На обложке Форнакса

      — Покурим?       — Извини, я завязал. Для формы плохо.       Саманта задумчиво стояла, глядя, как Вега надевает броню. Да не хотела она курить, просто пришла, чтобы побыть рядом, а другого повода не нашлось. Только она набрала воздуха, чтобы об этом сказать, Вега перехватил инициативу:       — Сэм, и еще.       Джеймс подошел близко, чтобы слышать его могла только она — в грузовом отсеке было полно людей. Девушка задержала дыхание: ей показалось, что он сейчас притянет ее к себе и обнимет, уже почти чувствовала, как он это делает, как растворяется в его тепле, как все беды уходят и остается лишь он.       — Пока поставим на паузу.       Саманта выдохнула на свои руки — они были совершенно чистые, ногти аккуратно подстрижены, но местами стала проступать красная краска.       Вега продолжил говорить, а она его уже не слышала, видя только грязь на руках. Саманта сжала кулаки и спрятала их за спину. Нельзя, чтобы кто-нибудь заметил.       — Саманта, ты слышишь меня? Скоро все это закончится, и мы обязательно продолжим.       Она кивнула и молча поднялась наверх, в душ, разделась полностью, стараясь, чтобы не видимая никому, кроме нее, краска не испачкала одежду, и встала под теплые струи воды. Руки упорно не хотели отмываться, под ногтями оставалась красная грязь, сколько Саманта их не терла. Наверное, надо включить воду погорячее. Она посмотрела вниз и вздохнула с облегчением — кажется, отмывается. Вода возле стока стала красной.       Когда она одевалась, форма липла к мокрой коже, ведь полотенце она забыла. С волос стекала вода — ей было все равно. Нужно докопаться до сути, иначе она просто сойдет с ума. Или уже сошла? Узнать, что произошло на нижнем уровне, когда туда спустился Прастин. Джеймс не скажет, значит, надо идти к отсеку жизнеобеспечения.       Рядовой держал в руках синий шлем вытянутой формы, такой же она видела на коммандере пару раз. Куда они собираются? Почему Саманта не спросила у Джеймса? Она совсем запуталась.       — Куда ты идешь?       — Лейтенант Вега и я отправляемся проверить обломки «Шершня».       — Вдвоем?       — Да, такой приказ коммандера. Зачем ты пришла?       Саманта посмотрела на тыльную сторону ладоней и испугалась: они были все в царапинах. Где она их так ободрала? Она честно сказала в ответ на свой внутренний вопрос:       — Я не знаю.       — Мне было сказано держаться от тебя подальше.       — Коммандер сказал мне то же самое.       — Но ты все же пришла ко мне.       Прастин положил шлем на стол и взял ее за руки. Девушка хотела, чтобы он прикоснулся к ним, поэтому и вытянула перед собой? Почему тогда она отправилась вниз с лейтенантом и почему на его одежде были пятна краски? Она обнимала Вегу? Они трогали друг друга постоянно, и Вега рыкнул, чтобы рядовой и глаз на нее не смел поднимать.       Они — пара?       От этой мысли сердце камнем падало куда-то вниз, в такую бездонную глубину, о которой Прастин и не догадывался.       Но она все же пришла к нему. Она не убрала рук и позволила обхватить их, почувствовать, какие же тонкие и нежные эти пальцы. Прастин не удержался и посмотрел на ее крошечные кисти — почему они так ободраны? На них не было живого места. Странное чувство, будто это он ободрал пальцы — так больно.       — Откуда царапины?       Саманта задумалась — мысли стали приобретать ровное течение. Да, она здесь, на своем месте. Куда ей еще идти? Прастин покрыт той же грязью, что и она — красной несмываемой грязью. Зачем пачкать кого-то еще? Зачем пачкать Джеймса? Больше этого не повторится. Теперь все казалось правильным.       — Я не могла смыть краску.       — Водой ее не смоешь.       — Зачем ты сделал это?       Она и сама уже не знала, что подразумевала своим вопросом.       — Мне нужно спускаться вниз. Приходи позже.       Она вырвалась и развернулась к выходу.       — Эй, Саманта Трейнор! Я буду тебя ждать.       Она даже не обернулась. ***       Гаррус вел Карин Чаквас по разрушенной станции. Доктор то и дело посматривала на жизненные показатели пациентов, оставшихся на корабле, но, по всей видимости, они оставались стабильными.       — Коммандер, помогите мне.       Один за другим Гаррус вскрывал замки на шкафах, собирал все датапады, что находил, а женщина читала записи жизненных показателей на капсулах.       — Пациенка номер один была жива и находилась в крепком медикаментозном сне до того, как капсулу вскрыли. Подробнее смогу сказать, когда изучу записи доктора Мэлона, или как там бишь его.       Карин отмахнулась от парящего в невесомости трупа саларианца. За темнотой ее шлема было непонятно, что думает, что чувствует эта стальная леди. Да даже если ее лицо и было бы освещено операционной лампой, мысли за ним так и остались бы тайной за семью печатями.       — Так что вы думаете, Карин?       — Мне нужно изучить датапады Мэлона, а еще больше надежды на доктора Лоусон. Думаю, она должна быть в курсе того, что с коммандер Шепард.       Голос Карин звенел — или это только ему показалось? Гаррус не признался бы даже самому себе, что робел перед Чаквас, хотя такое чувство она нагоняла практически на всех. А как по-другому относится к человеку, который время от времени держит твое сердце на ладони — притом, в буквальном смысле этого слова?       — Очевидно, что врачебное вмешательство в организм Миранды было произведено тут — пациентка номер два сутки боролась за жизнь, а потом резко пошла на поправку. Талантливый был ублюдок.       — Почему — ублюдок?       Карин промолчала.       — Доктор Чаквас, и все-таки, как думаете, что тут произошло? Что с Шепард?       — Это вы мне скажите, Гаррус, что с Шепард. Если вы мне дали доступ к информации такого рода, то не могли не понимать, что у меня возникнут вопросы. Объясните мне, как вы до такого додумались?       Когда он увидел Виктуса, пальцы стали холодеть. Он не мог тут появиться просто так, в его присутствии не было никакой необходимости. Тревожный знак, который заставил всплыть все нестыковки и неправдоподобные, на первый взгляд, взаимосвязи. Ну это же абсурд, Примарх послушал его совета и сохранил большую часть флота для битвы у Земли, оставив без защиты несколько колоний. Не станет же он вонзать нож в спину союзнику?       Виктус только коротко ему кивнул и отпустил — Гаррус подошел к Шепард. Их последний разговор в спокойной обстановке, и что он может ей сказать? Поделиться подозрениями? Это разговор не на час и не на два. Поймет ли она его? А если Гаррус все-таки ошибся, что Шепард будет думать о нем и о его народе? Как она поведет солдат в бой, зная, что бок о бок с ней сражаются те, кто могут предать, как только последний жнец испустит дух?       Как же он завидовал Лиаре, которая минутами ранее взяла Шепард за руки и открыла ей целый пласт, в котором были и знания, и чувства, и пережитой опыт, и контекст, необходимый для понимания всего этого. Все, что у него было — пара минут затишья перед бурей, которую неизвестно, переживут ли они. Это были их последние мгновения вместе, и он сказал ей то, чего не говорил раньше.              Гаррус зло усмехнулся, почти оскалился, но как он мог сказать Чаквас, насколько тогда все сложилось само собой? Что его вело — безумная удача или вдохновение, то самое, о котором говорил Явик — отринуть бесконечный просчет ситуации и действовать по наитию?       Она не поймет его. Явик — быть может, но не практичная, сухая Карин Чаквас, для которой было важно только одно: жив пациент или мертв.       — Карин, она может все остановить в любой момент. Это ее выбор, который она делает каждую минуту.       — Вы говорите так, как будто это просто. Ох, Шепард…       Доктор качала головой, и сейчас Гаррус не видел лица женщины, но мысли ее были так прозрачны, так ясны, что он внутренне сжался в муках вины. Чаквас знала все то, что знал он сам, и ее голос был голосом его совести, тем, который он убаюкал словами об общем благе, долге и чести.              Она бежит впереди, легкая, как ветер, опасная, как торнадо. На мгновение он залюбовался ее движениями: в них было столько грации, казалось невероятным, что так двигается солдат — и вот, на них летит танк. Шепард падает от взрывной волны, он едва успевает отскочить, его облизывает пламя, заглатывает, но выплевывает обратно, к ней. Ее глаза круглые от ужаса, его броня дымится, а перед глазами все те же сухие цифры: запредельная радиация от взорвавшихся топливных элементов и загрязнение нулевым элементом. А впереди снова бежит она, плавно поворачивается, стреляя во врага, и эта картинка сменяется другой, той, где она изгибается под ним, поворачивает голову, лежа на животе, подается назад и закрывает глаза от удовольствия.       Он знал ответ, и ответ этот родился из их страсти друг к другу и ярости на поле боя. Это случилось, случилось в ту самую минуту. Мыслей больше не было, не было бесконечных «если-то», лишь внезапное осознание ситуации. Слова больше не требовались.       — Карин, ситуация была сложной. Я не мог сказать ей.       — А если бы она погибла? Что тогда, Гаррус?       Тогда ему было бы плевать. Остался бы только советник Вакариан, который исполнил бы долг перед Иерархией до конца.       — Шепард? Погибла? Вы, должно быть, шутите, доктор. Потребовалось бы что-то посерьезнее пары жнецов и межвидовой связи, чтобы ее уничтожить.       Грозовые тучи ушли, и они оба засмеялись. Карин открыла дверь в подсобное помещение, заполненное доверху медицинским оборудованием и еще бог весть чем.       — Гаррус, смотрите. Это невероятно, он до сих пор жив!       — Прекрасно. Только этого нам на борту не хватало.       — Лекарство от чесотки у меня есть. ***       Время отбоя, и Саманта привычно потянулась к помятой пачке. Зайти к Веге, и…       Нет, он ее уже не ждет. У них все закончилось, не успев начаться. И на что она надеялась, что будет ему нужна после всего? За год она так привыкла к ему, молчаливому, рядом, что воспринимала как данность, а сейчас, без него… Mierda, это была отчаянная пустота в душе, которая засасывала в себя все силы. Хотелось просто лечь и забыться.       Теперь она не будет нужна никому. На руках проступали красные пятна, но она знала, кто может их смыть. И он, в отличие от Джеймса, будет ее ждать.       Зачем она надела туфли на каблуках, отправляясь к нему? Мозг ответа еще не знал, а тело — уже да. Так было правильно.       Когда она вошла, Прастин встал и вытянулся во весь свой рост. Что она скажет? Зачем она пришла к нему? У нее же была цель, почему мысли так путаются? Почему он опять полуголый?       «Помоги ему раздеться, а то малец сейчас в обморок свалится.»       Голос синеглазого насильника, который раньше звучал лениво и расслабленно, приобрел похотливые, напряженные нотки, усиленные стократно соблазнительным стальным аккомпанементом. Он не просил, он приказывал, и она подчинилась. Сейчас это сделать было гораздо проще.       «Сладкая, потрогай салагу, что ли.»       Она провела руками по узорам на теплых грудных пластинах на уровне глаз и опустила их ниже, к талии. Прастин вздрогнул — почему? Почему он схватил ее? Почему он не дает потрогать его ниже?       Вторая рука, вся изодранная и дрожащая, коснулась его там, откуда шел неестественный, ненормальный жар. Пальцы прошлись по стыку пластин, и он сдался.       