Battle-born

В королевской спальне царила непривычная в своем спокойствии тишина. Харсайым не было здесь: ушел на очередной прием, от которого никак не удалось отказаться. Впрочем, ушел не один, а в сопровождении Ииды — вот уж непроизносимое имя! — и Киришимы, так что Мицуки могла умерить свои переживания. Глашатай харсайым был предан и внимателен, да и Киришиме она могла доверять безоговорочно. А потому Мицуки вновь засела за травы: их осталось не так уж много, и большинство помогали постольку поскольку. Но она снова пыталась сложить из них новые отвары, отыскать что-то, что будет спасением. Хорша, лют, еслена, асот — нет, нет, это, скорей, травы смерти нежели жизни. Цуй си из Ка Ле Хо Ри отозвался под пальцами живительным теплом, и Мицуки позволила себе усмешку. Она так привыкла слышать все эти листки да коренья, что ей и не нужно было знать названий. Иноземные растения она порой путала, но ее магию было не обмануть безвестностью. И все же, сколько бы она не складывала одно с другим, а другое с третьим, ничего не отзывалось сильнее и ярче того, что уже было испробовано. Киришима сказал, Кацуки жив. И Деку искренне верил в это. И как бы Мицуки не надеялась на скорое возвращение Бакуго, она с замиранием сердца ждала проклятий хлеще тех, что уже обрушились однажды на ее голову. — Мицуки? — бесшумно отворилась дверь спальни, и в харские покои вошла Инко, мать харсайым. — Изуку еще не вернулся? За эти месяцы они уже научились сносно понимать друг друга. Мицуки лишь мотнула головой, стараясь не отвлекаться. Инко подошла и села напротив, словно не заметив, как подмялся подол ее платья, когда она по примеру Мицуки, опустилась на пол к холщовой скатерти с травами. — Они молчат? — участливо спросила она через некоторое время, когда Мицуки, устало встряхнув запястьями, откинулась спиной на изножье деревянной кровати. Дождавшись кивка, Инко продолжила, — тебе нужно отдохнуть, дорогая. Изматывая себя раз за разом, ты делу не поможешь. Шинсо и Иида вчера допоздна сидели над книгой. Я думаю, мы должны им довериться. Что ж. В этом была доля истины. Сама Мицуки не владела ни письменностью, ни алрийским, и в изучении фолианта была бесполезна. Инко перевела взгляд с трав на кровать и обратно. Помолчала немного, но видно было, что ее что-то гложет. После еще нескольких красноречивых взглядов, Мицуки не выдержала: — Ну что там? Вышло грубовато, неподобающе целительнице, но нынче ли об этом было размышлять! Инко замялась, но Мицуки продолжила пристально на нее смотреть, требуя ответа. Когда ее терпение уже было на исходе, а во вдохе достаточно воздуха, чтобы разразиться гневными воскликами, Инко все же ответила: — Представить не могу, как пройдут роды. Как это вообще может только быть возможно. Сердце Мицуки разочарованно сбавило темп: — Да уж невелико искусство! — фыркнула она, сгребая пучки высушенных трав обратно. — Натянем веревку поперек комнаты, прожжем на солнце простыни. Выносить бы, а уж родить не то дело. Глаза Инко округлились и стали большими, словно пятна на шкуре ирабиса: — Зачем веревку? — Чтобы держаться. Сама же мать вроде, забыла уже, что ли? — холщовая скатерть привычно скрутилась, и Мицуки перевязала ее бечевкой. — Только уж больно у Деку руки нежные, надо бы выбрать оплетку потолще да помягче, не то обжечь может. — А, — Инко расплылась в понимающей улыбке, — ты хочешь натянуть веревку над постелью? В очередной раз напомнив себе, что обычаи и традиции у разных стран были разными, Мицуки прищурилась и отчеканила едва ли не по слогам на случай, если вдруг ее произношение будет недостаточно разборчивым: — На родах не нужна кровать. Веревку натягивают на уровне плеч. После харсайым достаточно будет собственного упорства да четырех ловких рук, что примут дитя в чистую простынь. — Но… — голос Инко так и не обрел уверенности, — но ему ведь будет тяжело. Наши женщины не производят на свет детей в таких муках. Им