словно хотел выстроить ими барьер между собой и тем, что видит. Его руки были свободны, но он даже не пытался защититься или даже закричать, словно еще цеплялся за надежду получить манящую свободу, и не понимал, стоила ли она той гнусности, которой ему предлагалось заплатить за нее. Он застыл, и лишь страх напуганной неопытности плескался в широко распахнутых глазах. — Но я же мальчик… — попытался поспорить Саката. — Я вижу, мой хороший, — низким от похоти голосом ответил полицейский, делая полшага вперед. Ножки стула противно скрипнули по паркету, и этот звук лопнувшей струной ударил по вискам. Неужели ничего нельзя сделать? Неужели все это уже свершилось? Неужели это неизбежно, необратимо? Неужели душа и тело Сакаты уже запачканы этой мерзостью, и ни одно заклинание не сможет это исправить? — Знаю, что мальчик, — голос полицейского звучал у Хиджикаты в голове, царапал слух, заполнял распирающей болью, подобно внутреннему кровотечению. — Но у тебя такое сладкое личико, такой ангельский пушок на голове и этот красивый невинный ротик… — его ладонь заскользила по подбородку Сакаты, большой палец прошелся по нижней губе, оттягивая ее и обнажая крепко сжатые зубы. — Больно не будет, поверь мне. Сделай дяде-полицейскому ма-а-аленькое одолжение, и он тебе поможет… Ярость брызнула через край. — МРАЗЬ! — заорал Хиджиката и снова замахнулся. Кулак пролетел сквозь голову полицейского, не пошевелив на ней ни единого редкого волоска. Еще. Еще и еще. — Я найду тебя! Слышишь?! Не слышишь, но я все равно найду! Я спалю твой дом к чертям! Растопчу твое лицо! Оторву твой грязный хер! Без магии, голыми руками оторву! Я доберусь до тебя! Ублюдок! Тварь! Если ты еще жив, то пожалеешь об этом! Молить будешь о смерти! — он продолжал кричать в припадке бессильной ярости и махать кулаками. Удары проходили сквозь заплывшую жиром шею, плотно обтянутое формой туловище, покатые плечи, увенчанные шевронами. Все попытки были бесполезными, но для Хиджикаты было невыносимо просто молча стоять и безучастно смотреть на этот кошмар. Полицейский, глухой к сыпавшимся на него угрозам, нетерпеливо засопел, его бедра толкнулись вперед, а рука дернула к своему паху детское лицо. — Нет! — крикнул Саката. И тут все полки с документами с грохотом обвалились. Ящики пооткрывались, изрыгая содержимое. Рядом с Хиджикатой что-то затрещало. Он не почувствовал жар пламени и, лишь увидев на периферии взгляда красные всполохи, рефлекторно отшатнулся. Огонь, расползаясь по столу, пожирал бумаги, налаченную древесину и уже перекинулся на компьютер. Истошно завопила пожарная сирена, с потолка брызнула вода. Полицейский ошалело завертел головой и бросился к пламени, паническими рывками стянул с себя пиджак и, придерживая спадающие брюки, принялся бить им по полыхающему столу. Хиджиката обескураженно понаблюдал за неуклюжими попытками инспектора справиться со спасительным пожаром, и облегчение вдруг навалилось на него с такой силой, что закружилась голова. Он оперся руками на колени и опустил голову. — Получил, скотина?! — прохрипел он, когда дыхание пришло в норму, сирена стихла, а пламя почти унялось, уничтожив изрядную часть бумаг, в том числе и личное дело малолетнего вора — теперь оно превратилось в пепельную пыль, утонувшую в пластиковой жиже расплавленной клавиатуры. — Мало получил! — из груди рвался безудержный, совершенно дурной смех. Хиджиката яростно сплюнул его. — Скажи «спасибо», что Саката не спалил к чертям тебя и твой вонючий хер! В дверь забарабанили. — Инспектор! — в голосе снаружи звучала тревога. — С вами все в порядке?! Немедленно откройте дверь! Полицейский заметался по маленькому кабинету между почерневшими стопками бумаг, комично застегивая на ходу штаны и суетливо заправляя рубашку под ремень. Послышалось несколько мощных ударов, и дверь с треском распахнулась, громко хлопнув о стену. На пороге появились несколько констеблей. Переводя растерянные взгляды с последствий пожара на раскрасневшегося, вымокшего до нитки инспектора, они молча открывали и закрывали рты, словно рыбы, выброшенные на берег. — Что тут произошло? — наконец, нашелся один из них. В ответ на этот вопрос инспектор присоединился к полицейской рыбной стае. Так они и продолжали тупо переглядываться, произнося лишь что-то нечленораздельное. — Это… тут… а оно вдруг… — инспектор вздорно переводил руками со стола на потолок, словно глухонемой с отсталостью в развитии. Все это выглядело бы как сцена из уморительной комедийной пьесы, если бы не весь тот кошмар, который произошел здесь всего пару минут назад. — Отвезите меня назад в детский дом, — послышался безжизненный голос. Моментально наступила тишина. И только теперь вся эта бесполезная орава в полицейских мундирах заметила Сакату, по-прежнему вжимавшегося в потертый стул всем своим тщедушным телом. Мрачная решимость, горящая в детских багряных глазах, делала его взгляд старше, чем у всех собравшихся вокруг взрослых. И выглядело это страшно неправильно. — Бесполезные идиоты! — набросился на них Хиджиката. — Ни на что не годитесь! Даже одному ребенку помочь не можете! А до тебя, — он повернулся к инспектору и ткнул в него призрачным пальцем. — До тебя я еще доберусь! Даже если сдохну сегодня — все равно доберусь! Не думай, что так легко отделался! Такие мрази не имеют права человеком называться, не то что полицейским! Я найду тебя и… Он продолжал кричать, изливая скопившееся напряжение, а пространство вокруг искажалось, сминалось, словно бумага, тлело чернотой по краям. Хиджиката еще не закончил свою тираду праведного гнева, как вдруг обнаружил себя зажатым в маленьком, как кладовка, помещении без окна. Под низким, нависшим над самой макушкой потолком мигала одна единственная лампа, в неравной борьбе сражавшаяся своим непостоянным тусклым светом с кромешной тьмой вокруг. Черные стены сжимали со всех сторон. Наверняка воздух тут был спертым и душным: Хиджиката не мог это почувствовать, но воображение живо добавило недостающий элемент в восприятие. Он тяжело задышал и толкнулся руками в стены, бессмысленно пытаясь их раздвинуть, впустить немного свободы, но ладони утонули в бетонной черноте. Зачем он здесь, в этом гробу?! Воспоминание о цели пребывания заискрило в мозгу в такт миганию лампочки, и он зашарил взглядом под собой. И тут же нашел, что искал. Почти всю ничтожно маленькую площадь пола занимал потертый детский матрас с торчащими пружинами. На нем в самом углу свернулся калачиком Саката. Он подтянул к груди тонкие ссаженные колени и уткнулся в них лицом так, что видна была лишь лохматая шапка волос. Он дрожал и шмыгал носом — должно быть, в этом карцере было холодно. — Саката… — Хиджиката опустился перед ним на колени. — Кто мог такое… Он потянулся к курчавой голове, но вдруг услышал, как половицы где-то снаружи заскрипели, и обернулся на звук. Саката резко дернулся и вскинул голову. На его лице с красными отметинами пощечин и синяками от цепких пальцев на подбородке, читались одновременно облегчение и ужас. Щелкнул тяжелый замок, дверь приоткрылась, скрипнув несмазанными петлями. В импровизированную тюремную камеру ворвалась полоска света. — Пошли, чертово отродье, — холодно проворчал женский голос. — К тебе пришли. — Ко мне? — ошарашенно спросил Саката. Цепляясь за стену, он, словно новорожденный теленок, поднялся на слабые ноги, и Хиджиката с ненавистью подумал, что его наверняка еще и не кормили. — Кто? — Без вопросов! — скрипуче рявкнула женщина за дверью. — Сам увидишь! Пошли, умоем