Battle-born

Нынче погода была милостива — ветер стих, мороз усиливался лишь к ночи, а снег на тропе был крепким и нескользким. Салхи шел уверенной иноходью, навострив уши. Казалось, будто он понимал всю ответственность своего положения, и поступь его была мягкой, кошачьей. Изуку, отвыкший за последние месяцы от верховой езды, уставал быстро, и приходилось останавливаться, чтобы перевести дух. Киришима, Мина и Шинсо следовали за ним на крепких конях, кованных на специальные подковы, над которыми королевские кузнецы поломали голову. Теперь нижняя сторона конских копыт была усилена железными шипами, и они цеплялись за снежную тропу не хуже ргапальих когтей. Мицуки же ехала на рыже-пегом ргапалле Киришимы, и тот поминутно вертел головой, принюхиваясь и озираясь. Она одергивала его поводом, и он снова шел ровно. До становища Бакуго оставался один день пути, когда Салхи потерял покой и на привалах перестал есть. Он стоял, повернувшись в сторону дома, вытягивал шею и привставал на задних лапах, словно мог заглянуть за высящиеся перед ним хребты. Изуку ласково похлопал его по шее, и Салхи защелкал клювом. Не злобно, но нетерпеливо. — Потерпи чуток, скоро будешь дома, — пообещал ему Изуку на дэньмитском и протянул кусок вяленого мяса. Салхи не обратил внимания на подношение и снова уставился на тропу. — Не понимает, — сочувственно бросил Киришима. — Думает, раз там дом, то и хозяин там. Эти слова больно полоснули по сердцу. Да, не объяснить ргапаллу, что нынче придется пока побыть без хозяина. На привалах было тепло. Мина и Киришима перекидывались по очереди, и возле их крутых боков можно было отогреть замерзшие руки. По воздуху оно было бы быстрее, но Изуку вдруг стало плохо в полете, и в итоге решили не рисковать. Мареновый кристалл теперь был при Изуку, снадобья, что заваривала Мицуки, действовали лучше, а в холоде и магия Кацуки вроде как поутихла. Палатки на ночь не ставили, спали в мешках из шкур, как полагалось дэньмитам. Правда, Изуку даже так порой было жарко: он неизменно спал промеж передних лап Киришимы, и от драконьего дыхания таял снег. Они уже подъезжали к становищу, когда переменился ветер и подул в их сторону. Изуку ничего не почувствовал, лишь щеки начало сильнее холодить, но Салхи вдруг осадил на задние лапы. Мина, ехавшая чуть позади, спрыгнула с коня и повисла на поводьях, не позволяя Салхи рвануться. Киришима же с хлыста выслал свою лошадь, и та помчалась вверх по тропе, визгливо ржа, и подкидывая располосованным до крови задом. Следом, спокойнее, но тоже галопом поскакал Шинсо. В ладонях у Изуку вмиг стало влажно, и дело было не меховых перчатках. Он набрал повод короче, готовый удержать ргапалла: — Мина, отпусти. Она моргнула на него своими бездонными глазами и все же отступила. Салхи рванулся мгновенно, благо Изуку успел вцепиться пальцами в высокую луку седла. Становища Бакуго не было. Салхи просто вынес Изуку на пустое белое плато, усеянное снежными холмиками. Ни окхеля, ни хутту. В ущелье стояла оглушительная тишина, и только тонкий запах казался чуждым этому месту. Он был знакомым, но Изуку никак не мог его вспомнить. Гнедой жеребец Киришимы все еще нервно метался, высоко вздергивая ноги, брошенный в одиночестве. Шинсо не пытался его поймать. Его лошадь, очевидно, оставленная не так внезапно, стояла, лениво опустив голову. Изуку едва успел спешиться с Салхи, как тот вырвался, весь ощетинившись и вздыбив шерсть, и принялся носиться от холмика к холмику, остервенело копая когтями. Тем же были заняты и Шинсо с Киришимой. Мина остановила своего коня возле Изуку: — Хорошо, что все укрыто снегом. И Изуку вдруг понял. И тишину — ни блеяния овец, ни лая собак, и что за холмики — продолговатые и низкие, и что за запах — так пахли выжженые Даби деревни. Вот только Даби больше не было. В груди вдруг стало пусто. Горы навалились, в ушах зазвенело. Они опоздали. Только теперь глаза Изуку замечали то тут, то там торчащие обломки стрел, облепленные снегом обломки кхере — решетчатых стен окхелей. Здесь была битва. Но зачем? За что? Как бы ни был Изуку чужд этому месту весной, но здесь жили хорошие люди. Он видел, как они трудились каждый день, отвоевывая у суровой природы свой кусок хлеба, который и хлебом-то назвать было нельзя. Видел, что после зимы большинство было худо и голодно, но все равно приветливо друг к другу. Сам же он был чужаком, а потому к нему относились и настороженно, и порой насмешливо, но редко кто мог действительно позволить себе хоть реплику в его сторону — титул харсайым прекрасно защищал собственность харса. Токаге же и вовсе окружила Изуку и помощью, и заботой… Токаге! Изуку нашел взглядом место, где раньше стоял окхель Бакуго, и быстрым шагом направился туда. Снега было много, достаточно, чтобы набиться в сапоги через верх, но Изуку сейчас было не до мгновенных неудобств. Киришима и Шинсо опередили его. И, когда он, наконец, смог забраться на возвышенную площадку по заснеженной тропе, Шинсо преградил ему путь: — Не нужно туда ходить, харсайым. Ничего хорошего ты не увидишь. Изуку стиснул зубы, и рукой отодвинул Шинсо. Среди десятка других холмиков, лежало освобожденное от снега тело Токаге. И глядя на него, не оставалось сомнений, что ей пришлось пережить перед смертью. Кровь на перерезанном горле смерзлась и