готовят постели и подушки, и разрешаются они от бремени лежа на спине… Мицуки расхохоталась: — Да где это видано, чтобы хоть одна животина на спине лежа разрешалась? Младенец из лона матери стремится в лоно Мон-Арс, к земле, под взор Великого Ханя! А иначе куда ему? — Инко насупилась и лицо ее потемнело, и Мицуки вернула себе серьезность. — Нет, матушка харсайым. Это колыбель героев, и лоно совсем другое. Ложиться нельзя, погубим и его, и детей. Коли застрянут, как доставать будем? Стоя. После належится. Чай и без того чуть не сутками в постели. Очертившиеся морщинки на нахмурившемся лице Инко чуть разгладились, и она позволила себе легкую улыбку: — Надеюсь, ты знаешь, о чем говоришь. Я доверяю тебе единственного сына, уж не подведи меня. Мицуки криво усмехнулась и, поднявшись, подошла к окну. Ей доверяли много единственных. Но целитель не бог — как знать, за кем пошлет своих приспешников Уухэль. Как ни борись, как ни сражайся, а неотвратима рука богини с головой ргапалла. В коридоре послышался топот: спешный, почти испуганный. Инко неуклюже, но быстро вскочила — как раз вовремя, чтобы не попасть под ноги Киришиме. Мицуки достаточно было посмотреть на его лицо: ни тени зубастой улыбки, пожелтевшие глаза и острый, устремленный в одну точку взгляд, с которым дракон всегда шел в бой, говорили сами за себя. — Нет! — вырвалось у Мицуки против ее воли. Грохнуло, распахиваясь, витражное окно, и гортанный, утробный рык разнесся над внутренним двориком. Колени у Мицуки ослабли. Она закусила щеку изнутри, стараясь сохранить присутствие воли, но сердце стучало так громко, что в голове поднимался шум, мешая мыслить здраво. Инко воздела руки к груди, а потом и вовсе зажала уши руками. Комнату заслонила тень, и розовый, блестящий на солнце хвост замер у окна. Киришима обернулся к Мицуки и протянул ей ладонь: — У нас мало времени, эдагаэш. И она последовала за ним, привычно прижав к себе травы. Драконья спина ощущалась странно под подошвами легких сапог. Живая, гладкая, пружинистая, совсем непохожая на твердую землю, она казалась ненадежной и в то же время всеобъемлющей. Киришима здесь передвигался легко, и Мицуки наверняка свалилась бы без его поддержки. Одни боги знали, как тяжело и страшно дался ей самостоятельный перелет по просьбе харсайым. — Где Деку? — не выдержала Мицуки, когда Мина, наконец, взмахнула крыльями. Киришима, державший почти что когтистую лапу на одном из шипов, не обернулся на голос. Но плечи его вздымались в такт дыханию, и Мицуки не успела повторить вопрос, как Мина круто завернула к земле. Осень уже шла по Миодоссии широкими желто-рыжими шагами, и трава на излюбленном драконьем холме потемнела, покрылась разводами цвета скальной глины, и черная земля стала проглядывать сквозь нее густыми пятнами. По склону уже бежал со всех ног Иида, и Мицуки могла только подивиться его скоростной магии. Едва Мина приземлилась на лапы, как он уже был перед ней, спешно расстилая на траве толстое стеганое одеяло. Киришима спрыгнул с плеча Мины, увлекая за собой Мицуки, но упасть не дал — сам ловко встал на ноги и ее поймал в падении. Солнце стремилось к западу и било в глаза. И вот оно ярко блеснуло на кромке лезвия меча, что Киришима достал из заплечных ножен. Мина опустила морду и осторожно открыла пасть, отдавая Деку в руки Ииды. Он был обнажен и весь в слюне, но от Мицуки не укрылось главного — по ногам его стекала кровь, а справа внизу живота расползся огромный кровоподтек, проступающий под тонкой, белой кожей, едва ли затянувшейся под действием целительного свойства Мины. Магия Кацуки прорвалась. Тяжелый, тошнотворный ком подступил к горлу, но Мицуки бросилась к Деку скорей на инстинкте целителя, чем из собственного желания. — Харсайым! Деку! Он дышал. Еще дышал. Но глаза были закрыты и зубы сцеплены, словно в самой страшной муке. Иида держал его бережно, будто самое дорогое и ценное, что только было