тебя сперва… Полоска света ударила Хиджикате в лицо, и он зажмурился. Когда слепящий луч рассеялся, он открыл глаза и очутился в другой, все еще небольшой, но уже вполне пригодной для жизни светлой комнатке с высоким зашторенным оконцем-веером и двумя кроватями. На одной из них сидел Саката — он был умыт, прилично одет и болтал в воздухе едва достающими до пола ногами. Напротив него, подперев локтями колени, расположился длинноволосый мужчина в черном костюме. Он пристально смотрел на ребенка с мягкой улыбкой. Хиджиката видел его впервые, но сразу же отметил магическую, будто сотканную запретным заклинанием красоту его лица, ровную спину и аккуратно причесанные светлые волосы. Но что важнее, от него веяло какой-то волшебной, не свойственной людям добротой. При взгляде на него Хиджиката мгновенно ощутил прилив крови к щекам и, похоже, Саката чувствовал нечто похожее: он молчал и переводил смущенный взгляд с лица незнакомца на свои нервно теребящие край рубашки пальцы. Мужчина заговорил первым: — До меня дошли слухи о демоненке, уничтожающем все на своем пути. Но, честно говоря, для демоненка ты выглядишь слишком милым. Он протянул к Сакате руку и приподнял его лицо за подбородок. С жестом для первого знакомства мужчина явно прогадал: пальцы легли ровнехонько на следы синяков. Саката встрепенулся, как испуганный воробей, и в ужасе отшатнулся. В тот же миг занавеска на окне вспыхнула просмоленным факелом. Не переставая улыбаться и даже не глядя на пожар, мужчина отпустил лицо Сакаты, направил руку в сторону огня и изящным движением пальцев провел сверху вниз. Огонь испарился, а белая кружевная занавеска приняла свой изначальный вид. Хиджиката восхищенно открыл рот: ни разу в жизни он не видел, чтобы кто-то так целенаправленно и мастерски колдовал без волшебной палочки. — Прости, это моя ошибка, — мягко сказал мужчина. — Не стоило трогать тебя без разрешения. — Без чьего разрешения? — обомлело пробормотал Саката, хлопая округлившимися глазами и переводя взгляд с мужчины на окно. — Твоего разрешения, конечно. Никто не смеет прикасаться к тебе без твоего на то позволения. Тебя разве этому не научили? Судя по ошеломленному лицу Сакаты, можно было с уверенностью сказать, что его научили лишь побоям, голоду и лишению свободы. Хиджиката тут же вспомнил про «правило трусиков» и не сдержал усмешку. — Меня зовут Ешида Шое, — представился мужчина. — А тебя? — С…Саката Гинтоки. — Рад познакомиться с тобой, Гинтоки, — Шое приветливо улыбнулся. — А как вы… — раскрасневшись, Саката удивленно уставился на занавеску. — Ааа, ты про это, — Шое доверительно нагнулся к мальчику чуть ближе и заговорщицки прошептал. — Никому не говори, но я тоже демон! — и лишь увидев, как изумленно вытянулось лицо Сакаты, он рассмеялся — смех звучал переливами колокольчиков — и добавил. — Шучу-шучу! Я волшебник, Гинтоки. И, что самое важное, ты — тоже. — Я не… — начал было Саката и умолк, глядя на свои ладони. Теперь, когда они были чистыми, на них отчетливо были видны царапины, ссадины и мозоли. — Можно? — Шое протянул к нему руки. Саката сначала пугливо одернулся, но внимательно посмотрел на сияющее лицо напротив и позволил накрыть свои ладони чужими. Под ними заискрился яркий свет. Всего пара секунд — и Саката с немым восторгом глядел на свои руки без единого изъяна на коже. — Магия может не только поджигать, взрывать и уничтожать, — сказал Шое. — С ее помощью ты можешь делать удивительные вещи. Хочешь научиться? Саката прижал кулаки к груди и отчаянно закивал. — Тогда пойдем со мной. Тебе здесь не место, — Шое поднялся и протянул мальчику руку. — Хочешь кушать? Что ты любишь? — Я конфеты люблю, — смущенно отозвался Саката и вцепился во взрослую ладонь. От этого крепкого соприкосновения кожи к коже разлилось бледно-лунное сияние, затопившее маленькую спальню. Хиджиката успел лишь моргнуть, а когда открыл глаза, то увидел, что к его лицу шаровой молнией несется густой и искрящийся разряд. Сердце заколотилось чаще, мышцы напряглись до боли. На реакцию времени не осталось — вспышка заклинания врезалась в голову и пробила насквозь. Хиджиката зажмурился в ожидании чудовищной боли, но ничего не почувствовал и только спустя пару секунд вспомнил о своей призрачной неуязвимости в мире чужих воспоминаний. Он в сердцах выругался сквозь зубы, помотал головой и огляделся. Вокруг, покуда хватало взгляда, простиралось травяное полотно, усыпанное золотыми шапками нераскрывшихся одуванчиков. Окутанные солнечным светом они сияли звездами на фоне густого темно-зеленого неба. Эту природную идиллию, которой не касалась нога человека, портил лишь тонкий шрам одинокой тропинки, уползающей далеко в лесную опушку, едва видимую на горизонте. — Вердимиллиус! — раздалось за спиной Хиджикаты. Зеленые искры врезались в землю у его ног и с грохотом взорвались, подняв в воздух фейерверк из вырванных желтых соцветий и земляных комков. — Да какого хрена! — заорал Хиджиката и обернулся. Саката замер на поляне в нескольких метрах от него, направив палочку в его сторону. На детском лице читался игровой азарт и упрямое нежелание проигрывать. Чуть ближе, спиной к Хиджикате, стоял Шое и заливисто смеялся. —Ты хотел меня покалечить или только осветить пространство? — поинтересовался он. — Заклинание годится и для того, и для другого, но ты умудрился просадить оба варианта. — Это потому, что вы увернулись, а не контратаковали! — досадливо ответил Саката. — Тебе надо поработать над прицелом. Пока стоит еще немного потренироваться на статичной мишени, а не подвижной, которая и сдачи даст при возможности. — Я смогу! — Саката упрямо замахнулся снова. — На сегодня хватит, — мягко возразил Шое. — Обед уже готов. Саката разочарованно выдохнул и, пиная траву, побрел к центру поляны. На трескучем костре грелся походный котелок, в котором что-то бурлило. Они уселись рядышком на трухлявое поваленное дерево и разлили похлебку по мискам. Саката сдунул пар и, не прикоснувшись к еде, тоскливо спросил: — Учитель, почему вы забрали меня? — А что такое? — невинно поинтересовался в ответ Шое. — Ты хочешь вернуться в свой детский дом? — Не издевайтесь, — буркнул Саката. — Я ни за что туда не вернусь. Просто я… — он горестно выдохнул и опустил руки с миской на колени. — Я же вам только мешаю. Вы тратите на меня столько времени и сил, а я до сих пор не научился толком колдовать. — Гинтоки, — неизменная ласковая улыбка освещала лицо Шое. — Наберись терпения, всего полгода прошло. И у тебя уже получается гораздо лучше, чем месяц назад. У тебя огромный потенциал, и ты быстро обучаешься. Возможно, ты самый способный из всех моих студентов. — А были и другие?! — Саката удивился так сильно, будто никогда и не задумывался, что у Шое была какая-то жизнь до него. — Да, когда я преподавал в Хогвартсе, у меня было много учеников. — В Хогвартсе? — Да, в Хогвартсе. Это такая школа для юных волшебников и волшебниц. Выглядит как большой старинный замок, там очень красиво. — И что, там много разных детей с такими же способностями? — Да, полно ребятишек от одиннадцати до семнадцати лет, — Шое мечтательно взглянул в ясную высь. — Все учатся колдовать вместе. И играют в квиддич. Еще там устраивают пиры по праздникам. А рядом находится деревушка Хогсмид, где живут одни волшебники. Студенты постарше могут ходить туда гулять и покупать сладости. — Звучит весело, — после недолгого молчания отозвался Саката. — Тоже хочешь в Хогвартс? Пожалуй, с ровесниками тебе было бы куда