Battle-born

Самый короткий путь из дэньмитских гор в Миодоссию лежал через Саванные топи. Здесь от горизонта до горизонта не было ни деревца, ни кустика — только желтоватые курчавые травы, окаймлявшие кочки. Узкая, давно протоптанная, а потом потерянная дорога вилась между ними, терялась в траве и мхе, потом снова проступала проплешинами, и разглядеть, куда она ведет, было почти невозможно. Топи не зря называли «Саванными» — тонкий, но непрозрачный белый туман растекался слоями, и ничего не было видно дальше десяти лошадиных скачков. К ночи он обещал еще сгуститься и до того времени нужно было найти место для привала. Изуку поискал взглядом солнце, прикидывая, сколько времени оставалось до темноты. Бесполезно. Небо нависало свинцовыми зубьями туч, и сырость, мерзкая, холодная сырость пробирала до костей. Вороной конь под его седлом нервно прядал ушами и вскидывал голову каждый раз, когда слышал утробное ворчание болота. — Ваше высочество, — к нему подъехал рыжий мальчишка-оруженосец из немногочисленной миодосской свиты, оставленной Иидой. — Кони устали. Не пора ли остановиться? Изуку покачал головой. Он сам об этом думал, но у него было четкое указание от Бакуго — не терять ни минуты. Небольшой дэньмитский отряд в семьсот человек и так растянулся длинной вереницей среди болота, следуя за Йо Шиндо, возглавлявшим это шествие. Йо из древнего рода Гурандо, прирожденный охотник и лучший следопыт, проверял дорогу, выбирая самый безопасный путь. Киришима ехал на охристо-пегом ргапалле где-то в конце отряда, следя за тем, чтобы никто не отстал и не потерялся. Бакуго не было с самого рассвета: Мина унесла его вперед, и теперь только черные выжженные ее пламенем пятна подсказывали Йо и Изуку направление движения. Вообще здесь, в Топях, было жутковато. Тишина, мертвая и неподвижная, стояла вокруг. Изредка ее нарушал странный гул, доносящийся из болотного чрева, и все старались держаться подальше от краев тропы. Изуку жалел, что здесь не было Токаге: за эти пару недель он привык к ней, к ее ласковой поддержке и своевременным подсказкам. Сейчас он был бы рад скоротать дорогу за разговором. Но поговорить было не с кем: его миодосская свита состояла из двух оруженосцев, троих телохранителей, слуги и лекаря, на котором так настаивал заботливый Иида. «Да мало ли что! Как доверить ваше здоровье этим варварам!» искренне возмущался он перед своим отъездом. Изуку надеялся, что его помощь ему никак не понадобится — тряпичный мешочек с травами для снадобья у него лежал в личных вещах и никто об этом не догадывался. Течка застала его сегодня утром, когда Бакуго уже не было рядом. И Изуку очень ждал привала, чтобы успеть заварить травы в походном кубке и все-таки отложить соитие. Ну, право, не здесь же, посреди Топей! Не в дороге, не в мешке из шкур! Низ живота тем временем начинало немного тянуть, и Изуку ерзал в седле от неудобства. В воздухе что-то задребезжало, завыло, и Изуку невольно поежился, облачая себя магией. Кони его свиты встали как вкопанные, отказываясь двигаться вперед. Ргапаллы насторожились, но остановились не по своей воле, а по приказу резко натянутых поводьев. Люди тоже забеспокоились, заозирались. Звук был повсюду. Он нарастал, становился глубже и громче, накатывал со всех сторон одновременно, и Изуку был вынужден спрыгнуть с забившейся под ним в истерике лошади. И вдруг топь пошла волнами. Ее мертвенная равнина вздыбилась, изогнулась и вмиг взмыла ввысь. — Уухэль! — завопил кто-то в середине вереницы ргапалльей конницы, и среди отряда пронесся вздох ужаса. — Ни с места! — что