в его жизни. Магия мгновенно отозвалась, проскользнула от сердца в пальцы, и Мицуки сразу узнала этот треск плоти, лишнюю кровь в чреве и жесткость внутренних ожогов. Боги! Опять! Снова! Но оба маленьких сердечка еще бились, хоть и чуть тише, чем сегодня утром. Пусть магия Кацуки не вредила ему самому и, очевидно, никак не вредила детям, но она убивала харсайым, а дети пока не могли обойтись без матери. — Мицуки, — голос Киришимы выдернул ее из ощущения Деку. — Возьми. Жаркая, густая лава его магии едва не обожгла ей ладонь. — Нет… — растерянно прошептала она, глядя на небольшую полосу свежесрезанного мяса. — Бакуго запретил тебе… — Это не ллуй цус иммик. Я буду в порядке. Перекинусь — и связь порвется. Давай. Киришима отошел на несколько шагов, и кровоточащая рана на его плече казалась буро-черной против солнца. Мицуки не стала больше смотреть. Они еще так не пробовали. Если действительно связь разорвется, то, как знать, поможет ли это харсайым. А если нет, то надолго ли они купят спасение такой высокой ценой? Но больше думать было некогда. Дыхание Деку было надрывным, сипящим, и Мицуки запретила себе отвлекаться. Небольшой нож, каким она расслаивала коренья и свежие травы, всегда был у нее при себе. — Ешь, харсайым, — приказала она, вкладывая в рот Деку небольшой кусочек мяса. Краем глаза она видела, как красная тень раскинула крылья, а после исчезла. Но оборачиваться себе не позволила. Тепло расползалось под пальцами. Сначала медленно, но с каждым кусочком все сильнее, все напористей. И кровь в жилах харсайым стала тоньше. Чрево под магией Мицуки с каждым мгновением становилось все глаже и мягче — так заживали ожоги. Кожа на животе, почти прозрачная и тонкая, стала выглядеть здоровой. Булькнула лишняя кровь, выходя наружу естественным путем, и новая порция мяса исцелила обожженное лоно. Малыши успокоились, и быстрый ритм их сердец вновь обрел привычную силу. Мицуки выдохнула с облегчением. Опасность для жизни харсайым миновала. Иида, молчаливо поддерживающий их все целительство, наконец, решился спросить: — Получилось? Ответом ему были открывшиеся глаза Деку: — Спасибо, Иида, мне лучше. — Это было близко, Ваше Величество, — тут же отозвался Иида. Его лоб был покрыт крупными каплями пота. — Что бы мы без вас делали. Но продолжать не стал, оставив лишь осуждение в уголках губ. Изуку устало опустил веки: — Нужно просто продержаться. Мицуки, что это было? Мицуки не стала отвечать, помогла Ииде завернуть харсайым в чистое одеяло. Пора было возвращаться в замок, но делать это через главные ворота было небезопасно. Еще не хватало, чтобы чьи чужие глаза вцепились в уязвимого нынче правителя. Еще злых духов напустят. Хотя Мицуки и жгла от них каждый вечер в королевской спальне кору арсога. Наконец, устроив харсайым поудобнее, Мицуки выпрямилась и огляделась по сторонам в поисках Мины, но нашла не сразу. Ее цветастое платье виднелось у склона другого холма. Киришима был там же. Его тошнило, и ветер доносил неприятные звуки. Шепотом приказав Ииде не оставлять харсайым, Мицуки подошла. Но рвота была чистой, без крови и желчи, пусть и никак не прекращалась, и Мицуки впихнула Киришиме в зубы высушенную веточку волчелистника: — Ты цел? — Цел, — показательно растянул губы Киришима, но его тут же пошатнуло, и он зацепился за плечо Мины, чтобы не упасть. — Получилось? Мицуки кивнула: — С харсайым все хорошо. Но я не знаю, надолго ли этого хватит. Киришима продолжил победоносно щериться: — Сколько надо будет, столько и бери, эдагаэш. Но Мицуки не разделила его радости. Она провела ладонью по его шее и руке, прислушиваясь магией к здоровью и силе, но ничего не услышала. Разве что жаркое первобытное пламя показалось ей чуть ласковее и чуть спокойнее, чем раньше. Недоверчиво вздохнув, Мицуки развернулась и пошла обратно к харсайым. И лишь шепот Мины донесся ей в спину: — Еще раз так сделаешь, и я смогу тебя победить.

