— Погоди…
Уокер остановилась, со скепсисом и ноткой отвращения взглянув на меня:
— Что ещё?
Оглядываясь, будто преступник, делаю несколько шагов вперёд, указывая подбородком на неприметный угол, образованный двумя бараками. Девчонка морщится, но идёт туда первой. Уже не боится. Давно не боится. Да и не с чего, как теперь понимаем мы оба. Руки мои уже в таком количестве багряных пятен, что самому тошно, и новые добавлять тем более не хочется. Однако, если потребуется, я готов повторить эти шаги, но только ради сына.
Вики презрительно сморщилась от вида ржавчины, выглядывающей из-под облезающей краски на стене косой постройки повстанческого лагеря. В глазах снова стремительно пролетающие эмоции. Мысли я не улавливаю ещё с момента соревнования Непризнанных. Хитрая бестия умудрилась каким-то чудом выторговать у Искусителя блокирующую магию. И всё же: усталость, тревога, толика скепсиса, но ищу я не это. В затягивающейся паузе, наконец зарождается необходимое — то, что я уже видел в этих серо-голубых глазах прежде, чем она начинала вслепую нестись навстречу приключениям в новом для себя мире.
Банальное любопытство Вики Уокер…
— Спаси Дино. — понимаю, что звучит, как приказ, но, кажется, что от накатывающей волны паники не пытаюсь быть мягче. — Он ни в коем случае не должен погибнуть.
— Вот как? — Уокер приподняла бровь, складывая руки под грудью: — С чего мне этим заморачиваться? Вас ведь не заботило, что и мой отец хотел бы куда более долгой жизни для меня когда-то.
Ожидаемые слова, но всё же сглатываю пересохшим горлом, чувствуя, как от волнения во вспотевшей ладони начинает скользить посох с отбитым крылом:
— Это было моим условием сделки. Одним из… — морщусь, выпаливая, чтобы не передумать: — Знал бы, с кого всё начнётся, чёрта с два стал бы в это дерьмо влезать. Передал бы кому-то задание полукровки. А сейчас… Дино не виновен в моих ошибках. Не должен погибнуть только потому, что его отец — идиот.
Прищурившись, Вики задумчиво окинула меня взглядом. Не демон, не ангел. Даже явного предпочтения стороне за всё время не было. Словно женская версия Мальбонте. Попытка обрести золотую середину во всём, что доступно, не подпуская к себе и не отпуская от себя тех, кто попал под какое-то непонятное мне обаяние в ней, которое, чёрт возьми, било зачастую через край. Я не видел ничего необычного. Однако, ровно до этого момента. Не Ребекка. От матери почти ничего, кроме упрямства. А вот мимика, отражающиеся чувства, жесты — другое... И затягивает, словно петля в руках палача на шее.
Пролетевшая минута, за которую я будто прошёл одну из стадий гипноза, которым бессмертные неподвластны.
— Что ж… — хмыкнула Уокер: — Вам не привыкать, как мы оба знаем, к заключению сделок. Я спасу Дино. Своим методом. Вы не вмешиваетесь и позволяете мне всё устроить так, как я сочту необходимым. Если понадобится содействие, вы так же сделаете всё возможное, что я попрошу.
— Какова цена? — в горле снова пересохло.
Хохотнув, девчонка снова прищурилась, сделав быстрый шаг, встав почти вплотную ко мне. В серо-голубых глазах сверкнула неприкрытая насмешка:
— Пока вам нечего мне предложить. — чуть склонив голову набок, она потёрла пальцем кончик своего подбородка, — однако, это даже к лучшему — стимул, чтобы вы сами выжили, если хотите, чтобы сын жил. А цену я запрошу, когда придёт время. Полагаю, это вам тоже привычно — работать с отсрочкой, надеясь на чудо…
Я прикрыл глаза, понимая, что выбора нет. От моего ответа зависела жизнь одного мальчишки-идеалиста и право моей семьи, моей крови и моей фамилии на продолжение. На ту жизнь, которая будет после того, как Мальбонте обретёт желаемую власть и совершит свою чёртову месть. И Вики, мать её, Уокер, сейчас была похожа на полукровку даже больше, чем я готов был признать. Повзрослела, поумнела, почерпнула лучшее у тех, кто всеми силами пытались её надломить. И продолжают надламывать, не соображая, что закаляют сталь.
Кивнув, я спокойно взглянул на неё, почти обречённо проговорив:
— Да будет так.
Уокер глупо хлопнула глазами:
— И всё? А документы подписывать кровью? Какие-то ритуалы для скрепления сделок?.. — она надула губы, пряча усмешку: — Так неинтересно.
— Несносная. — я закатил глаза, понимая, что точка поставлена, и теперь всё зависит уже не столько и не только от меня.
Девчонка хмыкнула, чуть приподнявшись на цыпочки, почти тронув кончиком своего носа мой:
— О-о-о… Вы даже не догадываетесь, до какой степени…
С момента того разговора прошёл год. Год, за который переменилось всё. Переменилось столько, что я искренне жалел, что подписался на все сделки в своей жизни. Отвернувшийся и отдалившийся сын, смерть Ребекки, возвращение в школу, хоть и на должность директора… Из всего почему-то зацепили только два события, вывернув на изнанку. Похороны бывшей любовницы, с которой, кажется, я положил в костёр часть своего сердца, и окончательная ссора с сыном. Бесповоротная, жестокая, с животной ненавистью, отвращением.
«Я сам до этого довёл…» — слышалось в собственной голове, сжатой руками, когда не было сил даже открыть глаза и оглядеться на учинённый в кабинете погром. Последняя попытка хоть как-то всё наладить, поговорить, как прежде. И понимание, что «прежде» никогда не было. Он не помнил меня другим, я не видел его самостоятельным. Только желторотым птенцом, у которого не должно было появляться собственного мнения и амбиций, кроме тех, что я вложил в его белокурую голову.