было сил крикнул Изуку на дэньмитском, стараясь успеть унять панику. Дэньмиты считали, что здесь, в Саванных топях живет Уухэль — богиня смерти. Изуку слышал, как между окхелей даже харского становища поползли слухи о недопустимости нарушения границ ее владений. Но Монома, вечно улыбающийся шаман в разноцветном лоскутном балахоне, принес жертвы и Уухэль, и великому Ханю, и боги не воспротивились. Бакуго приказал принести жертвы снова — он и сам словно сомневался, дадут ли боги ему разрешение, но очередной жертвенный костер полыхал ровно и ярко, и воины успокоились. И теперь, когда ровное, тихое болото вдруг превратилось в бурлящее море стоялой, пахнущей тухлой тиной воды, этот страх вновь всколыхнулся в сердцах людей. Изуку видел, как Йо Шиндо в ужасе припал к земле, закрывая голову руками. Ргапаллы тоже присели на задних лапах, готовые к бегству, кони миодосского посольства рвали поводья. Изуку заставил себя не поддаваться общему настроению: он увидел, что тропа остается неподвижной, и главным было теперь не покидать ее пределов. Даже если топь нахлынет волной, то здесь у них будет больше шансов выжить. — Стоять! — повторил свой приказ Изуку, слыша, как где-то в отдалении сквозь вой болота прорывался такой же требовательный голос Киришимы. — Это Уухэль! Она злится на нас! — снова закричал кто-то из воинов, и Изуку готов был мчаться к нему, чтобы попросить замолчать. Не успел: ргапалл кремового цвета вдруг рванул из толпы соратников навстречу Изуку. Сидевшему на нем дэньмиту было от силы лет семнадцать: его лицо еще было светлым и не изможденным солнцем, на открытых руках не было видно шрамов. Наверняка, он был сильным, но, казалось, что он еще не познал ни радости, ни страха битвы, и теперь, когда высшие силы ополчились против него, спешил спастись бегством. Кремовый ргапалл галопом проскочил мимо свиты, мимо Изуку и теперь мчался по тропе, шарахаясь от вздымавшихся по бокам волн. — Стой! — крикнул Изуку, но толку? Ргапалл вместе со всадником стремительно уходил прочь. В следующий миг первый вал ударил о край тропы, обдав людей клочьями зловонной жижи и смрада. Вороной конь Изуку рванулся и болезненно заржал, ударившись челюстью о твердое железо трензеля. Изуку, укрепленный магией, его рывка даже не почувствовал. Его взгляд был прикован к кремовому ргапаллу, прыжком перемахнувшему через распластанного на земле Йо. Вот он шарахнулся от налетевших на него ошметков тины, поскользнулся и рухнул в бушующие топи. Всадник беспомощно взмахнул руками и вывалился из седла. Болото забурлило вокруг них. Изуку оставил поводья коня оруженосцу и бросился на выручку. Телохранители последовали за ним, хлыстами понукая упирающихся лошадей. Изуку не ждал: он видел, что топь, как живая, вцепилась в молодого дэньмита, опутала густыми лапами и потащила прочь от тропы. Мгновение — и рукой было уже не дотянуться. Изуку набрал побольше воздуха в легкие и бросился в бурлящую мутную воду. Болото оказалось густым и вязким: выглядевшее водой, оно таковой вовсе не было. Даже окутав себя дымкой своей магии, Изуку было тяжело двигаться. Одежда мгновенно промокла насквозь, и гадкая жижа оплела тело. Но он уже был рядом. Схватив незадачливого дэньмита за шиворот холщового плаща, Изуку усилил магией руку и рывком выдернул его из крепкой хватки топи. Его телохранители подхватили парнишку на краю тропы и втащили на твердую землю. Изуку же затягивало в топь все больше и больше. Но магия спасала: ему хватало сил бороться с почти живой водой и плыть. И все равно у него ушло некоторое время, чтобы добраться