***

Зима в ельнике была мокрой и квелой. Кацуки неприязненно поморщился, но продолжил свой путь по скользкому снегу. Это только на вид он был пушистым и мягким, на деле это было ледяное болото под блестящими шапками. Идти было тяжело. Ноги так и норовили не послушаться, то голень вкривь, то стопы вкось. Надсадно ныла поясница. На полпути к логу, Кацуки остановился и, опершись на ствол давно высохшей ели, запрокинул голову, обращая взгляд к солнцу. В овчине стало жарко, нужно было перевести дух. Невольно на ум пришел Тсунагу, вечно хромавщий от окхеля к хутту. Каково ему было? Всю жизнь он был воином, а потом всего за одну зиму превратился в немощного. Кацуки был бы лжецом, скажи он, что в детстве не посмеивался порой над неуклюжестью Тсунагу. Особенно, когда молодые ргапаллы лезли играться с ним, и тому приходилось использовать магию, чтобы призвать их к порядку. Но Кацуки тогда было весело, а вон оно как повернулось. От этих мыслей на душе было гадко, но привычная злоба не приходила, будто успокоенная пристальным, но добрым взглядом, каким Тсунагу наблюдал за его выходками. — Ладно-ладно, — бросил Кацуки в небо. — Дело делай, а боги потом пожалеют. Помню. Конечно, ни люди, ни боги жалости своей никогда не проявляли, но эта поговорка была про покой и неуловимое чувство дома, и Кацуки, зацепившись за это тепло, двинулся дальше. Драконы встретили его радостно, но перекидываться Кацуки им не позволил — пусть лютого холода не было, да вот сырость продирала до костей, и нечего было задницы голые морозить. Очевидно, кормили их от раза к разу: вон у Пестрой как глаза ввалились, весь жир с морды ушел, да и Уши вон лопатками сверкает. Блядь. — Ничего-ничего, отожретесь, — пробормотал он, стаскивая наплечный мешок и доставая куски бараньей грудинки. — Да подождите, блядь, промерзло! Сейчас отогрею, с вас-то что толку. Магией греть было сложновато, куски были твердыми и того гляди бы разлетелись в клочья. А потому пришлось подпалить набранный по пути сухой валежник и разогревать заледенелое мясо уже над костром. Драконы послушно ждали, облизывая холодные носы, и Кацуки гладил их по очереди разгоряченной от магии ладонью. Рыжие привычно ластились, подставляя и морды, и шею, продрогшие, скукожившиеся крылья. Уши и Пестрая вели себя сдержаннее, но старались прижаться боками. Наконец, драконы были накормлены, костер горел уютно и жарко, и Кацуки, устроившись в согретой пещерке в склоне лога, достал из-за пазухи серебряное зеркало. Рыжая мелочь не обратила на это внимания — они уже спали у него под боком, уткнув носы в овчину. Уши, свернувшаяся клубком у Кацуки на бедрах, наблюдала, не шевелясь, а Пестрая перекинулась и с любопытством заглянула в круг с отражениями: — Что это? — Зеркало, — Кацуки нахмурился, глядя на ее босые ноги, шлепнувшие по серому песку. — Лезь на другую сторону, дура. Пестрая забыла обидеться и перебралась ближе к костру, где зимний ветер не мог ее достать: — Что оно делает? — Отражает, — Кацуки повернул зеркало. — Смотри, это ты. Пестрая уставилась во все глаза на свое отражение, захлопала ресницами. Потом подняла бровки домиком, надула губы, оскалилась, проверяя, успеет ли за ней зеркало. Зеркало успевало. И Пестрая рассмеялась. Будь проклято все Ханем, как она смеялась! Да, смех был тонким, совсем детским, но она не закрывала больших круглых глаз, и ямочки на щеках, и голову чуть назад отводила. Только каштановые волосы были ниже лопаток. Кацуки протянул руку, прикрывая ее локоны, оставляя их видными только до плеч. Милостивая Мон-Арс, да за что ему было такое? Больно цапнув себя за щеку изнутри, Кацуки выдохнул и повернул зеркало к себе. Пестрая еще раз сунула нос к зеркалу, но Кацуки шикнул на нее, и она пристыженно отскочила. Потом фыркнула, перекинулась и устроилась уже за костром, сверкая недовольным взглядом. Кацуки не расстроился. Его внимание вернулось к зеркалу. Оно было выполнено мастерами, искусными в изяществе: ручка была выполнена в виде круглых сплетающихся стеблей, круг стекла обрамляли серебряные цветы, а отражение было чистым, какого Кацуки никогда не видел ни в дрожащей воде, ни в мутных медных зеркалах. Но стянул он его не из любви к искусству. На этот раз целительство мясника заняло куда больше времени. Успели облететь листья, успел нагрянуть холод. И лишь спустя двадцать пять томительных дней Кацуки снова смог подняться на ноги. И пусть даже