Колокольная лестница

За порогом бани Иван легонько подтолкнул Егора в спину: иди, мол, вперёд. А сам остался. Видно, у него был свой резон совершить ночную прогулку в одиночестве. Не хотел, чтобы кто-то застал их идущими вместе, или решил поискать того, кто ходил возле бани и их подслушивал? Егору было невдомёк, что на самом деле у Ивана на уме. Переживая за него, он прислушивался к тихим звукам в ночной тишине. Когда, помимо стрекотания кузнечиков и тихого попискивания какой-то очень уж ранней птахи, услышал Егор стук входной двери, шаги на лестнице и скрип ещё одной двери, ведущей уже в Иванову комнату, он, наконец, успокоился и лёг в благоухающую свежим бельём постель. Едва Егор коснулся головою подушки, до его всё ещё напряжённого слуха донеслось далёкое «дон-дон», «дили-дили». Звуки рассыпались серебром и медью, а затем сложились в знакомое, уютное, утешающее: «Спи, моя радость...» С каким же облегчением воспринял Егор памятное с детства пение невидимых колоколов! Небось заядлому грешнику они бы с благословенных небес звонить не стали. А раз звонят – значит, не нарушил Егорушка никакого нравственного закона. Не о чем тревожиться, успокаивали его колокола, любовь – не грех. В том, что его чувства к Ванечке не обожание либо симпатия, а самая что ни на есть горячая и крепкая любовь, Егор теперь уверился окончательно. И во взаимности после произошедших действий и, более того, состоявшихся откровенных разговоров, совершенно не сомневался. Раздумывая об этом под нежно звучащую колокольную колыбельную песню, он так и уснул с блаженною улыбкой на зацелованных своих устах. Проснулся Егор в весьма благодушном настроении. Ему не хотелось даже ворчать на взбаламутившую непонятно с какого перепугу весь дом Лушку, принявшуюся подле его двери чем-то бренчать (вероятно, бить ложкою в донце чугунной сковороды) и кричать неистово: – Доброго утречка, Георгий Лексаныч! Завтрак готов, пожалуйте кушать. Егор раскрыл глаза буквально за секунду до того, как шебутная девка начала своё шумное представление, так что он даже не мог винить её в том, что она его разбудила, жестоко изгнав из сладостного Морфеева царства. Единственно в том лишь мог упрекнуть, что от сковородного грохота и громкого Лушкиного голоса он все сновидения свои приятные позабыл, словно упорхнули они стаей разноцветных бабочек из его закружившейся вдруг головы. Одно ощущение осталось душевного тепла и тихой радости. За завтраком Егор был рассеян более обыкновенного и на любой вопрос, адресованный ему, отвечал не сразу, переспрашивая задумчиво, а счастливая улыбка не сходила с его лица. Братья единодушно принялись над ним подтрунивать, верно определив состояние младшенького как влюблённость. Однако им невдомёк было, кто в самом деле является объектом Егорушкиных нежных чувств. И Пётр, и Павел дружно решили, что братцу вскружила голову очаровательная Маняша Забродина и всерьёз предполагали отправиться к соседям в качестве сватов. Егор отнекивался, но старшие принимали его отказ за робость и нерешительность и лишь продолжали шутливо подбадривать. В итоге и отец, и тётушка, и Лиза оказались втянуты во всеобщую беседу. Впрочем, что до Лизы, то Егору подумалось, что жена брата принялась так живо поддерживать этот разговор, лишь бы отвлечь внимание от собственного самочувствия, иначе Арина Афанасьевна принялась бы её потчевать сладкой ватрушкою, а у неё с утра совершенно не было аппетита. В оживлённой беседе, кроме малолетних сыновей Петра, которым были скучны разговоры взрослых, ещё двое из сидящих за столом не принимали ни малейшего участия. Младшая сестрица