интереснее, — задумчиво сказал Шое. — Я мог бы это как-нибудь устроить… — Нет! — испуганно воскликнул Саката, быстро поставил миску на землю и вжался учителю в бок, крепко обхватив ручонками вокруг пояса. — Я хочу остаться с вами, учитель Шое! Пожалуйста, не отдавайте меня никуда! — Вот как? Раз ты не хочешь, то не отдам. Я и сам не хочу ни с кем тобой делиться, — Шое радушно улыбнулся и потрепал Сакату по курчавой голове. — Где я найду другого такого милого демоненка, как ты? — Не называйте меня так, — Саката зарылся лицом в его мантию, и голос его стал глуше. — Только не вы… Шое вздохнул, тоже отставил в сторону свою миску и обнял Сакату в ответ. Некоторое время они сидели молча, тесно прижавшись друг к другу. — Я рад, что забрал тебя оттуда, — нарушил тишину Шое. — Юному волшебнику не место среди маглов, от этого плохо всем. Я сам так вырос, поэтому прекрасно это понимаю. — Вы тоже жили в детском доме? — Саката отлип от его бока и поднял на учителя удивленный взгляд. — Нет, у меня была семья, — все с той же невозмутимой улыбкой ответил Шое. — Большая семья: отец, мать, куча братьев и сестер. Мы жили отчужденно и бедно, лишь изредка выбирались в ближайший город. Но все было хорошо, пока мои способности не начали проявляться, — он обратил взгляд к горизонту. — К сожалению, все остальные в моей семье были маглами. — Ээ? — изумленно протянул Саката. — Разве магия передается не от родителей? — Чаще именно так, но всякое бывает, — объяснил Шое. — Иногда в семье волшебников рождается ребенок, лишенный магических способностей. Их называют сквибами. Моя бабушка была волшебницей и работала в поселке знахаркой. Маме от нее этот дар не передался, она оказалась сквибом. Когда бабушка умерла, врачей в нашем селении не осталось, и люди со временем покинули его. Все, кроме моей семьи. Для родителей была важна земля, которая с незапамятных времен передавалась им от предков. Но так уж получилось, что на этой самой земле у них родился волшебник. Им был я. — Ваши родители, наверное, обрадовались? — предположил Саката. — Если бы, — Шое вздохнул. — Родители боялись меня, называли ведьмовским отродьем. Я не знал бабушку, она погибла до моего рождения, но благодаря ей мои родители знали о существовании мира магии. Когда отец узнал о моих способностях, то бросил нас, обидевшись на мать. — Что? Почему?! Шое едва заметно поморщился. — Видишь ли, он решил, что я ему не родной сын. И мама винила меня в его уходе. — Это несправедливо! — Саката возмущенно сжал кулаки. — Мир вообще несправедлив, Гинтоки, — Шое утешающе потрепал его по голове. — Но не стоить слепо винить людей: их ненависть соткана из боли, обиды и страхов. Когда люди кого-то ненавидят, они и сами не способны быть счастливыми. В этом маглы и волшебники едины. — Что было дальше? — немного помолчав, спросил Саката. — Вы уехали учиться в Хогвартс? — Нет, — едва различимая боль в голосе Шое растопила его улыбку. — Когда у семьи большое хозяйство, которое ее кормит, дети становятся рабочей силой. У всех были свои обязанности. Отправить ребенка учиться — значит, лишиться пары рук на поле и в хлеву. К тому же, мама ненавидела магию и пыталась вытравить ее из меня. Люди в целом везде одинаковые, Гинтоки. Если они чего-то не понимают и боятся, они всеми силами стараются это подавить или уничтожить. Считай, тебе еще повезло, что ты оказался среди маглов, не подозревавших о мире магии, — Шое тяжело выдохнул и возвел мрачный взгляд к мирно плывущим по небу клочьям облаков. — Когда юного волшебника, знающего о своих способностях, пытаются в них ограничивать, чувство вины и презрение к себе могут поглотить его. Тогда магия находит способ вырваться, и случаются страшные вещи… — он вдруг вздрогнул и, словно опомнившись, улыбнулся, возвращая себе прежний невозмутимо-доброжелательный облик. — Ох, кажется, я слишком разболтался. Наверное, утомил тебя? Не забивай свою маленькую головку моими бреднями. Ешь скорее, пока не остыло. Небо над головой вытянулось в длинную синюю ленту, завернулось, как тесто на скалку и вновь развернулось — уже выцветшее, зимнее. Хиджиката недоуменно огляделся и сразу заметил Сакату. Тот стал заметно выше, раздался в плечах и стал куда более походить на себя из настоящего. Снег припорошил его черно-красную зимнюю мантию, из приоткрытых губ вырывались облачка пара. Он стоял, сомкнув пушистые белые ресницы, затем едва заметно улыбнулся и произнес: — Экспекто патронум! Из-под взмаха его волшебной палочки вырвалась уже знакомая Хиджикате серебристая сова. Рассыпаясь блестками и волнуя плавно опадающие снежинки, она взмыла ввысь и унеслась далеко за кромку леса. — Молодец, Гинтоки! — Шое, хрустя снегом под ногами, подошел к Сакате и радостно похлопал его по плечам. — Браво! У тебя получилось! Ты действительно редкое дарование! Подумать только, вызвать Патронуса в тринадцать! Саката довольно хмыкнул и сложил руки на груди: — Делов-то. — Нет-нет, это очень сильная магия! Что за воспоминание ты использовал? Саката смущенно потупил взгляд, светлые щеки залились румянцем. Шое посмотрел на него и добродушно рассмеялся: — Ладно, можешь не рассказывать. Я и сам догадываюсь, раз твой Патронус принял ту же телесную форму, что и мой. — А они что, разные бывают? — удивился Саката. — Ну, конечно! — Шое привычным движением растрепал белые кудри, и с них серебристой пылью разлетелся снег. — Это надо отпраздновать! Снег завихрился перед глазами Хиджикаты, подхватил его мощной вьюгой и неосторожно приземлил на стул. — Твою ж… Задолбали летать туда-сюда, — сквозь зубы выругался он, хватаясь руками за деревянную столешницу, и осмотрелся. Теперь они сидели в уютном углу бара. Со всех сторон разносились громкие голоса, смех и стук посуды. Хиджиката сидел за одним столом с Сакатой и Шое, словно третий призрачный посетитель. Перед ним стояли пустые кружки с влажной пенкой на дне, блюда с обглоданными костями и обрывками салатных листьев. Официант в засаленном фартуке, пробегая мимо и ни слова ни сказав, добавил к этому натюрморту блюдце с шоколадным пудингом. — Вот, — улыбнулся Шое и подвинул десерт ближе к Сакате. — Твоя награда за успехи в учебе. Будь мы в Хогвартсе, я бы дал твоему факультету двадцать баллов за такие заслуги. Саката нахмурился, взял чайную ложку и осторожно положил кусочек пудинга в рот. В следующий миг его глаза восторженно распахнулись, и он принялся жадно уплетать десерт. Хиджиката поймал себя на внезапной вспышке ревности к пудингу и тут же ей устыдился. — Уффф, — сыто выдохнул Саката. — Что бы там ваши баллы ни давали, эта награда мне куда больше по душе. — Знал, что тебе понравится, — Шое подпер щеку кулаком и довольно посмотрел на ученика. — В Хогвартсе такое было на столах каждый день. — Звучит, как рай, — мечтательно протянул Саката и, спохватившись, добавил. — Но я все равно туда не хочу. — Рад слышать, — Шое с захмелевшим лицом протянул к нему руку и стер каплю пудинга с уголка его губ. Саката вспыхнул румянцем, а Хиджиката, очумело моргая, мысленно поблагодарил Шое за то, что тот хотя бы свой палец не лизнул после такого, а просто вытер его салфеткой. — Но все же в Хогвартсе было здорово, — как ни в чем ни бывало продолжил он. — Я рад, что снова могу учить юного волшебника, еще и такого талантливого. Мне этого очень сильно не хватало. — Вы… скучаете по Хогвартсу, да? — справившись со смущением, спросил Саката. — Бывает, — пространно сказал Шое. — Почему же вы тогда не вернетесь туда? — и тут глаза Сакаты загорелись идеей. — А