была черной, от платья остались лоскуты. В глазах помутнело от слез. Изуку отвернулся было, чтобы скрыть слабость от драконов, и тут же наткнулся на Мицуки. Она поймала его плечи и голову, прижала лицом к своей груди, и всхлип, недостойный правителя, все же прокрался в дыхание Изуку. — Дорвались, — прошептала она со злостью в голосе. — Свободу почуяли. Изуку вздрогнул. А Мицуки гладила его по волосам, успокаивая, но он чувствовал, как жестко и быстро бьется ее сердце. — Ведите лошадей, — скомандовала она драконам. — Харсайым опасно здесь находиться. — Похорони ее, эдагаэш, — послышался рычащий голос Киришимы. — Своих нужно хоронить. — У нас… — она не успела возразить, как Изуку отстранился: — Похорони. Я не уйду отсюда без этого. Киришима, уже поднявший тело Токаге на руки, чтобы перенести на более удобное для костровища место, моргнул пожелтевшими глазами. Чешуя пятнами проступала на его лице, пальцы обратились в когти. Мицуки тяжело вздохнула, но поручила таки драконам искать дрова для костра, а сама пошла чертить на земле замысловатые символы, готовить обряд. Шинсо остался рядом с Изуку. — Им не нужна была никакая контрибуция, — пробормотал Изуку, чувствуя как слезы разочарования наворачиваются на глаза. — Их нельзя было отпускать. Я думал, что они будут рады возвращению домой, а золото успокоит слухи. Но… Но нет. Шинсо только вздохнул: — Никто не может заглянуть за горизонт. — Вот зачем Кацуки нужен был наследник. Вот почему. Его не было здесь всего несколько месяцев, и вот чем обернулось его отсутствие. И мое отсутствие, — слова вязли на языке, по щекам стало мокро и мороз сразу же принялся их щипать. — Это моя вина. Шинсо промолчал. Только его глаза на миг полыхнули желтым и тут же погасли: — Эдагаэш права. Отныне горы могут быть враждебны к вам. Нам лучше бы не тратить времени на личные привязанности и озаботиться вашим здравием. Тон Шинсо звучал успокаивающе. Словно ручей журчал по мелким камушкам. От того, как лились слова, хотелось опустить руки, расслабить плечи, позволить себе минуту слабости. Сбежать к себе в Фессу, подальше от этой ненужной жестокости. Но мысль о покое и комфорте была тошнотворной. — Не говори со мной, — приказал Изуку. — Мне нужна тишина. Шинсо чуть поднял бровь, удивляясь, но перечить не стал. Он молчал, и горы тоже молчали. Изуку медленно двинулся вдоль становища. Ничего не осталось, все сожгли. Сколько дней, месяцев, лет ушло у Бакуго, чтобы собрать все это? Изуку шел, внимательно всматриваясь в очертания руин, в каждый уже раскопанный холмик. Те, кто пришел сюда, не щадили никого. Мужчины, женщины, старики. К совсем маленьким холмикам Изуку подходить не рискнул, зная, кого обнаружит там. Под желудком стало горько. Магия в руках запульсировала, и ему пришлось снять перчатки. Он, привычный к дипломатии и вежливости континента, осуждал супруга за жесткость. За ту грубость, с которой тот обращался со своими поддаными. За высокомерие, за взгляд свысока. Изуку смотрел на Бакуго, не терпевшего малейшего неповиновения, малейшего ослушания, и сочувствовал его хэгшинам. Но теперь… Боги, да разве они заслуживали иного? Разве эти варвары, не погнушавшиеся беззащитностью становища, заслуживали доброты и милости? Они не свободу почуяли, а безнаказанность и вероломно воспользовались ей! Во рту было гадко. Горькие, словно отвар асота, слова зрели на языке. И впервые — действительно в первый раз в жизни — Изуку чувствовал жажду. Первобытную, как пламя, добытое из лучины, жгущую изнутри промеж легких, заставляющую губы сжиматься до боли и соли. Шаги из растерянных и шатких стали прямыми и широкими. — Похороны подождут, — твердо сказал Изуку, подходя к уже почти готовому костровищу. Киришима и Мина замерли, Мицуки недоверчиво нахмурилась. — Нужно обыскать все здесь. Найти следы тех, кто это сделал. Зловеще щелкнули треугольные зубы Киришимы. Мина склонила голову к плечу: — Зачем нам знать? Она спрашивала правильно, и Изуку не испугался ответа: — Чтобы знать, кому вернуть эти монеты, — Мина не поняла, и он пояснил на дэньмитском, на котором грубая правда давалась ему куда проще. — Чтобы покарать их. Плечи и руки Киришимы покрылись чешуей, черты лица загрубели. Шинсо, следовавший за Изуку молчаливой тенью на почтительном расстоянии, поправил ворот своего черного балахона: — Харсайым, ваша безопасность… — Я желаю не безопасности, — резко обернулся Изуку. — Я желаю, чтобы предатели были наказаны. Я желаю знать, кому из хэгшинов хватило наглости разрушить дом моего мужа! Темно-зеленые искры магии посыпались на снег, проплавляя его до промерзшей земли. Пока прозрачные жгуты закрутились, рассекая наст и сугробы вокруг Изуку. Шинсо потупил взгляд и ссутулил плечи: — Как прикажете, харсайым. — Деку… — остерегающий голос Мицуки наоборот ускорил биение его сердца, и лишь гортанный рык Киришимы хоть немного остудил его пыл: — Мы найдем каждого. И принесем тебе их головы. Изуку невольно вспомнил, каким веселым, даже игривым тоном похожее выражение прозвучало чуть меньше года назад в шатре переговоров, как лениво махнул рукой Бакуго, которого вовсе не интересовала судьба разбойников. Нет, Изуку не был готов махнуть рукой. Он так старался не обидеть этих людей, отпуская домой с чужбины, так старался ответить на их тревоги и вопросы