Колокольная лестница

Самовар Лушка ставила аж два раза. Отец её, Авдей Михайлов, весьма припозднился, привезя гостя в вечерний час, когда солнце алым колобом уже закатилось в реку, а на потемневшем небе проявился тонкий, будто серебряным карандашом нарисованный на бархатной бумаге, месяц. Егор у дороги архитектора не дождался, настоятельно зван был тётушкой ужинать, однако и ужин всё откладывался. – Колесо отлетело. Да чтоб ему, извергу, гореть в геенне огненной! – громко и басовито, на весь двор, ругался немолодой, но крепкий ещё мужик, исполнявший у Юговских обязанности конюха, дворника, истопника и на все руки мастера. Все домашние, правда, вслед за старшим Юговским привычно называли Авдея по должности кучером, но это нисколько не умаляло его достоинств – наоборот, добавляло некой важности. Отец Егора любил покрасоваться перед городскими знакомыми, с его слов выходило, что вышколенных слуг у него немеряно, имение процветает, усадьба сияет неземной красотою, а карета... Да-да, крытую тележку с шаткой лавкой посередине, постоянно теряющую непрочно держащиеся колёса, Александр Алексеевич Юговской велед именовать каретою – и никак иначе! – Кого ж вы так проклинаете, тятенька? – заинтересовалась пробегавшая через двор с решетом, полным недозрелого крыжовника, Лушка. – Да Николашку Рябого, подручного деревенского кузнеца, – в сердцах выдохнул Авдей. – Пообещал, сволота, что на совесть сделает, а оно вон как повернулось. Пришлось нам с Иваном Григорьевичем посередь Забродинского леса останавливаться, коней распрягать да самим всё поправлять. Экий шустрый да дельный оказался питерский барин, аж диву даюсь. Без его подмоги мне бы не справиться. – Вы, право, превозносите мои скромные старания, Авдей Михайлович, – раздалось из «кареты». И Егор замер, услышав до боли знакомый тенор с оттенком баритона, как бы мастера певческой школы его обозначили, с лёгкой приятной хрипотцой и гортанно звучащим «р». Если до сего момента Юговской-младший сомневался, то теперь уверился в единый миг: Иван Соловьёв – тот самый, о ком он грезил когда-то. Удалось, значит, Ванечке перебраться в столицу, выучиться в Академии художеств. Или где их, этих архитекторов, готовят? И вот он уже, любопытствуя, осматривает с поданной Авдеем керосиновой лампой в высоко поднятой руке белый особняк Юговских; прикидывает, что за фронт работ ему предстоит. Обидно было только, что Егора Ванечка, похоже, не признал. Или же признал, да никак этого не выразил? Степенно протянул для приветствия руку, когда подошедший отец представил гостю сына: мол, это мой младшенький. – Рад знакомству, Георгий Александрович. Мы почти ровесники с вами, так что, надеюсь, будем друзьями. – Разумеется, Иван Григорьевич, – вздохнув, согласился Егор. Подумал: как странно! В училище три-четыре года казались чудовищною разницею в возрасте, а ныне – ровесники. – Вы ведь мне всё здесь покажете – верно, Георгий Александрович? – произнося полное его имя с отчеством, тот, будто нарочно, так мягко акцентировал «р», что у Егора лёгкая дрожь шла по телу. И руку чуть дольше, чем предполагает простая вежливость, задержал в своей, и посмотрел серыми своими чуть затеплевшими глазами со значением. Хотя, вероятно, примстилось всё это Егору. Какой взгляд, с каким значением приметишь в потёмках? Не признал, так не о чем и говорить. Арина Афанасьевна вышла на крыльцо принаряженная – не в засаленном домашнем капоте, как обычно, а в выходном персиковом платье с кружевною накидкой на плечах. – Добро пожаловать, – заулыбалась она гостю, церемонно подставила кончики пальцев под поцелуй. Впрочем, тут же, привычно покрикивая, принялась распоряжаться. – Лушка, проводи господина архитектора в гостевую спальню. Да на стол подавай живей! – И в спальню, и на стол – надвое разорваться мне, что ли? – недовольно забубнила девица себе под нос. – Позвольте, я сам Ивана Григорьевича сопровожу, – отводя от прислуги господский гнев и поспешно хватаясь за архитекторские чемоданы, предложил Егор. Тётушка отступилась от девицы, но тут же накинулась на её отца: – Авдей, завтра же с утра к кузнецу иди да починяй клятую карету, чтобы больше этаких казусов не было! – Что ж за спех с этим, барыня? – тот явно был недоволен. – Нешто снова в город ехать? – А ты и запамятовал, старый чёрт! – ахнула Арина Афанасьевна. – Петров день ведь, именины старших мальчиков. Павлуша-то сам прискачет, а Петеньку с женою и ребятишками надо будет со станции встретить. Егор и сам забыл про Петров день. В суматохе такой совершенно из головы вылетело! – Рады небось, что братья приедут? – обратился к нему Иван. – Рад, однако и слегка расстроен, – признался Егор. – Что ж так? – Шуму от них много да беспокойства. – А вы, выходит, тишину любите... – Люблю, – согласился Егор. – Тишина к размышлениям располагает. – Помнится, вы и в пору ученичества тишину и уединение предпочитали подвижным и весёлым забавам, – произнёс Иван, и Егор от неожиданности на лестнице споткнулся, чуть не уронив тяжёлый чемодан. Иван придержал его за пояс левой рукой, в правой была всё та же лампа. – Боже, как вы неосторожны. Ступеньки крутые, недалеко до беды. – Так вы меня вспомнили... – Как не вспомнить? Вы были прехорошенькое дитя и с тех пор почти не изменились. Разве что уши у вас теперь не такие оттопыренные, как прежде были. – Так что же вы сразу не признались? – поинтересовался Егор, никак не отреагировав на замечание о собственных ушах. – Решил: пока ни к чему в присутствии ваших близких и прислуги афишировать наше с вами прежнее знакомство. Тем более, скажу: видел вас я не только в училище, но и в ином месте, не более полугода назад. – Не ошибаетесь ли? – вздрогнул Егор. – В Питере ведь я не бывал. – Да нет, поближе. Егор припомнил, как он в Рождество навещал живущего в губернском городе с семьёю брата Петрушу. – Вероятно, на катке или в театре видали издали, – высказал свою догадку Егор. – Там я был с барышнею, так это младшая сестра жены моего брата. – Вовсе нет, – голос Ивана звучал теперь особенно вкрадчиво, – В ином месте я наблюдал за вами, Георгий Александрович, и барышень там точно не было. – Это где же? – сиплым шёпотом спросил Егор. От смущения густой жар разлился по его щекам. Хорошо, что лампа в этот момент погасла, и покрасневшего его лица собеседник не мог заметить.