давайте вместе туда отправимся? Шое поднял на него полный тоски взгляд и грустно улыбнулся: — Я не могу, Гинтоки. Меня уволили. — Уволили? Вас?! — воскликнул Саката, и Шое жестом попросил его быть потише. — Как они могли вас уволить? Вы же самый лучший учитель на свете! — возмущенно зашептал он, пригнувшись к столу. — Видать, в Хогвартсе все поголовно идиоты, раз не захотели, чтобы вы у них работали! — Оо, поверь мне, они далеко не глупы и все поняли верно. Видишь ли, — Шое умолк на некоторое время, взирая на потолок и прикусывая губу. — Я сделал кое-что не вполне законное. От этого никто не пострадал, но по нормам правосудия меня стоило заточить в Азкабане. Так что со мной еще обошлись по-доброму. Всего-навсего взяли с меня обещание никогда больше не учить детей магии. Это единственное правило, которого я должен быть придерживаться, но, — он заговорчески подмигнул. — Как видишь, даже его я нарушил. Теперь мне точно грозит Азкабан, однако для этого меня еще надо поймать, верно? Хиджиката опешил, теряясь в эмоциях. «Не вполне законное»? «Никто не пострадал»? Шое сказал эти слова так просто, с присущим ему обаянием, что даже Хиджиката, зная о моральных измывательствах над студентами и обучении их Непростительным заклятиям, усомнился, что тот действительно сделал что-то, заслуживающее наказания. Что уж говорить о Сакате, ничего не ведающем и благодарном ему по гроб жизни. Конечно, он верил на слово, это было очевидно по выражению глубокого беспокойства на лице. — Зачем вы навлекли на себя проблемы, взяв меня в ученики? — с волнением спросил Саката. — Спрашиваешь, почему я нарушил правило? — Шое очаровательно улыбнулся и, оперевшись локтями на стол, мягко опустил подбородок на ладони. — Потому что иногда приходится выбирать между правилами и тем, что действительно правильно. Когда я услышал о ребенке из магловского детского дома, который вечно устраивает поджоги, я сразу понял что к чему. И мне показалось правильным забрать тебя из того места. Возможно, следовало сразу отдать тебя в Хогвартс, а не оставлять у себя. Тогда бы ты, наконец, обрел свой дом. И тебе не пришлось бы скитаться со мной по всей стране. — Я рад, что вы поступили именно так, учитель Шое, — Саката склонил голову. — Я уже обрел свой дом. Другого мне не надо. Спасибо вам за то, что приютили меня. — Возможно, все как раз наоборот, и это ты меня приютил, — глаза Шое засветились счастьем. — Путешествовать одному ужасно скучно. Ускользать от преследования — тем более. — И как вы не боитесь? — восхищенно выдохнул Саката. — В вас вообще не чувствуется страха. Неужели совсем ничего в этом мире вас не пугает? — Почему же? — неизменная улыбка Шое медленно увяла, он сложил руки на столе. — Одна вещь меня действительно пугает. — И что же это? — Я боюсь себя, Гинтоки, — голос Шое прозвучал донельзя серьезно. Но Саката лишь восхищенно блеснул глазами: — Круто! Когда я вырасту, я тоже хочу бояться только себя! — Лучше стань таким взрослым, который вообще ничего не страшится, — засмеялся Шое. — Будешь еще пудинг? Бар, словно в пьяном угаре, завертелся перед глазами. Пространство вокруг опять свихнулось и выплюнуло Хиджикату под дождь, в темный тесный переулок. — Что? Где? — он рассеянно завертел головой, и в тот же миг мимо него пулей пронесся Шое, крепко держа Сакату за руку. Тот едва поспевал за ним, быстро переступая ногами. — Стоять! — крик разбился о шум дождя, послышался топот дюжины ног, разбрызгивающих лужи. — Бежать тебе некуда! Шое и Саката встали как вкопанные. У того выхода из переулка, к которому они направлялись, Хиджиката с трудом разглядел фигуру в длинной черной мантии. С другого конца длинной и узкой, как змея, полоски между двумя домами приближалось еще несколько человек. — Не туда ты забежал, — злорадно крикнул один из них, видимо, главный. — Тут рядом тайная квартира мракоборцев, — он кивнул в сторону дома. — На все переулки поблизости наложено Табу, ты не сможешь отсюда трансгрессировать, — белые зубы хищно блеснули в темноте. Шое настороженно смотрел то на него, то на темную фигуру, подходящую к ним с другой стороны. Сакату он толкнул за спину, прикрывая его мантией так, будто она могла защитить его от атакующих заклинаний. — Теперь ты наш, Ешида, — главный самодовольно сложил руки на груди. — Ты и твой маленький прихвостень. Азкабан заждался вас обоих. От этих слов лицо Шое в секунду окаменело, стало пугающе спокойным, неживым. Он презрительно сузил глаза и резко развернулся к мракоборцу, в одиночку преграждающему один из выходов. В следующее мгновение раздался выстрел заклинания. Хиджиката рефлекторно прикрыл рукавом лицо от яркой зеленой вспышки, но она все равно успела запечатлеться под веками. — Авада Кедавра! — разнеслось по переулку, и у Хиджикаты сердце ухнуло в пятки. Хоть он и знал об этом жутком проклятии, но впервые услышал, как его кто-то действительно произнес. Что-то зловещее таилось в самом переплетении звуков, какая-то беспощадная разрушительная стихия, низводящая основы и безразличная ко всему человеческому. Едва справившись с невольной дрожью, он отнял руку от лица и слепо заморгал, прогоняя зеленые круги перед глазами. В уши врезались вой, толкотня, чавканье грязных луж под ногами мракоборцев, громкие едва разборчивые крики: — Я за врачом… черт! Не могу трансгрессировать! — Я сбегаю! Я знаю куда! — Нет! За ними! Не дайте им уйти! — Но мы не можем бросить его здесь! Надо помочь! — Чем помочь?! Он мертв! Последнее слово отрикошетило от стен пронзительным эхом. «МЕРТВ! Мертв! мертв…» — зафонило в голове Хиджикаты. Навязчивые зеленые круги продолжали раскачиваться вверх-вниз при каждом движении век. Его замутило. И в этот момент коварное пространство вновь закружило его и бросило на землю. Болезненно морщась и потирая виски, Хиджиката медленно поднялся на ноги. Перед глазами за проливной пеленой, словно пьяные, качались сосны. Шум дождя путался в зарослях, за частоколом ближайших стволов стояла непроглядная чернота, будто мир на них заканчивался. — Учитель Шое! — послышалось откуда-то сбоку, и Хиджиката повернулся на крик. Во мраке ночи белела растрепанная макушка. Рядом роем мельтешила тьма, раздавались какие-то невнятные звуки: шелест ткани, скрип металла, визги застежек-молний. Пошатываясь, Хиджиката, словно на свет маяка, направился к беловолосой голове. И только подойдя почти вплотную, он увидел Шое. Тот с невозмутимой сноровистостью молча колдовал над уже установленной палаткой. Накладывал дезиллюминационное заклинание — догадался Хиджиката. — Учитель Шое! — вновь позвал Саката. В темноте его лицо казалось мертвенно-бледным, почти сливаясь по цвету с волосами. Дождь стекал с сырых прядей, но он не обращал на них никакого внимания, даже не моргал. Во влажном взгляде стоял ужас. В одном из глаз лопнул капилляр, и оттого багряная радужка казалась пугающе расплывшейся. — Учитель! Вы что, уби… — Не шуми, — холодно прервал его Шое. — Если, конечно, не хочешь, чтобы нас обнаружили, — он опустил палочку и небрежно дернул Сакату за плечо, толкая внутрь палатки и заходя следом. Хиджиката нырнул за ними. Шое мимоходом махнул палочкой, вспыхнул волшебный огонь, освещая помещение. В палатке было куда просторнее, чем могло показаться снаружи: большое место для костра по центру, потолок высотой под два метра, в углу — массивная кровать, пара деревянных лавок у очага. Ну, конечно, Заклинание незримого расширения. Саката продолжал как вкопанный стоять у выхода. Его немигающий взгляд