до ргапалла, схватить уже почти утонувшее животное за узду и потянуть за собой. Ргапалл сверкал горящими от ужаса глазами и отчаянно барахтался, следуя за Изуку. У него получалось плохо: топь совсем сгустилась вокруг них, и Изуку пришлось буквально выталкивать животное из воды. Йо Шиндо поспешил на помощь: он остановился на краю тропы и защелкал языком, подзывая ошалевшего от страха ргапалла. Тот услышал знакомую команду и погреб лапами в правильном направлении. Йо вцепился двумя руками в повод, сдернул его с шеи ргапалла и потащил на себя, что было сил. Изуку подтолкнул животное, стараясь не переломать ему магией ноги, и, когда то оказалось на тропе, собрал бурлящую энергию в ладонях и поднял руки вверх для замаха. Топь обрадованно закрутилась вокруг его тела, надеясь утащить в свои глубины, и Изуку резко опустил руки, выталкивая себя из ее цепких лап. Сработало идеально — уже через минуту Изуку был на тропе, а болото болезненно шипело, затягивая образовавшуюся в нем дыру. И вдруг все смолкло: снова вокруг было тихо, и пустынная равнина простиралась до горизонта. И только из недр Саванных топей слышалось жалобное, разочарованное урчание, от которого кровь стыла в жилах. Едва спасенный парнишка рухнул Изуку в ноги, бормоча благодарности. Йо отвесил ему крепкого пинка: — Чуть ргапалла не угробил, — и чуть слышно добавил, — и харсайым. Он поклонился Изуку, извиняясь за поведение своего воина, и Изуку только махнул рукой: — Все испугались. Ничего страшного, — парнишка дрожал, словно от холода. — Разведите костер. Ему нужно согреться. Сам Изуку холода не чувствовал. Ему скорее было просто противно от того, какой тяжелой, грязной и скользкой теперь ощущалась его одежда. Вскоре к ним примчался Киришима, и, казалось, ему тоже пришлось вытаскивать кого-то из болота: его сапоги были все в зловонной жиже, и на руках оставались ошметки тины: — Что тут у вас? — он заметил мокрого Изуку, ошарашенно хлопнул себя по лбу и, спрыгнув с седла, принялся бесцеремонно стаскивать с него короткий и теперь уже бесформенный плащ. — Боги, Мидория, да как так? — Не надо, — попытался отказаться от этой навязанной заботы Изуку. — Сейчас разведут костер и поставят палатку. Я переоденусь и обсохну. Киришима с сомнением смерил его беспокойным взглядом: — Я не могу приказывать харсайым, но ты уверен, что можешь ждать? — он наклонил голову к плечу, и это придавало ему сходство с огромной рыжей собакой. Изуку невольно улыбнулся: — Мне не холодно, не переживай. Вам, наверное, лучше идти вперед. Мы со свитой догоним вас. Бакуго же приказал не останавливаться. Киришима посмотрел вперед поверх Изуку, видимо, прикидывая, могут ли они позволить себе остановку. Потом на свиту, спешно разводящую костер из легких ветвей горного сухостоя и уже почти разбитую палатку. На трясущегося от холода виновника этой задержки. И все-таки неуверенно кивнул: — Я оставлю тебе двадцать лучших воинов, харсайым. На всякий случай. Догони нас как только согреешься. Изуку кивнул, сделав максимально доверительное выражение лица: — Обещаю, мы быстро. Вскоре, сидя в теплой палатке, закутавшись в пуховую перину как в одеяло, Изуку позволил себе немного порадоваться: здесь его никто не видел, и свежезаваренное снадобье, горькое, но такое необходимое, грело его изнутри. Лекарь поднес еще и равнинного чаю с душистым липовым медом, и настроение Изуку стремительно поползло вверх, несмотря на тяжелый пейзаж, пока что скрытый от него белоснежным полотном палатки. Все будет хорошо. Эта страшная ситуация дала ему небольшую передышку. Снадобье