Battle-born

Изуку почти бегом вернулся в харский окхель и, наконец, оказавшись в одиночестве, позволил себе закричать от злости и бессилия. Его левая щека горела, как обожженная, руки предательски дрожали, как бы он не сжимал их в кулаки. — Что случилось, харсайым? Изуку вздрогнул, испуганно осмотрелся по сторонам, и только теперь заметил взволнованную его появлением Токаге, сидевшую на коленях возле сундука и укладывавшую внутрь выстиранные, просушенные под еще скупым солнцем простыни. Он растерянно помотал головой, бросил загнанный взгляд на войлочную дверь. Изуку отчаянно нуждался в уединении, чтобы пережить произошедшее в себе и собраться с силами, но выйти наружу означало столкнуться с всеобщим вниманием, которое и без того преследовало его всю дорогу от шатра. Выгонять Токаге язык не слушался. — Ваша щека, — она подскочила к нему, поймала его дрожащие руки в свои прохладные ладони, и, ласково поглаживая большими пальцами по запястьям, усадила на край войлочной лежанки. — Присядьте, харсайым, я принесу что-нибудь холодное. Нельзя, чтобы это так оставалось. Идти ей не пришлось, потому что в окхель быстрым шагом вошел Тодороки. Изуку давно не видел его настолько разъяренным. Обычно сдержанный и спокойный, сейчас он распаленно дышал, и в глазах его горело пламя. Не обращая никакого внимания на Токаге, он опустился перед Изуку на колено и, создав тонкий слой льда на своей правой ладони, прикоснулся к его щеке. Холод был обжигающим, и Изуку непроизвольно отдернул голову. — Прости, Мидория, — сочувствующе произнес Тодороки, когда Изуку заставил себя вернуться к его прикосновению. — Ничего. Токаге удивленно наблюдала за тем, как лед на ладони Тодороки не таял. Ее глаза, окаймленные длинными, темно-зелеными ресницами, сейчас выглядели особенно большими: — Какая у вас замечательная магия… Тодороки бросил на нее строгий взгляд, и Токаге поспешила замолчать. — Как ты? — спросил он через некоторое время, когда щека Изуку уже потеряла свою чувствительность от холода. — Все в порядке, спасибо. Жаль, так нельзя было заморозить эмоции Изуку. Ему до сих пор было обидно до глубины души, и не было ничего, что могло бы выразить эту обиду в полной мере. Токаге учтиво предложила дуз, но они оба отказались. Тодороки, в принципе, не пил ничего кроме воды с тех пор, как оказался здесь, Изуку подташнивало, и он боялся, что кислый, терпкий напиток его организм не примет. — Милая харсайым… — обратилась было Токаге, и Тодороки резко поправил ее: — Он не «милая». Я плохо знаю дэньмитский, но «он» не может быть «милой», понимаешь? — Я понимаю, — Токаге дипломатично согласилась, но взгляд ее был направлен на Изуку. — Но «харсайым» это не «он». Это жена харса. — Не надо, — Изуку покачал головой. — Оставь это, Тодороки. Видимо, придется привыкать. — А к этому, — Тодороки выразительно кивнул на еще красную после льда щеку Изуку, — ты тоже будешь привыкать? Изуку только взгляд потупил. Он очень смутно понимал, что именно пошло не так. Хотя нет, понимал он хорошо. Не понимал, как избежать этого в будущем. Они просидели с Тодороки долго, и разговор их был об Алрии, о Миодоссии и о том, какие ресурсы еще понадобятся, чтобы подготовиться к войне. Они гостили в стане харса уже неделю, и пора было возвращаться домой. Бакуго словно и не торопился, хотя каждое утро теперь они поднимались с рассветом и, едва позавтракав, приступали к делам. Мины и Шинсо почти не было видно, они изредка появлялись в шатре или под дверью харского окхеля, отчитывались перед Бакуго и снова исчезали, получив новые распоряжения. Тодороки это доставляло определенные неудобства, но он справлялся своими силами и силами личного переводчика. Киришима возвращался в харский окхель каждый вечер затемно. Изуку и вовсе казалось, что он приходил не по делу, а за своей порцией ласк и почесываний. Конечно, они болтали с Бакуго о новостях и слухах, но в эти моменты их язык был таким странным, что даже обвыкшийся с дэньмитским Изуку ни слова не мог разобрать. А потом Киришима исчезал, в очередной раз получив приказ «Охраняй нас», и Изуку не видел его до следующего вечера. Времени до потенциального столкновения с Алрией оставалось все меньше и меньше. Даже в горах уже ощущалось теплое дыхание весны, а на равнине Вириенна уже наверняка освободилась ото льда и теперь бушевала, напитавшись талыми водами, чтобы вскоре обмелеть. До этого момента нужно было успеть собрать армию, подготовить ее, обеспечить провиантом и оружием, и времени на это оставалось так мало, что тратить его в горах было расточительством. Но как бы Изуку не торопился обратно в Миодоссию, он не мог уехать без Бакуго. Поэтому решили, что Тодороки и Иида уедут послезавтра и возьмут на себя подготовку к войне на равнине. Изуку же должен был постараться ускорить формирование отрядов здесь. Токаге принесла куски вяленого мяса, натаскала воды и принялась готовить ужин. До возвращения Бакуго оставалось совсем мало времени, и Изуку вежливо попросил Тодороки не дожидаться этого момента. Вряд ли Бакуго понравилось бы присутствие гостя без его разрешения. — Так что случилось, милая харсайым? — Токаге спросила это так тихо, будто бы это и не она была, как только Тодороки покинул окхель. Изуку решил, что нет смысла скрываться. Наверняка, становище уже полнилось слухами, так что Токаге все равно бы узнала: — Бакуго при всех плохо отозвался о моей стране. Я не согласился. — Не согласились при хегшинах? — Токаге аж руками всплеснула. — Милая харсайым, так