~•~
Сириус помнит, как Джеймс потерял своего первого и единственного питомца. Полосатую кошку, которая годами бродила по деревне Победителей, которую Джеймс подкармливал и принес домой еще ребенком. Кошка была старой, и она была рядом с ним много лет, но, когда Джеймсу исполнилось семнадцать, она умерла. В тот день, когда он нашел ее, спокойно отошедшую в мир иной во сне под лучами солнца, Джеймс был разбит, черт возьми. Вид плачущего Джеймса вызывал тревогу. Сириус никогда не видел, чтобы Джеймс плакал вот так с тех пор, как им было по одиннадцать. Он видел, как Джеймс плакал от смеха, или как рыдал, читая сопливые романы, и он уверен, что Джеймс плакал, когда Сириус вернулся домой со своих игр (даже если он этого не помнит). Ничто из этого не было похоже на то, как он плакал в тот день. Настоящие рыдания и ужасная горечь, настолько тяжелая, что Сириусу было страшно. Джеймс не плакал так с тех самых пор, до сегодняшнего дня. Ему страшно так же, как и тогда. Сегодня он сворачивается на кровати возле Сириуса и плачет с такой скорбью, с такой утратой, что Сириус борется с тем, чтобы не расплакаться самому прямо возле него. Кого Джеймс оплакивает на этот раз? Себя. Кажется, что это какая-то жестокая шутка, которую устроила для него вселенная. Людям не приходится посещать свои собственные похороны, и все же Джеймс уже устроился в своей могиле, как дома. Сириус растягивается на кровати возле Джеймса, слушает, как он пронзительно всхлипывает, и этот звук звенит в ушах, словно это его собственные крики, которым он не позволяет сорваться с губ. Он что-то говорит. Что-то ласковое, успокаивающее; оборачивает руки вокруг Джеймса, держит его в объятьях; он пытается и пытается помочь, но на самом деле ничего не делает. Он ничего не может сделать, но его руки так сильно хотят выкопать Джеймса из его могилы, пока подушечки его пальцев не будут разодраны в кровь. Сириус делает вдох и думает «я вдохну в тебя жизнь», потому что Джеймс не мертв. Он не мертв, и Сириус не может принять тот факт, что совсем скоро с большой вероятностью это произойдет. Он не принимает этого. Для него могила — всего лишь дверь, и он не хочет закрывать ее. Джеймс плачет до тех пор, пока не засыпает, и Сириус еще долгое время остается с ним, наблюдая за тем, как он дышит. Он не может оторваться от него, пока Джеймс не поворачивается во сне. Сириус прячет лицо в подушку, чтобы заглушить сдавленный звук, вырывающийся изо рта. Он подавляет этот крик, растущую скорбь и боль, что грозятся поглотить его, потому что у него нет оснований чувствовать их. Он не принимает те причины, по которым она могла бы возникнуть. Еще не поздно. Технически, еще вечер. Вся эта истерика вымотала Джеймса, и Сириус надеется, что он проспит до утра; что у него будет эта последняя спокойная ночь, перед тем, как арена заберет у него это спокойствие навсегда. Потому что так и будет. Сириус может это подтвердить. Он не удивлен, когда находит себя у двери Регулуса. Долгое время Сириус просто стоит снаружи, не уверенный в том, что сможет заставить себя войти внутрь. Он кладет ладонь на ручку, чувствуя себя до странного пустым. В голове вяло гудит, но ни одна мысль надолго не задерживается в ней; будто его мысли всего лишь кусочки бумаги, летящие по ветру, проносящиеся мимо пальцев, когда он безрезультатно пытается ухватиться за них. Он медленно поворачивает ручку, прикрывает глаза и распахивает дверь. Он ждет, пока Регулус скажет хоть что-нибудь, но тот ничего не говорит, и Сириус понимает почему, когда открывает глаза. Регулуса нет в комнате. Дверь на балкон приоткрыта, и Сириус может лишь различить тень своего брата, маячащую в проеме. Сириус мало что помнит о прошлом, но и с настоящим у него тоже есть проблемы. Его разум… Иногда он просто не может заставить его работать нормально. Это не последствия повреждений после арены; его полностью осмотрели и вылечили, когда все закончилось. У него есть физические шрамы от ранений, но ментальные так и не затянулись полностью. Сириус сомневается, что это когда-нибудь произойдет. Это сильно подрывает его память, иногда даже в настоящем времени. Как сейчас. Сириус моргает и обнаруживает себя возле двери на балкон, совершенно не помня, как он туда добрался. Вместо этого… Пустота. Он не знает, прошел ли он прямо, остановился ли на середине пути, бежал ли он или наворачивал круги от одной точки к другой. И он никогда не узнает. Это время — этот момент — теперь просто потерян для него, и он знает, что никогда не получит его обратно. Это одно из самых распространенных последствий арены, оставшихся с ним даже спустя десять лет. Бесспорно, положение улучшилось. Раньше он терял целые дни или часы, не просто моменты. Раньше это происходило часто и без причины, не важно, чем он занимался или с кем был. Джеймс сказал, что в такие моменты он ведет себя как обычно, просто продолжает заниматься своими делами, и никто даже не сможет сказать, что он не находился в моменте. Как будто он ходит во сне, но это больше похоже на жизнь во сне, и это пугает его каждый раз, когда он просыпается. Это не похоже на кошмары или галлюцинации, потому что для остальных он все еще здесь, но так ли это? Как будто, когда это происходит, его не существует. Сириус делает тихий вздох, протягивая руку, чтобы открыть дверь на балкон, и выскальзывает наружу. Регулус свернулся в кресле, обхватив руками согнутые ноги. Он поворачивает голову, чтобы посмотреть, как Сириус подходит и садится в пустое кресло напротив него, но не возражает. Он вообще ничего не говорит. Долгое время Сириус тоже молчит. Он не может. Не знает, что ему сказать. Тишина между ними тяжелая, вязкая как зыбучие пески, в которые их затягивает еще больше, когда они пытаются ей сопротивляться. Они боролись так долго, что Сириус не думает, что они знают, как делать что-либо еще. Ты не тонешь в зыбучем песке — он тебя душит. Разница есть, и Сириус не знает, что хуже. Сириус чувствует, что он в опасной близости от нервного срыва, но не может позволить Регулусу увидеть это. Может, это