был направлен в спину учителя. Подбородок едва заметно дрожал, голос, когда он снова заговорил, — тоже: — Только что… вы применили одно из тех самых Непростительных заклятий? Шое обернулся. Вернее кто-то, кто лишь притворялся Шое. Черты миловидного лица заострились, рот вытянулся в прямую линию без намека на улыбку, а в глазах было столько холода, сколько не могла наслать и армия дементоров. Лишь в этот момент Хиджиката вспомнил, что этот человек повинен в смерти его брата, и удивился своей невиданной глупости: за это короткое путешествие во времени Шое умудрился пробудить к себе столько симпатии, что Хиджиката и думать забыл об этом важном факте. Но теперь он отчетливо видел — перед ним безжалостный убийца. Леденящий душу взгляд проливным дождем окатил Сакату с головы до ног, и тот невольно сделал шаг назад еще до того, как на него нацелилась волшебная палочка убийцы. И успел лишь уцепиться за спасительную полу выхода из палатки, как заклинание выстрелило в него. Подол мантии вздулся парусом, разбрызгивая капли воды, волосы взвились вверх белой бурей. Саката распахнул крепко зажмуренные глаза и с удивлением осмотрел свою высохшую одежду. — Верно, проклятье мгновенного убийства, — как ни в чем ни бывало ответил Шое и применил чары горячего воздуха на своей одежде тоже. — Так ты запомнил? Молодец. В будущем тебе это пригодится, — эта небрежно брошенная фраза прозвучала страшным приговором. — Что… Что с вами такое?! — Саката отмер и бросился к учителю. — Почему вы просто не обезоружили его? Вы бы могли… — А почему они преследовали меня? — в голосе Шое звенел металл. — Как ты думаешь, Гинтоки? — в ответ послышалось молчание, и тогда он с нажимом повторил. — Как ты думаешь? Скажи. — Они… — взгляд Сакаты опрокинулся вниз. — Они боятся вас. — Верно, Гинтоки, — глаза Шое мрачно блеснули, и он дернул ученика за руку, усаживая на лавку рядом с собой. — Ты уже неплохо разбираешься в людской природе. Все, чего они не понимают, все, что сильнее их — убить! Сжечь! Уничтожить! — он продолжал, совершенно не замечая перепуганного взгляда, которым наблюдал за ним Саката. — Даже верхушка Министерства магии думает точно так же примитивно, как магловский деревенский дурачок. Я работал там, поэтому знаю суть их мыслей. Стереть с лица Земли все, что не можешь контролировать, чтобы… что? Чтобы прятаться и дальше? Держать магию в тайне от мира? Отказываться от своей сути? Скрываться от маглов до скончания веков и жить в их тени, обладая такими способностями, которые им и не снились? — он грубо встряхнул Сакату за плечи и вгляделся вглубь вытаращенных глаз. — Не приходило ли тебе в голову, почему ты — с рождения обладающий силой, способной менять законы мироздания — должен был страдать от рук тех, кто даже намека на представление не имеет о твоем могуществе? Они называли тебя демоном, запирали тебя одного в темноте, жестоко наказывали, пытаясь сломить, а сами при этом теребили в пальцах нательный крестик, живя по своей глупой книжке, — он выплевывал слова с такой ненавистью, будто пытался проклясть весь мир. — Они морили тебя голодом, а сами потом приходили домой и читали молитву над своим горячим ужином, чтобы кто-то наверху благословил их пищу и подарил им свою милость. В упор не замечая, что собственными руками замучали равного по силе их Богу! Разве это не глупо? Разве справедливо?! — Н… несправедливо, — проблеял Саката. — Вот и я так думаю, — на губах Шое мелькнула злая улыбка. — Гинтоки, мы сильнее людей и достойны быть на вершине общества. К сожалению, в Министерстве магии этого не понимают, поэтому продолжают преследовать меня, — его пальцы впились в мантию Сакаты так, что костяшки побелели. — Не понимают, что это пойдет на пользу всем. Люди хотят видеть Бога? Мы можем стать для них Богом. Маглы из страха замучали и распяли того, кому молятся, а теперь каются за это — и продолжают делать то же самое. Из года в год. Из века в век. Разве не будет милосердным поступком открыть им глаза и уберечь от новых ошибок? — Наверное… — Саката не сопротивлялся ему ни физически, ни умственно, сжался и замер, словно мышь под кошачьей лапой. — Только вдумайся, — Шое больше не улыбался, и лицо его стало маниакально серьезным. — Если маглы узнают о магии, они больше не будут бояться пожаров, потому что мы можем легко их потушить. Не будут бояться болезней, потому что мы умеем исцелять. Им больше не понадобятся бессмысленные старые книжки, потому что они будут знать — помощь придет, она живет рядом, по соседству. А волшебники смогут ходить по улицам с высоко поднятыми головами, купаясь во всеобщей любви, повсеместно практиковать магию, на которую имеют право по рождению, ни от кого не таясь. Маглы будут радоваться рождению волшебника в их семье и никогда больше не познают ужаса Обскури. — Обскури?.. — одурело моргнул Саката. — Магия идет от сердца, Гинтоки, — Шое ткнул длинным острым пальцем в его грудь, и тот болезненно поморщился. — Она напитывается твоими эмоциями. Если способности ребенка-волшебника постоянно подавлять, стыдить за них, унижать, то весь этот сгусток дурных чувств будет копиться внутри него, расти и, рано или поздно, взрывом вырвется наружу. И тогда он сметет все на своем пути, похоронит под собой все без разбора — и то, что ты ненавидел, и то, что любил… Осознание рухнуло на Хиджикату так, словно его молотом огрели. Он изумленно раскрыл рот. Саката — тоже. — Вы… — оробело выдавил он из себя и умолк. — Поэтому то, как сейчас живут волшебники — противно их натуре, — Шое, наконец, отпустил Сакату, прекратив пытать его своими прикосновениями, и тот, покачнувшись, бессильно оперся обеими руками на лавку. — Мы уже сильнее людей, нам осталось лишь стать сильнее других магов. И это вполне реально сделать. — …как? — отрешенно спросил Саката. Он не смотрел на учителя и, будто под гипнозом, уставился на волшебный огонь. Синие всполохи танцевали перед его лицом, заливая щеки цианотическим румянцем и придавая болезненно-траурный вид. — В мире существуют артефакты, способные не только возвысить волшебника над всеми остальными, но и обуздать саму смерть. Они позволяют победить любого врага и даже воскресить мертвого, — Шое опустил лицо, и волшебное пламя подсветило его снизу, делая синюшно-бледным и жутко размазывая черты. — Представляешь, каково было мое удивление, когда я узнал, что два из трех таких артефактов бесполезным грузом пылятся в Министерстве магии? Саката лишь свел брови к переносице. Было заметно, насколько этот недолгий разговор покалечил его душу, сломил что-то важное внутри, поцелуем дементора выпил из него жизненную силу. Он бессмысленным взглядом следил за движением языков волшебного пламени, и Хиджиката думал, что Саката уже не способен понять смысл сказанного, и удивился, когда тот, с трудом ворочая языком, бесцветно спросил: — Вы забрали их себе, да? Поэтому вас преследуют? — Это ненадолго, — с мрачным торжеством в голосе ответил Шое. — Мы с тобой найдем третий — последний — артефакт. Самый могущественный из всех. И тогда никто не сможет противостоять нам. Министерству придется пойти на уступки, а нам не нужно будет больше скрываться. Как и всем волшебникам мира! Ради всеобщего блага мы построим новый порядок, где каждому найдется место… Искры волшебного пламени заплясали выше, плавя застывшую, восковую реальность прошлого. Она стекала вниз, подобно слезам, застилала глаза, и Хиджиката невольно потер их. А когда отнял кулаки от лица, очаг уже потух, а сквозь прозрачный квадрат