Battle-born

Во дворце размеренно творилось то, что Иида называл «рабочей обстановкой». Закончились утренние аудиенции, на которых Его Величество не смогли присутствовать. Тут же засновали по коридорам слуги, чтобы сменить убранство тронного зала с располагающего к делам на сопутствующее трапезе. С открытых дверей кухни потянуло ароматом жареных перепелов. Иида оставил официальную мантию на своего личного ассистента и поднялся к себе в кабинет. Обедать не было ни желания, ни времени. Утром посол из Энь Ю доставил свиток, в котором Аояма приглашал к себе Его Величество Изуку Мидорию отведать прекрасных устриц, сезон которых как раз начался в его королевстве, а заодно и обсудить дела государственные. Теперь Ииде, удостоенному чести иметь доступ к личной монаршей переписке, следовало составить ответ наиболее корректный и учтивый, дабы не обидеть кредитора альянса отказом от визита. Речи о том, чтобы Его Величество покинули дворец, даже быть не могло. Темная дверь кабинета, выполненная из черного вяза и выкрашенная антрацитовым лаком, отворилась бесшумно, но Иида тут же остановился. Здесь кто-то был, кто-то, спрятавшийся за высокой спинкой его кресла, почему-то развернутого от стола к окну. Разглядеть едва выступающие локоть и плечо против света было практически невозможно, и рука сама легла на рукоять меча, обычно висевшего на поясе лишь согласно церемониалу: — Кто вы? — Ваша вежливость не знает границ, — раздался знакомый, скрипучий голос Шинсо, и Иида выдохнул с облегчением: — Зачем же нужно было пробираться тайком в мой кабинет? Вы могли найти меня и в зале. Шинсо чуть наклонился, выглядывая из-за спинки стула: — Ваши подданные беспокоятся, когда я появляюсь в вашем круге излишне часто. Полагаю, что не стоит привлекать их внимания в такое время. И все же Иида до сих пор поражался тому, как легко Шинсо подстраивался под манеру его речи. Как и тогда, при первой их встрече здесь, во дворце, накануне свадьбы, он вел себя учтиво и выдержано, будто бы и не был ни драконом, ни дэньмитом, а принадлежал к цивилизованному обществу, никак не проявляя своей звериной сущности. — Времена тяжелые, — согласился Иида, подвигая к себе стул, на котором обычно сидели его посетители, заметив, что Шинсо не торопится уступать ему место. — Сегодня ночью Мицуки использовала последние травы из Ка Ле Хо Ри, — Шинсо уставился на Ииду немигающим взглядом, отвечая на незаданные вопросы. — А утром королева-мать сама вынесла простыни, запятнанные кровью. Ваш лекарь лишь разводит руками. Я знаю, что харсайым потребляет драконью слюну, но толку с этого мало. — Нужен прямой доступ… — пробормотал Иида, объясняя самому себе тщетность этого средства. — Даже с внутренними омовениями его нельзя обеспечить в полной мере, — подтвердил Шинсо. — Время играет против нас. Милосердные боги! Иида потер запястье большим пальцем, стараясь сдержать тяжелый вздох. Не ему было судить своего короля, не ему сожалеть о сделанном выборе, но как же просто было всего лишь прошлой зимой. Угроза нападения Алрии? Какой же незначительной мелочью теперь казалась та страшная опасность по сравнению с тем, что теперь нависло над монархией. — Боги… — сорвалось с его губ через некоторое время, которое он пытался найти хоть что-то ободряющее для себя и Шинсо. Правда, Шинсо, казалось, в этом не нуждался. Его сиреневые, блеклые глаза на миг вспыхнули желтым, но тут же вернули себе знакомый человеческий вид, только зрачки остались острыми, как у кошки: — Я смею напомнить, регент, что война с Алрией принесла нам не только смерти товарищей, — Иида нахмурился, не сразу поняв, о чем идет речь. — Магия Даби была исключительно пагубной для его тела, однако придворный целитель справлялся с ее последствиями. Раны Даби после сражения с Бакуго зажили менее, чем за месяц. И, если мои наблюдения верны, вы, грамотные люди, испытываете страсть к мыслеизложению на бумаге. — Фолиант! — Иида вскочил с места и вздернул руки к груди, словно уже держал в руках книгу. — Он… он должен был быть доставлен в библиотеку. Я… — он бросился к двери кабинета, — я изучу его сейчас же! Действительно, как он мог забыть! Иида ведь имел любопытство начать листать книгу, но самые первые страницы были исписаны непонятными терминами, а потом навалилось столько всего, что ему было уже не до приятного чтения. Однако, как разобраться со всем непонятным и незнакомым? Пусть алрийский и был близок миодосскому, там все же имелись значимые различия. — Шинсо, Шинсо! — Иида вихрем вернулся в кабинет, где Шинсо только-только поднимался на ноги, крепко вцепившись в трость. — Мне понадобится помощь! Шинсо моргнул, обещая не отказать, и последовал за ним.