В итоге… В итоге запрет на то, чтобы искать с ним контакты, запрет на то, чтобы приближаться к внуку, которого Лилу носила под сердцем. Запрет на всё, включая наблюдение издали и попытки вызнать о их жизни из десятых рук. В тот день я понял, что прежнее одиночество было лишь лёгкой тонкой удавкой, которая никогда не затягивалась на моей шее до конца. Не теперь… Бесконечная давящая пустота и тишина. Тишина там, где раньше плескалось множество планов идей и желаний, которым нужно было лишь время, чтобы получить право на реализацию.
В пустом кабинете были открыты высокие сводчатые окна балкона. Вынужденное заточение в попытке разобраться с собственной горечью и болью не планировало завершаться. Бессмысленный взгляд в потолок, петляющий по фреске, которая когда-то в юности меня восхищала. Батарея пустых бутылок из-под глифта, какая-то нехитрая закуска, которую Мисселина принесла… День назад? Два? Неделю?.. Неважно. В ушах стоит отчаянный крик, исполненный ненависти, который уже затухает, покрываясь очередным слоем спиртного. Сплю здесь же — на кушетке, укрывшись плащом. Понимаю, что добраться до столицы, чтобы отдохнуть там не смогу. Да и не хочу. Там слишком многое напоминало о сыне.
А запои — часть быта. Остановиться невозможно. Только после марева удаётся уснуть, не слыша упрёков и обвинений, пробивающихся из памяти, будь они хоть тысячу раз оправданными.
Дверь скрипнула, и я с ленцой повернул голову.
— Серафим Уокер… — сорвалось с языка, завидев на пороге златокрылую, — Какая честь!.. Простите, кланяться не буду. Сил нет.
— Заметно… — она чуть брезгливо потянула носом воздух, пресыщенный ароматами марева в кабинете, — Вы пропустили заседание совета по поводу школы.
Нахмурившись, я попытался припомнить, когда было сообщение о том, что я должен присутствовать в цитадели. Кажется, бумагу с вызовом доставили пару дней назад.
— Не успел подготовиться. Мало времени…
— За две недели? — Вики скептически приподняла бровь, с усмешкой наблюдая за тем, как я снова нахмурился, понимая, что время окончательно утратило рамки из-за «дружбы» со спиртным, — Директор, кажется, вам пора выбираться из добровольного ада.
Она фыркнула, отстёгивая свой плащ и бросая его в кресло рядом со мной. Следом на спинку легли стянутые шёлковые перчатки. Намётанный взгляд прошёлся по содержимому стола, и она торопливо собрала использованную тару, посуду и объедки, не брезгуя и не слушая моё возмущение. Унесла поднос в сторону уборной, перемывая всё, что-то выговаривая с напускной строгостью, словно малолетнему ребёнку. Оставалось только хмуриться, прикидывая, где глифт оставался в заначке, чтобы продолжить, едва она уйдёт.
Не угадал.
— Мне удалось договориться. Повторное заседание пройдёт через месяц. Как раз к началу второго полугодия. — Вики расставила посуду на подносе для просушки, уперев руки в бока, став неуловимо похожей на Ребекку, — Надеюсь, на сей раз вы соблаговолите прибыть туда своевременно и без лишних ароматов.
Я приподнял бровь:
— Иначе уволят?
— Вероятно. — спокойно ответила она.
— Пусть. — я отвернулся, — Давно пора.
Вики вздохнула, прислонившись бёдрами к крышке стола для совещаний:
— Фенцио, вы снова забываетесь.
— С чего бы?! — я вызверился, стараясь максимально сурово, невзирая на опьянение, посмотреть на неё. Дальнейший поток сорвался, словно из пробитой трубы ненависти, горечи и отвращения к себе самому: — У меня не осталось нихрена! Даже этот… сопляк отвернулся! Я живу здесь, дышу этим местом, надеясь, что под затхлостью хоть грамм свежего ветра будет! Я тут сдохну! И ПОДЕЛОМ!
Грохнул кулаком по столу, поднимаясь из кресла, на нетвёрдых ногах, отходя к окну, глядя на просторы лазури за стенами школы, на поля и леса, что заполняли остров. Просто — красота… Красота, которая больше не пленит. Не манит, пролететь в ночной тиши, когда никто не видит. Нет ничего. Нет прошлого, нет молодости, нет юности, нет планов, стремлений. Я. Утратил. Всё. Абсолютно. Растоптанный, вброшенный, как рыба на берег. Безобразно разевающий пасть, но не делающий глотка воздуха нужной свободы.
Шаги позади. Медленные. Тихие.
— Ты снова создал из своей жизни кашу.
— Только это я и умею. — буркнул, не сдерживаясь, — Идиллическая картинка стёрлась. Осталось только ожидание неминуемого.
Тонкие пальцы пробежались по плечам, разминая напряжённые мышцы. Без подтекста. Просто дать единственный шанс расслабиться. Разворачиваясь, зло глядя в похожее и непохожее на Ребекку лицо. Отчего-то ещё более притягательное. Почему-то мягче, отчего-то теплее, слишком нежное, чтобы удавить лишние мысли в себе и рассеять. Пальцы стиснули девичьи предплечья без какой-то заботы и ласки. Однако, ни единой мышцей не дёрнулась. Не дрогнула.
— Ты делаешь мне больно. — отчеканила Вики.
— Знаю. Накажи за это. У тебя в руках все права…
— Ты сам себя наказал. Я только хочу попытаться показать иную сторону. — отступила, словно не ощущая стискивающих себя пальцев, — У тебя пятнадцать дней, чтобы привести себя в чувства.
— Я не прилечу. — хрипло бросил я, — Пусть увольняют. Пусть выкидывают. Терять нечего.