нельзя! Он же муж ваш, вы должны быть с ним заодно. Изуку передернуло от ее сочувствующего, но все равно осуждающего тона: — Что, я должен молчать, даже когда он не прав? Токаге ласково улыбнулась ему, отложила нож, которым нарезала мясо, и села рядом: — За порогом родного окхеля харс всегда прав. Вы ведь не можете позволить чужим сомневаться в правоте вашего мужа. Изуку предпочел не смотреть ей в глаза — слишком много там было какой-то бездумной преданности. Токаге невесомо погладила ладонью его запястье и вернулась к очагу: — Нужно ли мне приготовить что-нибудь, кроме ужина, милая харсайым? Изуку неохотно вернулся в миг, когда острый, ненавидящий взгляд Бакуго обещал разорвать его в клочья. Он ведь действительно что-то приказал сделать в миг перед тем, как поцеловать Изуку в губы перед всеми так, словно и не было перед этим никакой ссоры. — Хегшины, — Изуку все-таки вспомнил и вздрогнул, как ледяной водой облитый. — Вечером должны прийти хегшины, поговорить о чем-то с Бакуго. Токаге растерянно посмотрела на нехитрый набор продуктов, уж точно не предназначавшийся для встречи гостей, бросила взгляд на приподнятый полог окхеля, за которым уже смеркалось: — Да как же я теперь успею, милая харсайым? — ее брови горестно поднялись домиком. Не дожидаясь ответа, она вскочила на ноги и выбежала на улицу. Щека Изуку неприятно заныла. Он был так разбит произошедшим, что даже не задумался о распоряжении Бакуго. А теперь получалось, что он подвел ни в чем не повинную Токаге. И если внутренняя злость не давала ему никакого желания делать что-либо для Бакуго, то Токаге, которая была добра к нему с первой же встречи, заслуживала лучшего отношения. Нужно было что-то срочно придумать. Звезды еще не проклюнулись на сиреневом полотнище неба, когда Изуку и Токаге снова встретились в окхеле и вместе принялись хлопотать у очага. Изуку помог поставить низкий стол, накрыть его оливкового цвета скатертью, достал посуду. Токаге спешно нарезала и накладывала закуски в мисочки: овечий сыр, кровяную колбасу, вяленое мясо. На огне приятно пыхал паром котелок, из которого доносился тонкий аромат томленых трав. Пар и дымок от огня тонкой струйкой утекали вверх, в круглое отверстие в крыше. На тонкие, серые тарелки легли и миодосские сухофрукты, и соленья, и несколько видов сыров. Основное блюдо вряд ли бы успело сготовиться к приходу гостей, но обилие закусок должно было выиграть хозяевам время. — Такие гости не к добру, — пробормотала Токаге, и Изуку внутренне напрягся, услышав это: — Почему? — Известное дело. Харс никого к себе не зовет. Для разговоров и шатер есть. А раз придут, значит, дело серьезное и совсем не общее. А может, на вас, харсайым, хотят посмотреть. Слухи по становищу разные ходят ведь. — Какие слухи? — еще слухов в этом варварском племени Изуку не хватало. — Мол, и не харсайым вы вовсе, — Токаге тут же рассыпалась в извинениях, и Изуку прервал их поток, потребовав продолжать. — Ни мужа своего не уважаете, ни обычаи его. А ведь вы в его дом пришли, не он в ваш. Поговаривают, по вашему приказу раба нерадивого выкупили, и никакого наказания он не понес. Я даже слышала, что вы дорогу харсу конем перегородили, чтобы не дать какого-то паршивого пастуха высечь. Не поверила я, и до сих пор не верю. Кровь прилила к щекам Изуку, и он поспешно отвернулся. Замученного пастуха с впалыми глазами он действительно прикрыл собственной лошадью, когда они возвращались с Бакуго с ближайшей дэньмитской стоянки, название которой Изуку так и не смог запомнить. Пастух промедлил, не отогнал с дороги стадо, и ргапалл Бакуго, голодный и зло щелкающий клювом еще с перевала, рванулся к овце. Сцапать не успел, Бакуго его перехватил поводом, да так, что ргапалл еще некоторое время болезненно тряс головой, жалуясь на отбитую челюсть. Понятно было, что это лишь стечение обстоятельств, случайность, но, по мнению Бакуго, пастуху должно было достаться, хотя Изуку и не понимал, за что. Но как бы он ни был уверен в собственной правоте, новости о слухах неприятно резанули его за грудиной. Что если хегшины откажутся поддерживать Бакуго? Что если не дадут ему воинов? Ради чего тогда будет этот брак? Их вроде как взаимовыгодная сделка тут же перестанет быть таковой. В Миодоссии Изуку пришлось приложить много усилий, чтобы вассалы согласились на свадьбу, не отозвали своей присяги, не посмотрели в сторону Алрии или вовсе собственной независимости. Что, если вместо военной помощи Миодоссии Бакуго придется заниматься внутренними делами? — Токаге, — Изуку налил воды из бурдюка в изящный глиняный чайник, украшенный силуэтами волков. — Что мне нужно сегодня сделать, чтобы не разочаровать хегшинов? Она рассмеялась, убрала со лба налипшие тонкие зеленые пряди, выбившиеся из прически: — Хегшины не должны вас беспокоить. Но я сейчас все вам расскажу. Бакуго заявился в окхель совсем поздно, когда уже даже мясо в котелке стало мягким и почти сварилось. Он был не в духе: резко поднял войлочный полог и вошел, принеся с собой ледяной ветер с улицы. Изуку сразу заметил Киришиму: тот остался снаружи, придерживая полог и позволяя хегшинам войти. Токаге деликатно отошла к сундуку и села там, мгновенно превратившись в часть домашнего убранства. Изуку бросил на нее последний взгляд, заручаясь поддержкой, и шагнул навстречу Бакуго: — Приветствую, мой харс, — он заставил себя звучать ласково и уважительно, и Бакуго на миг замер, словно не сразу понял, откуда донеслось такое обращение. — Я …ждал тебя. Изуку