Лизы, Катюша, молчала, помешивая ложечкой остывший чай. Щёки её алели от смущения. Вставить своё слово она, может быть, и хотела, да не смела, проявляя присущую хорошо воспитанной юной девице скромность. Молчал за семейным столом и приглашённый архитектор Иван Григорьевич Соловьёв – впрочем, его мнение относительно скорой свадьбы Егора Юговского никто и не спрашивал. Не уточнили и желания самого Егорушки, да и о том, как посмотрит на то Маняша, не задумались. – Осенью, как продадим зерно да от арендаторов деньги получим, так и свадьбу сыграем, – заявил Александр Алексеевич. – За дочерью Забродины, я слыхал, недурное приданое дают – большой кусок пахотных земель, для нас это весьма выгодно. – А вдруг Забродины откажутся Манечку отдавать? – забеспокоилась Арина Афанасьевна. – У них ведь ещё старшая дочь, Вера, не замужем. Егор тут же подумал: вот бы и впрямь отказали! Не по душе были ему все эти свадебные приготовления. – Да какая нам разница, и на Вере женим Егора, – махнул рукой раззадорившийся отец. – Насколько она там старше-то, чай ненамного. А земли у них – превосходные. Подавившись куском ватрушки, Егор закашлялся и, оставив родственников планировать его женитьбу, отодвинул стул да пошёл вон из-за стола, благо на краю сидел. На крыльце он чуть было не столкнулся с Николашкой Рябым. Тот, глядя на него, чему-то своему довольно ухмыльнулся. – Как спали-почивали, барин? – поинтересовался Николашка. Прозвучало это ничуть не участливо, как могло бы показаться, – напротив, с ехидной усмешкой. – Спал я хорошо, – не почуяв подвоха, проговорил Егор. – А коли хорошо, – хмыкнул Николашка, – так не желаете ли денег мне заплатить, чтобы вскорости плохо не стало? – За что же денег? – растерялся, не понял Егор. – Да за моё молчание. Ведь вы же, барин, не желаете, чтобы я папаше вашему рассказал преинтересную историю, как его сынок вечор с приезжим архитехтуром в бане миловался? – Так это ты ходил там! – догадался Егор. – А я подумал – черти... – Ты чертями мне зубы не заговаривай! – притворная вежливость исчезла, сменившись грубостью. – Живо плати пятьсот рублей ассигнациями. – Николенька, да побойся Бога, – сумма, потребованная им, показалась Егору непомерною. – Погоди хоть до осени, тогда у отца денег попрошу будто бы на зимнюю одежду да отдам тебе.. – До осени ждать я не стану, сей же час неси. Откуда хошь добудь: взаймы возьми или у полюбовничка своего вытребуй. Егор расстроился совершенно. Он не решился бы огорчить подобной просьбою Ивана, да и знал – у того тоже не было сейчас денег, и он ждал осени, чтобы получить у отца оплату за свою работу. У братьев разве спросить? Так ведь придётся объяснить, для чего понадобились этакие деньжищи, а соврать что-либо он не сумеет. Или в город ехать к ростовщику? Так опять же тайком от всех этого не сделаешь. – Денег добыть не смогу. А возьмёшь ли золотом? – предложил Егор. – Золотом? – у Николашки глаз загорелся. – Да. У меня запонки есть золотые с маленькими бриллиантами. Стой здесь, тотчас сбегаю за ними и принесу. Поднявшись в комнату, Егор отыскал футляр со своею драгоценностью. Жаль было расставаться с подарком тётушки на совершеннолетие, но страх, что Николашка и впрямь выдаст их с Ванечкою тайну, да не просто так, а перескажет отцу с гадкими подробностями, каковых и не было, пересилил. Николашка, попробовав золото на зуб, вернул пустой футляр за ненадобностью, а сами запонки, обернув тряпицею, убрал в мешочек, что висел у него нашнурке на шее на манер ладанки. – Не скажешь ведь никому теперь? – Нем буду, как могила! – мрачно ухмыльнувшись, поклялся Николашка.