находясь в хижине, под одной крышей со своим мучителем, Кацуки никак не мог понять, что вообще мясник здесь делал. Его комната была отгорожена магией, в которой он исчезал и сквозь которую приходил, и Кацуки научился различать его шаги еще до того, как он пересекал завесу. Но для преимущества этого было мало. Мясник был сильнее. И, Уухэль его дери, он был здоров. Как ни скрипели зубы от досады, но не Кацуки сейчас было с ним сражаться. А потому оставалось только ждать. Усыплять внимание и выглядеть безопасно. И как раз с этим были проблемы. И пусть Кацуки научился отводить взгляд и не бросать вызова, но каждый короткий диалог вызывал вспышку настороженности у мясника. Радужка его глаз на миг загоралась красным, и Кацуки невольно внутренне ощетинивался. И в этот же миг мясник или увеличивал дистанцию, или, если это происходило в момент целительства, отбирал магию, а то и подвижность. Кацуки тихо фыркнул под нос. Мясник опасался его силы, и скажи кто раньше, что Кацуки будет желать эту силу спрятать, то Кацуки рассмеялся бы ему в лицо. Но как бы там ни было, сейчас другого ничего не оставалось. И глядя в зеркало, Кацуки видел, что сам бы такому врагу доверять не стал. Его взгляд был тяжелым и решительным, губы сжаты и ресницы чуть прищурены. Дай меч — зарубит. Неудивительно, что мясник держал с ним ухо востро. Кацуки попытался отвлечься от ситуации: посмотрел на лог, погладил драконов, выгоняя ненавистный образ из мыслей. Вроде бы успокоился. И снова посмотрел в зеркало. Что ж. Лучше не стало. Может, немного пропала злая складка из уголков губ, да прищур стал чуть меньше. Но до покорности было далеко. Может, стоило попробовать, как эта лебезящая сука Шиндо? Но Шиндо всегда улыбался, как казалось теперь, гадко и по лисьи, и на месте мясника Кацуки бы задумался, а чего это его непокорный пленник вдруг обзавелся причиной лыбиться. Да и в зеркале ничего приличного изобразить не получилось, и Кацуки зло сплюнул в сторону. Блядь, надо. Мясника нужно было выманить из хижины, туда, где не будет Курогири и у Кацуки будет преимущество. Для этого мясник должен быть уверен, что даже будучи наедине с Кацуки ему ничего не будет угрожать. А еще нужно было как-то лишить его связи с Курогири — он призывал его специальным жестом, а еще не дать воспользоваться пепельной магией — очевидно, пока его руки были заняты магией Кацуки, он не мог пользоваться своей. Но чьей магией его можно было бы отвлечь? Под волшебным куполом вариантов было немного — вряд ли у дракона можно забрать магию, она была связана с самой их сущностью. Хотя, может и нет. Кацуки ведь до встречи с мясником и подумать не мог, что его магию можно отобрать. Вычерпать — да. Киришима вон трижды выпивал ее почти до дна, и каждый раз Кацуки восстанавливался. Может потому, что источник, может потому, что человек. Пес его знал. Кацуки снова уставился в зеркало. Он не мог позволить себе переиграть. Он должен был выглядеть покорившимся, принявшим навязанные ему правила игры. Как… как Деку. Тошнотворный ком подступил к горлу. Если Деку действительно все это время изображал, то Кацуки следовало преклонить колено перед его мастерством. Да блядь, как можно было не поверить его вечно распахнутым, подчеркнутым черными ресницами глазам, этой проклятой мягкости, сквозившей в каждом жесте? Деку был довольно покладист, а это его «приветствую, мой харс» спустя всего несколько дней после свадьбы убедило Кацуки в том, что он более не требует пристального внимания. Вот оно. Как он там делал? Деку был ниже ростом, но все же смотрел еще чуть снизу, чуть опустив подбородок. Что еще? Глаза были открыты больше, а то так из-под бровей только злые искры сверкали. И все равно получилось скорее решительно, чем покорно. Кацуки опустил зеркало и выругался. От этих дурацких упражнений болело лицо. Только скулы еще не болели. И Кацуки вдруг обнаружил, что забыл, когда эта часть его лица была расслабленной. В горах ветер хлещет, в бою пот да кровь, в мирной жизни все так и норовят проверить, опасен ли гнев харса — так или иначе, но держать себя в напряжении приходилось. У Деку же и щеки, и скулы были всегда спокойны, без жесткости. Кацуки приоткрыл рот, натягивая кожу и сбивая привычку. Еще раз. Расслабить скулы, чуть наклонить голову, смотреть снизу вверх. Отражение в зеркале было чужим. И Кацуки оно понравилось. Не потому что было красивым, а потому что, наконец, было