The Right Sun

Джонни проснулся в одиночестве, свернувшись клубочком на самом краю постели так, словно кровать не принадлежала ему целиком – словно кто-то невидимый растянулся на её середине и перетягивал на себя одеяло. Он перевернулся на спину и уставился на выкрашенный бежевой краской потолок и на дерьмовую люстру с жёлтым светом, в плафонах которой застряла куча мёртвых мух. Робкие утренние лучи солнца пробивались сквозь занавески, дрянная дешёвая мебель отбрасывала серые тени на стены и пол маленького гостиничного номера. Прикроватные часы показывали начало седьмого утра, и Джонни тяжело вздохнул. Пожалуй, неудивительно, что после недели ранних подъёмов его тело уже адаптировалось к подобному ритму. Но в желудок ему будто упал камень, прижимающий его к кровати – знакомый вес, приказывавший оставаться на месте и не двигаться. Джонни оказался совсем не готов к событиям вчерашнего дня, особенно к возвращению Диего спустя почти три года. Он не встречался с ним с того самого дня и, увидев его вживую – его глубокие карие глаза и выпирающий серебристый шрам на левой щеке – он оказался потрясён куда сильнее, чем готов был признать. Как вообще ты должен себя чувствовать, когда твой бывший лучший друг, даже не посещавший тебя в больнице после самого травматичного происшествия в твоей жизни, внезапно объявляется на обочине где-то в Колорадо, чтобы прийти к тебе на помощь? Ну каковы шансы подобного совпадения? Невероятно. Он когда-нибудь сможет быть счастливым, или его прошлое будет вечно преследовать его до тех пор, пока он не умрёт? Джонни подумал о том, сколько же раз он лежал без сна и плакал в той больнице в Англии, куда никто не приходил его навещать. Даже тот, кого он считал своим собственным братом. Он лишь прислал ему дерьмовую открытку и отвратительно благоухающий букет. Вот каким оказался этот так называемый лучший друг. Но в конце концов Джонни перестал плакать из-за этого. Его слёзы обратились в гнев, и именно этот гнев вчера поразил его до глубины души. Диего покинул их после того, как сопроводил фургон до парковки недалеко от какой-то автомастерской на задворках Денвера. Он выпрыгнул из своего Порше, подошёл к Джонни и сказал, что был очень рад его увидеть и чтоб Джонни позвонил ему, когда будет готов. Он сказал, что его номер телефона остался прежним. Ему хотелось объясниться и пообщаться, чтобы наверстать всё упущенное. Он выглядел почти грустным – но он всегда был хорошим актёром. Джонни пробурчал: “Да-да, может быть”, всё это время думая о том, как ему хочется послать Диего нахуй. Но он только что помог им добраться до Денвера, так что он не мог позволить себе подобное, правда же? Диего кивнул Джайро, пожал ему руку (что выглядело странно) и исчез, уехав на своём мудацком Порше. Диего, со своей мудацкой стрижкой и мудацкой успешной модельной карьерой и не менее мудацкой удачной гоночной карьерой в придачу. Джонни следил взглядом за удаляющимся на горизонте Порше, пока тот совсем не скрылся из виду. Это у Диего всегда получалось лучше всего – сваливать. Джонни ощущал остатки злости, плещущиеся где-то у него внутри, и думал, был ли он вообще хоть когда-то важен для Диего.  Что там Джайро просил сказать Хот Пантс? А, точно: “Поешь говна, мудила”. Значит поешь говна, Диего. А Джайро был отдельной проблемой. Проблемой, с которой Джонни придётся разобраться так или иначе. Он вёл себя очень тихо по дороге в Денвер, пару раз пытаясь завести разговор с Джонни, но получая лишь мёртвую тишину в ответ. В конце концов он сдался, и остаток пути они провели в тишине, без радио и без музыки на CD-дисках. Напряжение плотно повисло в воздухе, некомфортное и тяжёлое, и Джонни больше всего на свете хотелось лишь побыть одному. Так что когда Диего наконец съебался, Джонни оставил Джайро у фургона одного и отправился в автомастерскую узнавать насчёт замены аккумулятора. Они пообещали раздобыть новый уже завтра и предложили оставить фургон у них в гараже на ночь, если им больше некуда его перегнать. Джонни заплатил за замену аккумулятора и попросил механиков осмотреть машину в целом – на всякий случай. От выигранных им в Вегасе денег практически ничего не осталось, поэтому, вернувшись в фургон и передав Джайро новости, Джонни также сообщил ему, что за номер в ближайшей гостинице сегодня будет платить Джайро. Его глаза заблестели от