действовало достаточно быстро. Изуку еще не допил весь кубок, а тянущие ощущения внизу живота уже начали стихать. Хорошо еще между ягодиц было сухо: доходить до этой стадии Изуку просто терпеть не мог, всегда отлавливал свое состояние на самых первых симптомах. Наверное, через неделю Бакуго догадается, что что-то пошло не так просто по времени, которое они провели вместе, но уже будет поздно. Изуку по сути выигрывал себе еще месяц отсрочки. И как бы ему не было стыдно признаваться самому себе в том, что он обманывал своего супруга, желание сохранить свой привычный уклад было сильнее его совести. В конце концов разве Бакуго честно поступил с ним, практически силой заставив согласиться на брак? Изуку шмыгнул носом — от горячего питья под ним «началась оттепель», и поглубже закутался в перину. Он обязательно извинится, когда течка закончится. А пока нужно было просто пережить этот период как обычно. Они догнали основной отряд уже на краю Саванных топей: расчерченная следами ргапалльих когтей и лошадиных копыт тропа была хорошо видна, и небольшая свита Изуку мчалась по ней скорым галопом, не останавливаясь ни на минуту. Изуку раскраснелся от быстрой скачки, и не мог сдержать радостной, свободной улыбки, когда в лицо ему пахнуло добрым миодосским ветром, полным запаха распаханных лугов, прелой земли и весеннего дождя. Он был дома.

***

В харском походном шатре было привычно тепло. Здесь, на границе Миодоссии, всего в трех днях пути до Вириенны, решено было сделать основательный привал: переночевать, дать день отдыха уставшим от бесконечного перехода воинам, не спавшим почти двое суток, пока они шли через Саванные топи, и двинуться в путь уже со следующим восходом солнца. Изуку сидел на пороге: ему совсем не хотелось в духоту и жар, он никак не мог надышаться родным воздухом, и от этого кружилась голова. На зеленеющей даже в сумраке равнине ровным узором горели костры, пахло жарящимся мясом и было слышно, как потрескивает в огне сухое дерево. На небе, ласковом бархатном небе, сияли золотистыми огоньками звезды, а луна, похожая на щербатый мягкий сыр, только поднималась к своему царственному зениту. Изуку слышал, как в шатре за его спиной переговаривались Киришима с Бакуго. Он не оборачивался, но знал, что они, наверняка, опять растянулись на полосатом сером тускысе рядом друг с другом, и Киришима снова млеет, пока Бакуго чешет своими грубыми пальцами его непослушные волосы. — Честное слово, Кацуки, — протянул Киришима, — неделю тебя не видеть это издевательство какое-то. Приказал бы высечь лучше. — Тебя сечь — палачей переводить, — зевнул Бакуго. — Все это знают. Киришима хохотнул так весело и грубо, что Изуку невольно вздрогнул. Но говорить ничего не стал: эта беседа была выше его понимания. Да, они с Тодороки тоже имели манеру посидеть, поболтать, да, они были близки, но так развязно и почти пошло они себя никогда не вели. Впрочем, может, у этого варварского племени было так принято. В конце концов Изуку не бывал в других окхелях и не видел, как там коротают вечера обычные дэньмиты. А спрашивать у Бакуго он ни за что бы не стал. Вскоре Киришима вышел из шатра и исчез в ночной темноте, махнув рукой на прощание. Бакуго, вышедший его проводить, внимательно посмотрел на Изуку и кивнул, приказывая заходить. Изуку не стал спорить: было уже достаточно поздно и глаза сами собой слипались. Когда он поднялся на ноги, его немного занесло, но в этом не было ничего необычного — мышцы ниже колена затекли и теперь их покалывало игольчатыми мурашками. — Ты странно пахнешь, — пробормотал