надеждой, уверенностью в будущем, а они ему так отплатили. Не побоялись ни богов, ни мести. А быть может, были уверены, что теперь и некому будет мстить. Драконы сновали по останкам становища, не перекидываясь. У ног Изуку медленно, но верно росла кучка следов и доказательств. Мицуки звала его еще не раз и не два, но он больше был занят запоминая. Черно-белый плетеный из овечьей шерсти браслет на руку с узорами рархаршей. Испачканная кровью мятая шапка ворхидов. Деревянная бляшка с тамгой одного из племен архасслов, очевидно, слетевшая с нагрудного ремня ргапалла. Шинсо объяснял каждую деталь, и выходило, что здесь прошли войной представители всех крупных племен. Значит, действительно «дорвались». — Однако мы пока не знаем, кто именно, — заметила Мицуки, когда брови Изуку начали болеть от непривычной хмурости. — У ворхидов больше двадцати родов, шапки носят все знатные воины. — Сложите в мешки, — приказал Изуку. — Эти находки пригодятся позже. Пока нужно упокоить погибших. Вскоре занялось высокое, желтое пламя. Оно чадило и трещало, разливая по плато горький дым. Изуку смотрел не отрываясь. Что скажет Бакуго, когда вернется? Что теперь делать Изуку? Он-то думал, что, явившись сюда, напомнит хэгшинам о наличии харской власти, а теперь… Теперь появиться перед ними без решительных действий будет непростительной слабостью. Да и как Изуку сможет доказать их причастность? Возникнут споры, разногласия, никто не признается… Но нет. Боги свидетели, ему не нужно было их признание. Его доказательством были оставленные следы и запахи, мелкие детали вражеской брони да одежды. На его стороне были драконы. И нет, не Изуку стоило бояться не доказать своей правды. Бакуго… Кацуки. Кацуки не зря правил здесь железной рукой. И до его возвращения Изуку обязан был восстановить попранный порядок. Он читал о таком. Читал и думал, как низко поступают варварские народы. Но если они понимали лишь язык силы, то у Изуку сейчас было достаточно таковой, чтобы быть понятым всецело. — Чье становище ближе всего к нам? — задал он вопрос непривычно требовательно. Мицуки накинула меховой капюшон: — До любого не менее дня пути. Но что ты собираешься делать, харсайым? Без харса у тебя немного власти. — Как я помню, мое положение изменилось, — Изуку взглядом указал на свой живот. — Это верно. Но как знать, готовы ли сейчас люди принять это положение. — Мицуки встретилась с Изуку глазами. — Шаманы знают о творящемся на земле и в головах. Нужно для начала разузнать, действительно ли боги еще благосклонны к твоему возвращению. Изуку кивнул. Мина поймала Салхи, уже бесцельно бродящего по плато, и подвела его к Изуку. В седло получилось забраться с первого раза, благо ргапалл был ниже верховой лошади. Изуку погладил его жесткую шерсть и сжал бока пятками: — Едем к шаману, эдагаэш, — повторил он почтительное обращение. — Я хочу успеть до темноты.

***

В большом шатре было чадно и жарко. Пусть за его пологом бушевала ледяная буря, но внутри царили духота и гомон. За низкими столами было людно. Рабы сбились с ног подавать горячие блюда. Потерев замерзшие ладони и скинув заледенелую шубу, Йо уселся возле Шишиды и подвинул к себе сочащиеся жиром и соком бараньи ребрышки. Аромат жареного мяса щекотал аппетит. Йо вцепился зубами, оторвал крупный кусок и лишь потом отвлекся на разговоры. Шишида, обзаведшийся в последнем налете ссадиной на скуле, поинтересовался: — Как нынче добрался, Йо Шиндо? Добрая ли была дорога? Йо кивнул, не переставая жевать: — Добрая, да долгая. Пока до стоянки, пока добычу разобрать. Брать-то было нечего. — Да уж. Не думалось мне, что так бедно будет в становище Великого Харса. — Истина нынче льется в словах твоих. Все растратил, все чужакам отдал. Здесь Йо, конечно, лукавил. Шли не за добычей, много добра пожрал огонь. Шишида, в меру молодости да неопытности своей, приехал с нукерами уже поздно, когда догорали окхели да плетни хутту. Вот и досталось им лишь пару десятков овец, которых другие умаялись бы гнать до своих стоянок, вот им их и продали на четверть дороже красной цены. Йо бы и половину накинул, да только помешал Камакири, ударивший с Шишидой по рукам. Сам Камакири теперь сидел во главе шатра, как тот, кто опрокинул харский окхель. Его место было почетным, и Йо ждал, когда он, наконец, объявит присутствующим радостную новость. После слуги — рабам прикасаться к праздничным блюдам было не положено — должны были подать ему баранью голову как самому достойному гостю улузатта — общего собрания племен. Обычно улузатт проводили весной. Событие было важное и сопровождалось ярмарками, играми, да и празднованием конца уухэльхога. День после долгой зимы был, наконец-таки, равен ночи, и женщины доставали из припасов серую муку, из которой жарили улу-борсыки — большие, на бараньем жиру да с кислым овечьим молоком. Обычно для улузатта выбирали эйлаг — горное пастбище, где было достаточно места, чтобы развернуть ярмарки и игрища, поставить хутту для скота и торговли, да и раскинуть шатры. Но на этот раз новости не могли терпеть до весны, и для улузатта выбрали укромную долину, где ветра были тише, в отличие от эйлагов, где сейчас резвилась буря. Горным племенам нужно было знать как можно раньше. У другой стены шатра сидел Рин со своей новой женой. Йо смотрел на нее пристально, и никак