Вики обернулась. Упрямый взгляд прошил насквозь, заставив поёжиться. Холод, который я бы узнал из взглядов тысяч бессмертных. Черты заострившиеся, больные. И почему только я раньше не заприметил?! Тоже держится, хоть и из последних сил. Молодая девчонка держится, когда я забылся в непринятии своих поступков и грехах явных и скрытых. Держится, раня этими ледяными копьями. Слёз нет. Только глаза, в которых, будто в зеркале вижу отражения прошлого. Жалость, ненависть, отчаянье. Такие знакомые. Такие усталые, причиняющие страх, жалящие…
— Больно, верно? Больно, Фенцио. Больно терять единственную кровь. Не зная, где она. С кем она. Как там — без тебя. Больно не знать, что с ним завтра будет, после завтра, через год, через месяц. — Вики прикрыла глаза, снова глубоко вздохнув, словно в попытке успокоиться, — Это всегда больно. Вот только тебя это не тревожило, когда я погибла. Ты не думал о моём отце, загнав меня в эту кабалу… Но я милосерднее тебя. Намного. — серо-голубые глаза раскрылись, скользя по моим губам. Полшага ближе, когда даже дыхание рикошетит от лиц друг друга. И мне даже стыдно от застоявшегося запаха алкоголя. — Я милосерднее тебя. Я дам тебе шанс знать: что с ним, где он и как… Мои ангелы следят за ним. Помогают. Потому, что это — моя цена сделки.
В подкорке кольнуло. За этот год своей ответной услуги она не просила. И отчего-то свою часть я выполнять боялся.
— Чего ты желаешь?
— Завтра пятница. Ты знаешь, где мой дом в столице. Вечером завтрашнего дня ты придёшь ко мне. Трезвый и осознающий происходящее. Способный выбирать, как когда-то. — узкая ладошка вспорхнула, стряхивая с моей рубашки невидимую пылинку, — И ты ОБЯЗАН это сделать. Свою часть сделки я выполнила. Дино жив. И мне, вроде бы, плевать, где он и что с ним, но я выясняла. Выясняла, просто понимая, что иначе тебя невозможно будет вытащить…
Я смотрел в этот лёд, пытаясь понять: всё происходящее разве не глупая попытка меня воспитать? Но по глазам вижу её переливающуюся невысказанную горечь.
— Зачем?..
Она отскочила в сторону, разведя руки:
— Мне тоже больно. Моя мать умерла больше года назад, а кроме меня и тебя о этой дате никто не помнит!
МНЕ БОЛЬНО! — Вики всхлипнула, отступая спиной к двери, натыкаясь на хаотично торчащие из-под стола стулья, — Мне так
больно, но этого никто не слышит и не видит!..
Дрогнув, я смотрел в её лицо. Беззащитное лицо юности, которая пытается во мраке отыскать то, что не позволит разбиться. А ничего не было. Она хваталась за всё. За работу, за помощь всем, кто нуждался. За прошлое, за будущее. Не справлялась. Мучилась, как птица с перебитым крылом — лететь может, но лишь планируя и испытывая боль за каждый мах крыльев. Девочка. Всё ещё маленькая девочка, у которой когда-то я отобрал жизнь.
Резкий шаг вперёд, оборвавшегося движения. Почти падая в мои автоматически подставленные руки. Заплаканная, уставшая.
— Уокер… — я вздохнул, качнув головой, — Это бесполезно.
Отстранилась, глядя в глаза:
— Твоя часть сделки. Не забывай об этом. Завтра ты придёшь ко мне.
Завтра. В полдень. — отстранилась, разворачиваясь, забирая плащ и перчатки, — Это
в твоих интересах.
Дверь с лёгким щелчком захлопнулась, сбрасывая с меня оцепенение после всей сцены. Разрывали противоречия — отказаться, пропустить, продолжить очередной виток саморазрушения. Руки мелко подрагивали и на кончиках пальцев, будто пыльца из какого-то цветка, всё ещё ощущение прикосновения к её коже. Я взглянул на свои ладони, понимая, что хмель испарился за эти полчаса почти до конца. Следом взгляд обогнул кабинет в поисках старых заначек. Вот только от одной мысли о том, чтобы выпить сегодня ещё хоть каплю марева, подкатила тошнота к горлу.
Понимал, что пойду. Понимал, что невыполнение своих обязательств по сделкам может повлечь кары пострашнее, чем всё прочее. И в то же время прекрасно осознавал, что завтрашний визит в столицу — единственный шанс узнать, что происходит в жизни сына. Уокер не лгала в этом, и я понимал, что действительно наблюдает, что есть глаза и уши где-то в доме, куда мне нет и не будет никогда впредь хода.
Несколько нетвёрдых шагов к креслу отдались болезненной пульсацией в собственном теле. Озадаченно прислушавшись к себе понял, что чёртова физиология впервые за годы взяла верх над разумом.
Губы скривились в усмешке:
— Не позволю собой играть. Не так, Уокер. Точно не так и не тебе.
Когда думаешь о жизни ставленников света вне работы, всегда первой в голову влетает мысль о лёгких воздушных замках. Даже в столице, до сих пор по сезонам превращавшейся в сырую мерзкую дыру, в которой обитают разномастные чинуши. И в большинстве случаев так и бывает. Смахивающие на дворцы постройки, в которых магия удерживает сносные погодные условия и уют. Сады, где невзирая на снег за периметром участка, всегда сияет солнце днём, а ночью безоблачное небо.
Не в её случае. Дом добротный, пара этажей. Сад здесь зацветает только по сезону. Крыльцо с навесным светильником, который не горит — сейчас ведь время чуть за полдень. Светлые стены от сырости кажутся серыми, но дорожка выметена от опавшей листвы, очищена от снега и наледи. Под окнами укрытые защитной тканью клумбы. Я знал, что в них её любимые цветы — ирисы, нарциссы, амариллисы, безвременники и пёстрые гиацинты. Каждый цветок — символ утрат. Каждому привязана энергия тех, кто погиб год назад. Люцифер, Ребекка, Геральд, Мамон, Энди… Лишь последний цветок… Я не встречал схожей энергии среди бессмертных.
Не успел постучать. Скрипнула дверь, показав на пороге служанку. Уокер всегда коробит от того, что кто-то так пренебрежительно отзывается о тех, кто ищет работу в домах высших чинов. Ангел в крахмальном переднике: опрятная, милая, немного робеющая перед внезапным визитёром. Девушка чуть кивает, отступая в сторону, принимая мой плащ, стоит расстегнуть пуговицы. Небольшая уютная прихожая с парой шкафов, зеркалом и пуфиками. Снова горшки всё с теми же цветами, расставленными по обозримым подоконникам.
