Колокольная лестница

К обеду со всей съехавшейся роднёй младший сын и гость-архитектор опоздали, и Арина Афанасьевна, ласково пожурив их, словно сорванцов-мальчишек, распорядилась накормить припозднившихся отдельно. Аниска подала окрошки и сметаны к ней, а также принесла холодных куриных котлет и распробованных уже ими пирожков. Впрочем, ещё до трапезы Егору довелось обняться с братьями, подержать на руках изрядно подросших за то время, что он их не видал, племянников и вытерпеть родственные поцелуи в обе щеки от жены брата Петра Лизы и её сестрички Катюши. Встреча была радостна, но притом и утомительна, а день, наполненный многообразными событиями и впечатлениями, казался бесконечным. Вообще, чудилось Егору, будто время, проведённое с Иваном наедине, катастрофическим образом сжимается, а минуты, в которые рядом с ними находятся знакомые, родственники и прислуга, напротив, растягиваются до невообразимых пределов. Были в том виной чудесные часы, или само присутствие Ивана так влияло на восприятие Егором окружающей действительности, он объяснить не сумел бы. Однако способ побыть с ним вдвоём, без лишних глаз, он всё-таки нашёл. Узнав о том, что Авдей растопил баню, Егор сказал отцу, что хотел бы париться идти не с ним и братьями, а с гостем вместе после всех, третьим заходом, когда уже и тётушка с Лизой и Катюшей закончат мыться. – Остынет баня к тому времени, – предупредил отец. – Так ведь Иван Григорьевич – человек городской, ему в таком жару, как здесь привыкли, нелегко будет. – Смотрю, вы с ним совсем приятелями стали, – заметил Юговской-старший. – Разве плохо это? – Егор насторожился: не выдал ли он чем своего греховного интересу. – Что ж плохого? И мне забот меньше, чем гостя развлечь, не круглые же сутки ему корпеть над чертежами. И тебе с ним небось повеселей, чем с нами, стариками. К удивлению Егора, отец рассуждал вполне здраво, что в последнее время случалось с ним всё реже. Большей частью Александр Алексеевич пребывал в помутнённом сознании, принимая крестьян и слуг за крепостных, Арину Афанасьевну – то за безвременно почившую супругу, то за собственную мать, а Егора, бывало, и вовсе не узнавал, допытываясь, что за чужой парень присутствует в доме злонамеренно и куда он спрятал его малолетнего сына. Идея с переустройством усадьбы поначалу, как отец её озвучил, также показалась Егору бредовою. Однако сейчас он понимал, насколько было здравым и мудрым это решение. И к тому же, совершенно не подозревая об этом, отец своею затеей приблизил к Егору его Ванечку. Казалось, мысли о Ванечке занимали Егора сверх меры, переполняли его, как переполняет медный таз поднимающаяся шапка душистой пены при варке ягод с сахаром. И всё же в идущей кругом от беспокойного счастья голове Егора оставалось место и для иных раздумий. А добавили их братья – такие непохожие друг на друга, что Иван поначалу и не поверил, что они близнецы. Лишь зоркий взгляд художника позволил ему уловить в бравом офицере с пышными кавалерийскими усами и типичном горожанине с бородкою и в пенсне, как на портрете писателя Чехова в книжной лавке, фамильное сходство друг с другом, а также с отцом и с Егорушкой. Пётр, окружённый чадами и домочадцами, смотрелся старше, чем пытающийся выглядеть беспечным Павел, однако они на самом деле родились в один год, день и час, о чём и было с гордостью объявлено гостю как ими самими, так и буквально каждым из присутствующих, будто о какой диковинке. Рядом со взрослыми братьями Егор привык быть Егорушкой – младшим, балованным, любимым. После училища отец, не желая более отпускать его от себя, уговорил меньшого сына не поступать в университет, не спешить жить самостоятельной жизнью, как это сделали «непокорные» двойняшки, выбравшие каждый свою судьбу. Собственно, именно старшему, а не младшему сыну следовало быть продолжателем отцовского дела, основным наследником имущества, да Пётр с Павлом по молодости так горячо заспорили однажды о старшинстве, что едва не дошло дело до серьёзной драки. Отец тогда ахнул кулаком по столу и рявкнул, что не потерпит в семье братоубийства. Раз между его взрослыми сыновьями согласья нет, пусть живут, как знают, а усадьбу и землю в наследство оставит он меньшому – Егорке. Ссоры с тех пор, пусть и не сразу, но прекратились, и теперь уже братья о том своём противостоянии вспоминали со смехом. Нынче если, встречаясь, и принимались спорить, то лишь о политике, ибо взгляды на общее мироустройство были у них абсолютно противоположными. Павел традиционно придерживался принципа «за веру, царя и Отечество», а Пётр оказался вольнодумцем и считал, что лучший способ управления государством – выборная власть, а самодержавие морально устарело. Впрочем, в отличие от Павла, совершенно устранившегося от деревенской жизни, он как юрист брался для отца оформлять бумаги и решать имущественные споры, ежели вдруг возникали таковые. Финансовой же частью землевладения ловко заправляла Арина Афанасьевна. Она, образно выражаясь, одной рукою взимала плату за некоторые участки с тех крестьян, что брали у Юговских землю в аренду, а другой расплачивалась с наёмными работниками, трудившимися на тех полях, что арендаторам не сдавались, а также на огороде, в саду и в доме. Аккуратными бисерными буквами и цифрами вносила тётушка в амбарную книгу записи о доходах и расходах, умудряясь ни о чём не забыть и ничего не перепутать. Пыталась обучить всем этим премудростям племянника, но тот отнекивался, предпочитая, по её выражению, «повесничать». Теперь же Егор, поговорив с братьями, узнал о каждом из них то, что заставило его переживать о них обоих. – Я ведь попрощаться приехал, – сообщил Павел. – Ухожу на войну. Тётушка вскрикнула, побледнела, да и всем остальным сделалось не по себе. – Ты же говорил: твой полк в резерве, – припомнил Пётр, для которого новость эта оказалась такою же неожиданною, как и для других. – Кончился резерв, двое суток на сборы дали. У Петра же была своя весточка, которой он хотел свою родню обрадовать, однако на фоне переживаний за Павла не очень-то это удалось. Сообщил Пётр, что его жена ждёт третьего ребёнка. Впрочем, это и без его слов было заметно по округлившейся фигуре Лизы. Вместо того, чтоб радостно всплеснуть руками и признать, что дети – это счастье, тётушка лишь вздохнула и присоветовала ей беречь себя. И Егору известие о прибавлении в семействе не столько радостью откликнулось, сколько тревогою. Привычный ему мир рушился на глазах: далёкая, как ещё недавно казалось, война подобралась совсем близко; не давало покою и осознание того, что страна осталась без царя, и мысли о людях, ныне стоящих у власти, и о других, эту власть всеми силами стремящихся перехватить, отзывались пугающей неизвестностью. Как же можно в такое неупорядоченный и недружелюбный мир привести новорождённое дитя?! – Что с тобой, Егор? – взволнованно спросил Иван, дотронувшись незаметно для остальных до его руки. – Так... беспокойно что-то сделалось. – Всё хорошо будет, – попытался утешить его Иван, и Егору очень уж захотелось поверить, как в детстве в волшебную сказку, в то, что и впрямь рано или поздно всё наладится.