неправильно, потому что, когда они были младше, Регулус срывался при нем больше, чем несколько раз. Но ведь Сириус, как старший брат, должен видеть это. Должен подставить плечо, быть рядом, чтобы утереть его слезы и подбодрить его, когда тот не может сделать этого сам. Регулус не должен делать этого для Сириуса, потому что он младше. Он должен смотреть на Сириуса и знать, что его брат сильный, уверенный в себе, а не тот, кто впадает в истерику. Сириус знает, что это неправильно. Они братья, и разница в возрасте не такая уж большая, и теперь они взрослые. Они старше, мудрее, могут понять то, чего они не понимали, будучи детьми. Регулус считает, что они равны, и Сириус знает, как сильно Регулус хотел заботиться о нем так же, как Сириус заботился о Регулусе до тех пор, пока больше не был в состоянии это делать. Но Сириус просто не может. Он не может разрушить собственные стены и пошатнуть иллюзию, потому что он слабый — и он знает, что это так — но ради Регулуса он должен быть сильным. Он не может сорваться. Сириус делает дрожащий вдох. Руки трясутся, когда он почти теряет контроль. Он уже срывается, а что будет потом? Такого никогда не было, не с Регулусом. Что произойдет, когда у него не будет выбора? «Я не справляюсь», — думает он. В его глазах мутнеет. Больно. Блять, как же больно. — Я… я… — Сириус сжимает ладони в кулаки. Его голос обрывистый, слабый и жесткий, как будто он может разломиться надвое. Регулус поворачивается, чтобы посмотреть на него. Сириус слишком близок к слезам, чтобы увидеть, какое у него сейчас выражение лица. — Если бы я мог, я бы пошел вместо тебя, чтобы тебе не пришлось, Регулус. Если бы я мог… — Но ты не можешь, — бормочет Регулус, ставя тихую точку, словно забивает последний гвоздь в крышку гроба. — Мне жаль, — хрипит Сириус. Регулус долго молчит, а затем шепчет: — Мне нет. Думаю, одного раза было достаточно. И Сириус просто… он смеется, потому что да. Да, было. Это было худшим, что с ним случалось, и он бы сделал это еще сотню раз ради Регулуса. Это разъебало его настолько, что он так и не смог починить себя, но он бы не изменил свой выбор, даже если бы это значило, что он снова станет целым. — Я хочу… Я правда хочу, чтобы я мог лучше помнить все, что было до, — признается Сириус, когда его смех растворяется. Это все равно не было по-настоящему смешным. — Ты… Ты не помнишь? — осторожно спрашивает Регулус, явно ничего не понимая. Естественно, он ничего не понимал. Сириус никогда не рассказывал ему, насколько все было плохо, и он никогда не позволял ему увидеть этого. Сириус прочищает горло. — Нет, не совсем. Я помню какие-то вещи, но не много. Не так много, как должен. А из того, что я помню, что-то не сильно четкое, или словно в какой-то странной дымке, так что я не всегда знаю, было это по-настоящему или нет. — Я помню все, — бормочет Регулус. — Я могу рассказать тебе, было ли это на самом деле. Это задевает что-то в сердце Сириуса, потому что несмотря на все — на все, через что они прошли, и на все время — Регулус все еще хочет сделать единственную вещь, которую Сириус никогда ему не позволял. Логически Сириус понимает, что он не виноват. Он прошел через многое, как и Регулус, и ни один из них не знал, как с этим справиться. Они никогда не должны были справляться с этим, как не должны были справляться с тем, что сделали их родители. Регулус вырос жестоким, холодным и отстраненным; он отталкивал людей и отстранялся сам, ставя крест на Сириусе, пока Сириус учился не ставить его на себе. Сириус не подпускал к себе Регулуса. Он позволял дистанции между ними увеличиваться и никогда не знал, как сократить ее, потому что ее просто-напросто не должно было существовать. Они вместе ее создали, и только они могли избавиться от нее, встретившись на середине, но они разные, они изменились, и никто из них, на самом деле, не знает, как это исправить. Возможно, это начало. Возможно, уже слишком поздно начинать. Возможно, они не продвинутся дальше одного шага, но Сириус думает, что этот шаг все равно будет значить для них целый мир. Может, этого достаточно, или может, этого должно быть достаточно, потому что, может быть, это все, что у них будет, и может, это важнее, чем не иметь ничего. — Мы когда-нибудь…? — Сириус морщится. — У меня есть это воспоминание о… о разбитом стекле? Но мне не было страшно, и в нем не было матери или отца. Кажется… мне кажется, мы бросали бутылки. Стеклянные бутылки. Это… мы… — Нет, — мягко говорит Регулус. — Нет, этого никогда не происходило, не со мной. С дядей Альфардом. Раньше ты ходил к нему домой, и вы оба бросали бутылки в стену. Он был зол и пьян, а ты… что ж, это пугало меня. Мне было некомфортно. Мать всегда говорила нам держаться в стороне, но ты, конечно же, ее не слушал. Ты приносил домой осколки, чтобы потом использовать их. Однажды ты сделал мне кинжал из одного из них Сириус моргает. Он не… даже когда Регулус рассказывает ему, он не может вспомнить этого, но это не ощущается неправильным. Его память все еще разрушена, и Сириус вообще не помнит, чтобы Альфард был там, но от того, что он теперь знает, ему легче. Все что он знал, так это то, что ему не было страшно, и он предполагает, что это значит то, что с ним рядом был Регулус. — Оу, — бормочет Сириус. — Ладно, как насчет.? Есть один момент, и я знаю, что ты был там, но я не… я не могу вспомнить, чем конкретно мы занимались. Ты был маленьким, но я не могу вспомнить, сколько тебе лет, или сколько лет мне. Мы… гнались за чем-то, думаю так. Да, да, вот, что мы делали, но мы смеялись, не… в отчаянии или что-то вроде того. Там был этот… этот дом? Дом из грязи. Маленький. Я не… я больше ничего не помню, но было ли это… ты знаешь, о чем я говорю, или я это выдумал? — Мне было девять, а тебе десять. Мы гнались за ящерицей и я и вправду поймал ее, так что ты решил, что ей нужен дом, где она могла бы жить. Шел дождь, так что земля была достаточно мокрой, чтобы ты смог построить маленький домик для нее. Думаю, там была пара окон, и ты пытался построить дверь, но она постоянно