ему в шею Бакуго уже в постели. — Горько. Изуку пожал плечами, стараясь не подавать виду, что что-то не так. Он не стал даже открывать глаз, словно очень хотел спать: — Я вымоюсь в ванне завтра. И будет как обычно. На самом деле Изуку отмылся водой из бурдюка еще на вынужденной остановке в Топях. Ее, конечно, было мало, но масло угольного тмина и мочалка из морской губки помогли смыть грязь и тину. Здесь, на привале, он еще раз обмылся чистой речной водой, согретой на костре, но раз Бакуго все еще мешал этот запах, то можно было и приказать слуге собрать походную ванну, которую по обыкновению миодосских королей свита таскала за Изуку еще с самой Фессы и которой он до сих пор ни разу не воспользовался. Бакуго почесал нос тыльной стороной ладони: — Сразу утром, ясно? Утром Изуку не проснулся. Бакуго сам распихал его к полудню, когда вернулся из очередного облета территории, и Изуку долго не мог понять, кто он и почему не дает ему спать. Перед глазами все было мутным, расплывчатым. Потом, наконец, он разлепил веки, умылся холодной водой, принесенной слугой прямо к постели, и все стало как обычно. Почти как обычно. Дышать было тяжело, губы пересохли и ноги начали мерзнуть. На вопрос Бакуго, в чем дело, Изуку уверенно ответил, что просто переволновался — не каждый день увидишь, как болото становится морем. Бакуго вроде бы поверил, отозвался на уже третий вопль Мины из-под двери шатра, требовавшей рассудить их с Киришимой как можно скорее, и Изуку приказал слуге заварить чаю. И снадобье. Внизу живота и паху неприятно тянуло и болело, и нужно было скорее выпить лекарство. После снадобья тянуть перестало, а боль осталась, но совсем тихая. Когда Бакуго вернулся, Изуку снова спал. И был очень не рад тому, что его снова разбудили. — Ты горячий, — недовольно нахмурился Бакуго, потрогав лоб Изуку сначала ладонью, а потом и губами. — Тебе нужен целитель. — Я позову лекаря, — покорно отозвался Изуку. — Не переживай, это всего лишь простуда. Но эти слова Бакуго не успокоили. Он подождал немного, пока Изуку пытался провалиться обратно в дрему, и разбудил его снова: — Зови целителя. Где твой паршивый слуга? — и, не давая Изуку времени собраться с мыслями, сам вышел из шатра. Изуку слышал, как он грубо подозвал слугу, но не разобрал приказа. Впрочем, придворный лекарь явился тут же. Бакуго стоял в изножье постели, пока тот расспрашивал Изуку о его состоянии, трогал лоб и рассматривал белки глаз. Изуку отвечал коротко, насколько хватало сил: да, холодно, нет, ничего не болит, да, хочется спать. — Простуда. Видимо, вчера все-таки вы замерзли, ваше величество, — констатировал он, поправив вязаную шапочку на голове, которая не позволяла его уже седеющим волосам спадать на морщинистый не по годам лоб. — Вам нужно больше пить и больше отдыхать. Я заварю вам луговых трав, чтобы болезнь выходила с потом. — Эй, — в голосе Бакуго отчетливо прозвучала угроза. — Ты не будешь накладывать руки? С чего ты вообще взял, что это простуда? Лекарь чуть пригнулся, мгновенно становясь меньше ростом: — Я опросил его величество. По всем признакам это простуда. Ничего страшного. Его величество молоды и быстро справятся с болезнью. Не дождавшись больше вопросов, он поклонился с достоинством и вышел. Изуку устало закрыл глаза — в них словно песка насыпали и смотреть было больно. Он почувствовал, как Бакуго сел рядом, и едва смог найти в себе силы посмотреть на него. И невольно вздрогнул: Бакуго был мрачнее тучи. Глубокая злая морщинка залегла между его сведенных бровей, красные глаза смотрели остро и недоверчиво. — Деку, это