того, что с ним снова разговаривали, но выражение его лица быстро сменилось на скорбное, когда Джонни сказал ему, что тот остаётся в фургоне, а Джонни будет ночевать в номере. Один. Но Джайро не стал спорить, хотя было видно, что на мгновение ему хотелось это сделать. Джонни заметил, как сверкнули его глаза и как он, должно быть, прикусил язык, чтобы остановить себя. Джайро протянул ему сотню долларов и больше ничего не сказал. Джонни сразу же отправился заселяться в комнату, оставив Джайро наедине с самим собой до конца дня. В его голове пронеслась было мысль, что Джайро мог бы просто бросить его и уехать, но Джонни прогнал её. Конечно, с разряженным аккумулятором он и не уехал бы далеко, но, если ребята в автомастерской заменят его завтра рано утром, то… Нет, Джайро бы так не поступил, правда? Он ведь не оставит его здесь? Нет, Джонни, ты так же думал про Диего и посмотри, чем всё закончилось. Рано или поздно все сваливают. Ты покинут и обречён на одиночество в этом мире.  Фух. Тяжкое, тяжкое осознание, малыш Джонни. В любом случае, ему ничего не оставалось делать, кроме как отогнать эту мысль и максимально воспользоваться гостиничным номером, предоставленным лишь ему одному на эту ночь. Вечером он набрал горячую ванну и как следует отлежался в ней, давая своим ноющим мышцам расслабиться. Потом он несколько часов подряд смотрел дурацкие старые фильмы, которые крутили по телевизору. Пролистав ленту в телефоне, он написал Хот Пантс и спросил, как у них дела, не рассказывая ничего о сегодняшних событиях. У них, как выяснилось, выдался занятой день – в кафешке, где они работали, было многолюдно, но вместе с ними на смену вышла Люси, так что Х. П. в целом остались довольны. В конце концов Джонни решил просто лежать на кровати и тосковать по дому, но потом он осознал, что уже не знал, где находится или находился когда-то его дом, или же где он будет находиться в будущем. Он позволил себе немного поплакать. Он плакал по Нику, по Джайро (к этому моменту Джонни уже был уверен в том, что тот уехал и бросил его) и даже по Диего. Когда слёзы утихли, Джонни надел наушники и, лёжа в постели при выключенном свете, в полной темноте, он нашёл старую музыку, которую слушал в четырнадцать лет – ну, знаете, те добротные эмо песни, которые все слушали в то время? Песни, которые заставляют тебя ощущать шквал эмоций, пусть они даже и не ассоциируются у тебя ни с чем, кроме тех самых эмоций из прошлого? Джонни слушал их, пытаясь найти в них хоть какое-то утешение. Он обдумывал всё сказанное за вчерашний день и всё, что ему ещё хотелось сказать. Как Джайро узнал про Ника? Он что, какой-то сталкер? Неужели он возник из ниоткуда просто потому, что когда-то был их фанатом? Джонни прокручивал их разговор в голове снова и снова, представляя возможные варианты ответов Джайро, пока наконец-таки не заснул. Эта ночь прошла без сновидений – но на самом деле не совсем. Он был уверен, что видел много снов, но наутро от них осталось лишь ощущение отсутствия чего-то, чего он даже не мог вспомнить. Постель, в которой он лежал, казалась опустевшей; его тело уже привыкло засыпать под белый шум мягкого посапывания Джайро. Всё-таки этот день, проведённый в отеле в одиночестве, выдался очень скучным и утомительным. Проснувшись, Джонни не торопился со сборами. Он надел свежую футболку и толстовку с логотипом своего универа. Он выделил достаточно времени на осмотр своего кресла, чтобы убедиться, что тормоза в порядке, передние колёса смотрят ровно вперёд, а все болтики всё ещё надёжно закручены. Он намочил небольшое полотенце в ванной и хорошенько протёр его. Давненько он уже не отдавал кресло на приличное обслуживание, но даже простое затягивание болтов и проверка колёс помогли ему почувствовать себя намного менее тревожно. Может быть, когда всё это закончится, когда он вернётся в Сан-Диего, он мог бы заниматься чем-то подобным? Работать с инструментами и механикой? Он продолжил осмотр кресла и наведение порядка до тех пор, пока тревога не отпустила его окончательно. Ему пришлось набраться смелости, чтобы покинуть комнату, выселиться и направиться к гаражу, где вчера остался их Додж. Он осознавал, что Джайро объективно не смог бы уехать из-за состояния фургона, но, добравшись до места, Джонни всё же удивился и почувствовал облегчение, когда увидел Додж ровно там же, где и