Она все еще была одета. Он попытался ей помочь, но застежки были слишком малы для его пальцев, и все, что он мог сделать — требовательно потянуть ее за ворот формы, так, что ткань чуть не затрещала. Саманта будто пришла в себя и стала раздеваться, спешно, словно от этого зависела ее жизнь. И вот, она стояла обнаженная перед ним, как и он перед ней.       Прастин показал пальцем на изящные черные туфли на высоком каблуке.       — Красивые. Надень.       Все пошло не по плану. Его голоса тут быть не должно. Саманта отрицательно помотала головой, и тогда он стал касаться ее волос, ее лица, спутав все карты. Это должно было быть по другому, и Саманта стала просить голосом, лишенным всяких интонаций:       — Пожалуйста, сделай это. Я так хочу. Прошу, возьми меня.       Он обхватил ее лицо и заставил посмотреть в глаза: Саманта не понимала, что за мысли за этой каменной маской и глухим, непроницаемым взглядом, но его голос прозвучал пугающе:       — Саманта Трейнор, здесь только я.       Руки нестерпимо горели. Она стала торопливо одеваться, когда Прастин попросил, но уже совсем тихо:       — Останься со мной.        ***       Гаррус терпеть не мог варренов, и даже этого, маленького и замученного, он брезгливо волок за шкирку. Когда детеныш стал жалобно скулить, он обреченно вздохнул и подхватил щенка под брюшко, жалея, что поддался на уговоры Карин. В общей комнате Саманты не было, как, впрочем, и в рекреационной.       — СУЗИ, где специалист Трейнор?       От ответа ИИ мандибулы сами опустились вниз.       Когда он постучал, Саманта выскочила из помещения жизнеобеспечения, как ошпаренная, и застыла, уткнувшись носом в его грудь. Гаррус растерялся — что он мог сказать девушке? Упрекнуть, что не послушалась и снова пошла к рядовому? Вместо этого он просто чуть приобнял ее одной рукой — она дрожала, как загнанный зверек.       — Коммандер, зачем он это сделал?       Гаррусу стало тошно. От циничного ответа, который рвался наружу сам собой, спасли только ее сбивчивые слова, в которых, казалось, не было никакой логики.       — У него же они почти выцвели. Полосы на спине были почти незаметны. Зачем он попросил их снова накрасить?       Молча он сунул ей в руки заморыша, и девушка оторопела. Щенок заскулил и стал посасывать ее палец, очевидно, проголодавшись.       — На спине метки подкрашивает только мать.       Саманта рассматривала чесоточного уродца, измазанного зеленым пахучим лосьоном.       — А если матери нет?       Гаррус закрыл глаза и перестал дышать. Когда он все же ответил, прошло немало времени, но его голос звучал, как обычно:       — Только мать. Та, что все стерпит и все простит, не осудит и будет любить всегда.       — Я ему не мать.       — Позаботься о нем.       Саманта подняла глаза, и Гаррус узнал прежнюю ее — чертовку с коварной улыбкой, которая просчитывала что-то на три хода вперед.       — Мне приходится возиться с рыбками, еще и это чучело.       Ради ее оживленного взгляда он готов был уступить.       — Ладно. Рыбками я займусь сам.       — И коммандер. Вы мне так и не открыли доступ.       Он обхватил ее покрытые кровавыми корками кисти, которыми она держала плешивого варрена.       — Как только все заживет — открою.        ***       Миранда открыла глаза — пробуждение было приятным, будто от долгого восьмичасового сна. Она не поверила своим глазам, ибо в этом кабинете провела значительную часть своего времени. Маленькие шестеренки привычно закрутились, спасая ее от шока, потому что очнулась она на корабле-призраке, который числился уничтоженным. Она лично проверяла расчеты: взрывная волна от ретранслятора была такой силы, что не оставалось ни единого шанса на спасение Нормандии.       Как же хорошо, что она ошиблась.       