***

— Ваше Величество, вам пора. Изуку устало вздохнул и открыл глаза. Тяжелый балдахин над кроватью надоел и раздражал. Он снова плохо спал, мучимый тошнотой и болью, и сейчас, когда нужно было подняться с постели, нацепить на себя маску доброжелательности и сохранить лицо, он не чувствовал ничего, кроме глупой, безосновательной злости. Изуку мысленно запретил себе это настроение, повернулся на бок и осторожно встал с кровати. Шел четвертый месяц беременности, и его фигура начала терять мужественные очертания. Оставалось надеяться, что Аояма не придаст значения обновленным предпочтениям в одежде: матушка помогла облачиться в широкий, расшитый золотом халат, спуститься в кабинет, который Изуку избрал местом аудиенции вместо тронной залы, в которой чувствовал себя не слишком уютно и чересчур уязвимо. Ему в принципе перестали нравиться места слишком открытые, хотелось забиться в угол, спрятаться и никому не показываться. В кабинете места было меньше, а окна выходили на южный холм, и все это придавало Изуку какой-никакой, но уверенности, что переговоры удастся провести успешно. Как Иида старался их не допустить! Письмо за письмом, но Аояма стоял на своем требовании визита Изуку в Энь Ю, но в итоге решил прибыть сам. И теперь Изуку недоумевал лишь об одном: зачем это понадобилось Аояме? До следующего платежа оставалось порядка недели, и, пусть средств пока было недостаточно, Аояма ничего не мог об этом знать. Так зачем? — Мидория, друг мой! — дверь отворилась, и кабинет словно залило блеском и радостью, от которых у Изуку ком к горлу подкатил. — Как я рад встрече! — Рад приветствовать! — Изуку улыбнулся радушно и поклонился, однако, не поднимаясь с кресла, чтобы не позволить Аояме заметить округлившийся живот. — Прости, друг мой, что не могу приветствовать тебя по протоколу — нынче совсем нездоровится. Аояма сдержанно хмыкнул и, воспользовавшись приглашающим жестом, уселся в кресле напротив: — О чем ты, Мидория? Нам ли держаться протоколов? — отмахнулся он будто бы речь шла о чем-то, не требующем ни малейшего внимания. — Как нынче настроения в твоем королевстве? Наступила пора обменяться новостями, поговорить о том, о сем, придерживаясь церемониала, и через четверть часа Изуку почувствовал, как усталость навалилась на него срубленным деревом. Хотелось откинуться, лечь, но вместо этого он продолжал сидеть, опершись локтями на полированный стол из красного дерева и изображать искренний интерес к новым веяниям в скульптуре. Нынче мастера по мрамору стали предпочитать излишней скромности реализм, а потому можно было наблюдать в скульптуре и более точную проработку как лиц — вплоть до волосков бровей, так и гениталий, которые теперь вполне соответствовали мужским пропорциям. В голове проскользнула мысль, что вот как раз таки ничьих гениталий Изуку ни видеть, ни обсуждать сейчас не хотел бы. — Искусство имеет тенденции к развитию, — произнес он со всей доступной ему рассудительностью. — Но ведь не это привело тебя в гости, верно? — На самом деле я ожидал, что ты изволишь принять приглашение, чтобы отведать устриц, — лучезарно улыбнулся Аояма. — В этом году они необыкновенно сочны! Изуку не успел его прервать, и снова полилась весенним ручьем похвала рыбакам, наловившим небывалый улов, поварам, научившимся готовить великолепные соусы, и изящным раковинам, в поверхности которых с каждым годом становилось все больше перламутра. Слова Аоямы, чересчур громкие и певучие, раздавались в голове, словно в пещере, пустой и темной, и Изуку не выдержал: — Аояма, — он поспешил смягчить тон. — Это прекрасные новости, и я сожалею, что мне не удалось приехать в твой гостеприимный дом. Однако, позволь нам перейти к сути твоего визита. Мое здоровье нынче шатко. Аояма закатил глаза, будто это замечание его оскорбило: — Ах, Мидория, должно быть тебе действительно совсем не здоровится, раз даже приятная беседа не услаждает твоего слуха. — Изуку ничего не ответил на это, и Аояма, наконец, сдался. — Я намеревался обсудить с тобой имеющийся у Миодоссии кредит. Изуку кивнул, предлагая