разваливалась. Мы засунули туда ящерицу, она была не больше моей ладони, и она сидела там… наверное, секунд пятнадцать? Да, где-то так, а потом она вылезла через окно и убежала, — рассказывает ему Регулус. — Ты назвал ее Льюисом. Сириус закрывает глаза. С такими деталями это воспоминание легче представить и найти ему место. Оно менее расплывчатое и искаженное, как будто на него навели фокус. Он не знает, связано ли это с тем, что он на самом деле вспомнил, или с тем, что идеально может представить эту сцену, но в любом случае прекрасно, что у него есть что-то четкое. — У меня… я знаю, что это невозможно, но у меня есть воспоминание о том, как мы прыгали с крыши нашего самого первого дома, и мы летали. Мы пытались дотянуться до звезд. Наших звезд. Я даже не знаю, было ли их видно в то время года, но я… я смутно помню, как мы это делали. Очевидно, мы не летали, но… мы.? — Нет. Мы даже никогда не забирались на крышу, но раньше мы разговаривали о полетах к звездам. Я, ты, Андромеда, Нарцисса и Беллатриса — все мы. Раньше мы придумывали великолепные приключения на пути к нашим звездам и созвездиям, в честь которых нас назвали, и Нарцисса притворялась, будто чувствует себя брошенной, потому что у нее не было ни звезды, ни созвездия, но это было не по-настоящему. Они были старше, поэтому они часто делали всякое, чтобы развеселить нас, особенно, когда они за нами присматривали. Это было чем-то вроде сказки на ночь, историей о всех приключениях, которые ждали бы нас в космосе. У Сириуса в горле застревает ком, и ему приходится сглотнуть, потому что это воспоминание — даже ненастоящее — такое яркое. Он долгое время знал, что это неправда, потому что это невозможно. Они с Регулусом не могли оторваться от крыши и взлететь в небо, звонко смеясь, но это звучит в его сознании так четко — как он чувствует ветер на своих щеках и слышит, как Регулус визжит от восторга, паря в небе. Может, это было сном, и он не может отличить его от реальности так, как это делают другие. Может, он взял за основу историю, которую ему рассказывали сестры, и вывернул ее в воспоминание, которое ощущается для него более настоящим, чем вещи, которые он действительно пережил. Он не знает причины, и от этого ему грустно. От того, как собственный разум предает его, ему хочется свернуться в клубочек и больше никогда не двигаться. Его прошлое настолько хрупкое, местами настолько неясное, будто он потерял такую большую часть себя, что никогда не сможет стать прежним. От этой потери ему больно. — Спасибо, — хрипит Сириус. — За честность. — Помнишь тот день, когда мы собирали пеканы? — спрашивает его Регулус, и Сириус хмурится. — Нет, — признается Сириус. — А должен? Мы делали это? Регулус тихо вздыхает. — Да, делали. — Ты можешь… В общем, можешь рассказать мне об этом, если хочешь, — предлагает Сириус. Он знает, что не вспомнит, но он бы хотел послушать про это. — Все в порядке, — говорит Регулус, отводя взгляд. — В любом случае это не самое счастливое воспоминание. — Но ведь они были у нас, правда? — спрашивает Сириус мягко, тоже отводя взгляд. — Счастливые воспоминания. Тогда, когда мы были… прежними нами. — Я уже и не знаю, — так же тихо отвечает Регулус. — Я не совсем помню, какими мы были. Сириус грустно улыбается. — Да, Реджи, вот и я не помню.~•~
Ремус стучит в дверь Сириуса, но, не получив ответа, решает уйти. Эта ночь наверняка будет тяжелой для него, а также для Джеймса и Регулуса, так что, возможно, Ремусу не стоит вмешиваться. Он не думает, что решился бы на это, если бы не разговор с Регулусом, который состоялся всего пару часов назад. «Ты важен ему», — сказал Регулус. Дело в том, что Ремус это знает. Сириус ясно дал это понять. Каким-то образом всего за несколько дней, он стал важен Сириусу. Он уже пять лет ни для кого не был важен. Вздохнув, Ремус поворачивается, собираясь уже уходить, но останавливается, как только видит Сириуса направляющегося к нему. Глаза его уставшие и покрасневшие, и все же ему удается улыбнуться при виде Ремуса. Улыбка эта слабая, мерцающая, как пламя, грозящее погаснуть, но, тем не менее, она есть. — Чуть не разминулись, — комментирует Ремус, когда Сириус подходит ближе. — Не хотелось бы этого. Получается, я как раз вовремя, — слабо шутит Сириус, останавливаясь рядом с ним напротив своей двери. — Ты в порядке? — мягко спрашивает Ремус, после чего чувствует себя так же глупо, как когда спросил Регулуса, страшно ли ему. В отличие от Регулуса, Сириус не подает виду касательно глупости этого вопроса. Он лишь говорит: — Нет, честно говоря. Я не в порядке. — Знаю, прости, — шепчет Ремус. — Я могу как-то помочь? — Ты и так уже делаешь достаточно прямо сейчас. — Я ничего не делаю. — Ты здесь. — Это все, что Сириус говорит. — Я не могу остаться на всю ночь, но если бы мог, я бы это сделал. У меня есть еще несколько часов прежде, чем мне нужно будет вернуться к себе в камеру, — говорит ему Ремус и морщится в извиняющемся жесте. Сириус кивает. — Ладно. Как ты хочешь их провести? — С тобой, — признается Ремус, чувствуя, как его сердце ушло в пятки, словно он только что упал с огромной высоты. Все эти желания, которые он учится позволять себе, пугают и будоражат его в равной степени. — Что ж, это вполне хороший план, учитывая, что я хочу того же, — отвечает Сириус и, несмотря на все это, на его щеках расцветает румянец, а в уголке губ появляется улыбка. — Хочешь зайти? — Да, хорошо, — выдыхает Ремус. Сириус на миг задерживает на нем взгляд, затем открывает свою дверь и заходит внутрь. Он держит ее открытой, ожидая, пока Ремус войдет, прежде чем закрыть ее. На мгновение Ремуса охватывает осознание того, что он доверяет Сириусу даже за закрытыми дверьми. Совершенно не осознавая масштабов происходящего, Сириус проходит мимо него, на выдохе бормоча что-то о том, что ему надо переодеться. Ремус наблюдает за тем, как он проскальзывает в гардеробную, прикрывая за собой дверь. Ремус медленно осматривает комнату, просто неловко стоя на месте. Ремус, конечно, не раз видел комнату Сириуса до этого, но он не