надеялся его найти. Теперь он лишь надеялся, что Джайро всё ещё был внутри. Он постучал в боковую дверцу фургона и замер в ожидании, прислушиваясь к эху глухих ударов по металлу, зависшему в воздухе. Что он будет делать, если Джайро не окажется внутри? Джонни не подумал об этом заранее. У него не было запасного комплекта ключей от фургона, так что, наверное, ему пришлось бы дождаться, пока Джайро вернётся, чтобы забрать все свои вещи, а потом, пожалуй, он как-нибудь разберётся, как попасть на автобус обратно в Сан-Диего. Но Джайро открыл дверь удивительно быстро, будто только и ждал появления Джонни. Он выглядел растрёпанным и уставшим; кажется, он не спал всю ночь. Его распущенные волосы были взлохмачены, волнистые пряди нехарактерно растрепались, обрамляя его лицо, словно львиная грива. – Привет, – голос Джонни звучал слегка хрипло после целого дня, проведённого в молчании. Джайро всё ещё был одет в свою пижамную футболку и, по всей видимости, вчерашние боксеры. Даже сейчас, когда его сердце заходилось в груди от тревоги, Джонни поймал себя на том, что любуется им. Джайро всегда отлично выглядел в своих нарядных рубашках, но и в обычной одежде он выглядел ничуть не хуже. Так, неправильный ход мысли. Нельзя больше думать об этом, Джонни. Всё изменилось. – Buongiorno, – мягко, но куда менее певуче, чем обычно, произнёс Джайро. – Выспался? Выспался ли он? – М-м, мне снилось что-то странное. Слушай, нам… Нам надо поговорить. Джайро с энтузиазмом кивнул. – Хочешь зайти внутрь или мы пойдём куда-то в другое место? Кофе, завтрак? Пожалуй, было не лучшей идеей задавать те вопросы, которые крутились у него на уме, где-то в людном месте. Ему бы не хотелось, чтобы на него начали пялиться, если он вдруг снова расплачется. С ним уже случалось такое – стоило начать плакать и все следующие несколько дней у него глаза были на мокром месте. – Я зайду. Джонни использовал свою мускулатуру, чтобы подтянуться из кресла на пол фургона, после чего он переместился к стенке кабины и опёрся на неё спиной, устраиваясь поудобнее. Джайро наклонился через край и, подобрав кресло и затащив его внутрь, сел напротив Джонни, скрестив ноги. Пару мгновений они сидели в неловкой тишине, пока Джонни размышлял над тем, что именно и как именно он хотел сказать. Джайро ёрзал, явно чувствуя себя некомфортно из-за напряжения и повисшего молчания. Возможно, Джонни впервые в жизни видел его таким тихим, и ему это совсем не нравилось. Это просто неправильно. Джонни набрал полную грудь воздуха. – Откуда ты знаешь про Ника? – Ник? Так его зовут? Твоего брата? Джонни кивнул. Он проследил взглядом за тем, как Джайро нервно закусил нижнюю губу. Говорить о Нике каждый раз было больно. Каждый раз, когда Джонни слышал его имя, произнесённое вслух, он ощущал это – то же самое чувство, как с его снами, канувшими в Лету ещё до того, как он успел осознать, что они ему снились. Ощущал пустоту, но давящую пустоту. Пустоту, созданную отсутствием чего-то, что должно было быть на её месте. Нет в языке слов, способных описать подобные чувства, всё, что нам осталось – лишь приблизительные и никудышные сравнения. Как можно описать чувства, возникающие при напоминании об этой дыре в его жизни, дыре в форме другого человека, одновременно гнетущей и опустошающей? Джайро прекратил кусать губы, по-видимому, обнаружив в себе уверенность. Он посмотрел Джонни в глаза, и Джонни пришлось приложить все силы, чтобы не отвести взгляд, хотя ему отчаянно хотелось это сделать. – Ты рассказал мне о вашей аварии, – сказал он. – Тогда, в ноябре, на вечеринке, где мы встретились. Ты был очень пьян. На мгновение Джонни закрыл глаза и глубоко вдохнул. Не того сына. – Что именно я тебе рассказал? – Что ты был за рулём, что решил набрать скорость, и вы врезались в дерево. Я знаю, что ты винишь себя за это. Ты думаешь, что виноват во всём случившемся. Я знаю, что тот день в ноябре был его днём рождения. Джонни выдохнул, и в его ушах раздался нарастающий рёв внутреннего монстра – не того сына. Не того сына. У чудовища было лицо его отца, как и всегда. – И я снял с тебя шапку, чтобы подержать твои волосы. Джонни почувствовал, как в уголках его глаз собираются слёзы. Не того сына. – Я знал, что ты забудешь, как рассказывал мне об этом и я… – Джайро умолк, пытаясь подобрать слова. Не того сына. – Не знаю, прозвучит ли