продолжить. Аояма выдержал паузу, взял винограду с золотого подноса, запил розовым вином. После аккуратно промокнул губы белоснежной салфеткой, будто бы капли вина могли иссушить их или как-то были заметны и мешали беседе. Аккуратно сложил салфетку и положил подле приборов. Изуку тем временем старался дышать спокойно: в животе снова начинало покалывать. — Я подсчитал инфляцию, вызванную последними событиями на континенте. Я долго рассматривал все варианты, дорогой Мидория, однако не могу никак не отметить, что моя страна теряет средства, оставаясь твоим кредитором. В связи с этим я должен просить досрочного погашения задолженности или же повышения процентной ставки. — Или же? — невольно повторил Изуку, облизнув пересохшие губы. — Поверь, Мидория, — сочувственно наклонился к нему Аояма, — я не хотел ни в коем случае тебя расстраивать, однако и ты должен меня понимать. Как друг я пришел к тебе на помощь в трудный час, но теперь и для меня настают тяжелые времена. Мое сердце обливается кровью от этих слов, однако, как правитель, я вынужден служить своему народу. Изуку медленно закрыл глаза. Что ж, Аояма действительно как правитель Энь Ю должен был блюсти их интересы. А альянс действительно был обязан им. Но… Но откуда сейчас Изуку возьмет остаток долга? Тодороки тоже сейчас никак не смог бы помочь — торговля шла, но обеим странам, измотанным жестокой войной, было неоткуда взять достаточно товара на продажу. В ход шли фамильные драгоценности, потому что в казне денег едва ли оставалось. А значит, прямо сейчас погасить долг не было никакой возможности. — Сколько процентов ты хочешь получать? — не имея сил на витиеватые формулировки, спросил Изуку. — Хотя бы еще пятнадцать к каждому платежу, — с искренним сочувствием вздохнул Аояма, и Изуку от этого будто молнией ударило. Пятнадцать? Да за три платежа набежит еще половина от остатка! Он уставился на Аояму долгим, загнанным взглядом, забыв спрятать эмоции, и Аояма сделал вид, что их не заметил. Ну, как не заметил. Он медленно пил вино из бокала, пока Изуку прогонял его слова в голове. — Друг мой Мидория, — ласково продолжил Аояма, не дождавшись ответа, — я понимаю, это сложно. Но мы с тобой давно союзники, давно дружим. Ты ведь прекрасно понимаешь, что я не пришел бы без нужды. — Друг? — тихо переспросил Изуку, проворачивая это слово на языке. — Если ты друг мне, Аояма, то почему, зная, в каком бедственном положении находится моя страна, ты пытаешься еще больше на мне нажиться? Прозвучало некрасиво. Но Энь Ю не бедствовали. Изуку видел, сколько денег уходит на пошлины, которые с войны так и остались повышенными на двадцать пять проклятых процентов. А вот Изуку едва мог кормить оставшиеся гарнизоны, которые после войны опасно было распускать. Не было дня, чтобы Ниренгеки не отчитался о нехватке бюджета, не было дня, когда не приходилось выбирать, за что заплатить сегодня. — Мидория, друг мой, я живу лишь желанием сохранить добрые отношения между нашими странами, — учтиво ответил Аояма, но улыбка его стала холодной и неприятной. — Неужели ты хочешь обвинить меня в нечестности? Разве я, как кредитор, не могу попросить о возврате долга? Разве исполнение обязательств не является подтверждением дружбы? Или, быть может, ты желаешь потерять наши добрососедские отношения? Изуку замер. В груди свернулась серая змея отчуждения. Он бросил короткий взгляд в окно. На склоне южного холма дремал, раскинув красные крылья, Киришима. Нет, он еще не начал летать, но Аояма этого не знал. Но главное было даже не в этом. Стоять. Стоять за своих насмерть это было правильно. Сначала кормить своих тоже было правильным. И, быть может, в истории Изуку не хотел бы остаться правителем, который развязал войну, или же прослыть тираном. Но если выбор стоял в том, сохранить ли свое доброе имя для потомков или дать этим самым потомкам жить в мире и благости, то что оставалось Изуку? Дружба с соседними странами всегда была его приоритетом. Но сейчас, эта дружба больше не была взаимной. И, как тогда дельно заметил Кацуки, Аояма просто