знает, чем еще себя занять. В его груди зарождается приятный трепет при мысли о том, что Сириус больше не оставляет одежду разбросанной на полу. Теперь он складывает ее так же тщательно, как Регулус. Как раз в этот момент Сириус выходит из гардероба с аккуратной стопкой одежды, которая была на нем до этого. Он оставляет ее на стуле в углу. Сириус переоделся в джоггеры и кофту, которая кажется мягкой, у нее нет рукавов — они заканчиваются на плечах и обнажают верхнюю часть рук. Ремус совершенно не готов к тому, какие они подтянутые, как и к шраму на правом плече — неровному, словно кто-то пытался порезать его по резкой дуге, но так и не смог закончить. — Это еще не самый ужасный, — говорит Сириус. Ремус поднимает взгляд на лицо Сириуса, понимая, что тот заметил, на что он пялился. Он поднимает руку и с усмешкой тычет в шрам. — Милейший Джерико пытался перерезать мне горло, но я увернулся и отделался этим. — Я помню это, — отвечает Ремус, потому что так и есть. Может, не так четко, но все же. — Ты проломил ему череп камнем. Кажется, будто это было в прошлой жизни. Еще до того, как он оказался в Святилище. Он смотрел игры Сириуса. Все смотрят, и Ремус не был исключением до момента, как стал слугой. Тогда Сириус просто был очередным парнем на экране, делающим вещи, от которых у Ремуса сводило живот, даже когда он настолько эмоционально невосприимчив к этому, что едва ли позволял этому обременять свою голову. В чем был бы смысл? Так было за год до этого и это же повторится через год. Ремус знал, что однажды даже ему, возможно, придется сделать это, если его имя назовут, но для него все сложилось иначе. Некоторые назвали бы его счастливчиком. Они были бы неправы. — Да, я это сделал. Я слишком хорошо это помню, — Сириус давится печальным смешком. — Из всех вещей, что можно было бы помнить… Знаешь, я не могу забыть ни единой детали из времени, проведенного на арене, и все же… — Он встряхивает голову, кривит губы и смотрит на Ремусу с натянутой улыбкой. — Если честно, я надеялся, что ты не видел моих игр. Я знаю, что тогда ты еще не был слугой, но… — Нет, я смотрел их, — подтверждает Ремус, и Сириус кивает, отводя взгляд и сжимая челюсть. — Это… Сириус, все в порядке. Ты сделал то, что требовалось, чтобы выжить. — Я убил двенадцать человек. Я буквально убийца, Ремус. — Против своей воли. У тебя не было выбора. — Я мог бы умереть, — говорит Сириус с затуманенным, отстраненным взглядом, и в его голосе звучит тоска, как будто он почти жалеет, что не умер. От этого живот Ремуса сжимается в панике. — Ну, я рад, что ты не умер, — твердо заявляет Ремус. Сириус глядит на него. — Ты видел все, что я сделал, на что я способен, и все же можешь сказать такое. Честно говоря, я не понимаю, как ты можешь находиться со мной в одной комнате. — У тебя не было выбора, — говорит Ремус, и это звучит резко, как удар кнута о мокрый бетон. Ему ли не знать. Сириус резко моргает, его губы в удивлении приоткрываются. Ремус качает головой, — То, что с тобой случилось… было несправедливо. Ты не хотел проходить через все это. Нечестно, что ты был вынужден убивать, чтобы выжить, и ответственность за это не на тебе. — Просто… — Сириус сглатывает. — Я не знаю. Я просто надеялся, что, может быть, ты не видел меня с худшей стороны. Ремус не может не смягчиться и делает глубокий вдох и выдох. — Сириус. — Да? — хрипит Сириус. — Ты видишь меня с худшей стороны каждый раз, когда смотришь на меня, — шепчет Ремус. — Больше всего на свете я хочу, чтобы ты мог увидеть меня с лучшей, но это все, что можешь получить, и каким-то образом тебе этого все еще достаточно. С чего я должен относиться к тебе иначе из-за того, что ты страдал от рук Святилища. Сириус тяжело вздыхает, делая несколько шагов вперед. Он медленно протягивает руку, почти касаясь его, но отстраняет ее обратно, сжимая пальцы. — Когда я смотрю на тебя, я вижу не то, что тебе кажется, Ремус. — И что же ты видишь? — Нечто великолепное. У Ремуса перехватывает дыхание. Он делает шаг вперед, пробегаясь глазами по лицу Сириуса. — Почему ты отстранился? Ты собирался прикоснуться ко мне, но остановился. — А мне можно? — спрашивает Сириус, и это звучит, как мольба, будто он отчаянно этого хочет. Его глаза широко распахнуты, а пальцы нервно сжимаются, когда он смотрит на Ремуса с надеждой в глазах. «Этот идиот», — с нежностью думает Ремус. «Это прекрасное недоразумение». Он качает головой, тихо фыркая от смеха, все еще вспоминая разговор с Джеймсом. Сириус не будет переходить границы, поэтому Ремусу придется показать, что границы изменились. Он поднимает руку и правой ладонью обхватывает левое запястье Сириуса, слегка ведя рукой вверх, просто чтобы посмотреть, как вздрагивает грудь Сириуса при резком вдохе, а затем опуская вниз, чтобы с нежностью переплести их пальцы. Это ощущается значимым, то как они старались не нестись сломя голову в этот омут, но все же, возможно, это оказалось самой легкой вещью, которую Ремус когда-либо делал. Он очень нежно сжимает руку Сириуса и говорит: — Да, можно. Я хочу, чтобы ты это сделал. Сириус тут же выдыхает, так громко, будто теперь он внезапно может дышать, а затем он придвигается так близко, сокращая между ними расстояние, и опускает голову Ремусу на плечо. Он вжимается в него с глубоким вздохом, его тело тут же расслабляется; Ремусу так просто провести руками по предплечьям и спине Сириуса, просто обнять его. — Ты такой теплый, — шепчет Сириус. — Угу, — отстраненно соглашается Ремус, слишком занятый тем, чтобы набраться смелости и провести пальцами по волосам Сириуса, раскинувшимся по плечам. Они чертовски мягкие, и мозг Ремуса ненадолго отключается, а его руки тянутся зарыться в пряди поглубже. — Знаешь, мне нравятся твои волосы. Сириус издает тихий смешок ему в плечо, очень похожий на глупое хихиканье. Губы Ремуса подергиваются в улыбке, и он аккуратно тянет за прядь, схватив ее кончиками пальцев. Медленно и осторожно руки Сириуса скользят вдоль тела Ремуса, смыкаясь у него за спиной — и теперь это настоящее объятие. Долгое время