преклонил перед ним колено, помогая снять белые, отороченные пушистым мехом сапоги. На него бессовестно пялились хегшины, выглядывая из-за плечей друг друга и тараща глаза. Но сейчас это было не важно. Важно было другое: то, как Бакуго позволил сделать все согласно обычаю, а потом протянул Изуку ладонь, помогая подняться: — День был долгий. Теперь будет долгий вечер, — Изуку потянулся к нему, позволяя коротко поцеловать себя в губы, и потом ответил: — Рядом с тобой он пролетит незаметно, — Изуку произнес это со всей возможной нежностью, а к хегшинам обратился уже с ноткой властности. — Проходите к столу, дорогие гости. Токаге! Подай гостям чай. Его место было по левую руку от Бакуго, и никто больше здесь не был его заботой. Хегшины молча расселись за столом. Их было меньше, чем на свадьбе, всего пятеро, все еще в зимних одеждах: на ком овечья дубленка, на ком рыжий лисий полушубок. Бакуго и Киришима резко от них отличались, но если плечи Бакуго еще закрывал его любимый красный плащ, то Киришима, как обычно, не мерз, будучи в одних штанах. Изуку взял широкую пиалу, блестящую узорами в оранжевом свете очага, и, наклонив ее к себе в знак покорности, аккуратно налил чай, следя за тем, чтобы напиток не плескался и не разлетался брызгами. Отдав чашу Бакуго со всем возможным почтением, Изуку вернул чайник на стол на тростниковую подстилку и целомудренно положил ладони на свои колени. Токаге тем временем хлопотала о гостях. Шихаи Куроиро, глава небогатого племени архасслов, укутанный в черную шубу из неизвестного животного, первым добрался до закусок и, нагло улыбаясь, заграбастал себе миску с кровяной колбасой, показывая, что ни с кем не собирается делиться. Изуку не понравилась его хамоватая усмешка и быстрый взгляд, которым он перебегал с одного хегшина на другого, потом на харса и снова к кому-то из гостей. Второй из архасслов, Тогару Камакири, напротив, не притрагивался даже к чаю, и его пиала стояла на столе, сиротливо дымя ароматным паром. Хирю Рин, глава ворхидов, уважительно похвалив угощение, первым взял слово: — Мы не будем долго задерживать тебя, харс, — он поправил длинные черные волосы, заплетенные в косу. — Будем сразу говорить о том, что нас волнует. — Говорите, — снисходительно кивнул Бакуго. — Ты отдалился от нас, харс, — Бакуго нахмурился, и Рин в свою очередь выпрямился, готовый защищать свои слова. — Посуди сам: ты берешь в жены чужеземца, на столе твоем чужая пища, и теперь воинов своих ты гонишь в чужие земли. Так тесны тебе стали родные горы? Изуку с досадой подумал, что, видимо, не стоило подавать ничего миодосского, но Бакуго демонстративно взял кусок желтого сыра, какой не получился бы ни из овечьего, ни из козьего молока, и положил в рот: — Ешь, Рин, — он выразительно кивнул на тарелку с сухофруктами. — Ты выразил почтение моей харсайым словом, теперь докажи делом. — Рин замешкал, но все же выбрал кусочек сушеной дыни, и Бакуго продолжил. — Мне хорошо в родных горах. Но я устал смотреть, как бедно вы живете. — Но ведь скоро летовка! — воскликнул Куроиро с набитым ртом. — А твои слуги отбирают сейчас лучших воинов! — А каких воинов они должны отбирать? — нетерпеливо оскалился Бакуго. — Хилых и немощных, чтобы они не принесли добычи? Пусть сдохнут на чужой земле и на том «спасибо» скажете? Хегшины переглянулись. В голосе Бакуго отчетливо прозвучала злость, и Изуку поспешил подлить чаю в его опустевшую пиалу. — Ты слишком строг, харс, — проскрипел Камакири из архасслов, чьи салатного цвета волосы смешно топорщились и торчали в стороны. — Никто этого не говорил. Но как оставшимся семьям перегнать стада и перенести дома, если ты заберешь лучших? Лицо Бакуго потемнело от злости: — Как я помню, Хань завещал заниматься этими делами мальчишкам еще добрачного возраста. У кого из твоего племени нет сил поставить себе окхель? Кто у тебя настолько слаб? Камакири не выдержал его пронзительного взгляда и отвел глаза. За столом повисла тягучая, томительная тишина. — Великий харс, — почтительно прервал паузу Йо Шиндо, поднесший на свадьбе молодоженам ловчего сокола. — В моем племени нет тех, кто не мог бы справиться с этой работой. Ничего тяжелого в ней нет. Но, боюсь, не все верят, что мы действительно идем за добычей. Он говорил очень учтиво, и Изуку нравился его дипломатичный, услужливый тон. Видимо, он хорошо понимал интересы других хегшинов, но был за Бакуго и старался примирить обе стороны. Бакуго же почему-то смотрел на него так же гневно, как и на других: — А ты умеешь сеять, чтобы за этим идти на равнину? Зачем еще нам туда соваться, а? — А как знать, что мы победим? — наконец, подал голос Косей Тсубураба в национальной войлочной шапке ворхидов. — Бакуго не проиграл ни одного сражения с шестнадцати лет, — усмехнулся Киришима, выковыривая из зубов застрявший кусок грудинки. — Если он сказал, что мы победим, значит мы победим. — А ты об этом позаботишься, да? — огрызнулся Тсубураба, но тут же отодвинулся подальше, когда Киришима уставился на него немигающим взглядом: — Ага. Бакуго едва зевнул, не прикрывая рта ладонью: — Я знаю, чего ты хочешь, Тсубураба. Перед битвой мы спросим воли богов. — Но это же глупо, спрашивать перед самым сражением! — возмутился Камакири. — Нужно спросить сейчас, пока еще не поздно! На это Бакуго только ощерился, и Изуку с легким ужасом узнал эту вкрадчивую интонацию, от которой не у него одного побежали мурашки по спине: — Что я буду спрашивать у богов, а, Камакири? Покажу им горстку