А рядом лежал Кайден, изможденный и бледный, его лицо скрывала маска. Обнаженная грудь вздымалась, он казался таким измученным, что сердце сжималось от жалости.       Больше в медицинском отсеке никого не было, и Миранда без зазрения совести стала изучать записи о состоянии Кайдена, подписанные Карин: она понимала, что у нее есть только несколько минут до того, как Чаквас ворвется в свои владения.       Биотическая кома.       У Миранды все оборвалось. Она отложила датапад и принялась делать то, о чем потом вспоминала со стыдом. Карин с трудом оторвала ее от холодного безжизненного тела, в которое девушка вцепилась, как ополоумевшая, трясла его и, кажется, говорила что-то.       — Его шансы и так невелики, Миранда. Не усугубляйте.       — Вернись ко мне, Кайден.       Кайден бесконечно летел во тьму, и вокруг него по спирали кружились звезды. Тело было невесомым, и от каждого вдоха его скорость становилась все больше. Он услышал голос ангела, грустный и прекрасный, звавший его вперед:       — Вернись ко мне, Кайден.       Он с силой выдохнул, и звезды задрожали. Нужно лететь быстрее.       Понемногу к нему стали возвращаться воспоминания: вот он, Кайден Аленко, любимый сын хороших родителей. Его забирают на станцию «Гагарин», и снова перед ним стоит Вирнус с ножом. От злости звезды становятся синими, увеличиваются в размерах и трясутся. Райна кричит, но другим голосом, голосом ангела, который кажется одновременно и чужим, и знакомым:       — Кайден, остановись! Прошу тебя!       А Вирнус кружит, ощерившись, и его рука с ножом окутана синей дымкой. Кайден должен его остановить, или Райне конец. На месте Вирнуса появляется Гаррус, который раздирает Шепард на части, а она кричит голосом ангела:       — Кайден, умоляю! Пожалуйста, нет!       Он должен его уничтожить, или Шепард погибнет. Синева звезд начинает слепить, и впереди появляется пятно, которое было одновременно зеленым и красным. От него исходит угроза.       Кайден концентрируется и пытается оттолкнуть враждебную сущность, которая в ответ давит его с такой же силой. Звезды взрываются одна за другой, и ему становится больно. Мир реальный и вымышленный сливаются воедино, а ангел всхлипывает:       — Явик, отпусти его. ***       — Как ты с ним справился?       Явик мрачно смотрел перед собой, сидя у себя в каюте. Схватка с Аленко вымотала его, но он вышел из нее победителем, хотя насчет «человеческого солдата» занял поистине непримиримую позицию.       — Справился. Выкинь его в шлюз, пока не оклемался.       Это звучало чертовски заманчиво, особенно после того, как Кайден чуть было не разнес корабль, притом, не приходя в сознание, но по словам Миранды, он единственный мог знать, куда рванул патрульный корабль с Шепард на борту. К тому же в медицинском отсеке завелся сторожевой варрен с логотипом Цербера, стерегущий спящего красавца.       — Так все-таки, как тебе удалось? Я был в каюте Шепард и увидел, что все предметы начали светиться синим.       — Я не шучу, коммандер. Он опасен для всех нас.       — Но ты справился.       Явик посмотрел на свои руки — в этом жесте сквозило торжество победителя.       — Я использовал древнее мастерство, которое передавалось из поколения в поколение. Способ, проверенный временем и тысячей боев. Безотказный метод, работающий всегда.       — Дал ему в морду?       — Дал ему в морду.       А Гаррусу осталось только оттащить Миранду, норовившую перегрызть Явику глотку и похлопать по щекам доктора Чаквас, которую приложило биотическим прессом так, что ей самой потребовалась врачебная помощь. Но пока Кайден находился на борту, опасность все еще оставалась, и инцидент не был исчерпан. Нельзя было сказать, что Явик был неправ, все-таки, его прагматизм был голосом разума.       — Ты такое раньше видел, Явик?       — Видел. И больше видеть не хотел бы.