напросто пытался использовать их, привычный к дипломатически мягкой позиции Изуку. Улыбаться… Изуку больше не был готов улыбаться. Друг… Другом можно было назвать Тодороки, который с самого начала войны был заодно с Изуку. Который сейчас буквально с ног сбился, стараясь удержать оба государства от подступающей бедности, если не сказать нищеты. Мог ли Изуку назвать другом Аояму? Магия озлобленно защипала пальцы, на корне языка стало горько. — А что мне дают наши добрососедские отношения? — Изуку вернулся к Аояме. — Что я получаю сейчас, кроме грабительских пошлин? Аояма поджал губы как умел только он — собрав не в линию, а в точку под носом: — Возможно ты забыл, дорогой Мидория, но ты торгуешь через мои порты. Они с Бакуго выстояли против военной машины Алрии. А сейчас Аояма пугал Изуку риском потери дружбы, за которую приходилось так дорого платить? Да, Бакуго больше не было рядом, но Аояма об этом не знал. И, видят боги, это ему следовало дорожить дружбой с Миодоссией: — Я соглашаюсь через них торговать. Одного дракона было достаточно, чтобы спалить пару тысяч алрийских воинов. Сколько у тебя гарнизона, который встанет защищать твои порты, если я решу их сжечь? — Ты угрожаешь мне? — глаза Аоямы стали большими, кожа на скулах резко натянулась. — Я лишь, — как странно, но от гадкого слова «угрожаешь» внутри только теплее стало, — напоминаю тебе о том, кто твой союзник. Мы победили Алрию. Что помешает нам победить тебя? — Ты не посмеешь. Магия начала жечь пальцы. Изуку развернул руку на столе ладонью вверх, чуть приподнял, и зеленые искры послушно сплелись в причудливо переливающийся шар, вспыхивающий малахитовым пламенем то там, то тут. Изуку сделал несколько глубоких вдохов, наблюдая за его вращением и стараясь успокоиться. Аояма сидел неподвижно, наблюдая за этой случайной демонстрацией мастерства. Наконец, сердце вернуло себе размеренный ритм, и Изуку ответил: — Ты правильно сказал, Аояма. Я, как правитель, обязан заботиться о своем народе. И ты сейчас грабишь его, Аояма. А потому, я посмею. — Изуку сжал пальцы в кулак, и волшебный шар распался на миллиарды сияющий осколков, с хрустом осыпался на блестящий лак рабочего стола. — Сейчас я позову секретаря, и пусть он подготовит пакт об изменении пошлин. Отныне Миодоссия будет торговать через Энь Ю безвозмездно. В благодарность и в память о нашей дружбе я позволю тебе сохранить независимость и не стать нашей провинцией. — Я не согласен!.. Но Изуку не дал ему договорить. В животе снова неприятно жгло, и в голову начало вползать болезненное марево: — Скажешь мне это мечом, Аояма? Быть может, Бакуго не изящен в словах, но, поверь, вы не выстоите и дня, если он явится к вам с драконами. Ты действительно желаешь узнать, как именно пала Алрия? Лицо Аоямы было белым, на лбу быстрым пульсом билась тонкая жилка. Он весь вжался в бархатную спинку кресла и сидел ни жив, ни мертв, обезоруженный таким приемом. Изуку позвонил в колокольчик, и его серебряный звон сиротливо разлетелся по хрустальной тишине кабинета. Секретарь явился незамедлительно: — Вызывали, Ваше Величество? Изуку кивнул: — Мы с уважаемым Аоямой пришли к решению освободить Миодоссию от пошлин при торговле через порты Энь Ю. А также перенести срок следующего платежа на два месяца вперед, — Аояма вздрогнул. — Конечно, мы не будем злоупотреблять терпением и благодушием наших соседей, однако после войны мне нужно время, чтобы восстановить страну. Подготовьте пакт прямо сейчас. Секретарь, вышколенный Ниренгеки, мгновенно достал бумагу, чернила и перья, быстрыми росчерками подготовил текст пакта и передал правителям на ознакомление. Изуку пробежался по нему глазами, незаметно прикусив щеку. Виски и затылок начинали пульсировать в такт пробудившейся магии Кацуки. Еще немного, и терпеть станет невозможно. Изуку положил документ перед собой и поставил подпись, стараясь сохранить свои движения неторопливыми и спокойными: — Меня устраивает здесь написанное, — он подвинул документ к Аояме, поправил халат и поднялся. — Прошу простить. Устал. Завершите