людей без оружия и ссыкливых хегшинов, которым лишь бы бока пролеживать? Как думаешь, что ответят мне боги? — Камакири вспыхнул, Тсубураба оскорбленно поджал губы, Йо и Куроиро переглянулись, но промолчали. Рин громко прихлебнул чай. Бакуго чуть вздернул подбородок, подытоживая, — Когда будем готовы, тогда и разожгу костер. Хегшины ничего не ответили. Изуку украдкой рассматривал их лица, иссушенные солнцем и ветром. Ни один не стал перечить Бакуго, но и ни один из них не был с ним согласен. Нужно было продолжать разговор, нужно было уговорить их, как-то склонить на свою сторону, но, почему-то, ни Киришима, ни Бакуго не торопились этого делать. Йо Шиндо поправил расшитый узорами воротник своей рубахи, принял вновь наполненную пиалу из рук Токаге и, закусив вяленым мясом, взял слово: — Складно ты говоришь, харс. Нельзя идти неподготовленными, нельзя гневать богов своей беспечностью. Складно, очень складно. Но как знать, что ты с нами искренен? Бакуго прожег его недовольным взглядом, и Камакири тут же затараторил, пользуясь тем, что на него пока не был направлен прямой гнев харса: — Именно! Именно! Ты ведь прячешься от нас! Твой глашатай с первой брачной ночи никого к окхелю так и не подпустил! Хегшины осуждающе покачали головами, подтверждая свое возмущение этим нарушением традиции. Изуку невольно сглотнул, но его жест остался незамеченным — все смотрели на Бакуго, переведшего тяжелый взгляд на Киришиму: — Киришима? Тот дурацки улыбнулся и развел руками: — Я никому ничего не запрещал. Я вообще-то всегда так сплю. Бакуго на его добродушную ухмылку не повелся: — Я тебя предупреждал. С глаз моих. Чтобы неделю тебя не видел. Киришима озадаченно наклонил голову к плечу, его лицо разочарованно вытянулось. И как бы Изуку не раздражала их манера общения, он прекрасно видел, как важны для них обоих эти вечера. Да ведь и сам Бакуго отпускал его из окхеля с неизменным наказом. И что же теперь? Решение Бакуго было непомерно суровым и несправедливым, если не сказать подлым. Изуку набрал было воздуха в легкие, но вдруг заметил, как Куроиро вцепился в него таким жадным взглядом, что в горле запершило. Мысленно стиснув зубы и стараясь звучать покорно, Изуку повернулся к Бакуго, не поднимая на него глаз: — Милый Бакуго, твоя воля не подлежит обсуждению, — Токаге, проходившая в этот момент за спиной Йо Шиндо, ободряюще улыбнулась, — но Мон-Арс разгневается на меня, если я отпущу гостя голодным. Дозволь ему отужинать с нами. Только на последних словах Изуку позволил себе взглянуть Бакуго в глаза, почти не поднимая головы. Бакуго лениво прищурился и снисходительно зевнул, позволяя. Киришима все равно поднялся: — Не переживай, харсайым, я сыт, — он поклонился и вышел. Казалось, даже его взъерошенная прическа потеряла весь задор. Изуку не решился смотреть ему вслед, боясь выдать собственные чувства. Хегшины сдержанно улыбались. — Вы вольны провести ночь под дверью согласно традиции. Вам не помешают, — Бакуго бросил им эти слова как бросают кость грязной дворой своре, и на них тут же накинулись: — Вот это уже дело! — Это по закону! — Спасибо, харс, что чтишь обычаи! Боги такое любят! Токаге знаком показала, что хорхог готов, и Изуку поспешил прекратить этот поток грубой, совершенно лживой лести: — Время ужина. Пожалуйста, разделите с нами трапезу, — и сам чуть не подавился от того, как противоречил его голос тому, что он чувствовал. Еда не лезла в глотку. Вопросы у хегшинов кончились, и Изуку, бесполезно жуя кусок баранины, слушал, как хвастался Куроиро новой ставкой белоногих ргапаллов, как Йо любопытствовал, за какую цену собирается Куроиро их продать, и как Камакири хвастался, что уж его рыжего злюку ни один другой ргапалл не обгонит. — На равнине толку с ргапаллов будет мало, — задумчиво предупредил их Бакуго, зачерпывая хорхог деревянной ложкой с резной ручкой. — Вам придется выучиться ездить на лошадях. Камакири чуть на месте не подбросило: — Чтобы я? Чтобы меня? — но Бакуго перебил его: — У алрийцев кони и выше, и быстрее. Твоя башка будет ровно на той высоте, чтобы всаднику было легко ее отрубить. Хочешь ехать в такой бой на ргапалле — езжай. Но воинов твоих я всех пересажу на коней. За столом повисла минутная пауза, а потом Йо рассмеялся, похлопал Камакири по плечу: — Ну, раз харс так заботится о твоей голове, то и тебе самому стоит ее поберечь! Камакири зло огрызнулся, но больше слова не сказал. Разговоры закрутились вокруг оружия, алрийцев и летовки. Изуку в какой-то момент потерял нить: слишком много стало слов, которые не имели перевода на миодосский. Но ясно было одно — Бакуго не собирался задерживаться в своем стане. Первые отряды воинов должны были прибыть сюда уже через пару дней, и Изуку с нетерпением ждал этого момента. О дэньмитах ходили разные слухи. Кто говорил, что это искусные всадники на скелетах, налетающие на своих врагов как вихрь, кто описывал их как хитрых разбойников, кто говорил о необозримой орде, что закрывает собой горизонт. Но общим во всем этом было только одно: за последние семь лет не было ни одной войны, которую дэньмиты бы проиграли. Сначала поражения от них терпели только мелкие племена, которые или становились частью дэньмитов, или исчезали навсегда. Но страна Таки была не меньше Миодоссии, а ее южные границы с каждым годом все больше двигались на север под напором дэньмитов. Наконец, ужин был окончен, и хэгшины покинули окхель. Бакуго не провожал их, оставив это Изуку и Токаге. Не успел входной полог