не целитель, а обманщик, — Бакуго еще раз провел пальцами по щеке, а потом по лбу Изуку. — Дерьмо… Изуку хотел возразить, но двигать даже челюстью было так тяжело и так бессмысленно, что он не смог этого сделать. Ладонь Бакуго ощущалась холодной, неприятной, и Изуку начало потряхивать изнутри от этого прикосновения. Он подтянул повыше одеяло, стараясь согреться. — Не укрывайся, — Бакуго с трудом содрал с него одеяло — Изуку вцепился в него заледеневшими пальцами, не желая мерзнуть. — Прекрати, Деку! — Мне холодно! — обиженно закричал Изуку, не справляясь с накатившей на него дрожью, от которой у него зуб на зуб не попадал. — Отдай! — Не морозьте его величество, пожалуйста, — учтиво сделал замечание Бакуго вновь появившийся на пороге лекарь. В его руках был поднос с изящным чайничком, от которого исходил сладковатый, согревающий аромат. — Ему нужны покой и тепло. Изуку обрадованно схватился за угол одеяла, свисавшего из рук Бакуго, и потянул на себя. Бакуго на миг замер, и глаза его метали гневные молнии. Но его замешательство длилось лишь миг: он вдруг сорвался с места, вышел из шатра, и Изуку услышал, как он громко звал Киришиму. — Не переживайте, ваше величество, — лекарь помог Изуку укутаться и вложил в руки дымящуюся чашечку из толстой керамики с целительным отваром. — Пейте. Но допить его и согреться Изуку было не суждено. Всего через пару глотков Бакуго вернулся. На его плечах снова развевался красный плащ, в руках был толстый бурдюк, наполненный до краев водой, а, может, и дузом, на поясе висела кожаная сумка, в какой обычно дэньмиты носили нхарн. Отодвинув лекаря, он забрал у Изуку чашку, и она полетела на пол, заливая тускыс коричневой жижей. Бакуго подхватил Изуку на руки прямо в одеяле, не обращая внимания на слабое сопротивление, и вышел из шатра. Перед ними уже стояла Мина в своем истинном обличии, развернув перламутровое крыло к ногам Бакуго. Изуку зажмурился: яркое миодосское солнце резало его зрение своими острыми лучами. Киришима стоял рядом, губы его были плотно сжаты в искренней тревоге. — За главного, — коротко бросил ему Бакуго, проходя мимо, и, усевшись вместе с Изуку между лопаток Мины, скомандовал. — В хижину, где всегда горит огонь! Мина утробно зарычала, отчего по телу Изуку прошла болезненная вибрация, взмахнула крыльями и взвилась в воздух.

***

Изуку очнулся от тяжелой, густой дремы. Он не знал, сколько прошло времени. Он просто чувствовал носом, что вокруг снова стало холодно, а в боковом зрении мелькали размеренные взмахи перламутровых крыльев. — Почти добрались, — голос Бакуго звучал глухо и отдаленно. — Пей, Деку. Кислый дуз обжег пересохшие, растрескавшиеся губы, и Изуку не смог проглотить ни капли. Он замерз, он горел, и боль, тягучая, колючая, оплетала его всего изнутри. Он не понял, когда она появилась. Казалось, она всегда была здесь, под его кожей, вокруг костей, внутри мышц. Бакуго выругался, обтер мокрые следы с щеки Изуку, и снова поднес бурдюк к его губам: — Давай, Деку, ты должен. Изуку не смог даже помотать головой. Он снова проваливался в темноту, и ничто не могло удержать его от этого падения. Небо над его глазами удалялось, в ушах протяжно загудело — Мина стремительно спускалась к земле. Когда Изуку в следующий раз открыл глаза, над ним уже простирались полосы деревянного каркаса окхеля. С него быстрыми движениями стаскивали его легкую домашнюю одежду, и лихорадка тут же вцепилась в него, разбивая тело мелкими судорогами. — Не надо, — из его рта вырвался только тихий сип, но его все-таки услышали: — Все