это понятно, но я не хотел, чтобы моё знание об этом повредило нашей дружбе? Я хотел, чтобы у тебя была возможность самому рассказать мне об этом, когда ты будешь готов, на трезвую голову, и – piccolo, я не знал, как. Я не знал, как дать тебе знать, что я знаю об этом, потому что я был уверен, что ты не вспомнишь, как рассказывал мне об этом. Прости меня. Не того сына. – Лучше бы Он забрал меня, – пробормотал Джонни на случай, если Бог слушал его. Не то чтобы он не просил Его неоднократно об этом раньше. – Что? – спросил Джайро. – Я не расслышал. Джонни поднял голову, тяжёлые капли слёз скопились у него под ресницами. – Я всегда хотел быть на его месте в тот день там, в Англии. Что, я не упоминал этого, да? Я так хотел, чтобы Бог забрал меня. Я хочу, чтобы он забрал меня вместо него. Я бы поменялся с ним местами, не раздумывая, – он бы тоже поменял нас местами, подумал Джонни. Если бы у его отца был выбор, он бы поменял Джонни на Ника давным-давно. – Джонни, нет, нельзя так думать, – Джайро взял его за руку и крепко сжал её. – Бог не совершает ошибок, Он… Ну, я… – он запнулся; кажется, что-то в его мыслях что-то переключилось, а язык не поспевал за ними. – Я рад, что это был не ты. Потому что иначе мы бы не отправились в это путешествие, верно? Тебе же нравится здесь, правда? Джайро нежно обхватил его лицо своей свободной рукой, проводя большим пальцем по мокрым дорожкам слёз на его щеке, стирая их настолько мягко, что Джонни заплакал пуще прежнего от этой любви в его прикосновениях. О, Боже, Джайро, конечно, нравится. Очень нравится. Прошлая неделя понравилась мне гораздо больше, чем предыдущие три года моей жизни. Но разве мне дозволено чувствовать подобное? Разве я заслуживаю счастья после всего того, что сделал? – При всём уважении, Джайро, – прошептал он, вытирая другую часть своего лица основанием ладони, – Я с тобой не соглашусь. Я проклят. Я всё ещё в негативе. Мне нужно… – он заикнулся, – Мне нужно добраться до нуля, чтобы я снова смог стать счастливым. – Что ты имеешь в виду, “добраться до нуля”? – Всё должно прийти в равновесие, мне нужно… Нужно научиться чему-то. Я не знаю. Я не знаю, что я имел в виду. Я уже сам не знаю, что говорю. Прости. Я правда подумал, что ты какой-то… – он шмыгнул носом. – Я подумал, что ты сталкер и поэтому ты знал про Ника. Я действительно не помню, что рассказывал об этом. Прости, что плохо подумал о тебе. – Хэй, Джонни, ш-ш-ш, - Джайро прижался своим лбом ко лбу Джонни; отпустив его руку и убрав ладонь с лица, он мягко взял его за плечи. Джонни чувствовал его дыхание на своём лице, они находились друг к другу так близко, как никогда раньше. – Могу я обнять тебя? – спросил он тихим шёпотом. Джонни подавил громкий всхлип и кивнул, Джайро притянул его к себе и прижал к груди; Джонни сжал его футболку в пальцах и горько расплакался, его собственная грудь тяжело вздымалась от нахлынувших мучительных воспоминаний. Он рыдал, громко оплакивая Ника и ту жизнь, которую он мог бы иметь. Ему даже стало стыдно за то, каким мощным потоком всё это выливалось из него. Мыслями Джонни вернулся в тот день, когда Джайро позвонил ему, к тому, как он сдерживал слёзы изо всех сил, зная, что наступит полная катастрофа, если он расплачется. Он бы плакал из-за всего сразу – и вот он здесь, эти слёзы откладывались лишь для того, чтобы он мог выплакать их в объятиях Джайро. – Я скучаю по нему, – всхлипнул он, несмотря на то, что сквозь его рыдания голос наверняка прозвучит не так, как ему бы хотелось. – Я скучаю по брату, скучаю по Нику. Ладони Джайро крепко прижимались к его спине, его подбородок покоился на макушке Джонни. От него пахло парфюмом и немного – потом, и Джонни вспомнил то чувство комфорта, которое испытал, будучи укрытым его тёплым меховым пальто все те месяцы назад. Джайро ворковал и успокаивал его. – Я понимаю. Выпусти всё это, piccolo. Я держу тебя, ты в безопасности. Я рад, что ты здесь. Ему никогда не стоило в нём сомневаться. Ему никогда не стоило ставить под сомнение свою веру в Джайро. Ну конечно же, после всей проявленной Джайро доброты к нему в тот вечер, Джонни по пьянке сам всё рассказал ему – это было так на него похоже. И всё же, даже после всего этого, Джайро всё ещё был здесь. Джайро всё ещё был с ним сейчас, хоть и знал о том грузе, который Джонни несёт на своих плечах. Джайро дал