не мог вспомнить, где видел ее раньше. Ее круглое лицо с плавными скулами, острым носом, обрамленное двумя тонкими косами было знакомо и в то же время никак не обозначалось ни именем, ни местом. Йо подумал-подумал, да и бросил это гиблое дело. Стоила ли она его беспокойства! На днях ему достался куда более значимый трофей. Йо с удовольствием вспомнил боль в ребре ладони. Как она билась, как сопротивлялась, как грызла его даже сквозь намотанную на руку тряпку! Одна мысль о том, что та женщина принадлежала Бакуго, даже если не телом, то своей преданностью, запускала по венам Йо благостное пламя. Какой же это был восторг, быть причастным к разрушению всего, что этот безродный ублюдок успел здесь устроить! А теперь от него — от всего-всего — остался только лишь шатер, который Камакири пожадничал сжечь. И шатер этот хорош, да только вот бесят до дрожи магии под пятками еще никак не скрытые тамги рода Бакуго. Но ничего, это все тоже было временно. Пусть льется арха, пусть напиваются гости крепким дузом! Под утро и это наследие будет сожжено под ликующие вопли. А пока нужно подвинуть к себе кровяной колбасы да еще горячих борсыков и радоваться со всеми вместе. Наконец, собрались все. Понимающе переглядывались Куроиро с Шишидой и Камакири. Остальные хэгшины и их нукеры вели беседы спокойно, но чуть растерянно, пока не понимая, для чего же их сюда созвали. Наконец, Камакири поднялся, и шум стих, все устремили на него взоры, полные ожидания. — Друзья! — его скрипучий голос, похожий на громкое, несмазанное колесо, звучал хорошо и резко. — Вы знаете, что богами нам завещано стоять на своем. И не людям без роду и племени менять эти заветы! Шишида и Куроиро дружно издали боевой клич и подняли кулаки в воздух. Тсубураба, которого с собой не позвали за нерешительность, набрал было воздуха, но почему-то промолчал. Не шевельнулся и Хирию Рин. Йо облизнул губы, выжидая. — А потому мы собрали вас на улузатт! Чтобы обрадовать и объявить: отныне каждое племя будет жить по законам предков! Самостоятельно держать земли! Без чьего-либо назидания судить преступников! Не спрашивая разрешения выбирать летовки и зимовки! А знаете почему? Потому что Великого Харса нет! Толпа не успела разразиться радостными криками, так, воздуха в легкие набрала. Полог шатра вдруг поднялся, и кто-то вошел. Йо бросил в сторону входа мимолетный взгляд, не ожидая никого действительно важного для улузатта, но от знакомого красного желудок сковало страхом. — Повтори это, поганый пес! Нет, это был не Бакуго. Но в его плаще, откинув густые зеленые кудри на белый мех, посреди шатра теперь стояла его харсайым. И очертания ее фигуры были странными, сглаженными длинной традиционной безрукавкой дэньмитов, а руки по плечи были обнажены. Но Йо не успел задуматься об этом. Что этот юнец вообще здесь делал? Как добрался зимой без проводника, когда летние тропы были засыпаны непролазными сугробами? Как узнал, где устроили улузатт? — У тебя нет власти без мужа! — ощерился Камакири, обнажая меч и направляя острие в сторону харсайым, но голос его дрогнул. — Ты жена и чужеземец, так что не смей нам указывать! — Именно, — губы харсайым вытянулись в линию на белом лице. — Я жена. И я не уйду отсюда, не испив крови тех, кто разрушил очаг моего дома. Шишида засмеялся, но вдруг осекся, встретив ее гневный взгляд. Нукеры хэгшинов, еще не посвященных в случившееся, зашептались, по шатру пополз недоверчивый гул. Камакири нервно дернул челюстью: — Здесь нет ничего твоего… — О нет, — харсайым медленно двинулась ему навстречу, и Йо вдруг с ужасом заметил тамгу Бакуго на ее плече. Знак был еще красным по краям, а значит, нанесен был недавно. Но для этого чужеземец должен был… Колыбель! Йо от досады едва не крякнул. Будь проклят этот Бакуго! Мало того, что боги наделили его недюжинной магией, так еще и колыбель героев подарили! Вон же, пузо вперед парня идет! Но, коли так, ребенок мог быть и наследником. Убить! Их нужно было скорее убить! Йо незаметно потянулся к суме, что сбросил на ковер позади себя вместе с шубой. Там лежало хорошее оружие, доброе оружие. — Здесь все принадлежит мне, — продолжила харсайым. — А ты предатель. И я знаю, что ты не один здесь, кто осквернил мой дом, надругался над моими слугами и истребил моих подданных. И, клянусь Ханем, никто отсюда не уйдет, не заплатив за это. В панике вскочили нукеры Куроири, выхватив ножи. Харсайым только руки подняла, и черно-зеленые жгуты закружились вокруг нее, защищая, и очертания тела начали светиться зелеными искрами. Полы шатра затрепетали, будто бы буря ворвалась под полог, и факелы беспомощно затрепетали, грозясь погаснуть. Голос харсайым прорезал шум приказом: — Мина! Дикий рев сорвал шатер с кхере, и зимняя ночь обрушилась на землю. Вмиг стало темно, и лишь сияющая фигура харсайым была видна в полумраке. Заметались люди, закричали. Йо припал к земле, пополз было к суме, но кто-то споткнулся о нее в суматохе и она отлетела в сторону. Небо окрасилось рыжим: драконье пламя разлилось в воздухе, освещая долину. — Приказываю всем остановиться! Нет, конечно, это не был лающий, рвущий уши своей громкостью крик Бакуго. Но харсайым было слышно, и многие замерли, а кто-то и упал на землю, закрыв голову руками. Снова зажгли факелы, и двое воинов принялись ходить по