— Следуйте за мной. — девушка вежливо опускается в книксене зачем-то, после чего, приглашающе указывает рукой на арку входа в основную часть дома. — Госпожа уже ждёт вас в кабинете.
Я со вздохом поплёлся следом, пробормотав заклинание, очистившее обувь. От мельком брошенного в зеркало взгляда почти резь в глазах — белый с золотом. Тошнотворное с недавних пор сочетание. Позолота на перьях не символ достижений теперь, а, скорее, символ краха всего, что я когда-либо добивался прежде. Ещё большего, чем повлекла собственная глупость, предшествовавшая событиям двадцати пяти летней давности. Криво усмехнувшись собственному отражению, я всё же прошёл в просторную гостиную.
В её доме я бывал прежде пару раз на своей памяти. На стенах картины акварели. Несколько полотен, написанных маслом. Кому сказать — посмеются, что свой дом серафим Уокер украшала сама. Здесь нет чего-то лишнего. Нет ничего громоздкого и тяжёлого. Невольно сравнивая свой прежний дом и это жилище, я понимал, что всегда зачем-то тянулся к монументальности. Далеко не ангельская повадка. Здесь же — легко, свежо, тихо и спокойно. Чуть потрескивают поленья в камине, светлая мебель, плетёные на манер циновок ковры, краска на стенах наложена причудливо, словно хаотично, но привлекая воображение можно уловить отголосок узора. Полы из светлого дерева, покрытые лаком. Справа арка столовой и виднеющийся краешек кухни в двери ещё дальше, лестница.
И запахи. Чёртовы запахи цветов и уюта. Утрат и покоя. Не вяжущиеся друг с другом и от того ещё более отвратные.
Лестница небольшим изгибом ведёт наверх. Не скрипит под тяжёлой собственной поступью и лёгкими шагами служанки. Второй этаж тоже светлый и полнится шорохами из отдаления. Приглашающий жест указывает на самую последнюю дверь, приоткрытую в конце коридора. Я кивнул, дальше направившись самостоятельно. Напускной покой рассеивался. Вспоминалось вчерашнее «приключение». За это хотелось устроить скандал. Отчаянно хотелось.
После короткого стука толкнул дверь, входя в её кабинет.
— Вы опоздали на пятнадцать минут… — она на мгновение оторвалась от документов, разложенных на столе.
— Встретил бывшего коллегу. — солгал я, чувствуя, что запал на ссору почему-то начинает гаснуть, — Приношу извинения.
— Бывает. Присаживайтесь. — Серафим хмыкнула, указав раскрытой ладонью на диван, чуть левее стола, — Чай?
Гостеприимная хозяйка, образ которой я не видел в ней. Поднялась из-за стола, снова приковывая к себе взгляд. Едва не споткнувшись через пуфик, я всё же добрался до дивана, внутренне костеря себя за неловкость. Фигура, скрытая просторным прямым платьем с вышивкой. Ряд пуговиц, от середины бедра почти до самого горла. Волосы пышной копной каштанового оттенка перехвачены заколкой и отброшены за спину. Сладковатый флёр парфюмерии и свежая энергия абелий, почти смешивающаяся с духами.
Игра снова идёт на поражение, и я хмуро наблюдаю, как она подходит ближе, расставляя на подносе сервизные чашки, снимает крышки с сахарницы и блюда с каким-то десертом. К запахам примешиваются молочный и чайный. Кажется, всё это кружится внутри, перетекая от одного к другому, и мешая сосредоточиться. Ароматный пар клубится над чашками. Она разрезает пирог со сливочно-ягодной начинкой, оставляя лопаточку под одним из ломтиков на случай, если кто-то из нас пожелает попробовать стряпню.
Вики опустилась на край дивана с прямой спиной, взяв в руки одну из чашек:
— Угощайтесь.
— Я не голоден. — чуть качаю головой, следя за ней — отстранённой и холодной, — Зачем я пришёл?
— Задать вопросы, на которые ответы есть только у меня.
Я запнулся, всё же выдавив:
— Как он? Как они?.. Оба…
— Хорошо. — просто ответила Вики, — Дино открыл столярную мастерскую, Лилу недавно родила сына. У тебя внук, поздравляю. Живут на отшибе, но вполне этому рады. Место не скажу, ты сам понимаешь причины этого решения. Одно могу сказать точно: там… спокойно.
Горячий чай обжёг губы, и я сморщился. Простая информация, которая должна бы меня обрадовать, но ничего кроме тоски не испытываю. Мне от этого знания теперь ни тепло, ни холодно. Они живы — это главное. Остальное больше меня не касается. В ушах снова крики, исполненные ненависти и отвращения. От них не спрятаться и не убежать. Только смиренно принять и признать — он был прав в своём желании оборвать все связи. Я прав лишь в том, что с помощью девчонки смог сохранить его жизнь по праву отца.
«Жизнь простого столяра, в которого вложено было столько сил, что он мог возглавить совет при желании…» — с раздражением мелькает в подкорке. Накаляющаяся незаметно атмосфера действует на нервы.
— Рад за них.
— Заметно. — Вики чуть улыбается, делая глоток, чуть подув перед этим на чашку, прогоняя ароматный пар, — Ты был в этом доме трижды и все три раза задумывался над тем, кому принадлежат гиацинты. Могу поведать…
— Зачем? — я приподнял бровь, стараясь осадить взметнувшееся любопытство, — Мне нет дела до твоих прежних связей.
Чуть качнула головой, глядя снова куда-то мимо меня:
— Это была самая искренняя дружба. Ведь ты когда-то и подсказал мне, где искать Фидеро… — уловив очередной скачок моего интереса, она улыбнулась: — Фыр… Фыр был ангелом когда-то, но заклинатель проклял его за то, что влюблённая в парня дочь Фидеро убила себя из-за того, что он её отверг. Его энергия — гиацинты. Его звали Лой. Добрый, отзывчивый, желавший жить юноша. Как и все они, желавший жить, но погибший из-за того, что кто-то не торопился принять новую власть. — Уокер качнула головой, неожиданно взглянув на меня: — Любовь способна уничтожать, верно?..