похоже. На обратном пути до хижины он все бормотал себе под нос одно-единственное слово, да держал перед глазами то самое выражение лица Деку. Мясник привычно — в полусумерках заката — нашелся с иглами у очага. Курогири булькнул, закрывая портал, но материализовался в комнате, вопреки обыкновению. Между лопаток Кацуки вмиг зачесалось предчувствие — что-то было не так. — Где зеркало, варвар? — шелестящий голос мясника не предвещал ничего хорошего. Кацуки вынул вещицу из-за пазухи: — Вот, — Курогири мгновенно принял зеркало в свои черные, дымящиеся очертаниями руки. — Мне нужно было чем-то привлечь драконов, хозяин. Мясник резко поднялся, и расстояния между ними не стало. Даже Курогири пришлось быстро подвинуться. Жесткие пальцы-клещи вцепились в ворот овчинного полушубка Кацуки: — Что ты сейчас сказал? Что ж, держать удар в бою было куда проще. Но Кацуки справился, медленно поднял взгляд, встречаясь с мерцающими угрозой красными глазами, пряча собственный протест под ресницами: — Чтобы привлечь драконов. Им нравится играть с солнечными пятнами, — и, едва оставив приоткрытыми губы, припечатал покорным, — хозяин. Мясник несколько мгновений полосовал его лицо недоверчивым, яростным взглядом, а потом вдруг отпихнул и сам отступил на несколько шагов: — Не смей так больше делать, — прошипел он, тяжело дыша. — Возбуждаешь. И тут же исчез за завесой. Курогири удивленно прогудел нечто нечленораздельное и исчез следом. Кацуки запретил себе злорадную ухмылку. Он вполне допускал мысль, что по ту сторону завеса могла быть и прозрачной. Но внутри тлел ехидный смех и сладкое чувство пусть мелочной, но мести. Значит, вот как. Не понравилось. Ебать в назидание понравилось, а как самого по яйцам хлестнуло, так вон как сбежал. Что ж, тоже неплохой способ держать ублюдка на расстоянии. Кацуки облизнул губы, пряча пакостную улыбку, что бессовестно просилась на губы, избавился от одежды и устроился на своем ложе на животе на случай, если после мясник все же вернется к нему с целительством. Отказываться от выздоровления Кацуки не собирался.

***

Запах растаявшего воска запеленал золотистую полутьму кабинета Ииды. Шинсо сидел в хозяйском кресле, подтянув колени к груди и устало зевал. Иида в очередной раз пролистал уже имевшиеся у них записи и откинулся на спинку стула. — Нужно сказать харсайым, — бесцветно бросил Шинсо через некоторое время надсадной тишины. — Его Величество сейчас отдыхает, — возразил Иида без сил в голосе. — Лучше бы дать ему выспаться после случившегося. Шинсо вздохнул, поднялся и уставился в окно, за витражным стеклом которого горели огни ночной Фессы. От его силуэта веяло тревогой, и вскоре Иида не выдержал: — Мы ждали гонца не один день. Ничего не изменится, если мы подождем еще ночь. Шинсо не ответил. Просто сел обратно за стол, неуклюже втиснувшись между подлокотниками и вернулся взглядом к фолианту. Иида решил все-таки выразить поддержку: — Вряд ли Его Величество сможет принять верное решение будучи без сил. Он едва не погиб сегодня, Шинсо. Если бы не Мина с Киришимой… — Это единовременное спасение, — перебил его Шинсо. — И Бакуго с нас всех шкуру спустит, когда узнает. Особенно, если мы рискнем повторить. Так что, дорогой регент, вернись к своим записям, коли государственные дела тебя не занимают. Иида не стал спорить — тон Шинсо не подразумевал возражений. За это недолгое время совместного сотрудничества Шинсо уже выучился сносно читать, но витиеватые выражения из фолианта пока ему не давались. Впрочем, это не мешало ему ориентироваться по редким, но подробным рисункам да выхватывать знакомые слова из общего потока текста. — Как считаешь, регент, — зевнул Шинсо, когда ночь перешагнула за свою половину. — Что скажет харсайым, если мы не найдем ответа? — Как я понимаю, у нас есть ответ. Но он не устраивает никого из нас, — отозвался Иида. — Хотя я и не заметил никакого оказанного вреда. Шинсо перелистнул очередную страницу: — Потому что вы, люди, видите только глазами. А драконье чутье куда внимательней и прозорливей. И, несмотря на все ухищрения, мы не сможем воспользоваться этим ответом более раза или двух. Иида с недоумением отложил в сторону записи и поднялся, опираясь руками на стол: — Друг мой, вам нужно отложить в сторону все недомолвки, если вы желаете моего полного участия и содействия! Киришима чувствует себя хорошо, я беспокоил его этим вопросом не однажды