в тенте, служивший палатке окном, пробивался яркий солнечный свет. Было тихо. Шое сидел на постели, подтянув колени к груди, и с застывшим печальным взглядом смотрел наружу. Под глазами у него пролегли глубокие тени. Саката, сжавшись в комок в его ногах, словно большой кот, сонно разомкнул пушистые ресницы и лениво зашевелился. — Гинтоки, — осторожно позвал Шое и потянулся к нему рукой. Заметив его, Саката осоловело выпучил глаза и спросонья дернулся так, что чуть было не рухнул с кровати. Едва удержав равновесие, он молча посмотрел на учителя переполненным отчаяньем взглядом. Шое вздохнул и обхватил колени руками. Его лицо потеплело, привычная мягкая улыбка коснулась губ. — Гинтоки, я решил. Ты отправишься в Хогвартс. — Что? — упавшим голосом переспросил Саката. — Ты отправишься в Хогвартс, — терпеливо повторил Шое. — Для тебя так будет лучше. — Нет… — Саката громко выдохнул, а затем встряхнул лохматой головой и на четвереньках подполз к учителю, цепко обвивая его ноги обеими руками и утыкаясь лицом в колени. — Нет! Пожалуйста! Не прогоняйте меня! Я хочу остаться с вами! Я к чему угодно готов, лишь бы не покидать вас! — Тебе нужно в Хогвартс, Гинтоки, — непримиримо ответил Шое. Голос его дрогнул, улыбка сошла с лица, и он резко отвернулся к оконцу. — Но почему?! Шое снова вздохнул. Ослепительный утренний луч, преломлявшийся прозрачной сеткой окна, осветил его тоскливое лицо и придал ему ангелический, будто сошедший с храмовой иконы облик. — Разве ты не напуган тем, что видел вчера? — спросил Шое. — Не напуган тем, что слышал? — Так это не сон был? — Саката вынырнул из ямки между его коленей, губы его досадливо поджались. — Я подумал, мне кошмар приснился… — Неудивительно, — Шое наощупь потянулся к его голове и уже привычным движением погладил кучерявые волосы. — Мне жаль, что тебе пришлось это увидеть. Я пытаюсь себя сдерживать, но та часть меня все же вырывается наружу. — Та… часть вас? — непонимающе заморгал Саката. — Да. Часть меня, которую я долгие годы пытался вытравить из себя. — Это… что-то типа магического паразита? — Ну, — Шое задумчиво взглянул вверх и потер пальцами подбородок. — Скорее нет. Эта личность не пришла откуда-то извне. Думаю, ее породило мое сознание, когда я был ребенком и нуждался в защите. Поэтому я считаю ее своей частью, пусть она и предпочитает зваться другим именем. — Как ее… — Саката сбился и поправил себя. — Как его зовут? Шое поморщился. — Я стараюсь не произносить его имя. Он может воспринять это как призыв, а я не всегда могу воспротивиться тому, что он захватит мое тело. — Тогда почему вы до сих пор не избавились от него? — Саката приподнялся на колени и возмущенно навис над учителем. — Вы же самый сильный волшебник во всем мире! — Ты преувеличиваешь, — Шое по-доброму, но как-то тоскливо улыбнулся. — И это не так просто, как ты думаешь. Чего я только не пытался сделать: обращался к лучшим целителям и магловским врачам, медитировал неделями, старался с ним договориться. Но все тщетно. В последние годы он не появлялся, и я подумал, что смог излечиться благодаря тебе, но… — Шое покачал головой. — Это было наивно. Стоило мне вчера лишь на мгновение испугаться, что тебе причинят зло, как он тут же взял надо мной верх. Я знаю, что он… нет, я знаю, что я в том обличии никогда не остановлюсь в своей борьбе против Министерства и нынешних устоев магического общества. Я не хочу тебя в это впутывать. Ты все еще ребенок. И тебе не место рядом с таким взрослым, как я. — Вот поэтому я и должен быть с вами! — запальчиво воскликнул Саката. — Разве место ребенка не рядом с его отцом?! Глаза Шое распахнулись, брови взметнулись вверх. — Гинтоки… — растроганно прошептал он и притянул Сакату к себе, крепко обнимая и утыкаясь носом в беловолосую макушку. — Я тебя не заслуживаю. Так они просидели в тишине некоторое время, с печальной нежностью обнимая друг друга. Шое зарылся лицом в растрепанные кудри, приглаживая их ладонью и тихонько покачиваясь, словно пытался убаюкать — то ли себя, то ли Сакату. Сейчас для них в этом мире будто не существовало ничего за пределами объятия. Нет, подумал Хиджиката, у обоих действительно больше ничего другого не оставалось. — Я не совсем понимаю, в чем дело, — прервал молчание Саката. — Но раз со мной в вас редко пробуждается та ненавистная вам личность, то я всегда-всегда буду с вами. Поэтому я вам нужен. А вы нужны мне. — Значит, в Хогвартс не поедешь? Саката непреклонно повертел головой. Шое вздохнул и сказал: — Тогда исполни другую мою просьбу, — он снял с шеи кулон на длинном, утопающим под одеждой шнуре и вложил его в ладонь Сакаты. — Храни это у себя и ни в коем случае не отдавай мне. Возможно, я буду настаивать, требовать или даже угрожать тебе. Спрячь это у себя и не говори где, чтобы у меня не было соблазна украсть эту вещь. — Что это? — вгляделся в вещицу Саката. Медальон был алым, как капля крови, с широкой серебристой окантовкой. В правой ее части виднелась блестящая бусина крохотного нажимного замка. — Я наложил на этот медальон Заклинание незримого расширения. — Ого, как на вашей дорожной сумке и палатке? Не думал, что Капациус Экстремис можно применить к чему-то настолько маленькому! — удивился Саката, завороженно проводя пальцами по ребрам камня. — Что внутри этого медальона? Шое сел поудобнее, подогнув под себя ногу. Его рука на плече Сакаты сжала ткань его мантии чуть сильнее, и тот вопросительно взглянул на учителя. — Вчера я… тот другой я рассказал тебе о двух магических артефактах, которые забрал из Отдела тайн. — Так вы храните их здесь? — догадался Саката. — Я могу посмотреть? Шое кивнул. Замок бесшумно открылся, и из медальона вытекла уже знакомая Хиджикате легкая серебристая ткань. Она легла на ноги Сакаты, и те растворились под ней. — Мантия-невидимка? — ахнул он. — Это особая, очень древняя вещь, — пояснил Шое. — В мире есть и другие мантии-невидимки, но эта самая надежная. Она единственная будет служить вечно, ее магия никогда не ослабнет. Есть легенда, согласно которой даже смерть не может забрать человека, который под ней скрывается. — Ого-о-о! — Саката восторженно встряхнул ткань, надел на плечи, и те исчезли вместе с рукой Шое на его плече. — С этим можно столько всего делать! Например… — он вдруг раскраснелся, и Хиджиката едва не усмехнулся в кулак, прекрасно помня, как Саката устроил рейд по женским спальням Хогвартса. — Ну, от преследователей прятаться! — нашелся он. В ответ Шое благосклонно улыбнулся: — Я разрешаю тебе пользоваться этой мантией при особой необходимости. Саката восхищенно сверкнул глазами и с энтузиазмом вытряхнул из медальона вторую вещь. — А это? — Это воскрешающий камень. — Воскрешающий?! — опешил Саката. — То есть… — Да, — кивнул Шое. — С его помощью можно оживить умершего. Это единственный артефакт такого рода во всем мире. — Круто! — Саката зачарованно всмотрелся в камень, поворачивая его напротив солнечного света: черные грани хватали лучи, испуская едва видимые блики. — Почему вы до сих пор не собрали армию зомби и не захватили Министерство магии? Шое рассмеялся. — Тому другому мне такие мысли часто приходят в голову, но я стараюсь сдерживать его экспериментальные порывы. — Но почему? — воскликнул Саката и потряс камнем перед его лицом. — Это же такая сила! — В этом все и дело, — Шое потрепал его по непослушным кудрям на затылке. — Никто толком не знает, как именно сработает камень. Согласно легенде, воскрешенный с его помощью человек не становится зомби, как