Попытка безучастно пожать плечами:
— Моё прошлое отвечает на твой вопрос весьма подробно. — я отставил чашку, склонившись вперёд и уперевшись локтями в колени. Ладони прошлись по лицу; — Я всё ещё не понимаю, зачем пришёл к тебе.
По кабинету чуть хрустально прозвучал её смех. Чашка присоединилась к моей. Уокер облокотилась на спинку дивана, закидывая ногу на ногу. В разрезе платья показалось чуть острое колено, светлокожее бедро, узкая щиколотка, которую венчала туфелька. Не кокетничала. Всё происходит само собой, и мне хочется сбежать как можно дальше. Нет нужды поворачивать голову, чтобы знать — наблюдает за реакцией. С усмешкой, кажется… Однако, я ошибаюсь. Улыбка с ноткой горечи и уже знакомой тоски.
«Снова игра, в которой мне отвратительно быть ведомым!» — бунтует разум, невзирая на все реакции скрытого одеждой тела.
— Прекрати делать это со мной. Я знаю, что твоя сила идёт от демонов. Соблазн в чистом виде, Уокер. Не играй с огнём — сгорим на пару. — хрипло бросил я, прикрыв глаза и старательно осаживая мурашки, бегущие по рукам и спине под рубашкой облачения серафима.
Снова смех:
— Фенцио-Фенцио… — она качнула головой, поднимаясь на ноги и подходя к своему столу, облокачиваясь о него бёдрами. Снова выставленное в разрезе платья колено, — Твои знания ограничены только тем, что выгодно. Вот только, если поднапряжёшь память, вспомнишь, что я не могу вызвать вожделение, если нет даже маломальской ответной искры.
— Я не испытываю к тебе ничего, кроме жалости.
— Это взаимно, ангел. — улыбка с капелькой внутреннего яда, — Быть может, желаешь ты не меня, а проецируешь на меня образ той, что отвергла? Скажи, будь любезен…
Хлёсткая волна злости подбросила на диване, заставив подойти к ней, потрясая перед лицом пальцем. Хочется что-то сказать, но чувствую, что воздуха не хватает — губы девчонки слишком близко. Кривятся в улыбке, смеются, словно пытаясь воспроизвести смех, когда-то давно заставлявший сердце грохотать от одной мысли, что Ребекка вот-вот будет рядом. Не то. Образ подмены рассеивается, оставляя девицу, стоящую напротив. В ней нет льда, который был в её матери. Только отблески костров, в которых сгорели павшие близкие, мелькают в гипнотизирующих широких зрачках.
Облизывает пересохшие губы, всё ещё не прикасаясь, и летящие флюиды сближения проходят по натянутым нервам скальпелем, надрезая терпение, сдержанность, которые я возводил бесконечной стеной вокруг себя. Надрезают у основания, чтобы назад повернуть стало невозможным. «И я всё же желаю её?» — озадаченно крутится в голове, когда отмечаю тяжело вздымающуюся грудь под платьем, стучащую всё быстрее венку в воротничке-стойке на её шее, испарину, покрывающую лоб. Искра энергии абелий проходит по обонянию, словно поджигая оставшиеся корни рухнувшей защиты.
Сглатываю пересохшим мгновенно горлом:
— Я не желаю тебя…
— Тогда уходи. — улыбка, отведённый взгляд, — Твоя часть сделки выполнена.
— А как же подписание документов кровью? Ритуалы? Ещё что-нибудь?.. — саркастично поинтересовался я, вспомнив давнишний разговор.
По нервам снова этот звонкий колокольчиковый смех, срывающийся с уже изогнутых в подступающем плаче губ. Четверть шага вперёд, и рушится то, что сдерживало. Забываюсь, приникая к ним, чувствуя, что обретаю свободу. Ту самую, давно утраченную. Ответ не заставляет себя ждать. И вкус её губ — горчащий пепел и соль не до конца вылитых слёз. Овивающаяся вокруг шеи рука притягивает ближе, вторая проскальзывает по груди, нащупывая скрытые застёжки облачения серафима.
Отстраняется лишь на секунду, оказываясь усаженной на край стола. Недоверие, мелькающее в выражении лица. Осознание, что удалось сломить сопротивление. Запоздало вспоминаю, что где-то в доме девушка, которая может всё услышать, но по движению отрицательно качнувшейся головы Уокер, понимаю, что напрасный страх и сейчас совершенно лишний. Снова поцелуй — жадный, упрямый, словно губы жгут пламенем. И прервать это прикосновение подобно смерти.
Одежда разлетается в стороны. Где-то дрожащие руки не справляются с пуговицами, где-то нетерпение передавливает остатки сознания, вынуждая добираться до тела, чтобы… касаться больше, больше чувствовать, иметь возможность заполучить запретное. Спущенное до локтей платье, тонкая ткань бюстгальтера, сквозь которую угадываются ареолы, ластовица нижней части бледно-голубого комплекта увлажняется, едва накрываю её пальцами, и златокрылая выгибается, стискивая ногами мои бёдра, притягивая ближе. Зажмуривается, хватаясь пальцами за край стола, сминая и сбрасывая бумаги. Лишь лёгкая стимуляция сквозь ткань, но запах энергии, запах тела, запах желания — смешиваются.
Чуть хмурая морщинка меж бровей, когда «игра» не получает продолжения, которого она ждёт. По телу бегут пальцы от середины груди вниз, чуть перебирая узкую дорожку волосков, уходящих от пупка к тому, что скрывают всё ещё застёгнутые брюки. Щелчок пряжки ремня, скрип молнии, щелчок пуговицы и жидкая лава протекает от шеи до ступней вдоль спины, когда её ладонь обхватывает уже до боли налитый член. Усмешка, азарт и почти до крови закушенная губа от того, чтобы не издавать звуков, которые она наверняка ждёт. Вместо этого снова поцелуй и предвкушение того, что уже так близко. Почти у поверхности, выходит через поры испариной на обнажённых плечах, поднимая волоски на предплечьях.