хорошо, — тембрально резкий, но ласковый женский голос раздался где-то совсем близко, а у Изуку не было сил ни скосить глаза, ни повернуть головы. — Сейчас, милый. Она говорила на дэньмитском, и Изуку только мысленно застонал. Он снова был здесь, на краю мира, в этом чужом, суровом краю. Он лежал голый перед какой-то женщиной, чьи руки вдруг легли с двух сторон на его голову и медленно двинулись вниз. Они были удивительно нежными. Теплыми. Это тепло проникало под кожу, и немного успокаивало жар и боль, что терзали Изуку. Оно словно пронизывало насквозь, но не спасало — стоило ее ладоням покинуть его голову, как мучения возвращались, чтобы исчезнуть только там, где она прикасалась. — Нет, не простуда, — уже намного тише произнесла женщина, когда ее руки спустились на грудь Изуку. — Что же ты так… Ниже. По бокам, по животу. Ее ладони дошли до пупка, спустились ниже и ощутимо вздрогнули. Тело Изуку тоже отозвалось судорогой: тепло ее пальцев словно резонировало с чем-то внутри, усиливая боль. Мучительный стон непроизвольно сорвался с его губ. — Колыбель?.. — недоверчиво спросила она и, словно получив от кого-то ответ, добавила. — Боги!.. Помоги-ка. Изуку хотел бы сопротивляться жестким, знакомо грубым рукам, что подхватили его под колени, поднимая и прижимая его колени к груди. Хотел бы сгореть со стыда, когда куда более гладкие, опаляющие теплом пальцы прошлись по ягодицам и промежности. Хотел бы вырваться, когда в анус неприятно ткнулось, а потом вошло что-то длинное, тонкое и начало поворачиваться, болезненно царапая кишку. Слабость сожрала его волю, словно ее никогда и не было. Под распаленными веками стало влажно, но даже эта влага тут же сгорела, не коснувшись ресниц. — Плохо дело, харс, — произнесла женщина, наконец-то оставив Изуку в покое. — Болотная хворь, и в самом чреве. Рядом что-то громыхнуло. Страшно, злобно, но почему-то Изуку это теперь было совсем безразлично. — Прости, харс, — удрученно продолжила она. — Я одна нынче. Здесь будет много хлопот, а мой ученик сейчас в своем становище… — Хватит ныть, карга, — агрессивный голос Бакуго прозвучал совсем близко. — Он нужен мне живым, так что говори, что делать. Она помолчала немного, но потом прозвучала куда увереннее и свободнее: — Тогда не стой столбом, харс. Знаешь, где родник.

***

Горы уже покрывались зеленым ковром цветущей зелени, и даже на скалистых склонах пробивались радостные желтые цветы. В воздухе переливалось пение мелких птиц, восхищенно щебетавших оду наступившему теплу. Снег сошел с холмов, перестал появляться по утрам на боках старых хребтов, и солнце, ласковое горное солнце больше не пряталось за горизонт едва очертив ледяные вершины. Все вокруг просыпалось, но людям, уже третью ночь не спавшим в черном окхеле, было не до этой красоты. Их мир сузился до чадного круга под решетчатым сводом купольной крыши, в отверстие в которой уходил густой, сизый дым негаснущего костра. Горло першило от постоянного острого аромата горного арнака, кожу на руках щипало от сока белокурой полыни. Сладкая вода из родника все время кипела в закопченном котелке, а по полу постоянно тянулся тяжелый, смрадный запах болезни. Изуку — такое сложное, непроизносимое имя — постоянно била лихорадка. Не помогали ни отвары, которыми его поили, ни крепкие настои, которыми натирали его то горячее, то стремительно холодеющее тело. Мицуки была целительницей долгие шестнадцать лет, но такой силы хворь впервые сопротивлялась ее спасающим жизни рукам. Тыльная сторона ее ладоней, обычно гладкая благодаря целительной магии, теперь иссохла и