толпе, выдергивая то одного, то другого. Они выволакивали хэгшинов и нукеров по одному к драконьим лапам, и Йо мог только молиться Ханю, чтобы его не схватили. Розовая дракониха снова озарила долину пламенем, и Йо в ужасе разглядел знакомые шипы волос Киришимы. Его глаза горели желтым, он рыскал среди людей будто волк среди паленого леса. А следом, совсем рядом неслышной тенью летучей мыши скользил силуэт Шинсо. И харский глашатай, и его верный пес снова здравствовали и были здесь. Да как такое могло быть?! Йо огляделся. Мина лежала поперек долины, перекрывая единственный выход, и выбраться, не привлекая ее внимания, было невозможно. Нет, нет, бежать сейчас было нельзя. Постепенно на былом почетном месте сгрудилось человек тридцать. Они выглядели жалкими, испуганными, и Йо знал, что сам сейчас выглядел ни капли не лучше. Попробуй повоюй с драконами! Еще и меч Бакуго как назло остался дома, и сражаться было совсем нечем. Быть может, стоило магией обрушить долину? Но как тогда Йо смог бы выбраться сам? — Это все? — тихо спросила харсайым и, дождавшись кивка Киришимы, произнесла уже громче. — Мой супруг никогда не был добр к врагам. И я не буду проявлять милосердия. За убийства и предательства я приговариваю вас к смерти. Отрубите им головы! Возмущенный, протестующий гомон стал ответом. Кто-то бросился спасаться бегством, Куроиро же наоборот, выхватив нож, к харсайым. Драконы не стали выяснять, кто и с какой целью. Заработали мечи, полыхнуло пламя. Те, кого не вывели на казнь, прянули прочь, чтобы не попасть под горячую руку. Вскоре все стихло. В долине повис отвратительный запах горелой плоти. Соленый вкус крови осел на языке. — Я не виноват! — одинокий вой еще живого Шишиды нарушал стройную тишину ужаса. — Я ничего не сделал! Пусть вам скажет Шиндо! Шиндо, Шиндо! Скажи им, что я не виноват! Йо отыскали тут же. Сопротивляться было бы себе дороже, и потому он безвольно повис в железной хватке Киришимы, пока тот не бросил его к ногам харсайым. И Йо в который раз без зазрения совести проглотил гордость: — Харсайым! — прильнул он лбом к ее белым, таким же как у Бакуго сапогам. — Пощади! Он лжет! Я не понимаю, что произошло и за что их покарали, но, клянусь Ханем, клянусь Мон-Арс и своей женой, я не виновен! Шишида, обожженный и исполосованный мечами, ослепший от боли, продолжал выть. И пусть голос его становился все слабее, все так же отчетливо доносились слова «Спросите Шиндо». «Пусть вам скажет Шиндо». Наконец, он затих. Но последнее «он знает, что я опоздал» заставило харсайым резко отшатнуться. — Клянусь, харсайым! Пощади меня! — воскликнул Йо как можно громче, на случай, если Шишиде в агонии вдруг хватит сил ляпнуть еще лишнего. — Я не ведаю ни о чем сказанном! — Что значит, «ты знаешь, что он опоздал»? — раздался скрипучий голос Шинсо, и Йо почувствовал его холодные пальцы на своей шее. — Я… я не знаю! Мы виделись последний раз почти луну назад! — запричитал Йо, зная, что с Шинсо лучше не увиливать. — Шишида жаловался, что опоздал взять добычи, а потому пришлось взять овец, но и их пришлось продать. Но это все! — Какой добычи? — хватка стала жестче, и Йо изо всех сил придал своему голосу жалобности: — Говорил, у ворхидов, но я не знаю, где именно! — Бакуго приказал вам держаться установленных им границ, — сурово произнесла харсайым. — Ты знал, что они нарушили его слово. И не осудил, и не послал мне гонца. Ты не лучше этих предателей. — Пощадите! — Йо вцепился руками в ее сапог, прижимаясь всем телом к земле. — Я не подумал, что это так серьезно! Не подумал, что это стоит вашего беспокойства! Я клянусь богами, я не знал! Я всегда был покорен Бакуго и тебе, харсайым! Разве в войне с Алрией я не доказал вам свою преданность? Разве я не прошел всю чужбину под вашими флагами? Харсайым переглянулась с Киришимой, и тот криво фыркнул в сторону. Что это только могло значить? — Что, и нукеров его ни одного не убито? — шепотом уточнила харсайым, и Киришима мотнул головой, хотя и смотрел на Йо неприязненно. — Убирайся, — наконец донесся приказ сверху. — Ты будешь изгнан до тех пор, пока Бакуго не изменит моего решения. И так будет с каждым, кто осмелится нарушить приказ Великого Харса. Йо в ужасе сел. Изгнание? Что же это, этот зеленоволосый юнец гнал его с родных гор будто раба неприкаянного? А Йо? Он столько сделал, чтобы сохранить привычные устои, традиции, правила, чтобы теперь?.. Чтобы теперь этот мальчишка наводил здесь свои порядки, прикрываясь именем Бакуго, которого, стоило надеяться, и на свете-то уже не было? Но рядом с этим мальчишкой стояли драконы. Те же самые, что делали устрашающим Бакуго не хуже его магии. Йо стиснул зубы. Ему ложью удалось вымолить себе жизнь. Не место и не время было терять ее по глупости. — Как прикажете, харсайым, — Йо обессиленно уронил голову на грудь. — Я обоснуюсь в селениях Тахи и буду преданно ждать вашей милости. Он отполз на коленях прочь, подхватил чью-то полуобугленную шубу и накинул на плечи. Розовая дракониха пропустила его, и тропа под ногами была жесткой от горя. Йо шел, кусая губы, зная, что убираться прочь придется по-настоящему. Шинсо никогда не оставлял приказаний Бакуго без внимания, перепроверял и перепроверял заново, а значит, все равно заявился бы в становище Гурандо. Йо шел всю ночь. Он замерз, но