ты говоришь. Но и полностью живым он быть уже не сможет. Посмертное существование принесет ему лишь страдания. И как убить воскрешенного — тоже неизвестно. — Наверняка поможет кол в сердце или серебряная пуля, — предположил Саката. — Похоже, я только что нашел серьезное упущение в твоем образовании, — Шое, пытаясь скрыть усмешку, с притворной суровостью покачал головой. — Чтобы твои познания не ограничивались магловскими комиксами, тебе стоит почитать одну из моих книг по Защите от Тёмных искусств, — он потянулся к стоящей у кровати дорожной сумке. — Где-то у меня был экземпляр, сейчас найду… — он по плечо зарылся рукой в саквояже, пытаясь нащупать нужное. — Там есть и про заклинания, и про зелья против всяких опасных существ… — Не-е-ет, — Саката закатил глаза. — Учитель Шое, только не книги… Это же скука смертная! — Брось, это очень интересный учебник! — Шое достал зеленый фолиант с черным конгревом на обложке и с улыбкой мягко ударил Сакату по кучерявой макушке. — Ай! Больно же! До чего тяжелые эти ваши знания! — Я старался написать его так, чтобы детям хотелось это читать, вплел пару любопытных случаев и реальных историй, — он вложил книгу в руки Сакаты, и тот разочарованно выдохнул. Шое посмотрел на него и милостиво добавил. — А потом мы пойдем обедать в какое-нибудь отличное заведение подальше отсюда. Я знаю место на юге, которое славится своими десертами. — Правда?! — моментально воодушевился Саката, прижимая зеленый учебник к груди. — Обещаете? — Да, — проговорил Шое, и улыбка его вдруг помрачнела. — Гинтоки… можешь мне тоже кое-что пообещать? — Я прочитаю столько, сколько смогу! — обязался Саката. — Я не об этом, — Шое качнул головой, длинные песочные волосы заструились вниз по плечу. — Вчера ты видел, на что способен тот другой я. И я бы не хотел, чтобы он… чтобы я снова причинил кому-то боль. Раз уж ты решил остаться со мной несмотря ни на что, то я попрошу кое о чем. Я могу положиться только на тебя. Если… — Шое замялся и с усилием договорил. — Если мой разум когда-нибудь снова будет захвачен, я прошу тебя остановить меня. Любым возможным способом, — он серьезным взглядом всмотрелся ученику в глаза и протянул ему мизинец. — Любым. — Я… — поразмыслив, ответил Саката. — Я надеюсь, что до этого не дойдет. Я всеми силами буду пытаться сделать так, чтобы та сущность не захватила вас снова. Но если такое случится, — он подцепил мизинец учителя своим. — Обещаю, что изгоню ее из вашего тела и не позволю творить бесчинства вашими руками. Шое довольно улыбнулся и тряхнул рукой. Мир пошатнулся, закачался, и Хиджиката вместе с ним. Он прикрыл ладонями глаза. Когда в очередной раз спятившее пространство прекратило испытывать его вестибулярный аппарат на прочность, Хиджиката опустил руки. Перед взглядом застыла припорошенная снегом и пропитанная бледным лунным светом лесная поляна. Мрак облепил деревья, совиные крики путались в зарослях. К ним примешивались другие звуки — хруст снега под ногами, треск веток, вопли погони. Они приближались, и Хиджиката, уже наученный предыдущим опытом, напрягся и прищурился, стараясь приучить взгляд к темноте: в этот раз его не застанут врасплох. Из лесного мрака выскочили две тени. Призрачный свет луны окутал их фигуры, но и без того Хиджиката легко бы их узнал. Они промчались мимо, и он, шмыгнув за ними в чащобу, ринулся следом. Лунная ночь, зимний лес, стремительная погоня — Хиджиката знал, что это предвестники боли, ужаса или смерти. Нарастающая тревога заставила его взглянуть наверх, ожидая увидеть сквозь черную паутину веток рваные силуэты в капюшонах, кружащие в воздухе. Но вместо них его ослепила яркая розовая вспышка, громко хлопнувшая прямо над головой. От неожиданности он выругался и оглянулся через плечо. Сзади стреляли. Взрывы заклинаний то и дело врезались в стволы шаровыми молниями, с треском уничтожали ветви, поднимали в воздух снежную пыль и выкорчевывали комки мокрой почвы из-под ног. Хиджиката повертел головой, прогоняя мнительное наваждение. Плевать на преследователей, он все равно неуязвим для них. Главное — не потерять из виду бегущую впереди пару. Враги не отставали, но и догнать не могли. Гонка на выносливость. Саката несся впереди и мельтешил редкими вспышками заклинаний: по всей видимости, расчищал путь в зарослях. Шое бежал медленнее, и это показалось Хиджикате странным. Вскоре они втроем вынырнули из чащи на еще одну крохотную поляну и замерли перед деревянным прогнившим скелетом заброшенной сторожки. Скособоченная крыша покрылась белой пудрой, крыльцо провалилось в грязный снег, козырек упал наискосок перед дверью с дырой на месте ручки. Луна выплыла из-за облаков, и только теперь Хиджиката смог разглядеть раскрасневшееся от бега лицо Сакаты и мертвенно-белое — Шое. Последний прижимал ладонь к ключице, и между пальцами по тыльной стороне сочились тонкие алые струи. Рана выглядела серьезной, но он даже не морщился от боли, только тяжело дышал, выпуская густые клубы пара изо рта. Саката перевел растерянный взгляд с его плеча на лицо и обреченно спросил: — Все еще не можете трансгрессировать? В ответ Шое покачал головой и обернулся. Погоня приближалась, скоро настигнут. — Учитель, бегите, — твердо сказал Саката, крепко сжав палочку. — Я задержу их. — Не глупи, — отозвался Шое и кивнул на останки сторожки. — Внутрь. — Нас найдут! — рьяно возразил Саката. — Не спрячемся! Они знают про мантию… — Внутрь, — повторил Шое. Голоса он не повысил, но ученик его послушался. Сунув палочку в карман, Саката ногой сшиб трухлявый козырек, освобождая дорогу, и они нырнули внутрь, прикрыв за собой дверь. Хиджиката скользнул за ними, не задев плечом косяк — стены для его призрачного тела тоже не были помехой. — Достань мантию и спрячься, — велел Шое, выглядывая в окно, криво заколоченное широкой доской. — Вы со мной, — решительно ответил Саката. — Я остановлю их. Один. — С ума сошли?! Вы же ранены! Даже вдвоем мы вряд ли справимся со всеми! — Возможно, мне придется высвободить ту личность. Не хочу, чтобы ты смотрел. — Мне плевать, кем вы станете! — Саката подскочил к нему и схватил за руку. — Я с вами! — Гинтоки, — Шое стиснул его плечи и прижался лбом ко лбу. — Я же самый могущественный волшебник в мире, забыл? — его голос был ласковым, внушающим уверенность. — Я справлюсь, если не буду отвлекаться на твою безопасность. Просто верь в меня и никуда не выходи, пока все не закончится. Хорошо? Саката перепуганно посмотрел на учителя, а потом сжал губы и коротко кивнул. Не оборачиваясь, Шое вышел за дверь, взметнув подолом мантии по грязному полу. Хиджиката уставился на выход, затем на Сакату — и остался с ним. Тот распахнул утепленную мантию, открыл висевший сбоку на поясе медальон, выудил из него лунно-серебряную ткань и исчез под ней. Хиджиката услышал скрип половиц под его ногами — тот присел под одним из окон. Пару секунд тишину нарушали лишь его учащенное дыхание и шум деревьев за трухлявыми стенами, даже птицы умолкли. И потом снаружи что-то рвануло. Снова. И снова. Взрывы накладывались один поверх другого, словно перекрикивали друг друга, и вскоре слились в единый ужасающий гул. Сторожка сотрясалась от разрушительной вибрации, хлипкие гнилые стены дрожали, и казалось, что они вот-вот рухнут, сложатся, как карточный домик. Сквозь щели внутрь врывались разноцветные вспышки смертоносного фейерверка — красные, фиолетовые, зеленые… зеленых больше всего. Они пытались дотянуться до каждого угла, сожрать внутри все тени до