за сегодня, а Мина… — Мы пролистали фолиант не менее семи раз и не нашли ничего достаточного для исцеления, — прервал его порыв Шинсо. — Но что есть «многократная амплификация»? Я не знаю этого слова. — Усиление, — быстро ответил Иида, стараясь не сбиваться с мысли. — А Мина не… — Регент, — Шинсо ткнул пальцем в графитовый рисунок, — что это такое? — Это… мареновый кристалл, — Иида читал вверх ногами и получалось медленно. — Может быть использован для многократной амплификации магических свойств. Обладает строгой, упорядоченной геометрически кристаллической решеткой… Это что-то из алхимии, кажется. — Он усиливает магические свойства? — Да, но мареновый кристалл скорее миф. Его существование не доказано. — Но о нем написано здесь? Иида обошел стол и склонился над страницей. Почерк автора был мелким, едва ли разборчивым, и в предыдущие разы они пролистывали этот раздел, так как там не было ничего полезного, а везде стояла пометка «недостаточно изучено». Шинсо начал нетерпеливо постукивать пальцами по корочке переплета. — Не торопите меня, дорогой друг, — призвал его к спокойствию Иида. — Создание требует почастичного построения и ежеэтапного контроля уровня магической энергии. Потенциальный рецепт включает в себя чистые вещества… — Не понимаю, — клацнул зубами Шинсо, выдавая нетерпение, а Иида вдруг почувствовал, каким спертым был воздух в кабинете. Ему отчаянно нужно было вдохнуть полной грудью, чтобы уложить в голове все эти термины, но главное было уже очевидным: — У герцога Тодороки есть маг-алхимик, — воодушевленно пробормотал Иида. — Момо Яойорозу скорее всего легко разберется в рецепте. И если мареновый кристалл сможет усилить магию… магию Мицуки? …или же целительские свойства трав, то Его Величество сможет продержаться до срока. — Или же позволит обходиться меньшими жертвами, — отозвался Шинсо, сверкая пониманием в пожелтевших глазах. — Эта женщина… алхимик… она сможет его сделать? Иида пожал плечами, не смея обещать того, о чем сам не знал: — Полагаю, ей сначала нужно будет увидеть рецепт. А в первую очередь получить разрешение от герцога. Не уверен, что Его Превосходительство отпустит свою правую руку без веских на то оснований. — Разве жизнь харсайым не является веским основанием? Иида потупил глаза. Герцог Тодороки пока не знал о сложившейся ситуации. Даже королевская переписка не была подходящим местом для обсуждения столь щепетильных обстоятельств. — Мне нужно обдумать переговоры, — Иида сбросил замешательство, положил закладку в фолиант и закрыл книгу. — Утром мы пойдем к Его Величеству и обсудим варианты, которые мне удастся придумать до этой аудиенции. И, вы уверены, мой друг, что нам не следует уведомить Его Величество о риске для здоровья Киришимы? Шинсо покачал головой: — Харсайым слишком великодушна, чтобы знать об этой опасности. Ему лучше оставаться в неведении. Иида согласно кивнул и вышел из кабинета. Действительно, нельзя, чтобы Мидория отказывался от единственного действенного лечения, способного спасти ему жизнь. Однако настороженное молчание драконов о цене этого средства заставляло Ииду беспокоиться, и границ этому беспокойству не было в черной, осенней ночи.

***

Утро настало поздно. Оно пришло к Изуку внезапным холодом, первым снегом, и требованием срочной аудиенции от Ииды. Ее можно было бы совместить с завтраком, но по утру у Изуку уже привычно не было аппетита. Матушка послала было слугу за розмариновым мороженым, но в замке и без того было прохладно, и он отменил просьбу. Иида и Шинсо прибыли незамедлительно, будто ждали у самой залы, пока их пригласят. Изуку, успевший лишь умыться и переодеться в теплые домашние одежды, но без мантии и королевских регалий, встретил их радушно. Матушка привычно присутствовала рядом, укутанная в тонкую шаршаровую шаль. — Ваше Величество, — Иида учтиво поклонился. — За вчера пришли разные вести. Есть добрые, есть и дурные. С каких вы желаете начать сегодня? Изуку сел поудобнее в кресле — его перенесли из кабинета в залу, чтобы не заставлять его слишком далеко передвигаться, а в кабинет поставили другое, попроще и не такое удобное: — Начинайте с тех, что требуют решения, пожалуйста. Шинсо с Иидой переглянулись: — Боюсь, таких у нас сразу две. Во-первых, гонец не вернулся от дэньмитов. Он задерживается более чем на неделю. Изуку бросил рассеянный взгляд в окно, за которым разворачивала крылья белая метель. Так