все равно продолжал двигаться, памятуя о том, как легко умереть от мороза, если остановиться и уснуть. В конце концов рассвет окрасил горы земляничными пятнами, и Йо перестал скрипеть зубами. Его разочарование медленно, но верно сменялось злобой и жаждой мести. Что ж, драконы сильны, и даже с мечом Бакуго у Йо было мало шансов против них троих. Однако, быть может, для его далекого друга эти трое теперь не были проблемой? Шинсо вон хромал нещадно, а у Киришимы был шрам на пол-лица. Да и перекинулась лишь Мина. Не значило ли это, что двое других до сих пор были слабы? Киришиму Йо и вовсе не ожидал увидеть, помнил ту зияющую рану в боку, от которой на земле здоровенная лужа крови растекалась. Но нет, жив и все так же зубаст. Однако еще кое-что не изменилось. Йо потер руки, согревая, и легкая ухмылка вернулась на его губы. Охотничья привычка натирать одежду, обувь и руки диким чесноком снова сослужила ему добрую службу. Как ирабисы не чуяли его, даже когда Йо заходил с наветренной стороны, так и драконы сегодня не смогли связать его с дерзким налетом на становище Бакуго. Что ж. Йо был изгнан, но не покорен и даже еще жив. В становище Гурандо он наспех собрал вещи как если бы собирался в набег на равнины, взял нукеров, которых предусмотрительно не стал брать с собой ни на злополучный улузатт, ни в тот дерзкий налет на становище Бакуго. Тщательно наказав жене беречь припасы, и оставив за главного двоюродного племянника, единственного взрослого мужчину из рода Гурадо, Йо повесил на седло еще одну суму с запасом нхарна и поехал в сторону Тахи. Впереди был неблизкий путь, и Йо даже немного сомневался, сможет ли он быстро добраться до хижины, о которой слышал, но в которой еще ни разу не был. Однако выбора не было, и порой понукая ргапалла, Йо ехал рысью, размышляя о том, как можно было бы отомстить проклятой харсайым и вернуть долгожданную свободу собственному племени. *** Когда с предателями было покончено, Изуку обернулся к тем, чьих следов не было найдено в разрушенном становище. Ему нужно было сказать что-то другое, теперь уже что-то успокаивающее, ведь показательная казнь была совершена. Но и ее следовало правильно закончить. — Мина, — скомандовал он так, чтобы все присутствующие его слышали. — Лети в становища предателей. Обыщи их и, если найдешь тех, кто был в нашем доме — убей. По толпе прокатился вздох. А у Изуку в груди трепетало пламя злости. Он слышал, слышал как они ликовали, готовился зайти и теперь чувствовал странное, доселе неизведанное удовлетворение делало воздух, испачканный запахом горелого мяса, сладким. В плаще Бакуго было тепло. А может, его просто так разгорячили ярость и магия. Но теперь Изуку следовало успокоить тех, кто был непричастен, и пока он не мог вспомнить ни ласковых слов, ни доброй улыбки. Помощь пришла, откуда не ждали: — Харсайым! — женщина в длинном дэньмитском платье, расшитом бордовыми узорами, вышла из толпы и пала ниц перед Изуку. — С возвращением, Харсайым! Ее голос был радостным, и что-то вдруг изменилось в ночи будто бы по щелчку волшебного кнута. Следом за ней к свету едва зажженных заново факелов вышел черноволосый хэгшин, в котором Изуку узнал Хирию Рина. Он преклонил колено рядом с женщиной: — С возвращением, Харсайым. И таких жестов и возгласов становилось все больше и больше, и вскоре Изуку почувствовал, как облегчение накатывает на его лопатки, заставляя их опуститься и вздохнуть спокойно. Необходимость ненавидеть отпала, и теперь Изуку чувствовал усталость. — Пусть славится Харсайым! — елеем растекся знакомый голос Мономы, выждавшего нужного момента, чтобы появиться. — Боги покарали предателей твоей рукой! Да здравствует власть Великого Харса! Его присутствие подействовало магически. И воины, и оставшиеся хэгшины очевидно были рады видеть шамана — шаманов не трогают, а раз Монома появился, значит, и опасность миновала. — Поставьте шатер заново, — приказал Киришима. — Наведите порядок, разожгите костры. Харсайым будет говорить с вами завтра. Утро пришло быстро. Казалось, долгая черная ночь должна была сражаться за небо, но она отступила как-то легко и быстро, так и не дав Изуку договорить с Киришимой, устроившегося поверх его ног под пологом походной палатки, скрывавшей их от посторонних глаз. Палатку им радушно предоставил Рин, взявший ее изначально для своей жены. Киришима вопреки свершившейся мести был угрюм и молчалив. Изуку запустил пальцы в его жесткие волосы — до сих пор чуть сальные на ощупь, что свидетельствовало о его нездоровье — почесывая и массируя: — Тоскуешь? — Сначала Кацуки, теперь Токаге, — чуть слышно вздохнул Киришима, глядя мимо лица Изуку. Потом аккуратно потерся щекой о живот Изуку. — Хоть они с тобой есть. — Кацуки жив, — попытался приободрить его Изуку. — Он позовет, когда придет время. Киришима не ответил, только прижался крепче. — Она была хорошей, — прошептал Изуку, к которому несмотря на тепло, никак не шел сон. — Встретила меня со всей добротой, заботилась, все объясняла. Жаль, что я мало ее знал. — Она не ко всем была доброй, — ответил Киришима. — Но Бакуго отбил ее у Дэйдоры, и Токаге была ему преданной. — Дэйдоры? — Был такой. Вечно от него проблемы были. Жирный, что свиньи у вас в хлевах. Кацуки все грозился его прирезать, да все руки не доходили. Так и сдох