Уокер охнула, когда за бёдра притянул ближе, срывая нижнюю часть комплекта и превращая её в бесполезную тряпку, отбрасывая в сторону. Чуть приоткрытые губы, махнувшие крылья, стряхнувшие со стола всё, что на нём оставалось. Нетерпеливое движение промежностью по вздыбленной плоти от головки до основания срывает моё шипение сквозь стиснутые зубы.
Вдох-выдох…
Только прикрыть глаза, уговаривая себя не кончить сию секунду, едва оказавшись в её теле. Вскрик девицы, откинувшейся на локти, чтобы удержать хоть какое-то подобие равновесия. Жмурится, хватая воздух губами, почти растекаясь в сжимающих бёдра руках. Зрелище кружит голову, заставляя подстроить первые обрывистые такты под единый ритм её внутренней пульсации. Невольное сравнение прошлого и происходящего сейчас прижигает разум несоответствием — лёд и огонь снова соревнуются, и последний ведёт во внутренней борьбе просто потому, что не терпит сдержанности.
И мне это…
Нравится…
Но в то же время, этого уже слишком мало. Хочется чувствовать больше, острее. Удерживая её под бёдра и спину под чуть встревоженный вскрик перемещаюсь на диван, усаживая верхом. Манёвр распознаёт быстро, чуть усмехнувшись, упираясь коленями в обивку, руками в мои плечи. Резко, порывисто… Опускаясь до конца и в такт каждому движению покачиваются золотые крылья верховной. Закатываются серо-голубые глаза, прячась под веками, под ресницами. Разум улетает куда-то далеко, когда капелька пота, скользящая по её груди, теряется в месте соединения. Снова поцелуй, жадно забирающий дыхание, стоны, немое требование закончить начатое так, чтобы освободиться наконец обоим.
В стык соединения крыльев и лопаток входят острые ноготки, заставляя до пятен сжать её ягодицы, содрав окончательно раздражающее платье и бюстгальтер впиться губами в подрагивающую от животных толчков грудь, сжать розовое твёрдое навершие. Очередное ускорение подводит к Рубикону, всеми силами сдерживаясь, чтобы не потонуть в подступающей волне эйфории. И каждое движение её бёдер сопровождается криком, которому я несдержанно вторю, понимая, что уже нет сил терпеть.
Замерла, дрогнув, запрокинув голову, хватая губами воздух, пресыщенный всем, что витало в кабинете. Протяжный гортанный стон, чуть хриплый и вязкий ознаменовал её оргазм. Жар в её теле усилился, сдавливая член, заставляя всё же с дрожью сдаться, разлиться с отнюдь не музыкальным рыком, которого от себя я прежде не слышал никогда. Ни с одной из женщин. Только отчего-то овились вокруг разом обмякшего тела руки, лаская её подрагивающую от сбитого дыхания спину. Ответное прикосновение со встречным трепетом. Словно отражение на каждое последующее действие.
Уокер с трудом отдышалась, уткнувшись лбом с прилипшими прядями в моё плечо:
— Глупо предлагать сделку любовнику верховной?
— Максимально глупо. — я усмехнулся в её шею, — Вот только статус «любовника» мне не нравится.
Она чуть отстранилась, мутноватым взглядом скользнув по моему лицу:
— Уже хочется большего, ангел?
— Время покажет, Вики. — я провёл пальцами по её щеке, заправляя за ухо растрепавшуюся прядь, — Но старт был… достойный.
По кабинету снова пролетел смех в тональности звона колокольчиков…
Почти знакомая круговерть событий. Да только с оговорками всё же. Попытка разорваться между школой и столицей. Зачем? Я не понимал. Но исправно, будто всё ещё ведомый состоявшейся и закрытой сделкой, приходил в единственный дом на боковой улице, из окон которого видны белые шпили цитадели. Поначалу казалось, что руководствуюсь лишь низменными желаниями тела, но уже спустя первые пару месяцев стал ловить изменения. И не только в себе, если признаться. История повторялась — вчерашняя смертная, пытающаяся понять мои мысли, пробраться в душу и в голову, перенимая опыт того, кто, как очерствевшая краюха дрянного хлеба, способен утолить голод и даже насытить, но никогда не принесёт эстетического удовольствия и приятного вкуса.
Вызовы в цитадель по вопросам образования — почти праздник. Ведь это снова возможность провести бок о бок хотя бы несколько часов. И будь то даже выговоры со всей строгостью, что ей не свойственна, или споры с Мальбонте. Не имеет значение. Сад цитадели хранил в своих дебрях не одну сотню обжигающих поцелуев, когда верховная снова превращалась в девчонку, краснеющую от невзначай обронённого комплимента или прикосновения, которое едва ли было здесь доступно кому-то, кроме меня. Сад цитадели, который стал вторым оплотом краткосрочных передышек, кроме её дома. Третьим стал мой кабинет в школе. Его стены помнили множество срывов. Мои, Дино, преподавателей и студентов. Погромы и переломанную мебель, разорванные документы, разбросанные по полу. Пожалуй, там впервые творилось что-то не разрушительное, а созидательное в нашем общем порыве. То, что приходилось скрывать изо всех сил, чтобы не показывать окружающим истину — Верховный Серафим-Советник и директор школы бессмертных… Страсть и желания в противовес всем конфликтам…
Спиртное из жизни испарилось — банально не до него. Да и не нравилось, как Уокер морщилась от запаха марева, пусть его и выпита была от силы капля. Впервые в голове не мелькало даже подобия мыслей о том, чтобы стереть остатки дистанции. Создать что-то общее, быть вместе… Нет. Порознь, не душа друг друга сомнениями, мы оказались сильнее. Просто нечастые встречи, заканчивающиеся феерией когда-то, казалось бы, утраченных чувств.
До одного момента…
— Чёртовы Уокер… — я в недоумении смотрел на пожелтевший пергамент, который вынул из конверта десятком минут прежде.
«Прости, но встречи стоит прервать. Общение останется лишь по рабочим моментам. Я благодарна за твоё присутствие в своей жизни, однако всему рано или поздно приходит конец. Сближение было необходимым, но сейчас… Сейчас оно становится опасным. Береги себя и не срывайся, прошу. Когда-то мы заключили сделку, и её условия я всё ещё буду выполнять. Тебе будут доставлять сообщения с тем, что происходит в жизни Дино и Лилу. Думаю, это поможет удержаться на плаву.