опуститься, как Изуку настиг новый приказ: — Эй, Деку, — тон Бакуго не терпел возражений и звучал как-то слишком громко для них троих. — Я устал и ложусь спать. А ты приведи мои сапоги в порядок. Мне нравится, как ты это делаешь. Изуку, у которого уже глаза слипались, не стал спорить. Учтиво согласился, поблагодарил Токаге за помощь и отпустил спать: луна уже перевалила за середину неба и утром по дому было еще много дел. Пора было собираться на летовку, и, несмотря на скромное убранство окхеля, к переезду нужно было все подготовить. Изуку провозился с сапогами и тертым мелом в свете походной миодосской лампадки с маслом до самой густой тьмы, что стекалась на небе омутом перед рассветом. Чтобы не пылить в окхеле, он сидел снаружи, и руки предательски мерзли в холодном горном воздухе. Он постоянно слышал чьи-то шаги, покашливания, и догадывался, кому они принадлежали. Масло кончилось, сапоги Бакуго, наконец, стали достаточно белыми, и Изуку, смахнув пот со лба и размяв задубеневшие пальцы, занес их в окхель. Дом встретил его ласковым теплом, что до сих пор исходило от потрескивающего сухими поленьями очага. Изуку задернул полог, привязал его внизу, как это было принято, ополоснул руки в небольшом тазу, предназначенном для хозяйственных нужд, и, широко зевнув, посмотрел в сторону постели. Вопреки обыкновению Бакуго, так и не раздевшись, спал с краю и, казалось, спал крепко. Изуку с облегчением вздохнул и воспользовался этим негласным разрешением: стянул грязную одежду, накинул льняную домашнюю накидку и забрался под тяжелое одеяло, даже сквозь пододеяльник пахнущее овечьей шерстью. Это был странный запах скотины и пастбища, который не исчезал даже после мытья, и Изуку старался не подтягивать одеяло близко к носу. Бакуго повернулся к нему лицом и уже привычно притянул ближе к себе. Его грубая, шершавая ладонь почти невесомо огладила левую щеку Изуку. Почти ласково, но Изуку все равно вздрогнул. Он слишком хорошо помнил, как эта же ладонь сегодня прилетела оглушающей пощечиной. Слишком хорошо помнил острый, почти ненавидящий взгляд Бакуго, и как его пальцы вцепились в воротник, встряхивая Изуку: — Я скажу на миодосском, чтобы ты, наконец, понял, — тихо прорычал он, так, чтобы никто не услышал, — еще слово, и я прикажу тебя высечь прилюдно. — Изуку замер, его глаза испуганно распахнулись. — Мое слово — закон, ясно? Сейчас ты встанешь на колени и громко попросишь прощения за свою дерзость, Деку. Изуку в тот момент растерялся. Он в мыслях допустить не мог, что Бакуго позволит себе так с ним обращаться. Или мог? Наверное, мог, потому и испугался. В голосе Бакуго было столько неподдельной ярости и злости, что Изуку уступил сразу, стоило этим эмоциям, как яду, вонзиться в его тело. Но хуже всего были взгляды, тут же вцепившиеся в него со всех сторон. В них не было ни капли сочувствия. Казалось, окружающие ликовали, наблюдая за его унижением. И только возмущенный, пламенеющий взгляд Тодороки давал Изуку поддержку. И именно то, как он спешил с другого конца становища, заставило Изуку поторопиться в своих извинениях. Сталкивать их с Бакуго нельзя было ни в коем случае. И сейчас, лежа в объятиях своего скорого на расправу супруга, Изуку бесполезно гнал от себя паршивые мысли. Ведь если Бакуго так мог вести себя при своем племени, то что еще он мог позволить себе будучи с Изуку наедине? Бакуго перелег еще ближе, почти уткнувшись носом в волосы Изуку, и под одеялом привычно стало совсем жарко. Изуку не вырывался, но левая щека снова начала фантомно гореть пощечиной под ладонью Бакуго. Не столько больно, сколько обидно. — Потерпи еще немного, Деку, — шепот Бакуго был совсем тихим. — Я закончу дела здесь, и мы вернемся в Миодоссию.

***

На следующее утро Куроиро встретил харскую чету выразительной усмешкой: — Утомили мы вчера тебя разговорами, харс, — но тут же поспешил поклониться, встретив недовольный взгляд Бакуго. — Я отправляюсь в свой стан, пришел попрощаться. Остальные хегшины же разъезжаться не собирались, и Изуку не нравились их внимательные, выжидающие взгляды. Киришимы не было видно: он тщательно исполнял приказание Бакуго и не попадался ему на глаза. Уже к вечеру Изуку с удивлением отметил, что ему вдруг стало не хватать его развязного присутствия и острозубой ухмылочки, неизменно отпугивавшей любопытных. Он не знал, что такого умудрялся делать Киришима, но еще не начало смеркаться, а к харскому окхелю уже потянулись любопытные, таща за плечами сшитые на манер палаток шкуры, в которых можно было провести ночь. Красное закатное солнце облизнуло гору, залило долину нежным розовым светом, когда над становищем вдруг промчалась быстрая тень. Люди взволнованно вскинули головы к небу, ргапаллы завертелись на привязях, зашипели. Мелкий скот испуганно кричал, разношерстные дэньмитские собаки подняли лай. Матери поспешили загнать детей в дома, мужчины схватились за оружие. Изуку невольно облачил себя в магию на манер доспехов, добавляя себе и силы, и скорости. Над долиной кружило странное существо. Оно было похоже на крылатого змея, длинного и чешуйчатого, и оно стремительно спускалось вниз. — Спокойно, Деку, — хлопнул его по плечу Бакуго, приветственно поднимая руку вверх. — Это Сэро. После этого его жеста суматоха в становище прекратилась, только животные продолжали свою панику. Черный змей с тонкими белесыми полосами вдоль корпуса заметил Бакуго, сложил мелкие, перепончатые крылышки и, извиваясь, приземлился на каменистый выступ перед окхелем. У