никто из них не говорит. Они просто дышат и держатся друг за друга. Дыхание Сириуса ровное и спокойное, и он настолько расслаблен, что буквально обмякает в объятьях, не двигаясь, как будто может отключиться и уснуть прямо в руках Ремуса. Единственное его движение — это случайное прикосновение щекой к плечу Ремуса, будто в попытке устроиться поудобнее. И в это время Ремус слишком сильно увлекается, не в силах остановить самого себя. Он проводит одной рукой по спине Сириуса, а второй стремится забраться ему в волосы так, словно это последнее, что он сделает в жизни. В итоге, ему это удается, и теперь он не просто играется с одной прядкой, наматывая ее на костяшки. Ремус проводит рукой от корней до кончиков волос Сириуса, очарованный тем, как мягко они проскальзывают сквозь пальцы. В ответ Сириус вздрагивает всем телом и поворачивается, чтобы еще сильнее вжаться лицом в плечо Ремуса. Ремус все еще слышит его дыхание, подмечая, как оно, поначалу неровное, выравнивается в размеренный ритм. — Все в порядке? — спрашивает Ремус. — Угу, — отвечает Сириус высоким голосом. — Хочешь, чтобы я сделал так еще раз? — Я держусь из последних сил, чтобы не начать умолять тебя делать так всегда. — К сожалению, у меня есть другие вещи, на которые я обязан тратить свое время, — поддразнивает его Ремус. Сириус ворчит. — Жестокость. Наказание. Абсолютное невезение. — Разве? — губы Ремуса ползут вверх, и он снова запускает руку Сириусу в волосы. От этого недовольство Сириуса исчезает и он издает низкий звук одобрения. — От этого я и уснуть могу, — бормочет Сириус. Ремус думает об этом всего секунду, а затем говорит: — Что ж, тебе и правда надо отдохнуть сегодня. Я могу… В общем, я могу помочь с этим. — В постели? — голова Сириуса взлетает вверх, чуть ли не скидывая руку Ремуса, и он сразу же выглядит очень увлеченным этой идеей. — Ты ляжешь в мою кровать? Со мной? Я о том… я просто… я не… если ты, эм… — Да, чтобы помочь тебе заснуть, — забавляясь, говорит Ремус. — Ну, знаешь, есть много способов… — Сириус тут же замолкает, кашляя и краснея так, как Ремусу нравится. Он выглядит так, словно сейчас умрет. — Прости, это было… — Ты приказываешь мне вымотать тебя другими способами? — спрашивает Ремус, выгибая бровь. То, как Сириус быстро бледнеет, выглядит почти комично. Румянец полностью сходит с его лица. — Нет! Пиздец, нет, я бы никогда так не сделал. — Так ты не хочешь, чтобы я тебя вымотал? — Нет. Да. В общем… я… Ремус хмурится, но он держится из последних сил. Через секунду он не выдержит. — Есть какие-то проблемы с тем, как я выполняю свои задания? Думаешь я не справлюсь с тем, чтобы доставить тебе удовольствие? — Мне… мне удо… что? Ремус? — Сириус выглядит слегка потерянным и сбитым с толку. — Нет? Я имею в виду, что я не прошу… не то чтобы я… — он замолкает в ту же секунду, когда уголки губ Ремуса ползут вверх, и это значит, что он изучает губы Ремуса слишком пристально, но Ремус не жалуется. Легкая паника Сириуса уходит прочь, и теперь он в шоке. — О, ты снова надо мной стебался? — Да, — подтверждает Ремус, улыбаясь, и проводит двумя руками по рукам Сириуса, когда он начинает отстраняться. Сириус издает тихий звук и протягивает ладонь, чтобы схватиться за голову, рвано выдыхая. — Это… Знаешь, хоть это и чертовски пугает меня, я нахожу это очень привлекательным. Меня не возбуждает мой страх, просто для справки. Думаю, дело в шалости, честно говоря. Может, немного и в страхе, но сегодня явно не тот день, когда я буду размышлять об этом. — Спасибо, что взял меня в это небольшое путешествие по самопознанию, — любезно говорит Ремус. — Ты заставляешь меня чувствовать всякое, — сообщает ему Сириус, смотря на него как-то беспомощно, будто он потерян. Губы Ремуса растягиваются в улыбке. — Я заметил. — Ладно. Я просто… Хотел убедиться, что ты знаешь. — Я знаю. — Хорошо. Ты все еще пойдешь со мной в кровать? — спрашивает Сириус. — Да, — говорит Ремус. Губы Сириуса растягиваются в улыбке. — Видимо, я тоже заставляю тебя чувствовать всякое, раз ты добровольно идешь со мной в кровать. — Пойдем, — отвечает Ремус и мягко смеется, протягивая руку, чтобы подтолкнуть его в сторону кровати, внутренне вздрагивая от того, что он снова кладет на него руку и знает, что он может так делать. Он проводит большим пальцем вдоль шрама на руке Сириуса, и Сириус едва ли может идти прямо, слишком занятый тем, что пялится на Ремуса. Лечь с Сириусом в одну кровать оказывается удивительно легко, но, может быть, это не должно его удивлять. С Сириусом многое легко, так почему это должно быть по-другому? Это неправильно, он не должен этого делать, бла-бла-бла — обычная болтовня, и Ремусу прямо сейчас так сильно, очень сильно наплевать. Быть с Сириусом — всегда риск, и он добровольно принимает его. Кровать гораздо мягче, чем койка в камере Ремуса, и у Сириуса есть настоящие подушки, и сатиновые простыни и милые покрывала, и это так хорошо, что Ремус мог бы разрыдаться. Он действительно не знает, как из-за всего этого расслабиться, потому что это и близко не похоже на то, что он испытывал последние пять лет. К счастью для него, цель не в том, чтобы расслабиться, а в том, чтобы насладиться Сириусом и его волосами, которые однозначно приводят Ремуса в восторг. В итоге Ремус лежит на боку, опершись на локоть. Другой рукой он водит по волосам Сириуса, которые услужливо раскинулись на подушке, словно разлитые чернила. Это выглядит почти как произведение искусства — волны черного против кристально белой наволочки. Что-то четкое и эфемерное одновременно. — Ремус, — бормочет Сириус, смотря на него сквозь полузакрытые глаза. — А? — Ты дождешься, пока я усну, прежде чем уйти? — Если ты уснешь до того, как мне придется уйти, — мягко говорит Ремус. Сириус хмыкает и закрывает глаза. — Я хочу уснуть, зная, что ты здесь. Это странно? — Нет, я так не думаю, — отвечает Ремус, потому что он так отчаянно хотел бы сделать то же самое. Он не может. Никогда не сможет. — Спасибо, — шепчет Сириус, его глаза все еще закрыты. — За то, что ты здесь ради меня. Особенно