сами. Секретарь уставился на него в удивлении, но вопросов задавать не стал. Горло у Изуку охрипло, пришлось замолчать. Коротко поклонившись, он вышел из кабинета и едва смог дойти до коридора, ведущего в королевские покои. Здесь силы его оставили. Изуку едва успел зацепиться пальцами за каменную стену, и медленно осел на колени, судорожно хватая воздух ртом. Его собственная магия стучалась в его ладони в панике, а магия Кацуки… Боги! — Харсайым! — это донеслось уже совсем издали, совсем глухо, и только чьи-то быстрые, торопливые шаги остались в памяти Изуку. Очнулся он уже вновь в своей постели. Как уже привык: обнаженный, под тонкой льняной простыней, влажный на спине и груди от соленого пота, мокрый в промежности от внутренних омовений. Мицуки сидела рядом, и горестная морщинка залегла между ее светлых бровей. Изуку снова закрыл глаза. Нет, она уже не пыталась его уговорить. Но по одному ее виду было легко понять, какие мысли крутятся в ее голове. Судя по звукам у окна сидела матушка. Матушка плакала. Изуку глубоко вздохнул, стараясь сдержать собственные слезы. Сколько еще он продержится? В конце концов, он же должен был стать колыбелью героев. Неужели это было всего лишь сказание, ничем не подкрепленное? Или просто даже колыбель не была рассчитана на двоих? Боги, как же Изуку устал за эти несколько месяцев. Как же тяжело это ему давалось. Но передумать было нельзя. Это было бы предательством. На удивление бесцеремонно скрипнула дверь. — Ваше Величество, вам хуже?! Иида. Странно, это было совсем не в его обычае входить без стука. Изуку не стал открывать глаза: так бы наверняка покатились слезы. — Тише-тише! — зашипела матушка, и Изуку легко представил, как она надувает щеки, чтобы получилось достаточно убедительно. — Он спит! Иида пристыженно ойкнул, и уже другой голос, больше похожий на шелест жухлой травы на склоне холма, прокатился по королевской спальне: — Посмею возразить, — Шинсо, — дыхание ваше, дорогая харсайым, звучит бодрствующе. Мы не принесли с собой беспокойства. Уделите нам немного времени. Изуку заставил себя повернуть голову: целиком шевелиться вовсе не хотелось. У Ииды в руках был серебряный поднос с единственной черной чаркой. Заметив взгляд Изуку, Иида осторожно приблизился к постели, протягивая поднос: — Прошу вас, испейте. Это должно помочь. Кусая губы от боли — наверняка внизу живота расползлись новые маки кровоподтеков — Изуку приподнялся на локте и, не дожидаясь вопросов матушки, залпом влил в себя содержимое чарки. Лекарство огнем прокатилось по телу, на миг остановив дыхание. А после… После боль вдруг отступила, совсем-совсем, и Изуку с удивлением уставился на Ииду, во взгляде которого теплилась робкая надежда: — Что это? — Микстура от боли, — ответил оставшийся у дверей Шинсо. — Однако, она не лечит. Вам лучше оставаться в постели до тех пор, пока мы не найдем что-то, что поможет справиться с повреждениями. Мицуки резким движением схватила чарку и поднесла к носу, но, ничего не уловив, поставила обратно: — Так что вы тогда здесь стоите? — недовольно бросила она Шинсо, и тот поспешил поклониться: — Не смею больше задерживаться. — Спасибо! — только и успел крикнуть ему вслед Изуку. Пусть Шинсо и ходил с тростью, и хромал, но исчезал он из виду все так же ловко и быстро. Иида поймал руку Изуку и крепко сжал: — Секретарь сообщил мне о пакте с Энь Ю. Вы сделали невозможное, Ваше Величество! Я был так рад слышать! — Это были не самые лучшие переговоры, — деликатно улыбнулся Изуку. — Но, я надеюсь, это поможет нам выиграть время. — Конечно, Ваше Величество! — горячо кивнул Иида. — Могу ли я послать голубя герцогу Тодороки? — Обязательно. И чем быстрее, тем лучше. Наконец, в спальне все стихло. У постели осталась дежурить лишь матушка. Она пересела в изножье кровати, положила ступни Изуку себе на колени и принялась гладить от пальцев к щиколоткам. Это успокаивало, и Изуку, сам того не заметив, потянуло в сон. Микстура подействовала, во всем теле воцарилось нежное безмолвие, и под уютное материнское бормотание Изуку задремал.