него были длинные, угловатые передние лапы, а задние казались несоразмерно короткими и мускулистыми. Выразительно каркнув, он перекувыркнулся в воздухе и превратился в молодого парня лет двадцати с открытым светлым лицом. Драконью натуру в нем сразу выдавала неестественно острая нижняя челюсть и совершенно дикий, залихвастский взгляд, в котором невозможно было прочитать ни одной эмоции. — Бакуго, — он поклонился неуклюже, словно запутавшись в непривычных конечностях, — беда. На нас напали. Я ничего не смог с ним сделать! — С ним?! — Бакуго резко шагнул вперед, схватил Сэро за воротник и встряхнул. — Нормально говори, а! Сэро закивал, но ответить так и не смог. Изуку метнулся в окхель, схватил бурдючок с водой и вернулся к дракону. Людям после быстрого и долгого бега обычно хотелось пить, и в Миодоссии гонцам всегда подавали чашу воды или вина. Сэро принял бурдюк с кивком благодарности, вылил его себе в глотку, пролив половину мимо, и, наконец, смог ответить внятно: — На Орлог напал дракон. Черный, огромный! Никогда такого не видел! Я ничего не смог сделать! — Что с Орлогом? — хмуро спросил Бакуго. — Сожжен дотла. Я отвлекал его как мог, и большинство успели укрыться в пещерах, но они спасли только свои жизни. Изуку заметил, как вдруг тень набежала на лицо Бакуго и невольно отодвинулся. В воздухе вокруг него заклубились яркие искры, и как бы завораживающе они не выглядели, Изуку чувствовал опасность, исходящую от этих невесомых светлячков. — Токаге! — Бакуго отпустил Сэро, и тот, потеряв опору, плюхнулся на задницу. — Седлай Салхи! Токаге выбежала из окхеля с походным седлом и уздой, бросилась к каменному столбу, возле которого уже заплясал черный ргапалл Бакуго, заслышав свою кличку. Вопреки своей привычке кусаться и пакостить, он сам распахнул пасть, позволяя вложить в нее трензель, и наклонил голову, помогая Токаге натянуть на него сбрую. — Ты же не поедешь один, Бакуго? — с надеждой просипел Сэро. — Ты же возьмешь с собой хотя бы Мину? А Киришима? Киришима же здесь? — Киришима занят, — коротко отозвался Бакуго. Он уже вернулся из окхеля и ничего в его образе не было нового, кроме кривого, серого меча, который он спрятал в ножны и закрепил их на поясе. — Куда улетела эта тварь? — Залег где-то на берегу. Может, и улетел уже, от Орлога ведь даже по воздуху почти день пути. Бакуго, не ходи один! Изуку с недоумением посмотрел на Сэро, разбито сидевшего на земле, потом на Бакуго, уже направлявшегося к гарцующему в руках Токаге Салхи. Воздух стал вдруг совсем разряженным, будто опасности в нем было больше, чем возможности дышать. — Каччан! Подожди, — Изуку поспешил схватить сбрую своего вороного, лежавшую справа от двери окхеля. — Я с тобой! Он тут же внутренне вздрогнул, почувствовав, что в его собственном тоне было слишком мало почтения, но Бакуго на это не обратил никакого внимания: — Бери Ул. Я поеду коротким путем, там на коне не пройдешь, — он кивнул на грязно-белого ргапалла, в нетерпении обрывавшего привязь и с завистью поглядывавшего на Салхи, уже повернувшегося левым боком к своему хозяину. Он выглядел совсем уж жутко, и было непонятно, где начиналась его голая костистая морда, а где тонкая шерсть, торчавшая на шее клоками. Изуку внутренне содрогнулся, увидев, как Ул скребет короткими когтями по земле и зло дергает привязь всем телом. Ему опять доставалось какой-то необузданное животное, и, если к своему вороному он хоть немного, но привык, то сейчас, на ночь глядя, притираться с новым подопечным ему совсем не улыбалось. Но спорить было некогда: Токаге уже выхватила из рук Изуку ненужную конскую амуницию и убежала в окхель за ргапалльей сбруей. Бакуго коротко показал на Салхи, чего лучше не делать и как лучше обращаться с ргапаллом, и Изуку постарался все запомнить. Токаге принесла седло и узду, и Бакуго сам поседлал Ул. — С ней без глупостей, — предупредил он, одной рукой затягивая подпругу, а второй отпихивая костяную морду ргапалла, которую тот повернул в попытке цапнуть. — Она сейчас течная, скотина, но под седлом не пакостит. Изуку кивнул, стараясь не показывать виду, как его расстроила эта новость. На кобылах в охоте ездить обычно было то еще удовольствие, а тут ему досталась очень сварливая самка падальщика примерно в том же состоянии. Токаге отдала ему наплечную сумку, из которой уже знакомо и почти вкусно пахло нхарном, а на седло повесила свернутые походные шкуры, чтобы им было, где переночевать. — Токаге, — Бакуго придержал Ул, пока Изуку карабкался на ее извивающуюся спину, — отправь Сэро к Куроиро, пусть догонит и расскажет, что произошло на его земле. Куроиро пусть привезет своему племени еды и заберет бездомных в другие становища. Киришима здесь за главного. — Поняла, — учтиво поклонилась Токаге и отошла в сторону, чтобы не попасться под лапы ргапаллов. Бакуго птицей взлетел в седло, и Салхи, застоявшийся за день, довольно подпрыгнул в воздух, выгибая длинную спину. Бакуго прикрикнул, давая ему волю, и черный ргапалл помчался вниз по тропе, весело скрипя голосовыми связками. Ул вторила ему куда более высоким воем, от которого у Изуку мгновенно заложило уши, и, не дожидаясь команды своего всадника, поскакала следом. Наступившая ночь застала их на покрытом ледяной коркой перевале, а рассвет — на гребне морены. Изуку, считавший себя достаточно выносливым, едва не валился с седла от усталости. Они не остановились ни разу, чтобы спешиться и отдохнуть. Ргапаллы шли стелющимся, крадучимся галопом всю ночь, изредка