сегодня. Это… Без тебя было бы гораздо хуже, Ремус. Ремус опускает взгляд и продолжает водить рукой по волосам Сириуса. С нежностью он шепчет в ответ: — Конечно. Сириус мягко выдыхает, и совсем скоро он действительно засыпает. Его рот слегка приоткрывается, а тело растворяется в матрасе. Ремус продолжает поглаживать его волосы, поражаясь уровню оказанного доверия, такого же, которое Ремус испытывает по отношению к Сириусу. Он остается там до тех пор, пока не приходит время уходить, несмотря на то, что каждой клеточкой тела он желает остаться. Единственная поблажка лишь в том, что Сириус, по крайней мере, все-таки уснул возле него. Если у Ремуса больше не будет возможности повторить это, то он хочет убедиться, что возьмет с собой хоть что-то перед уходом. Крошечная поблажка. Он склоняется и целует Сириуса в лоб, мягко и долго, позволяя поцелую перерасти в улыбку, когда он отстраняется. Когда он уходит, его губы, даже под маской, все еще покалывает.~•~
Джеймс вскакивает с колотящимся сердцем. Имя Сириуса вырывается из его уст с хрипом чистой паники. Дезориентированный, он судорожно садится на кровати, пытаясь найти Сириуса, но не обнаруживает его рядом. Джеймсу требуется время, чтобы понять, что все в порядке. Что отсутствие Сириуса не означает, что случилось что-то плохое. Сириус, скорее всего, сейчас лежит в своей постели и пытается отдохнуть. Джеймс выдыхает и наклоняется вперед, чтобы потереть ладонями прикрытые веки. Рыдания и неспокойный сон в контактных линзах не способствуют комфорту глаз. Кто бы мог подумать? Опустив руки, Джеймс сглатывает стоящий в горле ком. Он ненавидит себя за слабость. Джеймс не жалеет о своем выборе, ясно? План все тот же, и он не изменит своего решения, но… Это не делает этот выбор легким. Это не значит, что он не боится. Это не мешает ему чувствовать, что он захлебывается скорбью по жизни, которую ему не суждено прожить. Джеймс поднимается, чтобы проверить время (уже середина ночи) и идет в душ. Он весь в поту от пережитого кошмара и старается не воспринимать возможность помыться как должное. Сразу после того, как он закончил мыться и переоделся, Джеймс выходит из своей комнаты. Осторожно он идет по коридору к комнате Регулуса, намереваясь просто проверить, как он. Они не разговаривали после интервью, и Джеймс чувствует необходимость извиниться. Более того, он не хочет выходить на арену с грузом гнева Регулуса на своих плечах. Он осторожно открывает дверь. Свет все еще горит, но Регулуса в постели нет. Дверь на балкон приоткрыта, как и в прошлый раз. На мгновение Джеймс колеблется, а затем проскальзывает внутрь, закрывая дверь и направляясь на балкон. Регулус сидит в том же кресле, что и в прошлый раз, — человек привычки. Он всегда любил свой распорядок, свои маленькие придуманные правила порядка, согласно которому все должно идти — где чье место и как все должно функционировать. Если он бессознательно выбирает стул, этот стул оказывается его. Если он надевает коричневые туфли, на его ногах должны быть коричневые носки. Когда загораются уличные фонари, он должен пройти через каждый золотой отблеск света на земле по пути домой. Регулус всегда нуждается в порядке, в то время как Сириус и Джеймс предпочитают спонтанность. — Привет, — осторожно приветствует Джеймс, опускаясь на свободный стул. Регулус не обращает на него внимания, но Джеймс замечает, как напрягается его челюсть. — Ты смог немного поспать? — Нет, — отвечает Регулус натянуто. — А ты? — Немного, но не могу сказать, что хорошо, — признается Джеймс. Регулус шумно вздыхает и поворачивает голову, чтобы посмотреть на Джеймса. Его глаза сверкают в потоке света, который проникает на балкон через приоткрытую дверь. — Чего ты хочешь, Джеймс? — Я знаю, что ты злишься на меня, — бормочет он в ответ. — Да, злюсь, — бросает Регулус. Джеймс шумно сглатывает. — Прости меня, Рег. — Мне не нужны твои гребаные извинения. Я хотел бы, чтобы ты этого не сделал, — резко говорит Регулус. — Из миллиона херовых вещей, которые ты мог сделать или сказать ты… Ты знаешь, что это было жестоко, — его голос ломается и он звучит хрупко. Он резко отворачивается. Сжатая в кулак рука лежит на столе. Когда он снова говорит, его голос едва слышен, и это разбивает Джеймсу сердце. — Это было жестоко. Ты не имел никакого морального права насмехаться надо мной. — Я не насмехался над тобой, — отвечает ему Джеймс. — Я знал, что ты будешь так думать, но… — Правда? — шипит Регулус. Его плечи напряжены. Голос пронизан яростью, вызванной тем, что он уже знает. Джеймс знает тоже. Он знал с тех пор, как ему исполнилось одиннадцать лет. Знал с первой секунды их знакомства, когда Регулус смотрел на Джеймса широко раскрытыми глазами, как будто он был самым удивительным созданием, которого касался его взгляд. Джеймс знал при каждом их последующем взаимодействии: когда Регулус едва мог связать слова в предложение в его присутствии; когда Регулус краснел каждый раз, стоило Джеймсу улыбнуться ему; когда Регулус бежал, опережая Сириуса, к двери каждый раз, когда приходил Джеймс, только чтобы провести драгоценные несколько минут наедине с ним, прежде чем Сириус полностью перехватит его внимание. Конечно, Джеймс знал, что Регулус был влюблен в него с одиннадцати до пятнадцати лет. Джеймс знал об этом и считал это забавным. Он думал, что это весело, и иногда даже подмигивал и бросал игривые комментарии, просто потому что это его забавляло. Не потому, что ему было не все равно. Джеймсу, к сожалению, Регулус был безразличен. Для Джеймса он был безнадежно влюбленным в него младшим братцем Сириуса. А затем, Регулус заставил Джеймса влюбиться в него, буквально ударив его по голове и сказав, чтобы он, блять, обратил на него внимание, и это так сильно и так быстро изменило отношение Джеймса к Регулусу, что он превратился из человека, который едва ли думал о брате Сириуса хотя бы пару секунд, в человека, мечтающего о том, чтобы его поцеловать. Эта резкая перемена произошла как раз в то время, когда Регулус успел изменить свое отношение к