С надеждой на понимание
В.У.»
Взгляд бегал по строчкам снова и снова.
В голове невольно проплыли другие строчки, выведенные ровным почерком: «Возвращаю все Ваши письма». История повторилась всё же почти в точности: создай себе икону, кумира; тянись к нему, достигай непостижимое; разбивайся, утратив. Острое желание выплеснуть раздражение пресёк. Она научила меня всё же. Я почерпнул не меньше в итоге — сдержанность, холодность, отчуждённость, которые рассеивались всего в трёх местах мира бессмертных на короткий срок передышки. И больше не будут…
Выдвинув ящик стола, швырнул в него послание вместе с конвертом. Две стопки. Одну я перечитывал последний раз более двух лет назад. Вторая пополнялась, когда у меня или Вики не удавалось выкроить время на встречу. Среди строчек служебных посланий почти всегда участливый тон о каких-то событиях не касающихся дел. Чуткость, сопереживание, попытки всё же быть ближе, невзирая на расстояние и загруженность. В груди кольнуло — девчонка не стала бы так поступать, не имея на то веских причин. Любви меж нами не было. Только притяжение, невероятный магнетизм. Только секс и ничего свыше.
Низменно, мелочно, глупо…
«Так от чего ты теперь обижаешься за то, что оказался не у дел, раз ничего свыше этого не питал к ней?» — усмехнулось подсознание.
Ящик захлопнулся, и я откинулся на спинку кресла, отчётливо словив себя на мысли, что возвращаюсь в колею. Только добыть глифт, принести сюда немного закуски и… «И окончательно свихнуться? Гениальный план, ангел…» — насмешливо пролетело в голове её голосом, который бы уже вытряхнуть после письма из своей головы, но не выйдет так скоро.
— Что ж. Пускай… — я хмыкнул, притянув с угла стола документы, чтобы начать работу и отвлечься: — Рано или поздно привыкаешь ко всякому дерьму…
Дни, недели, месяц, второй, третий. Вереница забот, где не оставалось и капли свободного времени. После первой «ломки» решил сократить общение вовсе до нуля. Она приняла и это, вежливо простившись, напоследок взглянув в глаза. Уже без усмешки. Словно мёртвая внутри. Ушла в свой кабинет, сославшись на очередной завал в работе. Оба понимали, что тяжело, кажется. Или я снова придумал то, чему нет места.
Бумаги с описанием жизни сына и всеми событиям доставляли каждый первый день месяца. После первого, следующие, даже не открывал, спроваживая их всё в тот же ящик. Третья стопка росла, тогда как две первых уже никогда не пополнятся. Сожаление и горечь гнал от себя всеми доступными силами. Кода-то удачно, когда-то не слишком. Как и прежде, годы назад — всё утешение в работе. Впрочем, в первый раз был хотя бы сын рядом. Теперь всё исключительно в одиночку, никого не погружая в собственную изуродованную событиями «заботу».
В дверь едва слышно постучали.
— Войдите…
Мисселина заглянула в кабинет, робко осмотревшись:
— С… стражи… — она сглотнула, прикрыв губы ладонью, — Тебе сообщение из цитадели доставили.
— Давай. — я не глядя протянул руку. Внутри почему-то всё утихло: «Неужели одумалась?!». Однако в ладонь угодил не конверт, а гербовый свиток с оттиском энергии Мальбонте. — Странно…
— М-может, успокоительного принести? — пролепетала коллега.
Я хохотнул, распечатывая свиток:
— Если это приказ сложить полномочия, то лучше в вагончик за глифтом слетать. Отметить так сказа… — глаза бежали по строчкам и тот самый внутренний вакуум начал заполняться шумом крови в ушах.
Бумага выпала из пальцев, укатываясь со стола на пол, а я продолжал смотреть на собственные подрагивающие пальцы. В голове мельтешили события прошлого года от требования появиться в доме Уокер до последней встречи в цитадели. Я не видел. Не обратил внимание. Как всегда — слепота за пленой тревог, отвращения, попыток выставить себя жертвой. Попытка избежать мучений, попытка сбежать, когда «обидели».
— Ступай. — хрипло выдохнул я.
— Может, всё-таки успокоительного?.. — Мисселина с сожалением смотрела на меня, но уловив едва заметное отрицательное движение головы, всё же вздохнула: — Я рядом, если понадобится поговорить.
Опустевший кабинет, в котором воздух стал предельно ледяным на мой взгляд. Ладони прошлись по лицу, смахивая оцепенение. Утраченная почва под ногами не торопилась возвращаться. Пергамент всё так же валялся на полу, и я не рисковал к нему прикасаться, надеясь только на то, что всё окажется просто дурным сном. Глупым и бессмысленным. Ведь так не может быть… Просто не может…
Или может…
Над костром взметнулось пламя, скрывая в почти плотных языках укутанное в саван бледное тело. Я до сих пор никак не мог заставить себя назвать её по имени. Для меня она всё ещё жила. Где-то там, в прошлом. Смеясь, плача, засыпая вопросами и отвечая на какие-то мои вопросы. Вереница служащих цитадели, бросающих в костёр цветы абелий, последние минуты напоминающие о энергии покойницы добралась и до меня. Пламя, кажется, расступилось, показывая обескровленное лицо с сомкнутыми глазами, которые больше никогда не откроются. Секунда, и снова скрылось за сполохами. Выпав из оцепенения, я занёс цветы над погребальным костром, почти не чувствуя, как шальной огонёк обжёг руку.
Прикосновение к плечу следующего работника заставило отступить в сторону. Церемония прощания оказалась мучительной. Мучительной больше от того, что внутри всё рвалось в клочья, тогда как внешне этого показывать было нельзя. Нужно было сохранять беспристрастность. Срыв будет позже. В школе. Или в том месте, которое я когда-то именовал домом. Своим домом, если он ещё хотя бы раз сможет принять своего законного владельца. Срыв должен произойти. Не спал больше недели, не считая короткие провалы в кошмары. Когда-то в голове хороводом мельтешили слова сына, а теперь только смех с тональностью колокольчиков.