переходя на рысь или шаг, чтобы взобраться на совсем уж крутой склон, да Бакуго придерживал Салхи на резких, осыпающихся спусках. Изуку почти не управлял Ул, она сама подстраивалась под темп Салхи. Лишь трижды они пускали ргапаллов шагом, чтобы глотнуть воды, прожевать кусок нхарна, и снова мчались вперед сквозь непроглядную горную ночь. Голова у Изуку кружилась, уши закладывало — они то поднимались, то спускались, но воздух становился все разреженнее, все тоньше, и сердце его давно потеряло ритм. Морена осыпалась под ногами ргапаллов мелкими осколками скал, и Бакуго направил Салхи наискосок по склону к зеленоватому зеркалу моренного озера. Склон под ними был неустойчивым, заиндевевшим и скользким. Ул, завидев воду, защелкала челюстями, и Изуку поспешил натянуть поводья, чтобы не дать ей разогнаться. — Мы не сделаем привал? — поинтересовался Изуку, устало сев на широкий кусок красноватой скалы. Бакуго потянулся, разминая спину: — Зачем? До Орлога рукой подать. Там и до берега уже недалеко. Изуку раньше считал себя вполне выносливым. Но одно дело ехать шагом и изредка рысью несколько дней подряд, другое дело непрекращающаяся многочасовая скачка. Бакуго же, наверное, был отлит из железа, раз ни перепады высот, ни амплитудный галоп никак не утомили его за это время. — Что мы будем делать, когда нагоним дракона? — Я покорю его, — коротко ответил Бакуго, и ветер подхватил его красный плащ, взметнув его на мгновение вверх, к белым лучам солнца, паутинкой протянувшимся из-за гребня морены. Изуку не мог представить, как человек может справиться с драконом. Вообразить поединок с длинным, тонким Сэро еще было возможно — этот дракон выглядел легким и даже немного хрупким. Но как сражаться с Миной или с тем красно-бурым гигантом, что принес Бакуго в Миодоссию? А если этот новый дракон был еще больше? Разве у человека могло быть столько магии? Изуку невольно вспомнил, кто такой был Бакуго Кацуки. Абсолютная сила. Изуку страшился и хотел увидеть ее в действии. Ргапаллы напились, Бакуго подтянул подпруги, в очередной раз отмахнувшись от угрожающе щелкающей Ул, взял ее под уздцы и подвел к Изуку: — Давай, Деку. Нет времени рассиживаться, — в его красных глазах огнем горело нетерпение, и Изуку оставил надежду на отдых. Бедра и ягодицы неприятно заныли, стоило ему снова оказаться в седле. Ул наклонила голову и ловко почесала задней ногой у себя за ухом, заставив Изуку вздрогнуть всем телом. Она озорно сверкнула черным глазом, и он мог поклясться, что увидел усмешку в уголках ее челюстей. Бакуго тоже сел верхом, и черный Салхи, не дожидаясь команды, галопом понес его вверх по морене. Яркий день заливал горы стремительно. Сухие, сыпучие склоны кончились, на еще пустой земле с редкими лохмотьями желтой, прошлогодней травы появилась вытоптанная тропинка. Салхи уверенно встал на нее и двигался ровно, не сбиваясь ни на шаг с упругой полосы твердой глины. Ул буквально села ему на хвост, сменила галоп на размашистую иноходь, и Изуку вздохнул с облегчением. Вдалеке, за каменной грядой, показался сине-серый горизонт Ганьского моря. К пожарищу, еще вчера носившему название Орлога, прибыли к полудню. Солнце в зените пригревало, ргапаллы взмокли, утомленные долгой скачкой, и Изуку самому стало жарко в его полушубке. Дракон знатно порезвился здесь: говорили, что Орлог был очень крупным становищем, но сейчас на его месте не осталось ничего, кроме кучи пепла. По всей долине были разбросаны тела животных: коз, овец, низкорослых лошадок, на которых Изуку мог бы забраться не подпрыгивая. Обожженные и черные, они устилали землю холмиками своих трупов. Где-то Изуку видел и очертания человеческих рук, ног, голов, и старался не присматриваться. Ул под его седлом бессовестно навострила уши и постоянно тянулась понюхать, а то и урвать кусок. Салхи вел себя не в пример приличнее. Он держал голову на уровне груди и сдав назад затылок, внимательно прислушиваясь к своему всаднику. Бакуго молчал. Его пронзительный злой взгляд рыскал по земле, оценивая потери. — Странно, — громко пробормотал он, и Изуку понял, что эти слова предназначались и ему тоже. — Ничего не сожрал. А потом поддал пятками, и Салхи, взвизгнув, помчался в сторону моря. Ул потрусила следом, и Изуку пришлось ее поторопить. Его беспокоили люди, пережившие это жуткое нападение. Он видел несколько тонких троп, уходивших вверх, под нависающий каменный карниз, где чернели глубокие глазницы пещер. Наверняка, выжившие были там, и они могли нуждаться в помощи. — Каччан! А как же жители? — на скаку крикнул Изуку, когда понукаемая им Ул, огрызаясь и скрипя, все-таки догнала Салхи. — Сэро и Камакири об этом позаботятся, — отмахнулся Бакуго, присматриваясь к окружающим их скалам. Изуку хотел было возразить, но Салхи чуть не цапнул Ул, поравнявшуюся с ним, и та, не слушая поводьев, послушно отступила на почтительное расстояние. Уже следующим утром Ганьское море встретило их острыми каменистыми берегами, будто клыками врезавшимися в переливчатую водную плоть, и соленым, ласкающим лицо ветром. Его волны шумели и вздрагивали пушистой пеной, на полпути к солнцу реяли чайки, и воздух был наполнен их голодными криками. Изуку никогда здесь не был. Море, омывавшее границы Миодоссии и герцогства Тодороки было другим — лазурно-голубым, почти сливающимся с небесной гладью. Ганьское море было отделено от неба стальным, синеватым блеском, и Изуку совсем не тянуло к нему прикоснуться. Бакуго приложил руки ко рту на манер раструба и