***

Где-то далеко и чуть слышно булькнула капля дождя в грязную лужу. Очако вздрогнула, а Джиро, дремавшая у нее под боком, вскочила на лапы: — Вернулся! Моклый снег под лапами был скользким, но они все равно помчались к кормушке, предусмотрительно нарычав на младших, чтобы носа не высовывали. Сезон корма кончился, начался сезон дождя и ветра, а не за горами были и холода, и здесь уже было достаточно мерзляво, чтобы греть хвост у себя в подмышке. Кусты поредели, трава поникла и лежала комьями. Земля под ней была скользкой и слоистой, но Джиро и Очако все равно бежали вперед, обнаружив в себе горячую надежду. Еще немного, еще несколько рядов смолистых елок, а затем будет колючий кустарник да голый луг, где почти потеряла запах пищи пустая кормушка. Уже пару десятков дней им доставались редкие куски, порой и вовсе кости, какие бросал из ниоткуда тот, похожий на черное облако. Он был словно мертвый, только Очако еще не знала, почему. Но вот прыжок, другой, в обход кустов, и драконы выскочили на поляну. И замерли. У кормушки стоял Серый человек. У Очако шипы на спине поднялись. Враг! Джиро, врезавшаяся в нее сзади, испуганно пискнула и припала к земле. — Пришли значит. — Взглядом Серый человек смотрел словно сквозь них, но все же видел. Очако чувствовала это кожей. — Ко мне. Когти сами вцепились в размокшую грязь. Подойти к нему? После того, что он уже сделал с ними? С Денки? С Бакуго? Джиро медленно сделала шаг вперед, и Очако зарычала на нее сквозь зубы: — Он опасен! — Я знаю, — отозвалась Джиро, напрягая светлые брови. — Но Бакуго сказал не злить его. Я подойду. Надеюсь, ему этого хватит. Очако наблюдала, как она кралась к Серому человеку через всю поляну. Сначала шла, потом все больше и больше прижималась к земле, словно от страха могла дать стрекача. Последние шаги Джиро и вовсе ползла, цепляясь когтями за раскисшую землю. Серый человек посмотрел на нее свысока: — Ясно. Провел ладонью по своему запястью и исчез во вдруг разверзшейся позади него бездне. Из ниоткуда на поляну выпал крупный кусок свежего мяса и все стихло. Через некоторое время, драконихи позволили себе выпрямиться. Лес шумел, снова безлюдный и снова безопасный. Джиро обнюхала мясо, лизнула его и принялась полосовать когтями, стараясь оторвать себе кусок. Портал же тем временем открылся в хижине, и Кацуки, обнаруживший в себе доселе непривычный навык спать несмотря на боль и процедуры, вынырнул из небытия, заслышав уже ненавистный звук. Первая капля дождя бьется о воду. О воду стылую, какая едва не замерзает в заводях горных рек и держится жидкой лишь потому, что волны стремнины колыхают ее издали. — Твои драконы послушны, — скучающим тоном сообщил мясник, останавливаясь возле ложа. — Я полагал, что они уважают лишь силу, но не думал, что неразумным тварям нужна будет подобная демонстрация. Выходит, победивший вожака становится вожаком. Так, варвар? Драконы были не так просты. У них не было стай, не было вожаков. Каждый сам за себя. Кацуки не стал встречаться взглядом с мясником. Глаза могли его выдать. — Все так.