ему выплакаться. Джайро поддерживал его, пока он плакал. И Джонни подумал, что, если он сможет остаться здесь после всего этого, возможно, впервые в жизни ему не придётся больше быть одному. – Прости, что не сказал раньше, и прости, что я… Прости, что накричал на тебя вчера. Джонни покачал головой – всё в порядке, Джайро – лицом он всё так же прижимался к его груди, его пальцы всё так же сжимали ткань его футболки. Ладонь Джайро медленно и успокаивающе гладила его по спине, и мало-помалу Джонни начинал приходить в себя. Он остался в объятиях Джайро, но немного повернул голову вбок, прижавшись ухом к груди Джайро, чтобы иметь возможность свободно говорить. – Вчера ты говорил, что тебе тяжело приходится. Я… Я думаю, будет честно, если ты мне тоже всё расскажешь. Тогда я прощу тебя за то, что ты мне ничего не говорил. И мы будем в расчёте. Наша дружба снова окажется в нулевой точке. Всё уравновесится. Джайро слегка переместился, устраиваясь поудобнее, набрал полную грудь воздуха и медленно выпустил его. Руками он всё ещё крепко обвивал Джонни, прижимая его к себе и поглаживая его по спине. Джонни пытался не думать о том факте, что Джайро всё ещё был одет лишь в футболку и боксеры. – Я не знаю, с чего начать, – признался Джайро. – С начала, – предложил Джонни, дрожь в его голосе постепенно начала исчезать. – Ну, в самом начале я появился на свет. Я родился энергичным малышом в семье Цеппели, у моих отца и матери. Я стал их первым ребёнком, так что в день своего рождения я получил расписанный на всю жизнь план в придачу. – Что ты имеешь в виду? – М-м, наверное, “с самого начала” – это даже до моего рождения. Ох, piccolo, я не знаю, с чего всё началось. Соль в том, что mio padre, он… Он тот ещё персонаж, – на мгновение Джайро затих, и Джонни, прижимавшийся ухом к его груди, услышал, как ускорилось его сердцебиение. – Джонни, я не знаю, как рассказать об этом. Я никогда раньше не говорил этого вслух, – произнёс Джайро тихим, нехарактерно кротким и неуверенным голосом. – Ладно, тогда… Тогда, может, расскажешь мне о своей семье? Попробуй начать с этого? Джайро кивнул. Кажется, это он мог сделать. – Фамилия Цеппели имеет большой вес в Неаполе. Padre – Грегорио Цеппели – самый известный прокурор, полагаю, во всей южной части Италии. У него полно друзей в правительстве и других важных местах. Его отец знал их отцов и так далее. Сплошной “мужской клуб”. Он строго следует букве закона, выносит приговоры и назначает наказания, решает судьбу других людей вне зависимости от того, почему они сделали что-либо и как они это сделали. Его девиз… Ну, он гнушается любых сантиментов, чувств и привязанностей. Он предпочитает быть отстранённым и держать нейтралитет. Понимаешь, о чём я? Джонни кивнул. Да, звучало так, будто Грегорио Цеппели не так уж и сильно отличался от Джорджа Джостара. – Моя мама, Мария Цеппели, прекрасная женщина. Она добрая, внимательная, любящая и у неё полно забот – пятеро сыновей и mio padre. Не знаю, что она в нём нашла. Моих братьев зовут Данте, Винчензо, Рикардо и самого маленького – Алессандро. Могущественные имена, как ты мог заметить. Это многое говорит о том, каким человеком является мой отец, – Джайро горько усмехнулся. – Нет, погоди, я не понял, а что значат эти имена? – Данте – в честь великого итальянского писателя, “Божественная комедия”, не слышал? Винчензо значит “завоёвывать”, Рикардо – “сильный правитель”, а Алессандро – “защитник человечества”. Хотя, если бы ты познакомился с Алесси, то скорее назвал бы его проблемой для человечества, – Джонни по голосу понял, что Джайро улыбается, рассказывая о своих братьях, хотя про себя он подумал, что если бы все пятеро братьев Цеппели собрались в одну комнату, то это было бы ужасающе. Он бы вздрогнул от этой мысли, если бы ситуация была более подходящей. – Ого, – ответил Джонни. – Нас назвали Джонатаном и Николасом просто потому, что это были популярные имена, кажется? Возможно, моего пра-прапрадеда звали Джонатан, но я не уверен. Погоди, так у тебя тоже… У тебя тоже такое “могущественное” имя? – К сожалению, да. Но его знают лишь я и мои родители. Даже братья не знают. Для них и для всего остального мира я – Джайро. – А когда ты мне скажешь своё настоящее имя? – Я ведь уже говорил. Это имя предназначено лишь для тех, кого я люблю безусловно. В общем, да, вот такая у меня