Джеймсу, перейдя от безумной влюбленности к такой же сильной ненависти к нему. Ужасно иронично, не правда ли? — Я знаю, что ты был влюблен в меня, — признается Джеймс тихо. Он не может не восхититься румянцем, заливающим щеки Регулуса, несмотря на то, что тот все еще был в ярости. — Да. Я был маленьким и глупым, — бормочет Регулус, нахмурившись. — Не то чтобы это имело для тебя значение. Мы оба знаем это. Для тебя это было просто развлечением. — Ты даже не представляешь, как долго я корил себя за то, что был таким же маленьким и глупым, но в ровно противоположном плане. У меня было столько возможностей, которые я упустил, и как только я понял, каким чертовски глупым я был, было уже слишком поздно, — Джеймс тяжело вздохнул. — Теперь у меня нет ни малейшего шанса. Регулус молчит некоторое время, а затем смотрит на Джеймса, прищурившись. — Значит, ты был честен. — Я не хотел рассказывать буквально всем свой самый сокровенный и темный секрет, — сухо говорит Джеймс. — Но то, что я испытываю к тебе чувства, на самом деле было моим самым сокровенным и темным секретом. — Сокровенный и темным, — категорично повторяет Регулус, вскидывая бровь. — Большая честь. Очень романтично. Должен ли я упасть в обморок? Джеймс стонет и проводит рукой по волосам. — Просто… Черт возьми, Регулус, ты знаешь, что я имел в виду. Очевидно, я не хотел, чтобы кто-то знал об этом или чтобы правда всплыла наружу так. Во-первых, Сириус не имел ни малейшего понятия об этом. Во-вторых, я не хотел, чтобы ты узнал о моих чувствах. — Почему? — спрашивает Регулус с вызовом. — Ты же знал о моих. — Да, но… — морщится Джеймс. — Ну, это дерьмово, не так ли? Как только я начал испытывать к тебе чувства, твои чувства ко мне исчезли. Что мне было делать с этим? Особенно учитывая все то, через что проходил Сириус? Произошло так много, слишком много всего, и даже когда мы научились жить со всем этим, смысла признаваться не было. Ты, блять, ненавидишь меня. — Да, — бормочет Регулус, хмурясь. — Да. Я тебя ненавижу. — Видишь? — Джеймс устало вскидывает руку. — Никакого смысла. — Еще меньше смысла в том, чтобы признаваться в этом в эту секунду, но тем не менее, ты сейчас здесь. — Ну, дело в том, что чувства, независимо от того, насколько они бессмысленны, все равно никуда не деваются. Регулус долго смотрит на него. Он уже не кажется таким сердитым, но его лицо сложно прочитать. Джеймс немного отодвигается, чувствуя на себе пристальное внимание, как будто находится под микроскопом. Взгляд Регулуса похож на экзамен, и Джеймс очень хочет его сдать, но понимает, что никогда не сможет этого сделать, если оценивать его будет Регулус. Медленно Регулус встает на ноги, отодвигая стул с протяжным скрипом. Джеймс мгновенно замирает, когда Регулус обходит стол в неторопливом темпе, приближаясь к нему. Его сердце колотится, потому что он… Блять, он не имеет ни малейшего понятия о том, что сейчас произойдет, но Регулус подходит ближе, и он делает это со знанием, что Джеймс хочет, чтобы он был к нему ближе, чем когда-либо. — Один из нас умрет на арене. Может быть, мы оба. В любом случае, шансы у обоих невелики, — тихо говорит Регулус, облокотившись на стол. Его рука мягко гладит острый край. Джеймс медленно кивает. — Я знаю. Это… Это наша последняя ночь. — Так и есть, — отвечает Регулус. — Наши отношения с Сириусом очень запутаны. В скором времени я стану убийцей и с очень большой вероятностью в ближайшее время меня настигнет смерть. Со всем этим, у меня не было возможности не думать о нашем общем прошлом. Ты прав, чувства никуда не деваются. Моя ненависть к тебе никуда не денется. Никогда. Если я умру, я буду продолжать ненавидеть тебя. Если я останусь в живых, я тоже буду ненавидеть. — Даже если… Даже если я умру? — спрашивает Джеймс, чувствуя боль от этих слов, на которую не имеет права. Он давно знал об этом. — Да, — отвечает Регулус, не отрывая от него взгляда. — Я буду ненавидеть тебя и за это тоже. — За то, что я умер? — бормочет Джеймс, ошеломленный его словами. Регулус смотрит на него, и его глаза… Эти глаза… Джеймс знает их, как ничто другое на этой планете, и что-то в эту секунду запрятано в них сейчас. Тяжелое и напряженное. — Да, за то, что ты умрешь. Возможно, за это больше, чем за что-либо другое. Джеймс не должен считать это чрезмерно романтичным или трагичным, но у него все равно перехватывает дыхание. Так странно, что ненависть Регулуса может ощущаться как благословение, когда он пользуется ею таким образом. Джеймс никогда не жаждал ее, а теперь вдруг стал за нее благодарен. Ненависть — это не апатия и безразличие. Джеймс не думает, что смог бы выдержать их от Регулуса. Ненависть — это и не любовь, но она опасно близка к ней, и Джеймс думает, что может умереть за оба этих чувства. Он и собирается это сделать. — Завтра мы можем умереть, — шепчет Регулус. — Но я не хочу быть один в последнюю ночь, даже если это означает, что мне придется провести ее с тем, кого я ненавижу. — Он поднимает руку со стола и протягивает ее. Пальцы раскрываются и мягко сгибаются, маня и предлагая взяться за них. — Тебе повезло, Джеймс. Ты можешь провести ее с тем, кого любишь. — А как насчет четырнадцатилетнего Регулуса, все еще спрятанного где-то в тебе? — шепчет Джеймс в ответ. — Чувствует ли хотя бы он себя счастливым? — Он вообще ничего не чувствует. Он мертв с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать, — отвечает Регулус с короткой улыбкой, на краешках которой замерла грусть. Он слабо сжимает пальцы. — Давай, я хочу быть молодым и глупым в последний раз, так что ты должен воспользоваться своей последней возможностью, пока я не передумал. Джеймс шумно выдыхает, понимая важность происходящего. Он знает, что Регулус делает это из-за того, что завтра они выйдут на арену, и все изменится. Регулус никогда бы не предложил этого при других обстоятельствах. Но когда ты так стараешься убежать от завтрашнего дня, единственное направление, в котором ты можешь двигаться, — назад. Регулус хочет вернуться так далеко в прошлое, как только может. Туда, где