единой. Хиджиката выглянул наружу, но рассмотреть толком ничего сумел. Всю поляну затопило жуткими взрывами, вспыхивающими со всех сторон в непроглядном снежном облаке. Губительные зеленые лучи пронзали его насквозь, и непонятно было, как в этом аду вообще можно было целиться. Но фанатичные, безумные выстрелы все не заканчивались, будто стремясь уничтожить все вокруг. Между ними вдруг раздался громкий треск, и вековая, подпирающая небо макушка дерева выплыла из черноты и с грохотом рухнула в снежный туман поперек поляны. На мгновение послышались чьи-то захлебывающиеся вопли, но они тут же утонули в новой нескончаемой череде взрывов. И вдруг все стихло — разом, словно по чьему-то приказу. Тишина оглушительно звенела в голове. Хиджиката уже слышал такое — в тот момент, когда мамин пульс на кардиомониторе превратился в длинную бесконечную прямую. Саката, дрожащий и весь сырой от пота, выскользнул из-под мантии и прилип к окну рядом с Хиджикатой. Снаружи все еще клубилась пепельно-снежная дымка, искрящаяся под лунным светом, она разобщала поляну с небом, точно это были разные части пространства, никак не связанные между собой. Призрачные голые ветви крон раскачивались ветром над белым облаком, и тьма меж ними снова кишела снующими туда-сюда тенями в черных лохмотьях… Нет, дементоров здесь нет, вдруг понял Хиджиката. Просто ощущения точь-в-точь такие же. — Мертв! — это слово внезапно вырвалось из густого белого тумана и разнеслось раскатистым эхом по лесу. — Какого хрена ты натворил?! Сказано же было: взять живым! Саката издал резкий рваный вдох. Ноги его подкосились, и он едва не упал. Крепко держась за покореженную оконную раму и раня пальцы стеклянным крошевом, он слепо вглядывался в мутное облако широко распахнутыми глазами, простроченными красными нитками рваных капилляров. — Мы бы все тут тогда легли! — раздался новый крик. — Надо нашим помочь! — Нечем уже! Все трупы! — Что делать-то теперь?! — Уходим! Быстро! Громкие хлопки, один за другим, будто принялась взрываться и вдруг погасла петарда. И снова гробовая тишина. Сакату колотило. Он оторопело вслушивался пару мгновений, а затем словно очнулся — оттолкнулся от рамы так, что с нее посыпались кровавые осколки, и рванул к выходу. Хиджиката на ватных ногах последовал за ним. Он уже знал, что увидит со слов Отосе. Он чувствовал, что это произойдет сейчас, едва оказался в зимнем лесу под светом полной луны. Но одно дело знать или чувствовать, и совсем другое — увидеть собственными глазами. Немая, припорошенная снегом поляна. Поперек — гигантский голый ствол. И трупы. Везде трупы. Скрюченные в предсмертных судорогах тела, две размозженные головы под деревом, несколько заживо скоптившихся в Адском пламени силуэтов на снегу — даже костей не осталось, навзничь упавшие мертвецы — этим повезло, погибли мгновенно. Саката шел мимо них едва волоча ноги, будто пробирался сквозь непролазный сугроб. Вертел головой, искал. И нашел. Бросился к длинноволосой, лежащей на спине фигуре, которая все еще сжимала палочку окоченевшими пальцами. Упал. Подполз на коленях. Хиджиката, стряхнув с себя оцепенение от непостижимо ужасающего зрелища, рванул к Сакате. Шое был мертв — это было очевидно. Узкие зрачки остекленело смотрели вникуда, грудь не шевелилась дыханием, снег не таял, касаясь его посмертно красивого лица. Саката в ужасе смотрел на него несколько секунд и вдруг растерянно заозирался: — Кто-нибудь… кто-нибудь, помогите… — губы дрожали, мокрые глаза искали помощи. — Мой учитель… он… пожалуйста, кто-нибудь… — мольбы растворялись в глухой тишине ночного леса. Он продолжал оборачиваться, но отовсюду на него смотрели пустые мертвые глаза. Хиджиката подсел напротив него, с другой стороны от тела Шое. От одного взгляда на лицо Сакаты в горле вставал горький ком. — Кто-нибудь, пожалуйста, кто-нибудь… — словно в трансе повторял он, не моргая смотря на неподвижное лицо Шое. — Учитель… — трясущиеся пальцы коснулись белого, припудренного снегом лица. — Папа… И тут Сакату накрыло. Это был не плач. Протяжный душераздирающий вой, не прекращающийся, то вздымающийся, то опадающий и переходящий в хрип. Так кричит в предсмертный муках зверь, угодивший в капкан. Хиджиката хорошо знал эти первые минуты осознания потери, когда боль ощущается физически, сжимает сердце в тиски, выворачивает наизнанку. И знал, как важно, чтобы кто-то был рядом. Чтобы кто-то напомнил, что сам ты еще жив. — Я здесь, — прошептал он. — Саката, я здесь, — Хиджиката понимал, что сейчас был просто еще одним немым призраком на вымершей поляне, но продолжал повторять это, словно спасительное заклинание. — Я здесь. Я рядом. Я с тобой. Я с тобой. Постепенно Саката затих. Некоторое время он еще лежал дрожащим от беззвучных рыданий клубком, уронив голову на бездыханную грудь Шое. Затем поднял лицо и вдруг посмотрел прямо перед собой. На короткий миг Хиджиката понадеялся, что тот каким-то невообразимым образом смог его услышать, но потом всмотрелся в глаза напротив и вздрогнул. Застывший в них ужас непримиримо сменялся отчаянной решимостью. Саката грубо мазнул кулаком по лицу, развозя по коже слезы и пот, и сорвал с пояса кулон. Хиджиката почувствовал неладное за секунду до понимания: — Не смей… — прошептал он, но Саката без капли раздумий выудил из кулона черный ребристый камень. Он был совсем крохотным, и у Хиджикаты в голове не укладывалось, что этот ничтожный осколок вскоре станет причиной смерти двух дорогих ему людей. — Пожалуйста, Саката… прошу тебя, не надо… Вот бы сейчас обрести плоть, голос — хоть что-нибудь, чтобы не позволить случиться неизбежному. И пока Хиджикату колотило от беспомощности и отчаяния, продрогшие пальцы уже теребили воскрешающий камень, а непоколебимый взгляд припал к мертвому лицу. И тут — точь-в-точь как в кошмаре с Мицубой — веки Шое шевельнулись. Саката радостно всхлипнул — и в следующее мгновение вокруг его горла сомкнулись посиневшие тонкие пальцы. — У… учитель… — только и смог прохрипеть он. Шое — нет, это был не Шое, в тот же миг понял Хиджиката — воскрес, но живым вовсе не выглядел. Его взгляд был ледяным, бесчувственным. Часть души, насильно загнанная обратно в тело, смотрела на Сакату, но не узнавала его. — А, — спекшиеся губы сухо разомкнулись, в голосе было полное безразличие. — Это всего лишь ты, — он опустил руку, и Саката упал, как подкошенный, надрывно кашляя. Камень выпал из его ладони, и он, все еще отдуваясь, тут же схватил его, загребая пальцами снег. Двойник Шое неподвижным взглядом посмотрел на это и протянул: — Вот оно что, — губы скривились в неестественной, не свойственной этому лицу улыбке. — Хороший ученик. Хотя, — он скользнул взглядом по мертвым телам вокруг. — Мне стоит сказать «сын»? Ты, кажется, назвал меня папой? Тому мне понравилось бы. Он давно этого слова от тебя ждал, — откровения никак не вязались с отстраненным тоном, которым были произнесены. — Кто ты? — сдавленно спросил Саката. — Как это кто? — от его мрачной усмешки у Хиджикаты холодок побежал по спине. — Твой отец. Саката молча взирал на него со смесью ужаса и надежды. — Не веришь мне? А зря. Я все еще часть Шое. Возможно, самая настоящая, неизбывная его часть. Он стал тем, кем является, только благодаря мне. Иначе бы до сих пор так и пас скот под гнетом своей прородительницы-магла. — У тебя другое имя, — сказал Саката. — Назовись. — Верно, нас даже не представили друг другу, — двойник Шое протянул ему руку. — Меня зовут Уцуро. Рад наконец-то познакомиться с тобой, сын.