семья. Мой отец… Ну, если бы я вдруг завтра умер, то он бы и глазом не моргнул. Он бы просто схватил Данте за грудки и сказал ему, что теперь он его старший сын, так что ему… Ему придётся… Под ухом Джонни сердце Джайро снова бешено заколотилось в его груди. – У моего отца есть план на старшего сына. Он всю мою жизнь уже расписал за меня. Я должен стать следующим в “мужском клубе”, должен дружить с сыновьями его друзей и занять его должность, когда он состарится. И я должен завести сына и продолжить традицию. И мой сын должен завести сына и так далее… И это будет продолжаться ещё сотни лет. Знаешь, когда-то давно Цеппели были королевскими палачами. Потом это стало противозаконно и, полагаю, им пришлось диверсифицироваться. Я не могу сломаться, не могу сдаваться и не могу быть сентиментальным. И если я всего этого не сделаю, то он, наверное, никогда больше не будет со мной разговаривать, а значит, и всем остальным членам семьи будет запрещено со мной разговаривать, но хуже всего то, что тогда Данте придётся занять моё место. А я не могу этого допустить – я не могу позволить padre так поступить с Данте. Это должен быть я. Джонни зашевелился, пытаясь сесть ровно, чтобы увидеть лицо Джайро, но тот лишь крепче сжал его в своих руках, будто не позволяя Джонни взглянуть на себя сейчас. – Я ходил в частную католическую школу для мальчиков. Мой отец выбирал для меня друзей и каждый наш разговор звучал в духе “Мой отец делает то-то, а мой отец делает это”, больше мы ни о чём не общались, потому что ничего больше и не знали. Merda, да что нам вообще разрешалось знать? Единственные одобренные отцом хобби – это уроки латыни и книги по правоведению. Он познакомил меня с дочерью одного из своих друзей, когда мне было шестнадцать, ты представляешь? У меня появились одобренные и поощряемые отцом отношения. А я не сопротивлялся, потому что так было нужно и – ну, это вообще отдельная ёбаная тема. – Продолжай. – Ну, довольно сложно быть католиком и геем. Если бы отец узнал об этом, то… Я не знаю, что он сделал бы. Мне не дозволено быть геем. Это лишь ещё одна лопата дерьма вдобавок к той гигантской куче дерьма, в которой я погряз, – его голос надламывался, звуча низко и нетвердо. Ты плачешь, Джайро? Джонни вновь попытался пошевелиться, и Джайро вновь удержал его на месте. Джонни был сильнее, он знал это, но он понимал, почему Джайро не хочет, чтобы он смотрел, как тот плачет. – В общем, я придумал свой план. Я подумал, что если поеду учиться в Америку, то заполучу немного свободы. Я мог бы стать собой, пожить своей полной впечатлений жизнью эти четыре года и упиваться этими воспоминаниями до конца своих безрадостных, серых дней в роли госслужащего. Я убедил отца в том, что если бы отправился получать общее юридическое образование в Америку, то потом смог бы работать здесь, в итальянском посольстве. Пришлось его поуговаривать, но знаешь, думаю, ему понравилась идея сделать фамилию Цеппели известной и за океаном. Что ещё делать, когда все в Италии тебя уже знают? Завоёвывать остальной мир, верно? Джайро издал слабый смешок, который прозвучал как нечто среднее между хихиканьем и всхлипыванием. Джонни высвободил свои руки, прежде зажатые между его собственным телом и Джайро, обвил ими торс Джайро и крепко сжал его. – Ох, Джонни, и мне было так весело. Я ни дня не потратил впустую. Но теперь всё закончилось, и мне уже нужно с головой зарываться в заявления на поступление на юрфак, но я этого не делаю, потому что не хочу. Я не могу просто так сидеть сложа руки и позволить сетке решать, на какую сторону упадёт мяч. Там всё пошло наперекосяк. Вся система испорчена. Невиновные люди сидят в тюрьме, дети за решёткой, я просто – не могу… Я не могу. Я не смог бы смириться с этим. Я бы утратил способность чувствовать, как мой отец. Я бы стал жалким и бесцветным, я перестал бы быть самим собой. И я знаю, кто я такой, Джонни – я был самим собой последние четыре года, но теперь мне нужно навсегда распрощаться с тем человеком, кем я являюсь. Я не хочу становиться таким же, как мой отец. Мысль о том, что Джайро перестал бы существовать, разбивала ему сердце. Джонни обнаружил, что сжал его в своих руках ещё чуть крепче. Он никогда не рассматривал возможность того, что Джайро мог бы перестать быть истинно “Джайро”. Он бы плохо смотрелся в костюме и с галстуком (ну, на