сам по себе. Любопытно, но Изуку это не напугало и не удивило. Наоборот, ему было приятно, что Киришима решил с ним чем-то поделиться, и он гладил и чесал его косматую голову, пока тот бормотал. — Туда ему и дорога, — мирно зевнул Изуку. — Значит, Токаге давно была с вами? — Не дольше моего, — с легким хвастовством ответил Киришима. — Она была теплой и мягкой. И пахла приятно. Везде приятно пахла. — Что ж. Теперь Мон-Арс потчует ее сладким молоком и травы вокруг нее вечно зеленые, а земля под ногами стелется, — словно мантру повторил на дэньмитском Изуку, запомнив ее от Мицуки и Мономы. — Боги ее не оставят. Киришима моргнул: — Кацуки когда-то тоже так думал, пока… — но потом осекся. Изуку попробовал еще разговорить Киришиму, но тот больше не отвечал, и вскоре уснул, уткнувшись носом ниже пупка Изуку, где тихонько тлела знакомая магия Кацуки. И теперь, когда солнце слепило глаза алмазными брызгами белого снега, Изуку шел к уже накрытым на свежем воздухе столам, где дэньмиты под руководством Мономы, Мицуки и Шинсо ожидали свою харсайым и ее глашатая. Следов вчерашней вакханалии не осталось. Пусть Мина улетела еще ночью, но она была не единственным драконом, а слуги не спали, сжигая одежды казненных, так что Киришима теперь сидел лениво и взгляд его был сытым. Изуку это не волновало. Его заботили разговоры, которые теперь велись за столом и слова, которые следовало говорить. Его одежды соответствовали не просто жене харса, но той, кто имел право на власть: на плечи был наброшен тяжелый плащ, подбитый пятнистым мехом ирабиса, безрукавка до середины бедер была расшита многочисленными узорами, широкие штаны соответствовали тем, что носил здесь Бакуго. Королевская диадема, оставленная в Фессе перед путешествием, сменилась плетеным ободком, удерживающим его кудри на висках. Набитая Мономой лишь сутки назад татуировка неприятно ныла и с непривычки мерзли руки, не укутанные в уют рукавов шубы или хотя бы камизы. Но Изуку не обращал внимания. За столом происходило важное, и вся его концентрация была здесь. — Значит, Бакуго все еще не может уделить времени горам? — уточнил Рин, отпивая горячий травяной чай из пиалы, когда каждый из хэгшинов да и Изуку в свою очередь поделились новостями ненужными, но приятными. — Боюсь, дела моего супруга пока сокрыты от моего ведома, — не стал лукавить Изуку, выдержав его пристальный взгляд. — Мне приказано лишь сохранить царство в целости. — Случившееся непростительно, но ожидаемо, — подал голос с дальней части стола седовласый старик, и Шинсо тут же подсказал его имя — Кен Ишияма, хэгшин старого, но очень малочисленного рода из рархаршей. — Чего ждал Великий Харс, оставляя дом без присмотра? Изуку унял вдруг всколыхнувшийся внутри гнев, с удивлением отметив, как легко здесь стало просыпаться в нем это чувство: — Это моя вина и моя неопытность. Более я не допущу подобного. Но отныне дэньмиты будут частью нашего с Кацуки государства. И здесь будут такие же порядки, как везде в нем. — Разве смеет жена принимать решения вперед мужа? — насупился Ишияма, но никто не поспешил его поддержать. — Будем честны, — лисья улыбка Мономы, сидящего по левую руку от Изуку, засияла, — боги завещали во главе племен стоять мужчине. Изуку Бакуго вполне подходит под их требования. — Бакуго? — встрепенулся до сих пор молчавший Тсубураба. — С каких пор он Бакуго? — С тех пор, как носит его детей под сердцем и принадлежит его роду, — усмехнулся Монома. — Боги бы не позволили мне нанести тамгу калеными иглами, не будь на то их воля. Многочисленные взгляды метнулись к татуировке. Всеобщее замешательство рассеял Рин: — Что ж. Если такова воля богов, то не нам с ней спорить. Но я прошу тебя, Изуку Бакуго, будь мудрее и сохрани здесь мир. Уухэльхог только начинается, и нам не до междоусобных распрей. — Изуку обстоятельно кивнул. — Я сожалею о твоем доме. Говорили долго. Решений принято было достаточно: племена сохраняли границы, попранные в отсутствие Бакуго, а обезглавленные роды Камакири, Куроири и Шишиды должны были разойтись по племенам других хэгшинов по ближайшему родству. Становище Бакуго было решено восстановить в той же лучшей долине, что была им выбрана. Для этого хэгшины выделили ремесленников и крепких мужчин. По пятеро нукеров отдали хэгшины и снарядили в путь. Сам же Изуку собирался остаться здесь: неожиданно в холоде гор ему было легче дышать и двигаться, и даже разъяренная вчера собственная магия не спровоцировала магии Кацуки в чреве. Мицуки была подле него, и Изуку полагал дождаться срока здесь, уповая на родные для Кацуки скалы. Да и статус «колыбели героев» сам по себе играл ему на руку — к нему вдруг отнеслись почтительно не просто из страха, но и с благоговением. Когда с разговорами было покончено и хэгшины начали расходиться, к Изуку подошла женщина. Та самая, что первая вчера обратилась к нему. — Я пришла благодарить, харсайым, — Изуку поднял брови в недоумении. — За жизнь, харсайым. За мужа и за дитя. Ты не помнишь меня, харсайым? — И лишь когда она сложила руки в умоляющем жесте, он смог догадаться. — Риша, — подсказала она, когда он дважды разинул рот, так и не найдя слов. — Ты… Как ты здесь оказалась? — Я приехала с мужем, харсайым. С Хирию. Изуку обернулся к месту, где ожидал найти Рина, но тот уже поднялся и подошел к