Колокольная лестница

Поезд даже не остановился на небольшом полустанке, лишь замедлил ход, но и того было достаточно, чтобы ворвался в вагон шумный да развесёлый цыганский табор. Конечно, не весь табор то был, всего-то человек шесть или семь, но Ивану показалось, что видит и слышит он толпу очень большую. Женщины в пёстрых платках и звенящих монистах, подбирая длинные юбки и передавая с рук на руки запелёнутых младенцев, карабкались по качающимся ступенькам. Переговаривались по-своему, Ивану их напевная речь была непонятна, вся казалась сплошным «Ай-нэ-нэ». Подумав, что цыганским женщинам так же непросто, как было и его матери и сестре, справляться в дороге с малышами, Иван бросился помогать. Подхватил узлы – нетяжёлые, но громоздкие. Сделал «козу» плачущей девчушке лет двух или около того – та засмеялась, размазывая кулачком по щекам слёзы, и утихла. Помог молодым женщинам затащить в вагон едва ковыляющую старуху, цепко сжимающую в смуглых скрюченных пальцах мешок, в котором шевелилось что-то живое. Пространство вагона мгновенно оживилось весёлым гомоном, запестрело тряпьём, запахло кислым и жареным от выставленных на расстеленную по центру бахромчатую скатерть припасов. Женщины жестами показали Ивану, что предлагают сесть рядом с ними и перекусить. Он принялся было отнекиваться, почувствовав неловкость. Да и после встречи с грабителями его мутило, казалось – не до еды теперь. Но одна из цыганок выудила из-за пазухи, из многослойных своих одеяний, бутылку, заткнутую туго свёрнутой пожелтевшей от времени бумагой, плеснула из неё на дно жестяной кружки и поднесла посудину к губам Ивана, заставив проглотить невыносимо горькое, жгучее зелье. Что за волшебные травы были в том напитке, он и не понял, но через какое-то время сделалось ему тепло и спокойно. Нет, полностью не ушла тревога, лишь отступила на время. Однако появился хотя бы какой-то интерес к сиюминутной жизни, да и аппетит прорезался. – Ну, как, золотой мой, лучше тебе? – спросила, пристально взглянув на него, цыганка. Иван кивнул, не в силах ответить словами, и набросился на предложенную еду. Облупил крутое яйцо, закусил кисловатой горбушкой серого хлеба с половиной очищенной луковицы, потянулся к берестяному туеску, оказавшемуся наполненным квашеной капустой, перемешанной с алыми бусинами клюквы. Еда была простая, деревенская, она напомнила ему завтраки и обеды в Юговке. Он подумал: видимо, в каком-то селении местные жители тем, что у них нашлось в закромах, расплатились с гадалками за предсказание судьбы. Окинув взглядом сидящих рядом с ним и напротив, Иван ещё раз убедился, что здесь лишь женщины разного возраста. Впрочем, о младенцах, уютно присосавшимся к грудям своих совсем юных матерей, нельзя было сказать ничего внятного – возможно, один из них мог оказаться и мальчиком. А взрослых мужчин не было, и это вызвало у Ивана беспокойство за путешественниц. – Не боязно в дороге одним? Где ваши мужья? – У них свои дела, – улыбнулась, поправляя платок на голове, цыганка. – А нам не страшно, мы не одни – нас много. Девчушка, которую до того развеселил Иван, проползла через его колени на четвереньках к мешку, оставленному старухой. Принялась теребить его, пытаясь развязать. Иван дотянулся, помог распутать верёвки. Из мешка выбрался бурый толстопятый детёныш и с радостным повизгиванием облизал лицо девочки. Та с восторгом принялась наглаживать пушистую шёрстку четвероногого приятеля. – Медвежонок? – уточнил, наблюдая за игрой малышей, Иван. – Нет, – его собеседница рассмеялась, сверкнув в полутьме вагона белым жемчугом ровных зубов. – Маленькая собака. Вырастет – большая будет. Наклонившись к девочке, она что-то сказала той на своём языке, и малышка, отломив от краюхи хлебный мякиш, принялась кормить щенка. – Погадать тебе? – снова обратилась женщина к Ивану. – Мне нечем будет тебе ручку позолотить, – признался он. – Ай, Зара знает, что нечем. Не надо платить, ты сам – чистое золото, веснушки твои – поцелуи солнца. – Разве видать веснушки? Темно ведь в вагоне, – пробормотал Иван. – Заре не нужен свет, чтобы разглядеть. Да что веснушки – золотое сердце у тебя! Помог нам, хоть и самому худо. Марусю мою утешил. – Маруся – дочь твоя? – спросил Соловьёв, с улыбкой глядя на ребёнка, обнимающего щенка. – Внучка. Дочь – вон та, и невестка с ней рядом, – кивнула Зара на кормящих. – Сколько же тебе лет, что у тебя такие взрослые дети? – удивился Иван. Женщина показалась ему довольно молодой. Или выглядела такой на фоне старухи? Той, судя по согнутой в дугу спине и даже в полутьме видимых глубоких морщинах, было не меньше девяноста лет, а то и поболее. Заре же с её белозубой улыбкой и звонким голосом он не дал бы больше тридцати. Впрочем, всё могло объясниться ранними цыганскими браками. – Незачем тебе знать мои года, – отмахнулась Зара. – Что тебе за дело до чужого прошлого... да и до своего, если уж на то пошло. Новая жизнь пришла, о будущем думать надо. – А что с ним, с моим будущим? – заинтересовался Иван. – Погадай, раз обещала. – Не стану, передумала, – вдруг пошла на попятный цыганка. – Вместо того – вот, одеяло возьми, накинь на плечи, чтобы без тёплой одежды не застыть. А будущее – оно будет. Ты, главное, не отчаивайся. И не верь никому, если что дурное скажут. Люди порой сами не знают, что болтают. Да и глазам своим не верь. Глаза солгать могут, одно сердце не солжёт. – О чём ты говоришь, Зара? Не понял я, словно туман, твои слова, ты получше разъясни, – попросил Иван, у которого вдруг голова закружилась то ли от её путаных слов и последствий травяного напитка, то ли оттого, что поезд резко остановился и вагон тряхнуло. – Потом поймёшь. Теперь – иди, поторопись, – Зара принялась выталкивать его, укутавшегося подаренным лоскутным одеялом, из вагона. Ступив на железнодорожную насыпь, Иван огляделся. Вокруг были покрытые снежной пеленой, но всё же знакомые места. Вдали виднелись соломенные крыши Юговки, только вот вместо особняка – или почудилось ему? – громоздился обгорелый остов. Сердце его болезненно сжалось при виде такой горестной картины. «Не верь глазам», – вспомнил он сказанное цыганкой на прощание. Разумеется, следовало разузнать о случившемся. Впрочем, и рассказам людей она не советовала верить. Чему же верить тогда – собственному предчувствию? Ему послышался звон колоколов. Тех самых, небесных, к которым вела выстроенная им и Егором лестница? Всё оказалось проще: по другую сторону от железной дороги и гораздо ближе он разглядел храм с колокольней и большое село. Он вспомнил: называлось оно как-то созвучно с его именем. Иванково вроде бы. Или Иванцево? Поёжившись от холода и поплотнее обернувшись цыганским одеялом, Иван направился туда.