самом деле он бы наверняка хорошо выглядел, подумал Джонни – но не каждый день), с кожаным портфелем в руках. Это даже близко не был бы Джайро. Кто он без своих цветастых рубашек и ковбойских сапог? – Я понимаю, – сказал Джонни, – Но если не ты, то твой брат, да? – Именно. А Данте – он соответствует своему имени. Он пишет замечательные рассказы. Он очень одарённый, добродушный и поэтичный, в нём столько любви к миру и к тем девушкам, которых он встречает, и он просто… – Исчезнет? – не тот сын. Джонни ощутил, как Джайро кивнул над ним. Джонни почувствовал себя эгоистом. Джайро был прав. Слушая рассказы о его братьях, о грузе ответственности, который он нёс на своих плечах, и о тех решениях, что ему предстояло принять, Джонни понял, что всё сводилось к одному – Джайро приходится выбирать между его собственной жизнью и жизнями его братьев. Как я мог провести последние три года, болезненно желая быть на месте Ника? Как я мог быть таким эгоистичным? Джонни почувствовал, как разливалось тепло по той бездне в форме Ника, которую он чувствовал в своей душе. Он внезапно осознал, что попусту терял время. Все часы психотерапии, все сессии, где люди давали ему советы и рассказывали о защитных механизмах, помогающих “просто пережить ещё один день”. Да, безусловно, тогда он нуждался в этом, ведь подобный правильный набор навыков – неотъемлемая часть терапии и восстановления, но рано или поздно ему бы пришлось на самом деле использовать эти навыки, верно? Ник бы схватил его за грудки и сказал, что пора уже перестать думать о нём, потому что его больше нет. Наверное, он бы даже врезал ему за то, что Джонни так плохо думал о себе. Ник всегда был таким. Он всегда заступался за него перед отцом и приободрял Джонни. Чёрт возьми, они оба так делали – он и Диего. Неужели Диего тоже пришлось принять невыносимое решение – как и Джайро? Он выглядел таким опечаленным вчера, так искренне просил Джонни позвонить ему, чтобы тот мог наконец-то объясниться. Может быть, Джонни слишком быстро осудил его, может быть… Блин, как же ему стало стыдно. Ему девятнадцать, почти двадцать лет – и он только сейчас начал осознавать, что все вокруг справлялись со своими трудностями. У каждого свои проблемы, каждому приходится нести свой груз на плечах. Каждый просто старается делать всё, что в его силах. Ох, Джонни, люди вокруг тебя тоже борются со своими проблемами. И я понял, Ник. Я наконец-то понял. Авария произошла случайно. Просто случилась. Не виноват ни я, ни ты. И я знаю, что ты бы никогда не возненавидел меня за это. Мы ведь знали, на какие риски шли, правда? Теперь я понимаю, прости меня. Я не “не тот сын”, никто из нас этого не заслужил.  – Итак: я католик, гей и мой padre видит во мне лишь своего наследника, он никогда не говорил, что гордится мной, сомневаюсь, что он вообще меня любит; если мои оценки будут ниже идеальных, то он разочаруется во мне, а если я не последую запланированному им пути, то он откажется от меня и наречёт старшим сыном Данте, а если не Данте – то Винса, если не Винса – то Рика, а потом Алесси. Но если я выберу этот путь, то потеряю самого себя. И я потеряю каждую часть своей личности, – в конце своей тирады Джайро рассмеялся, и Джонни уловил, как в его горле булькнул следующий всхлип. – И, блять, только не смейся надо мной, ладно? Но, несмотря на всю мою харизму, ты – мой первый близкий друг, с которым я познакомился по собственному желанию. Я сам захотел подружиться с тобой. И я… – Джайро убрал одну руку со спины Джонни, и тот услышал, как он шмыгал носом, пока вытирал свои глаза. – Блять, Джонни, я не хочу тебя потерять. Джонни решил, что раз его держат только одной рукой, то сейчас будет самый подходящий момент для того, чтобы выбраться из объятий Джайро и поднять голову с его груди. Джайро освободил вторую руку и закрыл лицо ладонями. Он не издавал ни звука, но по тому, как он дрожал, Джонни понял, что он плакал. Безмолвные, беззвучные рыдания от горя, скопившегося внутри за долгое время – прямо противоположные громкому, неистовому плачу Джонни. Так что он схватил его. И прижал к своей груди. И стал держать. Джайро опустился ниже, устроившись полулёжа на полу рядом с ногами Джонни, позволяя тому гладить его круговыми движениями по плечам и спине, крепко сжимая в объятиях. Он трясся от слёз, но по-прежнему не издавал ни звука. Джонни