потрескалась, кровоточа мелкими ранками. Будь она одна, она не справилась бы. Но ей некуда было отступать — стоило на минутку отвернуться, как ей в спину вонзался требовательный, острый взгляд таких же красных, как у нее самой глаз. И она искала, что можно было бы сделать еще. Вспоминала все, что слышала о болотной хвори. Все, что рассказывали о Саванных Топях. И не видела выхода. Она гнала хворь как могла. Изуку почти не приходил в себя, но иногда сопротивлялся целительству. Не понимал ничего, но использовал свою разрушительную, разбивающую все вокруг магию. И тогда ей на помощь приходил Бакуго. Он осунулся за эти дни, скорей от беспокойства, чем от усталости, но Мицуки ничем не могла ему помочь. Он не принимал ее заботы. «Займись делом, карга. Не отвлекайся», — говорил он. И Мицуки не перечила. Она достала запасы, присланные ей из Ка Ле Хо Ри, сложила новые сборы, заварила их. Достала узконосый кувшин, из какого женщины орошали больное лоно. Эти процедуры всем давались тяжело: Изуку не понимал происходящего и вырывался, Бакуго ругался на чем свет стоит, и даже Хань наверняка сбежал бы из окхеля, услышь он такую отборную брань. Отвары выходили из больного тела густые, с желтой слизью и кровью, а Бакуго даже не кривил нос, вынося зловонное судно. Просто шел, сосредоточенно глядя перед собой, чтобы не расплескать ничего по дороге. И сейчас, когда для Изуку было сделано все возможное, все необходимые отвары приготовлены, а в круглом котле закипело мясо, Мицуки и Бакуго, наконец, вышли навстречу багряному солнечному кругу, еще выглядывающему из-за мохнатого, покрытого лесом хребта. Свежий воздух сладко ласкал ноздри и легкие. Мицуки поправила собранные в хвост, но все равно растрепавшиеся волосы и обернулась к Бакуго. Харс стоял отстраненно, был мрачен и смотрел куда-то прямо перед собой, вопреки своему обыкновению держать голову высоко. Она понимала его тревогу. Изуку не становилось лучше. Лихорадка не утихала, но его руки и ноги с каждой минутой становились все холоднее, все тоньше. Хворь пожирала его. — Помолился бы ты богам, харс, — последнее слово резануло горечью по языку, но Мицуки сохранила отстраненный тон. — И жертву бы принес. Бакуго злобно фыркнул, сжав кулаки: — Ты молилась и приносила им жертвы. И что? Помогли они тебе? Он никогда не выбирал слов. Если и бросал их копьем, то в самое сердце. Мицуки тяжело вздохнула: — Они сохранили тебе жизнь. Бакуго только цыкнул и прицельным пинком отправил небольшой камень в пропасть: — Мою жизнь спасли не боги, а моя мать. И в жертву она принесла не овцу и не сыр. Так что хватит об этом. Мицуки едва обернулась, чтобы ответить, но ни слова так и не слетело с ее губ. Ветер, всегда гулявший добрым вестником вокруг ее окхеля, утих. В горах наступила пронзительная, неестественная тишина. И только чуть слышные шаги, шуршащие невесомым подолом призрачного платья, раздавались в ней. Мицуки бросила взгляд на поднятый полог окхеля. Нужно было бежать, оказаться там первой и… Липкий ужас сковал ее тело. Ни руки, ни ноги ей больше не повиновались. И Мицуки поняла, что наступил миг, когда она больше была здесь не властна. Она провожала в последний путь вторую харсайым, и сердце ее разрывалось в мучительном ожидании момента, когда высшая сила допустит их обратно к постели Изуку. Когда ее дом снова наполнится горем. — Пойду проверю, как он там, — бросил Бакуго и неспешно направился в окхель, не заметив ни оцепенения Мицуки, ни затихших вокруг гор. Мицуки медленно закрыла глаза и зажмурилась, стараясь сдержать подступающие слезы. Не смогла.