рано в этом году. Обычно Миодоссия еще стояла в багрянце в это время. Но если здесь холода пришли так рано, то и в горах, наверняка, погода испортилась еще раньше. — Быть может, задерживается в пути? — предположил Изуку. — Или же лоскутное одеяло поползло в стороны, — прошипел Шинсо, сверкнув желтыми глазами. — Если вдруг просочились новости о невозвращении Бакуго, это могло развязать руки некоторым хэгшинам. Изуку нахмурился: — Хочешь сказать, в горах может развернуться гражданская война? — Не имею чести знать смысла этого выражения, — мрачно отозвался Шинсо. — Но ранее племена не имели общего имени. И далеко не все стремились его получить. Изуку вспомнил их с Бакуго вторую встречу в шатре для переговоров. «Мне нужен наследник, который сохранит мое царство в целости и прекратит эти бессмысленные бойни за трон». Континент прошел эту стадию становления давным-давно, но до сих пор некоторые провинции что Миодоссии, что Герцогства Тодороки задумывались о независимости. Конечно же в диких горах такие мысли могли появиться куда быстрее. А ведь теперь там не было никого из тех, кого Изуку привык видеть возле Кацуки — ни Мины, ни Шинсо, ни Киришимы. — Нам нужно нанести визит хэгшинам, — медленно произнес Изуку. — Быть может, все и не так плохо, но, полагаю, стоит напомнить, что власть харса никуда не делась. — Кого вы желаете послать, Ваше Величество? — с готовностью отозвался Иида. — Шинсо, будет ли достаточно Мины и Киришимы с вооруженным отрядом? — Ваше здоровье не слишком обнадеживает, а магия младенцев уже выходила из берегов. Вашу жизнь и жизнь наследников спасли Мина и Киришима. Неразумно будет вас разделять, — уклончиво отозвался Шинсо. — Но для этого у нас есть вторая новость. В фолианте есть страница о средстве, усиливающем магии, — он бросил просящий взгляд на Ииду, и тот тут же пришел на помощь: — О способе создания маренового кристалла, Ваше Величество. В книге описан весьма подробный, пусть и запутанный рецепт. Мы полагаем, что маг-алхимик мог бы в нем разобраться и создать артефакт, который будет усиливать целительскую магию Мицуки и, возможно, силу целебных трав и снадобий. Я предлагаю послать голубя к герцогу Тодороки и попросить о помощи прекрасной Яойорозу. Возможно, не объясняя причин или сославшись на любопытство к этому трактату. Изуку жестом остановил его. Сейчас ни Тодороки, ни самому Изуку было не до любопытств, это был плохой предлог. Помощь Яойорозу требовалась срочно. Случившееся вчера было исключительно страшным происшествием, чтобы и дальше полагаться только на себя и окружающих, тем более, что Изуку так и не смог добиться от Мицуки и Киришимы ответа на вопрос, что именно спасло ему жизнь. И Изуку не мог просить друга о помощи, прикрываясь ложью. Тодороки должен был отпустить Яойорозу в Фессу осознанно и понимая, что она может здесь и задержаться, если вдруг при создании маренового кристалла что-то пойдет не так. Да и вряд ли она смогла бы создать его с первой попытки. — Иида, отправьте голубя к герцогу Тодороки с приглашением в Фессу. Попросите его прибыть так быстро, как только будет для него возможно. — По какой причине, Ваше Величество? — удивленно уточнил Иида. — Напишите уклончиво. Укажите, что мое здоровье требует его немедленного здесь присутствия и я сердечно прошу его отложить дела на несколько дней в уважение к нашей искренней дружбе. — Иида кивнул, и Изуку перевел взгляд на Шинсо. — В течение какого времени нам нужно решить вопрос с дэньмитами? — Не могу знать, — мрачно ответил Шинсо. — Но я полагаю, что все плохое уже началось. Изуку медленно закрыл глаза. Как бы он хотел, чтобы эта тревога была обусловлена лишь задержкой гонца, как он надеялся. Но он обязан был готовиться к худшему, а худшее означало войну. Опять войну. Только теперь Изуку мог столкнуться не с врагами, а с вчерашними союзниками, с теми, с кем, казалось, только вчера они стояли плечом к плечу против военной алрийской машины. И Изуку мог только надеяться, что ему хватит дипломатии и выдержки на плодотворные переговоры. Скорее всего появления Киришимы будет достаточно, чтобы убедить хэгшинов в близком присутствии Бакуго и не дать огню распрей раскинуться по горам. — Мы отправимся в харское становище сразу, как я переговорю с Тодороки, — твердо пообещал Изуку, и, услышав испуганный материнский вздох, обернулся к матушке. — Это дом моего супруга. Я не могу позволить ему рухнуть.