прячется мальчик, который когда-то хотел кого-то, кто никогда не принимал его руки, но сейчас сделает это в эту же секунду. Забавно, как все меняется. Трагично, как некоторые изменения не успевают стать чем-то значимым. Джеймс вкладывает свою ладонь в руку Регулуса. Его сердце совершает слабый, жалкий кульбит, когда их пальцы соединяются. Регулус деликатно держит его руку, обхватывая ее снизу. Его большой палец нежно проводит по костяшкам Джеймса, как будто Джеймс — королевская особа, и он должен поклоняться его пальцам. Конечно, он этого не делает. Нет, он просто слегка тянет его на себя, побуждая Джеймса встать, и как только тот поднимается с кресла, ведет Джеймса в свою комнату. Каким бы глупым это ни было, Джеймс чувствует легкую дрожь в коленях, просто от ощущения того, как идеально переплетаются их пальцы, как будто они были созданы друг для друга. Джеймс впервые подумал об этом, когда они взялись за руки в тот роковой день, наблюдая за играми Сириуса во внутреннем дворе. Сириуса атаковали на экране, и Регулус отчаянно схватился за его руку, словно ему нужен был контакт, чтобы перестать дрожать. Это не помогло, но ни один из них не отпустил руки другого, даже спустя долгое время после того, как Сириус вышел из боя, оставив после себя мертвое тело. Регулус выключает свет, и Джеймс становится свидетелем изменений, которые он внес в свою комнату с помощью технологий Святилища. Его потолок — ночное небо, усеянное звездами, которые слабо освещают комнату голубым светом из полуночного балдахина над ними. Это настолько восхитительно, что Джеймс не может отвести взгляд от этой красоты, пока Регулус снова не тянет его за руку, безмолвно требуя, чтобы он лег в постель. Это ощущается так же, как в старые времена, когда Регулус был маленьким влюбленным мальчиком, требующим внимания Джеймса. Правда в эту секунду все по-другому, потому что они успели стать взрослыми, которые собираются вместе лечь в постель в первый раз. У Джеймса пересыхает во рту, когда он забирается под одеяло рядом с Регулусом. — Никаких лишних мыслей, — бормочет Регулус, как будто он может проникнуть в голову Джеймса, которая уже переполнена ими. — Слишком поздно, — признает Джеймс. Несмотря ни на что, это вызывает у него тихий смех, и он усмехается, опускаясь на подушку. Он лежит на боку, пока Регулус в темноте разглядывает его лицо. Джеймс поворачивается к нему. Они оба просто смотрят друг на друга в тишине. Но Джеймс — храбрая душа, поэтому он набирается смелости, чтобы попросить о том, чего действительно, действительно хочет больше всего. — Можно тебя обнять? «Можно ты будешь моим? — думает Джеймс отчаянно. — Хотя бы этой ночью. Пожалуйста». Регулус не отвечает. По крайней мере, не с помощью слов. Он отворачивается, и сердце Джеймса сжимается от отказа, пока Регулус не придвигается назад, упираясь в грудь Джеймса и его раскрытые руки. Он сдвигается, чтобы положить голову на подушку Джеймса, прижимая собственную к груди, и выгибается, чтобы вжаться в него еще сильнее. Джеймс задерживает дыхание, не веря, что это происходит с ним на самом деле. Он медлит, но затем опускает руку на Регулуса и с тихим вздохом наклоняется вперед, закрывая глаза от ощущения его объятий. Регулус так близко, такой теплый, и, очевидно, любит спать в позе маленькой ложки, и Джеймс уже чувствует опасную зависимость от этого. Он не хочет отпускать его. Джеймс хочет остаться здесь навсегда. В этом моменте, где он обнимает Регулуса и знает, каково это — обладать им, даже на мгновение, которое не может длиться долго, потому что завтрашний день уже на пороге, и в конце концов настигнет их. Но в эту секунду Джеймс прижимает к себе Регулуса и думает о том, что тот был прав, потому что здесь и сейчас, несмотря на то, что ждет его завтра, Джеймс знает, что ему повезло провести последнюю ночь именно так.~•~
Примечания Зара: регулус и ремус БУДУТ друзьями в этом фике, не переживайте, но нам надо еще добраться дотуда. это дружба-слоуберн, лол. я так их люблю. ремус такой типа: так ты боишься всей этой «вдруг-я-завтра-умру» штуки? и регулус такой типа: 😐🤨 и ремус такой: знаешь что. справедливо. продолжай, дружище. ПОМОГИТЕ ОНИ ТАКИЕ СМЕШНЫЕ И ОНИ БУДУТ ТАКИМИ НАХАЛЬНЫМИ КОГДА РЕАЛЬНО НАЧНУТ ДРУЖИТЬ Я НЕ МОГУ ДОЖДАТЬСЯ 😭 в это же время сириус и джеймс ловят грустинку 😔 неа, потому что сириус реально сказал: джеймс не умрет, я просто Не Принимаю Этого. и он прав. я тоже в стадии отрицания. я тоже, малыш, я тоже. а потом ангст между регулусом и сириусом и я был как в том меме, где суперзвезда кричит на кота, ну вы поняли. я после каждой написанной строчки: ПЕРЕСТАНЬ, ХВАТИТ, УБЕРИ ТЕЛЕФОН. я: оставь их в покое и дай им отдохнуть 😭😭😭 также я: *пишет еще больше грустного дерьма* но история с пеканом является одним из самых любимых воспоминаний регулуса в последней главе, и в итоге он узнает, что сириус вообще этого не помнит, а ПОТОМ мы узнаем, что и для регулуса это больше не счастливое воспоминание потому что святилище разрушило его для регулуса??? я жую стекло. ☹☹☹ кстати!!! ремус и сириус обнялись 😭😭😭 нет, простите, это было «объятие» потому что сириус счел это важным достижением. да, он буквально парил в тот момент. НАКОНЕЦ-ТО КТО-ТО ДЕРЖИТ ЭТОГО ПАРНЯ ОН ТАК СТРЕССУЕТ, БОЖЕ. но они были невыносимо милыми, даже с небольшой порцией ангста, и юмора, потому что ремус никогда не упустит шанса постебаться над людьми. «думаешь я не смог бы доставить тебе удовольствие?» ОУ??? 🤨 ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ РЕМУС??? он такой секс, я люблю его 😌 в любом случае, вернемся к джеймсу и регулусу. выяснилось, что раньше у регулуса был краш на джеймса и джеймс ЗНАЛ об этом, но ему было плевать, пока не стало слишком поздно. поговорим о трагичном, да? из плюсов, регулус отложил в сторону свои проблемы на одну ночь и такой: знаешь что, я могу и умереть завтра, так что я позволю себе одну (1) человеческую радость и не проведу эту ночь в одиночестве. давай, король, ты будешь маленькой ложечкой! и джеймс так рад, что он участвует в этом 🥰