над берегом разнесся гулкий, нечеловеческий рев. Изуку невольно вздрогнул, и Ул, явно не ожидавшая такого, отпрыгнула в сторону. Бакуго протрубил еще раз. И еще. И дракон ответил. Его громкий, гортанный рык разнесся по побережью, и морские птицы испуганно смолкли, затаились. — Не высовывайся, Деку, — приказал Бакуго через плечо и двинулся вдоль каменного карниза. Изуку поймал брошенные ему поводья Салхи и предпочел послушно отступить с обоими ргапаллами под защиту скального навеса. Бакуго с выражением крайнего предвкушения шел туда, где каменный карниз уступом выдавался вперед, словно острый, загнутый вверх нос боевой триеры. Его широкая улыбка была хищной и выжидающей, походка стала пружинистой. И снова загремел по еще непроснувшимся после зимы скалам рев. И снова дракон ответил рокотом, с которым, наверное, ворочает камни селевой поток. А потом еще раз. И вот, наконец, Изуку увидел его. Действительно огромный, пожирающий своей черной чешуей солнце, он мчался на зов Бакуго, яростно щелкая желтым, похожим на орлиный клювом. У Изуку невольно душа ушла в пятки: даже тот, красно-бурый гигант, на котором Бакуго прилетел в Миодоссию, был меньше и выглядел не так жутко. Еще и ргапаллы подливали масла в огонь: Ул попятилась, заистерила, высоко визжа и выдирая поводья, чтобы сбежать, Салхи, напротив, щерился и рвался к Бакуго. Изуку жестко одернул обоих, не ожидая от себя самого такой грубости, и ргапаллы ненадолго притихли. Дракон на полной скорости вонзил черные когти в скальный выступ, но Бакуго там уже не было. Он успел отскочить и, полыхнув огнем и грохотом с ладоней, взвился высоко в воздух. Изуку невольно активировал магию с завистью: какую бы силу она не давала, взлететь было вне его возможностей. Дракон вскинул голову на короткой шее и, взмахнув непроглядной тьмой крыльев, рванул следом за развевающимся красным плащом. И новая вспышка пламени и грома отбросила Бакуго в сторону от смертоносных когтей. Боги, да этой махине хватило бы один раз попасть по нему лапой, чтобы положить конец харсу деньмитских племен! Изуку в ужасе огляделся, ища, куда бы привязать ргапаллов. Наверное, он мог бы отвлечь дракона. Зачем, правда, не понятно, но так у Бакуго были бы шансы спастись. Ведь были бы? Громкий, восторженный смех возвестил о том, что в спасении Бакуго не нуждался. Его магия позволяла ему достаточно свободно двигаться в воздухе. И Изуку не сдержал удивленного возгласа, когда ее мощи хватило, чтобы отбить прямую атаку острых когтей. Дракон отпрянул, болезненно отдернул лапу и попытался схватить Бакуго зубами. Не вышло: размеры ящера играли против него. Его добыча, дерзкая, мелькавшая красным то там, то тут, и не думала быть жертвой. Вдруг, среди этого водоворота черной, совершенно матовой чешуи и желто-оранжевых всполохов, Изуку отчетливо увидел, как Бакуго оказался на драконьей спине. И его кривой меч беспрестанно полосовал эту спину, взметая в воздух алую кровь. Дракон перевернулся в воздухе, но не смог избавиться от страшного наездника. Меч с размаху вошел в его тело возле лопатки, и жуткий рев боли и ярости потряс горы. И Изуку вдруг почувствовал, какими безвольными стали его собственные подколенные связки. Представляя себе войну с Алрией, он видел себя стратегом и главой магического фронта. Воображал, как он и Тодороки с честью будут выступать из Фессы с войском, чтобы отстоять честь Миодоссии и герцогства. Это должно было быть немного страшно, но очень ответственно. И предстоящие битвы они, конечно, бы выиграли. Стоически бы пережили и победили бы торжественно. Но сейчас, глядя на Бакуго, Изуку понимал, что все будет по-другому. Его смех, его победоносный клич каким-то невероятным образом заглушали драконье рычание: — Ну давай! Испугался? Сдохни! Конечно, Изуку понимал, что мечом вряд ли можно нанести такой махине хоть какой-то урон, но, видимо, эти неглубокие раны все равно были болезненны, и дракон отчаянно старался стряхнуть Бакуго со своей спины. Он перестал искать его зубами и когтями, и теперь то стремительно взмывал в небо, то камнем падал вниз, перекувыркиваясь и обтираясь боками о склоны гор. Бакуго каким-то образом умудрялся уворачиваться, и каждый раз, когда Изуку видел его, он оказывался все ближе и ближе к драконьей голове. Это была гонка на выносливость, и огромное животное начинало выдыхаться. В очередной раз протеревшись спиной и крыльями о блестящий гранитный скальник, дракон взвыл и стремительно понесся прочь. Изуку, поняв, что они могут исчезнуть из виду, вскочил было в седло, но не успел даже выслать Ул в галоп. — Стоять! Яркая, желтая вспышка сожгла тени, и черный ящер рухнул в ущелье. Его крылья бесполезно трепетали, едва замедляя падение. Изуку в ужасе забыл про ргапаллов, улегся грудью на край карниза и уставился вниз. Что если эта тварь подмяла под себя Бакуго? Но его взору открылась совсем другая картина: дракон беспомощно лежал на спине, раскинув крылья и лапы, его золотистые глаза застыли, уставившись куда-то вверх, огромные когти были подняты к небу. Бакуго стоял на его широком лбу, занеся меч ровно между глаз: — Превращайся! — ничего не произошло, и Бакуго немного замахнулся, — Ну! Ущелье заполнилось шипящей дымкой, и через пару мгновений на дробленной гальке у ног Бакуго уже лежал человек с головой хищной птицы, беспомощно раскинув руки. Его одежда была мешковатой и черной, а под спиной расползалась лужа темной, густой крови. Бакуго поднял на Изуку победоносный взгляд: — Я же тебе говорил, Деку!