«Нужно хотя бы немного глифта…» — думается мне, но вспоминается брезгливо сморщенный нос верховной и фырканье, вызывающее сомнения в собственных потребностях, и желание отпадает. Однако, чем залить собственный огонь бушующего в груди горя, я элементарно не представляю. И от этого ещё хуже…
Многие разошлись. Пепелище уже лишь слегка дымится, но аромата сожжённых цветов уже нет. Нет и энергии. Больше нет Уокер… Дёрнулась щека, словно выдавая подступающий ужас полного осознания этой утраты. Скользнул пальцами по коже, удивлённо отметив прозрачную каплю. «Чёрт тебя дери! Соберись уже!» — укоряю себя, собираясь с духом, чтобы покинуть это проклятое место. Сначала Ребекка, теперь Вики… Кто ещё вынет куски моего сердца, забрав их с собой в Небытие?..
— Серафим Фенцио…
Я вздрогнул, оборачиваясь к невысокой фигурке в белом плаще. Девушка, прислуживавшая в доме Вики, покосилась на поднимающийся над площадью жидкий дым, словно сомнамбула. Глубокие тени под карими глазами, поджатые губы.
— Здравствуй. — я чуть кивнул, когда она опустила голову, — Сочувствую…
— Я… я тоже вам сочувствую. — девушка дернула головой, стараясь не смотреть на пепелище. — Госпожа велела исполнить её последнюю волю и привести вас в её дом. Напоследок…
Пожалуй, впервые я не задавался вопросом «зачем?». Лишь кивнул, и побрёл следом за служанкой, стремительно удаляющейся в сторону врат. Оглядывался, всё же надеясь на какое-то чудо, но тщетно. Пожалуй, только когда оказался после белых мраморных плит на грязной брусчатке, я выдохнул. Девушка торопилась, словно кто-то гнался. Едва прошла ворота, ускорилась, опустив голову и укрыв её капюшоном, чтобы мокрый снег не путался в волосах.
Мощёная дорожка к дому преодолена чуть ли не бегом. Она подрагивающими руками отперла дверь, словно позабыв обо мне, застыв на пороге, прислушиваясь к чему-то. К тишине?.. Устало прислонилась к дверному косяку плечом, пытаясь перевести дух, но всё же неуверенно улыбнулась, пригласив меня войти. Дом утратил своё очарование, став затерявшейся среди прочих строений серой коробкой. И плевать, что всё ещё потрескивают в жерле камина поленья, и что на стенах мастерски выполненные картины, и каждая комната этого дома пропитана энергией покойной хозяйки.
— Она знала, что умрёт. Какое-то пророчество матери. Серафима Ребекки. Я точно не помню… — служанка сглотнула, пока я расстёгивал пуговицы на верхней одежде, — Серафим Виктория не хотела, чтобы всё так закончилось. Но… Так было нужно…
Девушка торопливо забрала у меня верхнюю одежду и повела на второй этаж, оглянувшись с нервной улыбкой. У одной из дверей в знакомом коридоре, словно сомневаясь, остановилась. Снова прислушалась, после чего, со вздохом провернула ручку и шагнула внутрь. Неуверенно застыв на пороге, я всё же удивлённо покосился на яркие рисунки цветов, украшавшие стены комнаты, назначение которой я ещё не понимал. Скрипнули половицы под ногами, когда сделал всего один шаг…
В тишине, прерываемой только собственным дыханием и дыханием молодой служанки, послышалось младенческое кряхтение, когда-то давно въевшееся в память из прошлого, когда на свет появился первенец. Сглотнув, я уже куда более осмысленно прошёл вперёд, заглядывая через плечо служанки в колыбель, стоящую в углу. Недовольный взгляд едва проснувшегося новорожденного ангела, который потягивался, словно пытаясь размять молодые крылья и спихнуть с себя слишком тёплое для прогретой комнаты одеяло. Искривившийся в зевке рот, попытка дотянуться до слишком высоко подвешенной под пологом игрушки. Снова кряхтение.
Я сглотнул, преодолевая очередной ступор, когда девушка дрожащей рукой смахнула со лба выступившую испарину:
— Не проснулась… Успели.
— Это… — я открыл и закрыл рот, чувствуя, что стоять ровно уже не выходит.
Едва не запутавшись в собственных ногах, опустился на пуфик у колыбели, всё ещё рассматривая младенца. Девушка огляделась, взяв с незамеченной мною прежде полки небольшой конверт, всё ещё хранящий энергию абелий. Бумага оказалась в пальцах, и я нерешительно распечатал её, едва за служанкой закрылась дверь. Даже не конверт. Просто сложенный пергамент с несколькими строчками. Пришлось осадить кипящую кровь и готовые сорваться слёзы, чтобы прочесть хоть одну букву из последнего послания.
«Её имя — Эден. И я знаю, что её первый крик станет моим последним. Я больше не предлагаю тебе сделок, поскольку знаю, что сейчас ты сделаешь всё правильно. Должен сделать… Прошу, не забывай, что наша дочь не только твоё отражение и причина гордости из-за реализованных амбиций, но она ещё и ребёнок, который будет всегда нуждаться в любви отца, а не наставника.
Помни и то, что каждое решение, каждый выбор, каждый неверный шаг имеет свою цену. И никогда не забывай, что рано или поздно её придётся заплатить…
С любовью,
В.У.»
Чернила расплывались, но я продолжал смотреть на скатывающиеся с листа пергамента тёмные разводы. Энергия абелий ещё держалась, и я спешно наложил заклинание, чтобы сохранить её как можно более долгое время. Взгляд сместился на колыбель, в которой новорожденный ангел начал ворочаться и тянуть в рот пальцы. Где-то в подсознании пролетала вереница мыслей о том, что теперь я действительно не имею права «превращать свою жизнь в кашу», как когда-то сказала Вики. И обязан исполнить все скрытые заветы из прощального письма.
— Эден… — я через силу усмехнулся, протянув руку и погладив дочь по щеке кончиками пальцев, — Новый рай…