едва мог слышать его дыхание. – Д-джонни, – в конце концов пробормотал Джайро, одной рукой обнимая торс Джонни, сжимая пальцами его бок и зарываясь лицом в мягкую ткань его толстовки. – Да, Джайро? – Джонни держал его, тесно прижимая к себе, одной рукой обвивая его плечи, а второй – мягко поглаживая по волосам, надеясь, что Джайро находит эти прикосновения успокаивающими. Его волосы казались такими шелковистыми, даже будучи не расчёсанными. – У тебя такая мягкая грудь, – с полной серьёзностью произнёс Джайро, его голос звучал слегка приглушённо из-за ткани толстовки. – Правда, я бы мог заснуть на ней. Джонни засмеялся. Искренне, от души. Он ощутил, как Джайро в его объятиях тоже начал смеяться. – Ох, Джайро, никогда не меняйся, – Джонни чуть крепче обвил его руками и мягко поцеловал его в макушку просто потому, что мог. Он напряг мышцы груди и снова засмеялся, услышав от Джайро тихое восклицание: “Oh mio Dio”. Джайро повернулся чуть вбок, прильнув ухом к его груди так же, как Джонни прижимался к нему до этого. – Я впервые в жизни плакал сам по себе, а не из-за фильма или типа того. Это жалко? – Нет, – ответил Джонни, всё ещё гладя его по волосам и размышляя о том, позволил бы ему Джайро расчесать их, если бы он спросил. –  Но это хороший посыл твоего сволочного анти-эмоционального отца на три буквы. – Вот чёрт, ты прав. Может, мне стоит плакать почаще, – он поднял голову и посмотрел на него, слабо улыбаясь, на что Джонни тоже ответил улыбкой. Они оба выглядели дерьмово. С красными, распухшими глазами, сопливые и вспотевшие. – Джайро, прости меня за то, что я наговорил. Ты не инфантильный и не самовлюблённый засранец. Ты очень благородный и смелый. И ты отличный старший брат. Может быть, твои братья пока что не осознают всего того, что ты для них делаешь, но когда-нибудь они поймут, я клянусь. – И ты меня прости. Я не имел в виду то, что сказал; мой характер иногда становится просто ужасным. Я думаю, что ты потрясающий, правда. Ты делаешь меня лучше. Вся прошлая неделя была… Я не знаю, как описать её. Этот фургон кажется мне… домом, когда ты здесь, со мной. Наверное, вот где его дом, подумал Джонни. Я тоже это чувствую. Дом – здесь, в фургоне, где на водительском сиденье устроился Джайро в своих солнцезащитных очках, из колонок играет классика рока, а в открытое окно задувает ветер и играет с их волосами. Он ощущал то же самое в той квартирке в Лондоне, что они снимали вместе с Ником, где они оба и Диего сидели на кухонном полу, ели еду на вынос из коробочек и смеялись вместе. Дом там, где мы, верно? Теперь я понимаю, подумал Джонни, вспоминая, как тосковал по этому чувству прошлой ночью и осознавая, что он совершенно неправильно воспринимал концепт “дома”. Дом – это ощущение, которое ты несёшь в себе. – Ну, тогда нам стоит поскорее починить этот дом, согласен? Иначе мы не сможем доехать до Нью-Йорка. Джайро резко выровнялся и сел, взглянув на него сквозь всё ещё сверкающие в глазах слёзы. Его длинные тёмные ресницы намокли и слиплись друг с другом. – Серьёзно? Ты правда всё ещё хочешь поехать со мной в Нью-Йорк? – Естественно хочу, идиот. Теперь я с тобой надолго. Если ты возьмёшь меня с собой, конечно, – пожалуйста, возьми меня с собой, подумал он. Пожалуйста, позволь мне остаться ещё немного дольше. – Да! И я даже дам тебе воспользоваться твоей… Штучкой. Тем проводочком для радио. – AUX-проводом? – Ага, им. – Боже, Джайро, ты правда позволишь мне поставить свою музыку? Может, ты и в самом деле меня любишь, – сказал Джонни с сарказмом, улыбаясь. – Конечно люблю, piccolo, очень. Прости меня ещё раз. За аккумулятор. Просто я всю жизнь игнорировал свои проблемы и, ну, вот. Теперь я начинаю понимать, что они не решаются сами собой и никуда не исчезают, – под его усталостью Джайро выглядел таким искренним. Джонни потянулся к его ладони и сжал её. Мне нравится ощущение твоей руки в моей, Джайро. Я действительно слишком увлёкся и забежал вперёд. Сейчас я понимаю, о чём ты говорил тогда, в Юте, спасибо тебе. Мы начнём с чистого листа. Я очень хочу узнать тебя получше. – Я прощаю тебя. И всё, хватит это обсуждать. Мы начинаем с начала. Никаких больше извинений. Отныне мы будем двигаться только вперёд. И, кстати, ты всё ещё многого обо мне не знаешь. – Да-а? – Мм-хм, как-нибудь я расскажу тебе всё. Но сперва давай сварим кофе, ладно?