ним, сразу же приобняв Ришу за плечи: — Все верно, харсайым. Обычно жен положено брать с собой на их первый после свадьбы улузатт. Не мог знать, что все так обернется. Глупая, необъяснимая радость накатила на Изуку. Оставив Рина и Киришиму ожидать, они с Ришей шли по долине, болтая, будто старые друзья, и сердце Изуку трепетало в восторге. Киришима тогда был прав лишь отчасти: ожидание рождения великого воина не долго удерживало Орсо от грубости по отношению к жене. Он все равно был глубоко обижен на нее, часто уходил из дома не принося ни денег, ни пищи, но все чаще пах архахой — крепким местным вином. А когда родился сын и вовсе перестал бояться богов. Сына Риша защищала и берегла всячески, терпя побои и голод. Овец и коз вскоре не стало: кого съели, кого Орсо и вовсе продал. К глубокой осени, когда горы скинули золотое убранство, и начались долгие, непроглядные дожди, Орсо заболел и вскорости умер, не оставив жене и сыну ничего, кроме прохудившегося окхеля да паршивой овцы, давно уже не дававшей молока. Старейшины поговаривали, что боги таки покарали его, но для Риши в этом не было утешения. Она перебивалась мелкой работой, какой в бедном племени почти не было. В ночь, когда в ее окхель пришел Сейджи Шишикура, верный нукер Рина, она уже почти что отчаялась — молока у нее становилось все меньше, и ребенка приходилось укладывать спать голодным все чаще. А потому Риша не долго думала, отвечая на неожиданное предложение оставить вдовский платок и выйти замуж снова. Теперь в ней едва ли можно было узнать ту исхудавшую, нищую женщину. Доброе отношение и сытная пища придали ее лицу круглости, волосы приятно блестели, и Изуку невольно любовался ею, пока она рассказывала о своих приключениях и о заботе, какой ее окружил новый супруг. Она была красива, о чем он и сказал ей, никак не побоявшись истины. Риша с достоинством кивнула: — При хорошем муже и я красива. А в твоих глазах печаль, харсайым. Что тревожит тебя кроме скорби? И Изуку рассказал. Попросил ни с кем больше не делиться услышанным, но рассказал. И сердце его стенало от каждого слова. Риша выслушала, затаив дыхание, словно громким вздохом боялась спугнуть искренность. А потом взяла руку Изуку и крепко сжала в своих пальцах: — Помолись богам, харсайым. Помолись. Пусть Тунга поможет ему вернуться! И к ночи Салхи понес Изуку своей кошачьей рысью вверх, туда, где мореное озеро отчего-то не покрывается льдом. До самого скального склона его сопровождали и Монома, и Киришима, но поговаривали, будто богиня охоты не слишком жалует посетителей, а просителя и вовсе слушает лишь одного, и потому на гребень морены Изуку поднялся один. Здесь, под россыпью звезд, гладь озера казалась изумрудной. Изуку опустился на колени у самой кромки воды. Осторожно, чтобы не потревожить тишины, достал из-за пазухи легкую лодочку из сункыта — тонкой древесины — в которой были сложены заговоренная шкура ргаппала, полоска лошадиного сердца и желтые сухие цветы охлута, поджег и аккуратно подтолкнул. Вода в озере была стоячая, но что-то вдруг поманило кораблик к самому центру, и тлеющее пламя, вначале робкое и слабое, разгоралось все ярче и ярче. В конце концов оно вспыхнуло, поглотив лодочку. Изуку тяжело вздохнул — в глаза его закрались слезы — и поднял взгляд вверх. — Пожалуйста, — произнес он вслух то, что твердил до этого в мыслях, — помоги Кацуки вернуться домой. С черного, ледяного неба сорвалась звезда и упала за южные скалы, серебрясь хвостом. *** В песчаном логе было тихо. Мясник чем-то был занят, очевидно, старательно и сильно, раз Курогири даже не вспомнил о Кацуки. И теперь, когда ночь уже опустилась на землю подобно большой хищной птице, усталые драконы свернулись клубками вокруг него, то ли греясь, то ли согревая. В черных перьях боги рассыпали серебро звезд, и Кацуки водил пальцем, показывая малышне действительно важные созвездия. — А вон Кролик. Его хвост всегда на север смотрит, — он задержал руку, дожидаясь, пока все четверо найдут звезду. — Ну-ка, как будет «смотрит» на миодосском? Очако широко зевнула, и Бакуго потрепал ее по еще гладкой шее. Если вдруг им придется выбираться самим, то лучше бы им уметь говорить с людьми. Кто знал, куда сначала они доберутся. В следующий миг яркая вспышка чиркнула по небу вниз от Кролика, словно стремясь к ним и скрылась в верхушках ельника. Джиро тут же вскочила, рыкнула, а затем перекинулась и ткнула пальцем вслед упавшей звезде: — Это плохой знак! — Нет, — Бакуго поймал ее за руку, заставил сесть. — Нет. Это Тунга спустила псов. Услышала чьи-то молитвы и послала их на помощь. Спи. Джиро недоверчиво поежилась, но все же уложила голову ему на плечо и крепко прижалась к боку. Кацуки вздохнул и принялся трепаться, почесывая ее за ухом. Пусть спит, пусть не думает о чем попало. Тунги, конечно, нет, но пусть слушают дети, как крадется она по небу среди созвездий Ирабиса да Лисицы, мышкующей на снегу, как ведет охотников сквозь густые ночи, отгоняя тучи от путеводного Кроличьего хвоста, да закрывает уши от чужих молитв, непокорная и дикая, неприрученная людскими жертвами. И лишь изредка, когда помощь ее нужна заблудшему охотнику, спускает Тунга псов. И мчат те вниз, с синего неба, сжигая лапы, на помощь, чтобы показать дорогу к дому. Драконы уснули, и Кацуки тоже задремал.